Книга третья.
Птицелов.
Октябрь 1984 – декабрь 1985 г.
«Давным-давно собиралась тебе написать, Заводная Птица, но никак не могла вспомнить, как тебя по-настоящему зовут, и из-за этого долго не писала. Попробовала бы я изобразить на конверте: «район Сэтагая, ***, 2-й квартал, Заводной Птице». Да ни один, даже самый разлюбезный почтальон не понес бы такое письмо. Когда мы в первый раз с тобой встретились, ты, должно быть, сказал, как тебя зовут, но я напрочь забыла (хотя что это за имя – Тору Окада! Два-три раза дождь пройдет, и забудешь). Но на днях из-за какой-то ерунды вдруг – раз! – и вспомнила. Как будто ветер подул, дверь – бах! – и открылась. Вот так, Заводная Птица! По-настоящему тебя зовут Тору Окада.
Сначала, наверное, надо бы объяснить, где я сейчас нахожусь и чем занимаюсь, но это не так просто. Не буду жаловаться, что влипла, и положение у меня очень трудное. Нет, все вроде просто и понятно. В здешних порядках ничего мудреного нет. Вот линейка, вот карандаш. Сиди и черти линии от точки до точки. Просто, правда? Но! Хочу рассказать все по порядку, а слов нет почему-то. В мозгах какое-то белое пятно образовалось. Белое, как заяц зимой. Простая вещь, а иногда, получается, никак не объяснишь, что к чему. Сколько бумаги извела с этим письмом и вдруг вспомнила имя. Прямо как Колумб – Америку открыла.
* * *
Нехорошо, конечно, загадки загадывать, но живу я в «некотором царстве». Помнишь? Давным-давно, в некотором царстве, некотором государстве… В общем, в том самом «некотором царстве». Пишу в крошечной комнатушке. В ней стол, кровать, книжная полка и стенной шкаф. Все такое маленькое, простое, без всяких украшений. Предназначено, так сказать, для удовлетворения «минимально необходимых потребностей». На столе лампа дневного света, чашка, бумага, на которой я пишу, словарь. Честно говоря, словарями я почти никогда не пользуюсь. Не люблю я эти словари. Вид мне их не нравится, да и содержание тоже. Когда приходится брать их в руки, скривлюсь и думаю: «Ну кому это все нужно?» Люди вроде меня со словарями не в ладу. Возьмем, к примеру, слово «трансформация». В словаре написано: «переход из одного состояния в другое». И что с того? Я про это знать ничего не знаю. Поэтому, когда вижу на столе словарь, у меня чувство, что я смотрю на собаку, которая как-то пролезла к нам в сад и вздумала оправляться на лужайке. Но один словарь я все-таки купила – подумала: сяду тебе, Заводная Птица, писать, попадется какой-нибудь иероглиф незнакомый – что тогда делать?
Еще у меня лежит в рядок дюжина остро отточенных карандашей. Новеньких, только что купила. Специально, чтобы тебе письмо написать, пошла в магазин канцтоваров и купила. Ты мне за это не обязан, не бойся, просто приятно, когда карандаши новые, только что очиненные. Еще пепельница, сигареты и спички. Много, как раньше, я не курю. Так, иногда, для смены настроения (сейчас вот закурила). Это то, что у меня на столе. Стол стоит у окна, на нем занавески, симпатичные такие, в цветочек, хотя мне без разницы. Я же их не выбирала, они с самого начала тут висели. Не считая этих шторок – простенькая комнатенка. Больше похожа не на комнату, где девушка живет, а на образцовую тюремную камеру, которую из лучших побуждений оборудовали для того, кто первый раз угодил за решетку.
Про вид из окна пока говорить не хочу. Потом как-нибудь. Не потому, что это какое-то особое значение имеет, просто надо по порядку. Сегодня рассказываю только про комнату, Заводная Птица. Такая у нас программа на сегодня.
* * *
Как мы с тобой встречаться перестали, я много про твое пятно думала. То самое, синее, что у тебя на правой щеке вдруг выступило. Ты тогда украдкой, как барсук, полез в колодец у брошенного дома Мияваки, посидел там, а когда вылез, пожалуйста – пятно какое-то. Сейчас вспоминаю и кажется: ерунда какая-то, выдумки, – но ведь это у меня почти на глазах произошло. Я с самого начала, как в первый раз увидела, думала, что пятно – особенный знак. То есть в нем есть какой-то глубокий смысл, которого я не понимаю. Иначе пятно бы так быстро не появилось.
Поэтому под конец я решила его поцеловать – мне ужасно захотелось его ощутить, попробовать на вкус. Не подумай, что я каждую неделю со всеми мужиками в округе целовалась. Но о том, что я почувствовала тогда и что потом было, тоже не спеша расскажу как-нибудь в другой раз. (Не знаю, правда, как тебе мои рассказы.)
* * *
В конце прошлой недели я ездила в город, в парикмахерскую – давно не была в этом заведении, – и мне подвернулся еженедельник, а в нем статья про тот заброшенный дом, который принадлежал семье Мияваки. Понятное дело, чуть не упала от удивления. Вообще-то я такие журналы не читаю, но этот случайно оказался прямо перед носом. Открыла наугад – и пожалуйста вам: про их дом написано. Вот это да! Чуднбя какая-то статья; про тебя там ни словечка нет, но я, по правде сказать, вдруг подумала: «А не связана ли как-нибудь эта статья с Заводной Птицей?» Возникла такая мысль в голове, и я всерьез решила: надо тебе написать. Ветер дунул, дверь распахнулась, и твое настоящее имя сразу вспомнилось. «Ага! Точно! Тору Окада!»
* * *
Было бы время, я, может быть, махнула б, как раньше, через стенку на заднем дворе и заявилась к тебе. Может, нам надо сесть лицом к лицу за столом на твоей кухне и поговорить как следует. Самый быстрый способ. Но, к сожалению, по разным обстоятельствам это невозможно. Поэтому я сижу за столом и, скрипя карандашом, пишу тебе.
Заводная Птица, в последнее время я о тебе много думала. Даже во сне видела тебя несколько раз. Снился тот самый колодец – и ты заодно. Ты не главный был в этом сне, а так… вроде довеска. Сам по себе сон – так, ничего особенного. Но почему-то из-за него мне ужас как не по себе сделалось. Просто жуть! Ну а потом… следовало ждать чего-нибудь такого… статья эта появилась – про брошенный дом Мияваки (хотя сейчас его заброшенным уже не назовешь).
Твоя Кумико, надо думать, домой еще не вернулась. Уж не затеваешь ли ты там что-то такое, чтобы ее вернуть? Интуиция мне говорит.
Счастливо оставаться, Заводная Птица. Будет настроение – напишу еще».
Достарыңызбен бөлісу: |
