Книга первая Чему, открыто наставляя в том, обещает научить Педагог

Худыми сообществами развращают добрые нравы

(1 Кор. XV, 33),

говорит одно стихотворное изречение, и в смысле высшем апостол: Отвращайтесь зла, придеритесь к добру (Рим. 12, 9). Кто со святыми обращается, тот освящается. Точно так же должно избегать слушания Нестыдных толков, рассказов и зрелищ. А еще полнее должны мы охранять себя от неблагопристойных действий, будет ли это в оставлении без прикрытия и обнажении некоторых частей тела, или же при воззрении на такие сокровенные части. Сын благородный не перенес неблагопристойно обнажения праведника (Быт. 9, 23); нравственность покрыла, что опьянением было раскрыто (для всех явный пример, как и помимо своего сознания пасть можно). Не менее ревниво мы должны охранять себя от прилипания к нам речей неблагопристойных и со стороны; слух верующих во Христа должен быть защищен и от этого. Мне Кажется, что именно в этом смысле Педагог запретил нам и слушать что-либо непристойное, нас охраняя от большей разнузданности. Дело всегда превосходное вырывай самые корни греха, например - любодеяния через воспрещения самого пожелания. Удивительно поэтому старшие, с каким Педагог борется против наших пороков и как Он заботится и об исторжении их. Заповедь: Не прелюбодействуй (Исх. 20, 14, 17) Он предупреждает и усиливает через такую: Не пожелай (Мф. 4, 28), ибо прелюбодеяние есть плод пожелания, сего корня негодного. В согласии с этим Педагог запрещает распущенность в поддержании нашего взаимного общения и через простой разговор; этим запрещением пролагает Он как бы просеку между общением с добрыми и общением с разнузданностью. Быть в словах неразборчивым - это значит питать в себе склонность к нарушению благопристойности и в делах; соблюдать же и в выражениях мудрую ограниченность, это значит укреплять себя против желаний.

Войдя в залу пиршества, мужчины должны возлечь на своих местах, неподвижно опершись на свои локти, глаза устремив на подушку, сохраняя при этом молчание и лишь слухом следя за происходящим. Если угощение имеет быть предлагаемо гостям в сидячем положении, то не должно им передвигать ног, класть их одну на другую, подбородок рукой подпирать. Ничего хорошего собой не представляет быть себе самому в тягость; непристойно это даже и для молодого человека; кроме того, постоянная перемена положения выдает необстоятельность человека. Скромность и благопристойность при еде и питье заявляют себя тем, что муж воздержанный берется как между кушаньями, так и напитками за менее изысканное, берется медленно, не выказывая ни торопливости, ни жадности, и это как вначале, так и в промежуточные паузы обеда; он кончает ранее и не обнаруживает в своих манерах никаких и ни к чему странных склонностей. Ешь, говорит премудрый, как человек, что тебе предложено, и не пресыщася. Переставай есть первый из вежливости. И если ты сядешь посреди многих, то не протягивай руки твоей прежде них. (Сир. 31, 18-20).

Не должно, следовательно, выдаваться из ряда других гостей свой жадностью, давая волю ей. Ни рук слишком долгое время протянутыми к блюду не следует оставлять: можно и через это замедление обнаружить свою невоздержанность. Ни во время обеденных пауз не следует жадно заглатывать предложенное, имея вид каких-то животных. Не следует мясного есть слишком много: не плотоядным, а хлебоядным творением человек является от природы. Прежде других и многих подниматься из-за стола и вежливо с пиршества удаляться, это обнаруживает в человеке благовоспитанность. Вставай вовремя, говорится, и не будь последним; поспешай домой. (Сир. 32. 13). Двенадцать апостолов, собрав все общество учеников, говорили: Не хорошо нам, оставив слово Божие, пещись о столах (Деян. 6. 2). Но, избегая этого, еще более они береглись многоядения. Те же апостолы братьям в Антиохии, Сирии и Киликии писали: Угодно Святому Духу и нам, не возлагать на вас никакого бремени более, кроме сего необходимого: воздержишься от идоложертвенного и крови, и удавленины, и блуда. Соблюдая сие, хорошо сделаете (Деян. 13; 23. 28. 29) Но и пьянства избегать следует не менее, чем травы болиголова; и то, и другое - смертельные яды. Равным образом должно воздерживаться и от взрывов хохота, а также от безвременных слез. Часто бывает, что подвыпившие сначала громко смеются, а потом под влиянием вина опускаются до слез. Разумом воспрещаются оба: и чувство разнузданное, и чувство тщедушное. Что же касается до тех старцев, которые относятся к людям молодым как к своим сыновьям, то иногда, изредка, они могут с ними и острить слегка, шутово к ним обращаясь с чем-нибудь таким, чем благоприличие их поощряется. Так, например, к юноше застенчивому и тихому могут они вежливо и ласково примерно так обратиться: "Вы, дитя мое, ныне что-то ужасно расшумелись". Таким шутливым обращением к нему скромность юноши лишь возвышается. Этого рода мягкой шутливой речью, через порицание в юноше не существующих в нем дурных качеств, добрые его свойства приятно лишь возвышаются Такого рода шутки представляют собой ту педагогическую предусмотрительность, которая через порицание несуществующего (дурного), обращенное на лицо (доброе) лишь укрепляет. В том же смысл, и с той же доброй Целью о человеке всегда трезвом, который и в рот ничего не берет, кроме воды, можно сказать, что он слишком жалует вино и очень уж напивается. Если же окажутся в одном с нами обществе по ремеслу Зубоскалы, то не доЛМЫ мы обращать и внимания на их речь, воздерживаясь от бесполезных слов не менее, чем и от переполненных вином кубков. Такое зубоскальство есть забава скользкая и опасная. Уста безрассудного — близкая погибель (Притч. X, 14). Не внимай речам суетным и не связывайся с человеком нечестивым, чтобы не сделаться тебе свидетелем неправды (Притч. XXIV, 28; Исх. XXIII, 1), будет ли она состоять в наговорах или в затрагивающем честь ближнего опорочении или в коварном и низком лукавстве.

Но и люди скромные, которым особенно прилично разговор поддерживать, как мне кажется, должны свой голос сдерживать в известных границах. "Молчание есть добродетель жен и безопасное почетное свойство для юношей", здравое же слово свойственно возрасту умудренному. Разговор веди ты, старший, - ибо это прилично тебе, с основательным знанием. Говори, юноша, — значит и тебе дозволяет это премудрый, - если нужно тебе, едва слова два, когда будешь спрошен. Говори главное, многое в немногих словах (Сир. 32; 4, 5, 9-11). Но оба собеседника должны сдерживать свой голос в известных границах. Возвышение голоса при говорении представляет собой род некоторого безумия. Но и очень тихо говорить, так что подле сидящий не слышит, безрассудно; его нельзя бывает понять. Одно служит выражением чувства неблагородного, другое — самомнительного. Не должны мы позволять себе в горячности споров доходить и до сварливости ради суетного желания одержать победу. Наша цель не шум поднимать и смятение, а устанавливать душевное спокойствие. Этого хочет и апостол своим словом достигнуть: Мир тебе (3 Иоан. 13). Прежде чем не выслушал чего-либо, не отвечай. Говори ясно. Говорение голосом томным и слабым представляет собою некоторый вид женоподобия; муж мудрый и в голосе наблюдает правую меру; он не позволяет себе при говорении ни крикливости, ни растянутости, ни торопливости, ни многоголосности; следует говорить недолго, немного, не болтать, не поддерживать беседы спешно и как будто опрокидываясь на собеседника; в само”! голосе должна быть наблюдаема, так сказать, известная законосообразность. Дерзким же болтунам и крикунам доля уста заграждать. И умный Одиссей надавал Ферситу пинков и колотушек, потому что

Он только один каркал безмерно между безмолвными,

Непристойные вещи, безумные себе позволяя

Свистать же, ляскать языком и губами чмокать, пальцами щелкать - чем всем сигналы подают прислуге этими действиями, значит, до очевидности обнаруживать в себе недостаток разума; поэтому они недостойны людей, тоньше смотрящих на вещи. Не должно при выпивании на пиршествах и плевать постоянно, и отхаркивать с надсадой, и крякать, и сморкаться. Особенно же должно опасаться, как бы всеми этими обнаружениями недостаточного самообладания не возбудить к себе брезгливости и отвращения в собеседниках. Пиршественная комната не стойло, ведь, которое для волов и ослов служит и местом испражнения, но где для них и ясли стоят. Многие же именно во время еды и плюют, и сморкаются. Если захочется кому-нибудь случайно чихнуть или взрыгнется вдруг, то должно делать это по возможности тише, соседей не беспокоя; противное было бы обнаружением дурной воспитанности. Отрыжку должно осторожно дыханием задерживать, пристойно уста сжимая, а не растягивая их и не разевая рта как на трагических марках. И при чихании шума должно избегать, ноздри слегка сжимая; так всего пристойнее можно сдержать опасное истечение воздуха и регулировать его; слизь же (сопли) скрывать должно, если чихание ведет за собой извержение ее. Но служит выражением неуважения и бесчинства, если эти звуки кто еще усиливает, а не подавляет. В зубах же кто ковыряет и до крови десны разрыхляет, те и себя самих мучают, да и соседям делаются противны. В ушах щекотать и ноздри раздражать (нюханием табаку?), это значит иметь склонность к свинским ощущениям, находящимся в связи с доведенной до разнузданности невоздержанностью. Следует избегать всех вещей, которые глаз ранят , а также и грязного поименования их. Серьезен должен быть взгляд наш, степенны повороты шеи, спокойно каждое движение, уверенны жесты рук при говорении. Вообще степенность, спокойствие, кротость и мир должны быть характерными чертами христианина.

8. Об употреблении духов, помад и венков.

Венков же и духов употребление для нас не должно составлять необходимости; оно со стезей правых может уклонять на путь вожделения и легкомыслия, особенно по соседству с ночью. Знаю, что жена некая, придя на священную вечерю с алебастровым сосудом душистого масла, облила им ноги Спасителя, радость Ему доставив тем (Мф. 26, 7; Мк. 14, 3; Лк. 7, 37). Известно мне и то также, что древние цари еврейские одевали себе на голову диадему из золота и драгоценных камней; но жена та еще не имела части в Логосе, ибо она была грешница . Тем, что, по ее представлению, у нее было прекраснейшего и драгоценного, - благовонным миром - почтила она Господа. Для нее поэтому, проливавшей перед Господом слезы раскаяния, естественно было и излишек мира отереть красой своего тела, волосами; потому и прощены ей были грехи ее многие (Лк. 7, 47).

Могла быть эта история символом и учения Господа, и Его страданий. Облитые благовонным миром ноги прикровенно собой означают Божественное учение, славой о себе все с возрастающей силой наполнившее всю землю даже до границ ее. Потому что даже до пределов вселенной слова их (Пс. 18, 5). И если я могу на себя ответственность за смелость этого истолкования взять, то умащенные благовонным миром ноги Спасителя суть апостолы, которым по пророчеству также свойственно было издавать благоухание, ибо (впоследствии) они помазаны были Духом Святым. Обтекая вселенную и возвещая Евангелие, апостолы, говоря иносказательно, были в некотором роде ногами Господа. О них-то через Псалмопевца Дух Святой предвозвещал: Поклонимся на месте, где стояли ноги Его, т.е. там, где ноги Его были, разумей апостолы. В проповеди их Господь дошел до концов земли. Под слезами же должно быть понимаемо покаяние и обращение (язычников). Распущенными волосами означается отречение от суетной страсти к внешним украшениям себя и с проповедью прившедшее в мир необыкновенно выносливое во имя Господа перенесение преследований через непобедимое терпение, по отстранении и погашении новой верой древней этой страсти к суетной славе.

История эта предызобразила еще страдания Господа. Масло понимать нужно в смысле таинственном; это сам Господь, через которого нам оказано Божественное милосердие; миро же, представляющее из себя тоже масло, но в виде уже искусственном и поддельное, есть Иуда-предатель; помазаны были этим миром ноги Господа, потому что заканчивал Он с обращением в мире этом и помазанию миром подвергаются тела уже мертвые. Слезы это - мы, кающиеся грешники, в Него верующие, кому Он грехи прощает. Распущенные волосы означают собой сетующий, оставленный Иерусалим, о котором пророками проливаемо было столько слез (Ср. Плач Иер. 1, 2). Сам Господь сказывает нам, что Иуда - человек лживый. Опустивший со Мною руку в блюдо, говорит Он, этот предаст меня (Мф. 26, 23; ср. Мк. 14, 20). Тут видишь ты лживого застольного собеседника; и этот самый Иуда предал Учителя поцелуем. Был же лицемер этот со своим предательским поцелуем двойником другого, более древнего льстеца, представителем и того народа, о котором сказано: Народ этот языком своим чтит Меня, сердце же его далеко отстоит от Меня (Ис. 29, 13). Невероятно, следовательно, что маслом намекается на Иуду, который в качестве ученика допущен был к пользованию милосердием Господа, но был при этом маслом поддельным, потому что был предателем. Вот то, следовательно, что предрекалось помазанием ног Господа; означалось им предательство Иудой идущего на смерть Господа. И Спаситель сам через омовение ног таинственно пригласил своих учеников к славной деятельности, символически через то послав их на апостольские их труды, которыми во время своих путешествий сделались они благодетелями народов; на эту-то деятельность призывая учеников. Господь предварительно очистил народы и омыл их своею спасительной благодатью. Миро их благоухало, и дело облагоухания ими (всей вселенной через ароматическую их о Христе проповедь), всюду проникшее, всюду прославляется. Ибо страдания Господа на нас излили благовоние, иудеев же обременили грехом и виной. Весьма ясно учит этому апостол в словах: Благодарение Богу, который всегда дает нам торжествовать во Христе и благоухание познания о Себе распространяет нами во всяком месте. Ибо мы - Христово благоухание Богу в спасаемых и погибающих: для одних - запах смертоносный на смерть, а для других — запах живительный на жизнь (2 Кор. 2, 14-16).

Цари же иудейские, корона которых делалась из золота и была украшена вставлявшейся в нее из драгоценных камней разнообразной инкрустацией, они, будучи помазанниками (χριστοι), сами не ведая о том, символически своим головным украшением предызобразили Вечное Царство Христово. Потому что всяким драгоценным камнем, будет ли то перл или смарагд, символически намекается, ведь, сам Логос. Особенно золотом означается тот же неизменяемый бессмертный Логос, ибо золото действию ржавчины не поддается. Оттого золото же поднесли Ему в качестве символа вечного Его царства и волхвы. Итак, этот венок на Христе золотой, т.е. нетленный; и дан он Христу как Господу; на Нем блеск его неизменен, тогда как (на нас) венки из цветов блекнут.

Очень хорошо мне известно изречение Аристиппа из Киревы, ведшего жизнь пышную и беспутную. Ему принадлежит такого рода софизм: "У лошади, если ее опрыснуть духами, через это ни одно, ведь, из лошадиных ее свойств не будет ослаблено; равным образом напомаженная собака не лишится ни одной из своих собачьих добродетелей: точно так же, продолжает он, и человек". Но лошадь и собака не имеют никакого понятия о духах, а из людей чем разумнее кто, тем достойнее тот порицания за это обычное лишь между женщинами употребление духов.

Бесчисленны сорта этих духов. Есть бренфийные духи, есть мегалловские, есть духи царские, духи плангоновские, есть египетская псагда, Симонид не затрудняется о них и ямбами рассказывать:

Себя маслами и духами я опрыснул, и Бакхаром.

И если пришел продавец, то берут у него и из лилий добытые благовония, и из ципра цветка духи, масло и помаду; в славе у них нардовое миро и розовое, и иные, употребляемые женщинами то в жидком виде, то в сухом, то в форме капель для опрыскивания, то в форме порошка для окуривания. Вседневно изобретается (в этой сфере) нечто новое в удовлетворение ненасытимой этой страсти окружать себя бесконечным разнообразием благоуханий. Вследствие питания сей страсти к прекрасному в этой сфере запахов, страсти в своем развитии, однако же, вовсе не прекрасной, люди, ей служащие, поражают обоняние других распространяемым от себя благоуханием. Женщины же окуривают и опрыскивают свои одежды, постели, душат в комнатах; среди этой ароматической атмосферы даже ночные горшки чуть-чуть не пропитываются с необходимостью теми же благовониями. Поэтому, мне кажется, хорошо те делают, которые - в гневе на разрушающих такой роскошью и этой страстью к духам мужественность чувства — приготовителей этих благовоний и торговцев ими, а также и подкрашивателей шерсти, из хорошо упорядоченного общества изгоняют. Это не в порядке вещей, чтобы по городу, где живут чистота образа мыслей и поведения, ходила и испорченность нравов, обнаруживающаяся в подкрашивании одежд и в употреблений помад и - духов. Наши мужчины должны благоухать не помадами и не духами, а добродетелью. Женщина же должна благоухать Христом, этим миром истинно царским, а не помад и духов запах от себя издавать; постоянно она должна быть умащена ароматическим миром скромности, находить свою радость в мире священном, во Святом Духе. Это благоуханное миро Господь дарует людям, заповеди Его исполняющим, составляя его из ароматов небесных. Этим миром Господь и сам помазан, как возвещает о Нем Давид: Посему помазал Тебя Боже Бог Твои елеем радости более соучастников Твоих; Все одежды Твои — как смирна и алой и касия (Пс. 44, 8-9).

Такого же рода, т.е. разнузданностью отличающийся обычай представляет собой украшения себя при шумных попойках и венками из цветов. Как обычай, ведущий к дурным последствиям, он должен быть оставлен нами "Не возлагай мне венка на голову. На дворе время весеннее. Прекрасно гулять по опрыснутым росой лугам, усеянным тысячами нежных, разнообразных, только что распустившихся цветов", вдыхая в себя подобно пчелам их неиспорченное (посторонними примесями), без участия человеческого искусства, самым существом их издаваемое благоухание. Но смешно в смешном венке, "сплетенном из настоящих луговых цветов", то туда, то сюда ходить по дому. Человеку здравомыслящему, соблюдающему в поведении скромность и приличие, это не к лицу. Неужели это в порядке вещей при увеселениях покрывать себе распущенные волосы розами, фиалками и лилиями и тысячами других цветов и свежей зеленью, лишая украшения луг, все это взрастивший? Кроме того, наложенный на волосы венок своей прохладой и влажностью голову ко вреду для нее охлаждает. Поэтому врачи, как скоро замечают, что мозг слишком охладел (причинился насморк), советуют грудь и переносицу благовонным маслом мазать, дабы согревающие эти благоухания, постепенно в мозг проникая, могли произвести в нем спасительную теплоту. Странно после этого и не безопасно голову венками охлаждать. Кроме того, увенчивающие себя цветами и красотой их царства не имеют возможности наслаждаться. Надев венок выше глаз, они не видят его прелестного вида. Но и приятным запахом от цветов они не наслаждаются, их помещая выше органа этого чувства. Аромат по самой своей природе вверх устремляется и над головой рассеевается; чувство обоняния вследствие этого бывает лишено наслаждения, нос запаха цветов не ощущает и благоухание их пропадает. Как телесная красота восхищает нас тогда только, когда мы на нее лишь смотрим, подобно этому и цветок. Очаровываемые созерцанием прекрасного должны мы прославлять Творца; дальнейшее же наслаждение этим прекрасным - через приближение к нему, прикосновение и употребление его - уже вредно и, быстро минуя, за себя отмщает раскаянием. Кратковременность же наслаждения и красотой цветка, и красотой человеческой через соприкосновение обнаруживается тотчас же. Оба от прикосновения к ним блекнут — и цветок, и красота: один -вследствие производимого им охлаждения, другая — вследствие получаемого отсюда возбуждения и воспламенения. Коротко: наслаждение этими вещами, выходящее за пределы созерцания, есть уже бесчинство, а не просто, удовольствие. Наслаждаться же нам так следует, как поведено было наслаждаться в раю: пожеланий и страстей в душу не допуская. Следует, чтобы мы при наслаждениях оставалися (до точности) послушными Писанию.

Венком для жены должен состоять муж, а венком для мужа должен быть брак; цветы брака суть дети от обоих; этих с лугов плоти пожинает Божественный Земледелатель. Венец стариков - сыновья сыновей, и слава детей - родители их, говорит Писание (Притч. 17, 6). Для нас же венком является Отец вселенной, а венцом всей церкви является Христос. Но как корни и травы, так и цветы имеют свои особенные свойства, частью полезные, частью вредные. Например, плющ охлаждает, орех развивает запах, который одуряющим образом действует на голову, как показывает то самое происхождение этого слова; нарцисс есть цветок также с тяжелым притупляющим чувствительность запахом; об этом говорит опять-таки самое его имя; он "парализует" нервы. Запах роз и фиалок, если им освежать себя умеренно, утишает и успокаивает головные боли. Впрочем, для нас это необходимо, потому что мы не выпиваем до охмеления и вообще не позволяем себе пить вина много. Цветы крокус и ципрус наводят спокойный и целебный, простирающийся до забвения всех печалей сон. Многие цветы своим запахом сообщают по природе холодному мозгу теплоту, растворяя головные соки. Роза так называется оттого, что выделяет из себя весь поток своего аромата, почему и блекнет она скорее.

У древних эллинов мы не встречаем употребления венков; ни женихи (Пенелопы, Од. XX, XXII), ни феаки, ведшие жизнь изнеженную, не носили их. При состязаниях же вначале давали атлетам подарки; потом вошло в моду битье в ладоши; в третью эпоху - забрасывание листьями; и уже только в четвертую эпоху, когда Эллада после Персидских войн сладострастнее стала, вошел в употребление венок.

Мы собираем с тернов гроздья и с волчцев смоквы; а они, к которым Он руки простер (Рим. X, 21-), народ неверующий и плода не приносящий, тернами этими себя искололи до крови. Я мог бы тебе сообщить и другое таинственное истолкование (тернового этого венка). Когда всемогущий Господь вселенной предпринял через посредство Логоса издание закона и восхотел явить перед Моисеем свое могущество, является ему Божественное видение в форме света в горящем терновом кусте; терновый куст есть растение колючее; но и когда законодательство к концу приходило и Христос с земли отходил, таинственным образом Он опять увенчивается тернами. Возвращаясь отсюда туда, откуда и пришел, окончил Он свое дело первоначальной формой своего древнего снисхождения. Первый раз Логос восхотел явиться в терновом кусте; но и быть взятым от земли восхотел Он в том же терновом венке, чем показал, что все это — дела одного и того же Божественного всемогущества, что Он есть единый Сын единого Отца, начало и конец мирового времени.

Но от морали я уклонился здесь в догматику; возвращаюсь снова к нашему предмету. Итак, мы показали что в качестве некоторого рода лекарства, в качестве Средства, способствующего здоровью, иногда же и для удовольствия, но удовольствия умеренного, радостное наслаждение цветами, будет ли то в форме полезных мазей и масел или в форме курений, не может быть воспрещаема. Но если некоторые спрашивают: "Какая же польза от цветов если из них не делать никакого употребления (венков)", то пусть они знают, что из них приготовляются масла и притом, очень полезные, например, лилейное масло из двух родов лилии: оно согревает, способствует очищению вяжет, увлажняет, умащает, очень летуче, возбуждает желчь, смягчает; нарциссовое масло отличается подобными же благотворными свойствами; мировое масло унимает и концентрирует газы в теле; розовое масло охлаждает; коротко: и в этой области все во благо нам создано. Выслушайте Меня, благочестивые дети, говорится, и растите как роза, растущая на поле при потоке; издавайте благоухание, как ливан; благославляйте Господа во всех делах (Сир. 39 16-17,19). И мы могли бы еще долго говорить об этом предмете, как цветы и благовония в качестве предмета потребности не составляют чрезмерной роскоши. Но пусть так, пусть в этой области нам нечто дозволено; все же довольно с нас и простого наслаждения цветочным запахом; употребление же венков во всяком случае должно быть нами оставлено. Отец Небесный разнообразно печется о людях и только к человеку, единственному из своих творений обращаясь, говорит Он: все это благочестивым служит в пользу: вода, огонь, железо, соль, пшеничная мука, мед, молоко, виноградный сок, масло и одежда: (Сир. 39, 32-33).

9. О сне.

Переходя затем к речи о том, как следует нам Заповеди, рекомендующие наблюдение во всем мудрой умеренности, и ко сну прилагать, должны мы касательно ”того следующее заметить. После ужина следует благодарить Бога за дарованные нам в течение дня удовольствия и за все вообще препровождение дня; затем и во сне не должны мы расставаться с Логосом (разумом). Роскошное постельное белье, золотом тканные на подушки покрывала, расшитые золотом и другого рода пестрой вышивкой одеяла с шерстью на одной стороне подрезанной, пурпурные халаты и дорогие (из пушных мелких зверьков) спальные накидки, пурпурные чехлы и занавеси поэта, (мягкие) шерстяные (сверху курчавые) епанчи, постели более мягкие и приятные, чем сам сон, все это нами должно быть оставлено. Не говоря уже о том, что такая роскошь навлекает на преданного ей порицание в постыдной изнеженности,, сон на шерстистых пуховиках и вреден. Тело в мягких этих постелях как бы в какой пропасти утопает и бывает как будто похороняемо. Совсем нельзя бывает с одного бока на другой и повернуться, если мягкие пуховики эти, как будто стены какие, возвышаются с обеих сторон тела. Сильная теплота этих пуховиков и пище не позволяет, перевариваться; под ее влиянием эта, так сказать, сгорает, и это на питании организма отзывается вредно. Сон же на постелях ровных, представляющих из себя и для спящего человека, так сказать, естественное поприще для упражнения своих сил (гимназию сна), содействует пищеварению. Ибо те, кто имеют возможность на таких постелях - этом даже и во время сна естественном месте для развития тела - свободно лежать, этим самым облегчают себе пищеварение, бывают здоровее, сильнее, сохраняют большую гибкость и ловкость своих членов и, следовательно, оказываются лучше приготовленными к трудам последующего дня. Далее, и спальные ложа с серебряными ножками служат доказательством лишь Великой надменности; неприлично святым спать и на кроватях, выложенных слоновой костью, получаемой из трупа. Этого рода искусство представляет собой нечто суетное и к спальным ложам применяется бессмысленно , потому что со сном ничего общего оно не имеет. Не следует поэтому ни особенной любви питать к таким вещам, ни хлопотливо добиваться обладания ими; тому, у кого они есть, пользование ими, конечно, не воспрещается, но задор на них несомненно должен быть обуздан; счастье заключается не в таких вещах.

Подкоим шкура, была распростерта полевого вола.

10. О благочестном в христианском браке рождении детей и против роскоши в одеждах.

Рассуждение это о наблюдении благопристойности в брачной жизни назначается естественно только для лип, состоящих в брачном союзе. Ближайшая цель супругов — это иметь детей, цель же высшая — иметь детей добрых (благочадие). И для земледельца забота о пропитании служит побуждением к посеву семян; целью же земледелия является снятие плодов. Но гораздо выше стоит земледелец, засевающий ниву одушевленную. Один обрабатывает поле, имея в виду получить преходящую пищу, другой, — имея в виду целость вселенной. Один насаждает для себя, другой насаждает и сеет из послушания Богу, изрекшему: Размножайтесь. Причем и то нужно иметь в виду, что человек, содействуя происхождению человека, становится образом Бога. Не всякая почва восприимчива для принятия семян; или если и всякая, по крайней мере, не для семян одного и того же земледельца. Не следует на каменистую почву сеять, ни тем менее злоупотреблять семенем, этим проводником и началом порождения, в котором дремлют его законы. Направлять же эти естественные законы вопреки разуму на пути противоестественные вообще крайне нечестиво. Послушайте, как уже Моисей, этот всемирный мудрец, некогда символически осудил соитие, совершенное не с целью зачатия. Он говорит: Не ешь зайца и гиены. Он не желает, чтобы человек проникался их свойствами, ниже чтобы погрязал в их похотливости, потому что эти животные, стремясь к любовному соитию, одержимы бывают бешеной похотью. Самка зайца, говорят, столько же каверн для экскрементов получает, сколько она живет годов. Равным образом запрещением употреблять в пищу мясо этого животного Моисей охраняет нас и от педерастии. А о гиене говорят, что она ежегодно меняет пол мужской на женский. Запрещением употреблять в пишу ее мясо Моисей, значит, дает понять, что тот не уклонится в распутство, кто от ее мяса будет воздерживаться. Что мудрейший Моисей изложенным запрещением вменил нам в несомненную обязанность не походить на этих животных, с этим я согласен. Мнения же, будто все это Моисеем символически на изложенных основаниях сказано, я не разделяю.

Даже похотливейшим из животных природа не позволяет извергать семя в выход для испражнений. Урина выделяется в мочевой пузырь, смоченная пища в желудок, слезы - в глаза, кровь - в вены, сера — в уши, слизь - в ноздри, и заднепроходная кишка служит общим проходом для экскрементов. Только относительно гиены природа допустила некоторое разнообразие, для излишнего и бесплодного соития этот излишний нарост мяса измыслив и зудящим срамным частям на некоторое время с его впадиной заставив его служить; но эта пустота вводит гиен в обман, потому что она вовсе не для порождения назначена. Отсюда становится ясным и всеми должно быть признано, что уже сама природа воспротивилась соитию мужчины с мужчиной. Недозволительно человеку соитие, совершаемое без цели зачатия, ни неестественное при этом положение, ни с субъектами связи, несоединимое в себе соединяющими. Уже самим строением мужского тела природа указала, что оно устроено не для того, чтобы принимать в себя семя, но, чтоб его выбрасывать. Некогда пророк Иеремия, или, лучше сказать, устами его Дух Святой, говорил: "Пещерой гиены стал дом Мой" (Иер. 7, 11; 12, 8). Обращение возбуждая к пище, состоящей из мертвых тел, пророк мудрой этой аллегорией порицает служение йдолам. Ибо поистине дом живого Бога должен быть свободен от идолов. Равным образом Моисей запретил употребление в пищу и мяса зайца. Он постоянно совокупляется и наскакивает, а самка его присаживается, ибо он из числа тех животных, которые наскакивают спина к спине. Зачинает же в течение одного месяца и до конца вынашивает плод; становится беременной и рожает. После того, как родит, тотчас оплодотворяется от какого угодно зайца, ибо ей никогда не хватает одного брака, и вновь зачинает, хотя еще и кормит. В матке зайчиха имеет две пазухи, ибо одной только пазухи ей недостаточно для того, чтобы принимать в себя семя самца. Всякая пустота кидает наполнения. Отсюда происходит, что, когда в одной части уже развивается плод, другая часть ее матки томится от желания и горит от похоти; отсюда новое оплодотворение. Через эту аллегорию Моисей запрещает нам отдаваться чрезмерным пожеланиям, слишком стремясь к соитию, предаваясь страсти с беременными женами, чередуя утехи с утехами, занимаясь любовью с мальчиками и изменяя супругам, и вообще внимать голосу похоти.

Поэтому и открыто, без символического прикрытия, он дает такие заповеди: Не прелюбодействуй (Исх. 20, 14), не ложись с мужчиною, как с женщиной (Лев. 18, 22). На исполнение этих заповедей Логоса должны быть обращены все наши силы; эти заповеди отнюдь не должны быть ни преступаемы, ни ослабляемы. Злому желанию имя бесчинство; и лошадь жаркую Платон называет неистовой (см. в "Федре"). Он читал написанное у пророка: это — откормленные кони: каждый из них ржет на жену другого (Иер. 5, 8). О наказании же за сладострастие могут рассказать нам ангелы, в Содом пришедшие. Жителей этого города, пытавшихся их растлить, они сожгли и с городом, предуказав этим знамением ясно, что результатом разнузданности пожеланий бывает огонь. О наказующих судах Божьих, которые постигали древних евреев, как я уже и ранее замечал, для того записано, чтобы мы оными вразумлялись (1 Кор. 10, 11) и не впадали в подобные пороки, дабы и нам не подпасть тем же несчастьям.

На каждого мальчика мы должны смотреть как на своего сына, а на каждую чужую женщину как на свою дочь. Желания вообще сдерживать, а над желаниями чрева и подчревного человека господствовать, это — власть благороднейшая. Если разум (Логос) мудрому предписывает даже пальцем не двигать бесцельно, как говорят стоики, то не тем ли более друг истины должен господствовать в той частице тела, в которой совершается соитие? Потому, ведь, она и называется стыдом, что с этой частью тела должно обходиться с наибольшей робкой стыдливостью.

Природа как в отношении пищи, так и в отношении законного брака позволяет пользоваться лишь тем, что естественно, целесообразно и благопристойно. Она дозволяет страстное стремление к произведению детей. Но всякая чрезмерность и неумеренность идут уже против законов природы; неестественными связями допускающие их сами себе вредят. Прежде всего, отсюда закон, чтобы мы никогда не вступали в любовную связь с юношами будто с женщинами. Потому философствующий ученик Моисея, Платон, говорит: "Не следует на утесы и на камни сеять, где семя никогда корней пустить не может". И Логос устами Моисея повелевает ясно: "И не ложись с мужчиною, как с женщиною; это мерзость" (Лев. 18, 22). "Вдали себя держать ты должен от всякой жены за исключением своей", советовал блистательный Платон, из Божественных Писаний извлекая свои законы и здесь вычитавший: "И с женою ближнего твоего не ложись, чтобы излить семя и оскверниться с нею" (Лев. 18, 20). "Преступно и неплодно рождаемое от наложниц". "Не сей там, где не хочешь, чтобы семя твое взошло"; "и вообще ни к какой не прикасайся женщине, Кроме как к своей собственной жене" (Лев. 18, 20); с ней только имеешь ты право предаваться утехам плоти для зачатия законного потомства; лишь это дозволяется Логосом. У того, кто тем, что он делает сам, содействует творческой деятельности Логоса, семя не будет отвергнуто и не принесет никакого вреда, не на рога вола же нужно сеять.

Поэтому же этот самый Моисей запрещает и сходиться с женами, когда у них бывают месячные очищения. Ибо не прилично семя, из которого будет развиваться жизнь, и вскоре за тем возникнет человек, осквернять тем, что выводится из тела ради его очищения, нечистым истечением плоти и теми выделениями, которые выходят из организма при очищении его обливать и в них как бы полоскать. Да и семя, если оно не соприкасается с углублениями внутри матки, тотчас же портится и родотворной силы лишается. Ни о ком из древних евреев у Моисея поэтому и не говорится, чтобы он сходился со своей беременной женой. Ибо и без того пустым будучи, это удовольствие, если кто им пользуется и в браке, становится нечестивым, не соответствующим идее брака и противоразумным. Напротив, Моисей призывает мужей воздерживаться от беременных, пока они не освободятся от плода. И подлинно. Матка, расположенная, под мочевым пузырем несколько выше кишки, которая называется прямой, обыкновенно простирает свою шейку плечами в сторону мочевого пузыря. Но как скоро отверстие шейки оказывается наполненным, матка запирается и опрастывается уже только во время родов; лишь когда замок этот снят, тогда матка принимает в себя семя. Ради пользы слушателей здесь нам нисколько не стыдно поименовать, органы, в которых происходит зачатие плода, ибо сотворения их сам Бог не устыдился. Итак, матка, в жажде рождения детей восприняв на себя семя, с этих пор не желает постыдного и достойного порицания соития, закрытием своим указывая в нем уже необузданность и распутство, после насыщения ввиду закрытия шейки своей, удерживаясь от сладострастия. Ее стремления, которые прежде были направлены на любовные объятия, обращаются теперь внутрь у, занятые лишь образованием плода, вспомоществуют Творцу. Не следует поэтому природу уже занятую к этому еще беспокоить из границ выходящим бесчинством. Потому что как скоро сладострастие не сдерживается, развивается бесчинство многоименное и многовидное, называемое распутством. Этим словом обозначается постыдное, публично и явно о себе заявляющее стремление к соитию; и если оно усиливается, то приносит с собой целый рой болезней: любовь к лакомым кушаньям, склонность к выпиванию, женолюбие, кутежи, страсть ко всякого рода удовольствиям; а всеми ими командует желание. Развиваются отсюда бесчисленные родственные страсти, и беспутство образует собой венец над ними.

Впрочем, и для тех, которым брак обстоятельствами дозволен, тоже необходимо советоваться с Педагогом, чтобы во время бела дня им не справлять беспутных оргий, чтобы, например, из церкви или утром с рынка домой придя, не набрасываться им на жен подобно петухам в то время, когда следовало бы молиться или читать, или обязанностями своего призвания заниматься. Вечером после ужина и по принесении Богу благодарения за испытанные благодеяния следует ложиться спать. Но помнить следует указание уже самой природы, что не постоянно время удобное, для того, чтобы сходиться друг с другом на ложе, притом, тем желаннее будет соитие, чем долгожданнее. Но и ночью не следует бесстыдными быть на том основании, что темно. Следует и на ночь стыдливость в сердце удерживать, чтобы она и в это время освещала наши помыслы. А то ведь мы нисколько не будем отличаться от Пенелопы, если днем будем ткать ученья о воздержанности, а ночью, отходя в постель, если будем распускаться. Если стыдливость есть постоянная обязанность, то тем более рядом с супругой должно ее обнаруживать, не доходя в любовных объятиях до забвения благопристойности. И чем безупречнейшую нравственность будешь наблюдать в отношениях с твоими домашними, тем вернейшее о твоей вере свидетельство будет исходить из самого дома твоего. Жена не может в чистоту твоей нравственности верить, если ты не доказываешь ее в порыве желаний. Любовь падкая до удовольствий отцветает быстро и блекнет вместе с телом; а иногда минует и ранее того с увяданием желания, когда брачная воздержанность жестоко подорвана добрачным распутством.

Сердца любящих крылаты; любовный жар часто бывает погашаем раскаянием; с наступлением пресыщения любовь превращается в ненависть. Поэтому ничем между нами не должны быть напоминаемы бесстыдные слова, постыдные образы, с делом гетер имеющие соотношение, их поцелуи и подобные виды любострастия. Мы должны быть послушны апостолу, который ясно говорит: А блуд и всякая нечистота и любостяжание не должны даже именоваться у вис, как прилично святым (Еф. 5, 3). Верно поэтому, как кажется, сказал некто: "Соитие пользы не принесло еще никому; счастлив тот, кому оно не повредило". Потому что уже и в законном браке оно влечет за собой опасности, если не имеет единственной цели - рождения детей. А относительно соития вне законного брака Писание говорит: "Жена продажная сродни козлу приходится, замужняя же смертоносной башней является для тех, кто с чей обращается". Любострастность гетеры здесь сравнивается с козлом или свиньей, постоянные сношения с женой непотребной — с самопроизвольной смертью, потому что она подкарауливает тебя на акте непотребства. Гибнут целые дома и города, если царит в них невоздержанности Но и поэтическая ваша Сивилла, некоторым образом именно это порицая, пишет:

О, город порочный и развратившийся; в тебе царят любодеяние и нечестивое соитие между собой мужчин,

Город гнусный и сладострастный, город себя осквернивший, всесторонне срамной.

Напротив того людям,

Ни на чужое ложе бесчестно не посягавшим,

Ни над мужчинами деяний гнусных и отвратительных не учинявшим, |

Сивилла радуется.

Некоторые грехи свои считают за удовольствия согласные с природой; другие же, которые будут несколько поприличнее этих, хотя и признают в таких склонностях грехи, но побеждаемы бывают своими пожеланиями и ночь становится покровом их пороков. Но тот, кто непотребным образом злоупотребляет своим браком, через это оскверняет его все равно что прелюбодеянием. Не слышит ли он, что Педагог говорит: Человек, который согрешает против своего дожа, говорит в своей душе: "кто видит меня?" Вокруг меня тьма, и стены закрывают меня, и никто не видит меня: "чего мне бояться? Всевышний не воспомянет грехов моих (Сир. 23, 24-23)? Такой человек жалок, потому что он только глаз человеческих страшится, а от Бога думает укрыться. Ибо он не знает, говорит Писание, что очи Господа всевышнего в тысячу раз светлее солнца, что они все пути человеческие назирают и в сокровенные вещи проникают (Ис. 29, 15). Равным образом Педагог и грозит им, говоря через Исаию: Горе тем, которые думают скрыться в глубину, чтобы замысел свой утаить от Господа, которые дел” свои делают во мраке я говорят: "кто увидит нас? И кто узнает нас?". От света чувственного, быть может, еще можно укрыться, от духовного же невозможно. "Как может кто-либо, говорит Гераклит, от Света укрыться, который никогда не заходит"? Поэтому никогда не будем прикрываться темнотой, ибо свет в нас самих живет и тьма не объела его (Иоан. 1, 5). Образом мыслей честным и скромный бывает освещаем мрак и самой ночи. Мысли людей добрых Писание называет "неусыпающими светочами" (Прем. Сол. 7, 10). Кто от самого себя пытается скрыть свое дело, тот через это самое вы”" греховность его. Но всякий, кто грешит, вместе с этим тотчас совершает и несправедливость, и в случае неверности жене не столько против своего ближнего, сколько против самого себя, потому именно что он брачную верность нарушал и через это оказался человеком грязным и презренный. Грешник по мере своих грехов становится тем испорченнее и сам на себя навлекает бесславие.

Но в грешнике, который постоянно бывает побеждаем чувственным пожеланием, постоянно живет и самый порок невоздержанности. поэтому вообще каждый невоздержанный мертв перед Богом; оставленной Логосом и Святым Духом, он - труп. И естественно. Святое не желает быть оскверняемым; "чистому только с чистым постоянно свойственно соприкасаться".

Со снятием с себя одежд да не покидаем посему стыдливости, так как праведному вообще и никогда не следует расставаться с мудрой воздержанностью. Ибо вот тленному сему надлежит облечься в нетдение (1 Кор. 15, 53), если ненасытимость пожеланий, возросшая до сладострастия, укрощается той воздержанностью, которая смертным более не занята, (а к небесному стремится), и таким образом подготавливает человека к воздержанной жизни по ту сторону гроба. Чада века сего женятся и выходят замуж (Лк. 20, 34; Мф. 22, 30), а когда дела плоти будут отменены, то хотя и этой плотью облеченные, но по чистоте ее подобясь ангелам, достигнем мы бессмертия.

Поэтому и Платон, воспевавшийся на иностранной (моисеевой) философии, в "Филебе" таинственно называет того безбожником, кто живущего в нем Бога, Логоса, насколько Его есть в нем, оскверняет и грязнит, дозволяя в себе жить плотским вожделениям. Не следует тем смертью жить, кто Богом освящен; разве не знаете, как говорит Павел, что тела ваши суть члены Христовы? Итак, отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы? Да не будет! Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого умеете вы от Бога, и вы не свои (1 Кор. 6, 15; 6, 19)? Помните о 24 000 извергнутых за распутство. Но несчастье, как я уже замечал, есть образ того, в какой степени нам следует свои плотские склонности сдерживать (1 Кор. 10, 6). Педагог ясно и словами напоминает нам: Не ходи вслед похотей твоих и воздерживайся от пожеланий твоих (Сир. 18, 30). Вино и женщины развратят разумных, а связывающийся с блудницами сделается еще наглее. Гниль и черви наследуют его, и дерзкая душа истребится (Сир. 19, 2-3). Педагог не перестает пособлять нам, говоря и еще: Преданный сердцем удовольствиям будет осужден (Сир. 19, 5).

Итак, не следует нам быть побеждаемыми от любовных удовольствий, томиться пожеланиями, возбуждаться, себя осквернять противоразумными чувственными влечениями и удовлетворением их. Сеять позволительно только женатому да и то как земледельцу, когда время придет для посева. Против вожделений же разум есть наилучшее лекарство. Помогает и недостаточно сытное питание; это — пресыщение, возбуждая пожелания, увлекает к плотским удовольствиям. Итак, не должно позволять себе ни в одежде никакой роскоши, ни разнообразными кушаньями обставленного стола.

Господь разделяет свои заповеди на три класса: 1) на заповеди по отношению к душе 2) - к телу и 3) на заповеди по отношению к вещам внешним, дозволяя нам заботу о приобретении их из-за тела. Но так как тело управляется душой, то Он дает ей такое педагогическое наставление: Не заботьтесь для души (жизни) вашей, что вам есть, ни для тела, во что одеться. Душа (жизнь) больше пищи, и тело — одежды (Лк. 12, 24). И Он разъясняет это очевидным примером: Посмотрите на воронов: они не сеют, не жнут; нет у них ни хранилищ, ни житниц, и Бог питает их; сколько же вы лучше птиц? Это касательно пищи. Но подобное же наставление дает Он и относительно одежды, попечение о которой относится к классу третьему, или заповедям о вещах внешних. Посмотрите на лилии, говорит Он, как они растут: не трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них (Лк. 12, 27; Мф. 6, 28-29). А Соломон царь весьма славен был богатствами. Что красивее, блестящее цветов? Что прелестнее лилий и роз? Если же траву на поде, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь. Бог так одевает, то кольми паче вас, маловеры! Итак не ищите, что вам есть иди что пить (Лк. 12, 28-29). Здесь словечком что (τι) изгоняется многообразие пищи, что открывается из другого места: "... что за (ποια) пищу (кушанья) должны мы есть и какого рода напитки пить".

Но такого рода вещами озабочиваются лишь погоня за излишним и сластолюбие. Простое слово есть, взятое лишь само по себе, означает ограничение необходимым, даже изобилие еще, как мы сказали, происходящее от ограничения потребностей. Это словечко что, следовательно, нужно понимать об излишнем, но все излишнее от дьявола, говорит Писание (Мф. 5, 37). Что таково именно значение этого слова, открывается из присоединенного еще другого выражения, потому что, сказав: Не заботьтесь что есть и что пить. Он прибавил: И не беспокойтесь (не надрывайте себя, не преувеличивайте своих пожеланий, заходя в них слишком далеко). Удаляют же от простоты и естественности притязательность и погоня за разного рода приятностями. Но эта жизнь, все свое время убивающая на погони за излишним, проводимая среди удовольствий и наслаждений, далека от разумности, естественности и святости. Поэтому и говорится столь прекрасно: всего этого ищут люди мира сего (Лк. 12, 30). Они живут беспорядочно, неразумно, по-язычески. А что означается словечком это? Под ним разумеются разного рода приятности, удовольствия и увеселения, изысканный стол, закуски, выпиванье. Вот что значит это что. О простой же пище, как сухой, так и жидкой, говорится: ваш же Отец знает, что вы имеете нужду в том (Лк. 12, 30). И если нам вообще по самой нашей природе свойственно вперед стремиться, то не на излишества и утонченные чувственные приятности у нас эти стремления направлены, а воспламеняемся мы ревностью к устроению в своей жизни согласия между словом и делом, к естественности, к непорочности. Наипаче ищите, говорится. Царствия Божия, и это все приложется вам (Лк. 12, 31).

Если же теперь Господь заботу об одежде, о приятностях вкуса и других удовольствиях и вообще заботу обо всем излишнем как не о существенно необходимом из нас желает исторгнуть, то что сказал бы Он о страсти к нарядам, об окрашивании в различные цвета шерсти и о пестрых одеждах, о погоне за драгоценными камнями, об украшениях из золота, об искусственной прическе волос и о завивании их в локоны? Что сказал бы Он о подведении глаз, о сведении с тела волос, об употреблении различных притираний, свинцовых белил и румян, о подкрашивании волос и об употреблении разных других искусственных средств обольщения? Нельзя ли с полной вероятностью об этих аляповатых прикрасах того же сказать, что ранее о сене было сказано?

Мир и вправду луг, а мы — трава, орошаемая Божественной благодатью. Хотя и скошены мы будем, но всход собой дадим опять, что обстоятельнее разъясню я в писании "О воскресении". А "сеном" аллегорически называются массы народные, столь склонные к преходящим удовольствиям. Люди расположении пошлых расцветают при такого рода забавах, но лишь на короткое время. С увлечением они занимаются нарядами, погоней за почестями, за всем, только не за простотой, целесообразностью и естественностью; посему ни на что более они и не пригодны как на сожжение огнем. Был, рассказывает Господь, некоторый очень богатый человек. Он одевался в пурпур, носил тонкое полотно и жил каждый день на славу. Вот-то было "сено". А некоторый нищий, по имени Лазарь, покрытый язвами, лежал в колоннаде пред домом, всеми оставленный; охотно он и тем питался, что попадало ему со стола богача. Вот это трава. Но один был наказан низведением в ад, доля богача была в огне; другой же возродился и новой жизнью расцвел на лоне Авраама.

Восхищаюсь я древней республикой Лакедемонской и удивляюсь ей. Здесь разноцветные платья и золотые украшения позволялось носить лишь гетерам, женщинам же безупречным и приличным наряжаться и искусственным образом прихорашиваться было запрещено; только женщинам дурного поведения позволялось разодетыми ходить и пыль другим пускать в глаза разукрашенностью. У афинян, напротив, знатные мужчины, об утонченной внешности заботясь, а о своем человеческом достоинстве забывая, носили золото, до пят спускавшиеся хитоны и особого рода надстройки из волос (κρωβυλος), зашпиливая их на голове золотой булавкой с головкой в виде кузнечика. Но тупой этой безвкусицей и нечувствительностью к истинно тонким приличиям доказывали они лишь свое поистине земное происхождение. Глупым соревнованием им в этом заразились и остальные ионяне, которых Гомер, как людей женоподобных, называет длинноодеждными.

Люди, занятые нарядами, следовательно, преследуют в этом лишь мечтательный образ прекрасного, а не самую красоту и как новые идолослужители, лишь прикрывающиеся прекрасно звучащим именем, должны быть изгоняемы из нашего общества, потому что в своей лживой мечтательности они грезят о природе прекрасного неразумно; их жизнь есть глубокий сон неведения. Мы же, из этого сна проснувшись и стараясь об украшении себя истинной красотой, должны, — чтобы заснуть нам при конце этой жизни сном мирным, — этому миру, лишь мирскими прикрасами услаждающемуся, сказать уже теперь "прости". Я утверждаю, что в одежде мы нуждаемся не для другой какой цели как для прикрытия тела, для защиты его от холода и жара, чтобы докучливая изменчивость погоды нам не причинила вреда. Но если такова цель одежды, то к чему из особенных материалов у мужчин одежды и из особенных у женщин? Не одна ли и та же потребность прикрытия тела обща и тем, и другим, подобно как потребность в еде и питье? Но одинаковой потребностью обусловливается и одинаковый образ удовлетворения.

Так как обоим полам свойственна общая потребность прикрывать свое тело, то и прикрытие у того и другого пола должно быть одинаковое, с дополнением у женщин лишней одежды для прикрытия лица. Но если женский пол вследствие своей слабости гораздо большего желает, то причина этого в той же дурной воспитанности, вследствие которой и мужчины, вырастая в наихудшем образе жизни, часто женственнее жен становятся; значит не следует и женам потакать в этом деле. Если в чем желания их и следует принимать в соображение, то разве только в позволении им носить одежды из материалов сравнительно более мягких, но и то с тем условием, чтобы чрезвычайно тонкие материи, высшей глупостью чрезмерно хитро и трудолюбиво сработанные, и любопытные на тканях узоры, и искусные складки с них были как можно радикальнее устранены; шитью золотом, опушкам из индийских зверьков и заботливо вырабатываемому червячками шелку мы сказать должны "прости". (Шелк вначале есть не иное что как червь; потом из червя развивается толстая гусеница; третья метаморфоза представляется мотыльком; некоторые называют его и куколкой; она развивает длинную нить, подобно тому, как паук развивает паутину). Употребление столь необычайной и при этом столь прозрачной материи выдает собой лишь не очень твердый образ расположении, сказывающийся в легком прикрытии частей тела, обнаружения которых стыдиться бы должно. Столь мягкая одежда вовсе не представляет собой никакого прикрытия; скрывать форм, какие имеет нагое тело, она вовсе не может. Такая одежда, плотно прилегая к телу, огибает собою формы его, отпечатлевает на себе вид тела, с ним как бы срастаясь; формы женского тела она выдает столь пластично, что линии тела бывают видимы, хотя оно и не обнажено и наготы его хотя не видать. Оставлено должно быть нами ношение такого рода одежд, а также крашенных. Действительную потребность они собой превышают, с простотой и естественностью не согласуются; кроме того, дают повод для различных невыгодных толков; да и пользы никакой не приносит ношение их; от холода они не защищают, а перед другими материалами не имеют другого преимущества кроме того разве, что собой навлекают осуждение; а пленительность красок очень сильно побуждает людей, жадных до зрелищ, к глупому ротозейству.

Для людей, которые невинны и в душе правы, пристойнее одежды белые и простые. Ясно и оттого неприкровенно говорит пророк Даниил: Поставлены были престолы, и воссел Ветхий днями; одеяние ал Нем было бело, как снег (Дан. 7, 9). Одетыми в такую же одежду видел души и Господень тайновидец: Я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели. И даны были каждому из них одежды белые (Откр. 6, 9; 6, 11). А если кто хочет носить одежды и иных цветов, то носи, по крайней мере, не изменяя естественного из цвета. Тем более должно быть оставлено употребление цветных одежд, расшитых разными финтифлюшками вакхического культа и культа мистерий, а также пурпурных и серебряной посуды. Комик говорит, что

Для сцен это хорошие вещи, но не для жизни.

Наша жизнь, скорее, всем должна быть, только не театральным представлением.

Одежды из материалов, окрашенных в темно-красным цвет и в оливково-зеленый и в светло-зеленый и в розовые и в ярко-красный и во множество других искусственные цветов суть не что иное как разновидности того же сладострастия, изобретательного на все зловредное. Средством для увеселения глаза служат такие одежды, а не средством для защиты тела. Одеждам золотом расшитым и пурпурным и одеждам с разными на них вышитыми, вытканными и нарисованными цветами, и одеждам, пахнущим шафраном (т.е. желтым от окраски их шафраном), и дорогим пестрым мантиям из светлых тканей, с мелкими животными, в пурпур затканными, должно сказать последнее "прости", а равным образом и ткацкому этому искусству. Ибо "чего разумного и доброго от жен можно ждать, которые сидят в цветах, разодетые в шафран, набеленные и нарумяненные", говорит комический поэт. Оттого и Педагог напоминает внятно: Не хвались пышностью одежд, и не превозносись в день славы (Сир. 11, 4). И в Евангелие осмеивая разодетых в богатые одежды, говорит Он: одевающиеся пышно и роскошно живущие находятся при дворцах царских (Лк. 7, 23). Дворцами называет Он палаты земных царей, местопребывание земных расположение где господствуют красота воображаемая, погоня за пустыми почестями, лесть и ложь. К небесному же придворному штату относящиеся, к свите Царя вселенной, наблюдают за чистотой платья душевного, т.е. и за чистотой телесной, но свое тело освящая, и таким образом облекаясь в одежду бессмертия. Посему как незамужняя женщина только Богу служит и ее мысли неразделены, а замужняя честная женщина свою жизнь разделяет между Богом и мужем (1 Кор. 7, 34), а дурновоспитанная совершенно утопает в браке, т.е. в страстях : подобно этому, полагаю я, честная жена, желающая мужу нравиться, и Богу служит искренне; жена же суетная от Бога отпадает, а вместе с тем оказывается она не соответствующей идее и истинного брака, потому что она мужа на наряды меняет подобно той аргивской гетере, разумею Ерифюлу, которая

На блестящее золото променяла драгоценного мужа.

В этом отношении хвалю я кеосского софиста, который образы Добродетели и Порочности, соответственно их противоположностям, так начертывает: Одну, Добродетель, представляет он стоящей (перед Геркулесом) просто, в чистой бедой одежде; ее единственным украшением являлась скромность (таковой и верующая жена должна быть, т.е. при преданности добродетели она проникнута робкой стыдливостью); другую, напротив. Порочность, изображает он совершенно иначе, разодетую в разные одежды, тщеславящеюся наведенной белизной и румянцем лица, с движениями и всей манерой держания себя, тщательно рассчитанными на возбуждение в зрителе желаний, как это обычно у блудниц. Кто хочет учеником Логоса быть, тот не знакомься следовательно ни с каким постыдным пожеланием, а равным образом и в одежде наблюдай соответствие лишь потребности. А если Логос устами Давида поет о Господе: дочери царей между почетными у Тебя; стада царица одесную Тебя в Офирском золоте (Пс. 44, 10), то разумеет Он при сем не в материальном отношении роскошную одежду, а возникшую из веры красоту помилованных, красоту церкви, в которой не имеющий никакого дела с обольстительным искусством Иисус (1 Петр 2, 22) блистает как золото; а золотые кисти, это — избранные.

И если из снисхождения к женщинам можно для их одежд ткать материи, приятно действующие на глаз и более мягкие наощупь, все — же не должны они крашенными быть, чтобы, одевшись в них, им не походить на картины, намалеванные для развлечения глаз: такая и картина через короткое время изглаживается. Подобным образом и мытье шерсти в щелочах, подготовление ее к принятию краски разными едкими средствами и окрашивание разными ядовитыми жидкостями делает ткани одежд дряблыми. Но это уже и с хозяйственностью несогласно. Те обнаруживают тупость чувства красоты и нечувствительность к более тонким приличиям, которые в изумление приходят при виде богато расшитых длинных и широких с многочисленными складками платьев из материй чрезвычайно тонких и легких, при виде накидок до пят из материй столь же тонких и нежных и при виде распашных военных плащей, вообще при виде "хламид и хитонов", о которых говорит Гомер и назначаемых для прикрытия стыда. Поистине стыжусь о том, думая, сколько денег на прикрытие стыда тратится. Первый человек в раю для прикрытия своей наготы себе нарезал соответственно потребности лишь ветвей с листьями; а теперь, когда для нас одежду овцы выращивают, все же не должны мы в глупости на них походить, но в качестве питомцев Логоса, от драгоценных одежд отказываясь, должны мы приговаривать: "Не что иное вы, как овечьи волосы". Пусть хвастается (тонкой шерстью) Милет; пусть ей чванится Италия; пусть некоторые, проникаясь безумной любовью к овцам, шерсть на них охраняют даже кожаным прикрытием: нам не стоит озабочиваться этим. Блаженный Иоанн и об овечьей шерсти, отзывающей роскошью, ничего знать не хотел, а выбрал для себя верблюжьи волосы и во власяницу из них одевался, будучи представителем образа жизни простого и свободного от обольстительного щегольства. А ел он дикий мед и саранчу (Мк. 1, К), подготовляя и собой открывая для Господа пути поста м умеренности. Мог ли он в пурпурную одежду одеваться, если и от всякого городского тщеславия уклонялся, в одиночество пустыни удалился, в тиши ее лишь с Богом обращаясь, отрешаясь от погони за разного рода ничтожными вещами для серьезной заботы о вещах истинных, для снискания истинной и глубочайшей добродетели вместо вещей мелочных и пустых. Илия носил прикрытие из овечьей шкуры, придерживая ее около чресел волосяным поясом (4 Цар. 1, 8; 2, 13). Другой же пророк, Исаия, ходил вовсе нагим и без обуви; часто облекался он и во вретище одежду смирения (Ис. 20, 2) ². А если ты и об Иеремии хочешь слышать, то он не носил ничего, кроме полотняного опоясания (Иер. 13, 1).

Но подобно тому, как цветущее состояние хорошо питаемого тела, его крепость и сила всего лучше обнаруживаются в обнаженном его состоянии: так и высота души и величие обнаруживается всего яснее, если тело не будет прикрываемо разными нарядами и украшениями. А ношение одежд волочащихся по земле, спускающихся даже на пяты, представляет собой верх высокомерия и гордости; да кроме того этим затрудняется твердость и выдержка походки; такой одеждой как бы метлой какой заметается и пыль с поверхности почвы. Комедианты, опустившиеся до последней степени безнравственности, пересаживая и на сцену свое гнусное бесчинство, не пренебрегают столь низко опускающимися одеждами. Странные одежды их, растянутость подолов, изысканная драпировка складок суть не иное что как пародия на эту в мелочах утопающую глупость.

А если бы кто в противоречие этому указал на длинную (по пяты) одежду Господа, то пусть тот знает, что разноцветный хитон Господа указывает на цветы мудрости, на различные не блекнущие Божественные Писания, т.е. на красноречие Господа, сияющее блеском истины. Другой подобной одеждой Господа Дух Святой у Давида облекает, когда этот поет: Ты облечен славою и величием. Ты одеваешься светом, как ризою (Пс. 103, 1-2). Как материй для одежд не должно избирать странных, так и мера их не должна быть чрезвычайная. Конечно, было бы не в порядке вещей, если бы кто стал носить платье, только до колен досягающее, как у спартанских девиц. У женщины ни одна из частей тела не должна оставаться обнаженной. Особенно прилично будет привести здесь тонкий разговор между одним мужчиной и женщиной : "Прекрасный локоть"! — Да, но не для глаз публики назначен он". -"Прекрасно развитая нога!" — "Но собственность моего мужа." — "Красивое лицо!" — "Но только для моего супруга."

Но я не одобряю, когда честные женщины дают мужчинам повод расточать им такого рода похвалы, которыми мужчины если и не обесславить их хотят, то, по крайней мере, лестью подкупить. Не только пяту ноги не должны они иметь обнаженной, но должны они и голову закрывать, и лицо оттенять. Телесная красота их не должна быть для мужчин предметом охоты. Но я со стороны самих женщин непристойно, прикрываясь пурпурным вуалем, выдавать тем свое желание обратить на свое лицо внимание мужчин. О, если бы в качестве материала для одежд пурпур из употребления можно было вовсе изгнать, чтобы не направлял он на себя глаз! Некоторые из женщин, вообще, шьют себе немного одежд, но все из пурпура, воспламеняя им свои желания. Находя глупое удовольствие в пресловутых этих одеждах и постоянно среди этого цвета вращаясь, по словам поэта, они среди пурпура живут, но "смертью пурпурной" и умирают. Из-за этого пурпура Тир и Сидон, и страна, что при Лаконском море, привлекают особенно много промышленников; красильщики в этот цвет и торговцы пурпурными материями в славе; но и улитки, кровь которых дает пурпур, стоят в цене.

Лукавые же жены и из мужчин женоподобные носят одежды из тонких тканей, окрашенных в разнообразнейшие искусственные цвета; увлекаясь безумным желанием отличиться, своей наглости они не знают никаких пределов; пренебрегая египетским полотном, они ищут других его видов и одеваются в полотно киликийское и из земли евреев. О материях же аморгосских и бюссинских я умалчиваю; фасоны и цвета этих щегольских одежд причудливы до крайности и их названия неисчислимы. И все же, полагаю я, прикрытием должно доказываться, что прикрытое ценней его. Как Божество лучше храма, душа - тела, так и тело должно быть для нас ценнее одежды. А няне все наоборот; если которая-либо из этих женщин захотела бы свое тело продавать, то за него ничто не дал бы и тысячи аттических драхм, а себе платья они покупают такие, что одно у них стоит до десяти тысяч аттических талантов, чем доказывают ясно, что лично-то они ни на что негодны и дешевле тканей, из коих сшиты их одежды. К чему эта погоня, следовательно, за редким дорогим и предпочтение его обыкновенному и меньше стоящему и легче доставаемому? Не то ли это значит, что с истинно прекрасным и действительно добрым незнакомы вы? Преследование реальной действительности вы оставляете, чтобы озабочиваться вместо того внешностью, подобясь тем безумцам, которые белое за черное считают.