Книга «Пятерка по русскому»
жүктеу/скачать 0.78 Mb.
|
Ассорти.
4.31. Экзамены сданы в течение месяца; все предвещало дождь; курицын цыпленок, серо-ч..рный зайчонок, спуститься туда опасно, не слышно ни звука, свежевыкрашенное здание, пришли на то же место; железнодорожный состав, дешевая мелочь, закрыли несколько училищ, колеблющееся пламя, увядать от старости, цыган залез на акацию, место нам не нравится, еще ничего не закончено, странный человек, стираная одежда, из-за туч блеснет солнца луч, стеклянная и глиняная посуда, прислониться к стене, непризнанный лидер, смотрел удивленно, огни не погашены. 4.32. Антону стало не по себе. Он старался преодолеть неприятное ощущение, понять, отчего оно возникло. И вдруг он понял: вокруг стояла настороженная тишина. Тишина, с какой он не сталкивался никогда. Всегда здесь беспрестанно и непрерывно все обвевает океан звуков, а теперь все потушено, погашено. Это становилось невыносимо. И вдруг – еле различимый шепот и шорох. Кто-то неторопливо бормотал одну и ту же фразу. «Да это же родничок!» - обрадовался мальчик. Неподалеку тихонько что-то треснуло. Негромко плеснуло в речке. В кустах пискнула то ли мышь, то ли испуганная птичка. Сковывавшее Антона в течение ночи напряжение исчезло, и он заметил, что темнота тоже не такая непроглядная, как казалось вначале. 4.33. Отцветает душистая черемуха, осыпается черемуховый лист и застилает траву белой накидкой. Легкий, по-летнему теплый ветерок ласкает землю. За город отправляются любители цветов. Одни идут прямо на знакомые или незнакомые места; другие, не спеша, исследуют прозрачные старые боры, прогретые склоны чернолесья, выискивая никем не заложенные плантации самых красивых весенних цветов. Вот и они. Два-три широких ланцетовидных листа, из пазухи горделиво поднимается ножка-цветонос, увенчанная маленькими белоснежными и необыкновенно ароматными колокольчиками, томно свисающими на одну сторону. Майский ландыш! Кто не признает в нем жемчужину весеннего леса? Скромный неяркий цветок, а какую удивительную силу таит в себе! Где бы ни был человек, а увидит ландыш - обязательно вспомнит весенний лес, его тенистые уголки, невероятно голубое небо в вышине и почувствует вдруг дыханье родной земли. 4.34. Караван трогается. От стоянки в глубь гор бегут затесы, сделанные нами в прошлом году, когда искали перевал. Под ногами тропка. Она приводит нас к броду, через левый исток взбирается на возвышенность, и мы без приключений добираемся до ключа. Крошечный родничок, но сколько силы в этой прозрачной стеклянной струе, падающей с головокружительной высоты! И только внизу, достигнув ложа ущелья, отдыхает она на белом песке в глубоких заводях. Снова любуемся гигантской скалою, что поднимается на несколько сот метров в небо. Ее черные стены, отполированные ветрами, угрожающе нависают над нами. Незнающему человеку ни за что не догадаться, что именно здесь лежит путь к перевалу. Не смолкают крики проводников. Солнце совсем не высоко, но уже тепло. Природа нежится в пахучей зелени и звуках. Глаза радует бездонная синева неба и оставшаяся позади даль. 4.35. Долина, чуть подернутая утренним туманом, полнилась могучим гулом сотен работающих механизмов. Кутаясь в розовый пар, подсвеченный солнцем, тяжело вздыхала турбинная электростанция. Подвешенные на стальных опорах провода монотонно и глухо гудели. Они гордыми взлетами и плавными спусками, не признавая ни скал, ни пропастей, уходили в туманную синь к рудоносной горе по ту сторону ущелья. Где-то бодро вскрикивал паровоз. По вагонам прокатывался звон и вслед затем доносилось отрывистое уханье локомотива, берущего с места груженный рудой состав. Лязг железа, шипенье пара, свистки паровозов - все покрывал властный ни на минуту не смолкающий гул. День и ночь, не зная устали, фабрика ненасытно заглатывала руду и пережевывала ее своими стальными челюстями, чтобы напитать сталью другие предприятия. 4.36. Куда ни глянь, везде молодые осинки и березки спускаются по косогору к неширокой луговине. Среди деревьев идет дорога. По ней зимой возили дрова, а теперь колеи до краев полны талой водой; такая грязь, что не проедешь ни на санях, ни на телеге. Зато рядом по обочине вьется совсем не заболоченная сухая тропка. По ней мы углубляемся в лес. Вот где по-настоящему чувствуется весна! Ветви осин кажутся пушистыми от длинных сережек, похожих на серых мохнатых гусениц, и вершины молодых берез тоже как будто загустели. Посмотришь вблизи на березовую веточку, а она вся в крупных надувшихся почках. Это самое хорошее время в лесу. Он еще не зазеленел, стоит такой прозрачный, радостный, по-весеннему полный солнца и не умолкающего ни на минуту птичьего пения, свиста и щебета. 4.37. Среди травы, опираясь на руку, дремала сероглазая девушка. Быть может, при других обстоятельствах эта девушка была бы замечена им только глазами, но тут он как-то иначе увидел ее. Разумеется, он не знал ни ее, ни ее имени… Он любил картины без объяснений и подписей. Впечатление такой картины несравненно сильнее; ее содержание, не связанное словами, становится безграничным… Он снял с пальца старинное дорогое кольцо и бережно опустил его на малый мизинец, белевший из-под затылка. Мизинец нетерпеливо двинулся и поник. Взглянув еще раз на это отдыхающее лицо, Грэй повернулся… Он медлил, рассматривая даль низкого берега, где над зеленью лился густо-лиловый утренний дым Каперны. 4.38. Вечереет. На мерцающем снегу стелются густые сине-розовые тени, верхушки сосен смыкаются на потемневшем небе. В нечищеном стекле, куда ни посмотришь, качается тайга. Причудливой, незнакомой кажется она. Нехоженой тропой по неглубокому снегу идут тракторы, но Свирин знает, что вскоре кончатся эти места. На дороге темный подвижный комочек: скачет в лучах фар куцый заяц. Ничего не видит, не слышит, не понимает. Что бы ни случилось, будет нестись на длинных ногах, пока не свернет ненароком в чащобу. Но вот трактор задирает вверх мотор, лезет на бугор, а затем снова идет по ровной дороге. 4.39. Как ни ярко светило солнце, кое-где попадались еще не потушенные фонари. Ниоткуда* не слышалось ни звука. Не успели путники проникнуть в самый лабиринт людского жилья, как улицы начали приобретать иной вид. Первыми нарушили тишину безветренного утра грохочущие дилижансы. Сначала они появлялись поодиночке, затем чаще… Испуганный и растерянный старик повел девочку извилистыми переулками и, когда эти места остались позади, все еще оглядывался, бормоча шепотом, что погибель увяжется за ними. Сжимая ручонкой руку деда, девочка вздрагивала от смешанного чувства надежды и страха. Но вот они в беспорядочно раскинувшемся предместье, где заклеенные бумагой решетки окон говорят о том, что здесь ютится армия бедноты. *Ниоткуда – наречие, пишется слитно. 4.40. Картофельное поле вдоль дороги, по которой шла Варвара, и колеблющаяся стена ржи за этим полем, и блистающая вдали речонка, и теплая пыль, взлетающая из-под сапог, и крупный жилистый подорожник, выползающий из неглубоких канав, все это наполняло ее душу беспричинной радостью. Адьютант генерала стоял на пороге низкой избы с соломенной крышей. Вчера от усталости Варвара не заметила, что он такой молодой, может быть, потому, что адьютант не улыбался и говорил шепотом, оглядываясь на каждый шорох за дверью, где отдыхал генерал. И по телефону он тоже говорил шепотом, прикрывая рукой трубку. Как ни устала Варвара, она улыбнулась. Ей показалось, что он нарочно напускает на себя важность… Он даже не кивнул на прощанье и, чтобы показать, что всякие обсуждения окончены, начал перебирать цветные карандаши в стоявшем на столе граненом стакане. 5.1. Древнегреческий историк Плутарх рассказывает, что у выдающегося оратора Демосфена был неясный, шепелявый выговор. Чтобы сделать дикцию четкой, он брал в рот камешки и, не выбрасывая их, читал на память стихи. Демосфен учился ораторскому искусству у своих прославленных современников. Он внимательно и придирчиво слушал их выступления, запоминал удачные выражения, затем используя их, придавая новые оттенки той же мысли, выбирая наилучший ее вариант. Такая почти невероятная настойчивость, которая была им в себе воспитана, по-видимому, и предопределила непреходящую посмертную славу Демосфена, репутацию сверхинтеллеектуального и одновременно увлекательного и понятного массам мэтра ораторского искусства. 5.2. Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою; темно-синяя поверхность моря уже сбросила с себя сумрак ночи и ждет первого луча, чтобы заиграть веселым блеском. Снега нет – все черно, но утренний резкий мороз хватает за лицо и трещит под ногами, и далекий неумолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами, один нарушает тишину утра. Вы подходите к пристани – особенный запах каменного угля, сырости и говядины поражает вас; тысячи разнородных предметов лежат около пристани; вольные ялики, наполненные всякого рода народом, причаливают и отчаливают от пристани. 5.3. Недолго думая, я присмотрел себе место в тени, притащил туда новую преотличную циновку и с огромным удовольствием растянулся здесь. Закрыть глаза, утомленные солнечным светом, было очень приятно. Пришлось, однако, приоткрыть их, чтобы расстегнуть штиблеты, распустить пояс, подложить что-нибудь под голову. Думаю, ни один человек еще не засыпал с таким наслаждением на незнакомом ему острове, в окружении враждебно настроенных дикарей. Сквозь полусомкнутые веки я видел, что туземцы стали полукругом в некотором отдалении от меня, очевидно, они не уверены были, что я не притворяюсь, и боялись, как бы их не обманули. 5.4. Я не берусь описывать спектакли чеховских пьес, так как это невозможно. Их прелесть в том, что никак не передается никакими словами. Конечно, то же можно сказать о всяком высокохудожественном произведении. К Чехову это тоже относится, по-моему, даже как-то особенно. Потому что ни у кого из выдающихся писателей, при наиглубочайшем подтексте, нет такой внешней незамысловатости, простоты. Оттого его пьесы так непонятны, не разгаданы. Иному актеру не откажешь ни в таланте, ни в технике, ни в опыте, но хотя бы приоткрыть секреты чеховских текстов он не в состоянии. И только Художественному театру удавалось превратить эти таинственные драмы в производившие неизгладимое впечатление постановки. 5.5. Когда один из часовых прошел то место, которое было намечено партизанами, за его спиной проворный паренек, в туго подпоясанной стеганой куртке, одним прыжком преодолев полотно, кинулся из кустов и начал бесшумно подкладывать под рельс страшный снаряд. Показался поезд; огромный, приподнятый над колесами, жарко дышащий паровоз приближался. Перед паровозом раздался резкий взрыв, взлетел песчаный смерч, кусок рельса отскочил в сторону; паровоз всей бурно несущейся тяжелой тушей врезался в шпалы; сзади на его занесенный зад с треском начали громоздиться вагоны, вдвигаться один в другой и тяжело опрокидываться под откос. 5.6. Сегодня в безветрии моросил, не переставая, мелкий дождичек. Небольшие группы партизан ушли, как обычно, ставить мины на большаке. Особая группа еще стемна поджидала прохода воинского поезда. Там, по обочине железнодорожного полотна оттаптывали каждый свои два километра немецкие часовые, угрюмо и опасливо поглядывая по сторонам. В десяти шагах от них, в болотце, под заломанными ветвями, лежала наблюдательница – девушка, вооруженная карабином и двумя черными гранатами величиной с гусиное яйцо; подальше, за вывороченным корневищем, сидел мальчик и, не мигая, глядел на серо-зеленых солдат в шлемах. 5.7. Бродя по прямым и туманным улицам, мимо мрачных домов с желтыми окнами, с дремлющими дворниками у ворот, глядя подолгу на многоводный и хмурый простор Невы, на голубоватые линии мостов с зажженными еще до темноты фонарями, с колоннадами неуютных и нерадостных дворцов, с нерусской, пронзительной высотой Петропавловского собора, с бедными лодочками, ныряющими в темной воде, с бесчисленными барками сырых дров вдоль гранитных набережных, заглядывая в лица прохожих – озабоченные и бледные, с глазами, как городская муть, - видя и внимая всему этому, сторонний наблюдатель – благонамеренный – прятал голову поглубже в воротник, а неблагонамеренный начинал думать, что хорошо бы ударить со всей силой, разбить вдребезги это застывшее очарование. 5.8. Петербург жил бурливо-холодной, пресыщенной, полуночной жизнью. Фосфорические летние ночи, сумасшедшие и сладострастные, и бессонные ночи зимой, зеленые столы и шорох золота, музыка, крутящиеся пары за окнами, бешеные тройки, цыгане, дуэли на рассвете, в свисте ледяного ветра и пронзительном завывании флейт – так жил город. В последнее десятилетие с невероятной быстротой создавались грандиозные предприятия. Возникали, как из воздуха, миллионные состояния. Из хрусталя и цемента строились банки, мюзик-холлы, скетинги, великолепные кабаки, где люди оглушались отражением зеркал, полуобнаженными женщинами, светом, шампанским. Спешно открывались игорные дома, кинематографы, лунные парки. Инженеры работали над проектом новой, невиданной еще роскоши столицы, неподалеку от Петербурга, на необитаемом острове. 5.9. Петербург жил жизнью напряженной и озабоченной. Дух разрушения был во всем, пропитывал смертельным ядом и грандиозные биржевые махинации знаменитого Сашки Сакельмана, и мрачную злобу рабочего на сталелитейном заводе, и вывихнутые мечты модной поэтессы. То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности. Девушки скрывали свою невинность, супруги – верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения – признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникавшие в один сезон из небытия. 5.10. Когда Сапожков при рассыпавшихся хлопках исчез в толпе, на кафедру поднялся небольшого роста человечек с шишковатым стриженым черепом, с молодым скуластым и желтым лицом – Акундин. Появился он здесь недавно, успех, в особенности в задних рядах зрительного зала, бывал у него огромный. Во всяком случае, фамилия его была не Акундин, приехал он из-за границы и выступал неспроста. В это время в третьем ряду кресел, подперев кулачком подбородок, сидела молодая девушка, в суконном черном платье. Ее пепельные волосы были подняты над ушами и сколоты гребнем. Не шевелясь и не улыбаясь, она разглядывала сидящих за зеленым столом, ни на ком не останавливаясь надолго. 5.11. 3 отталкивающе красивого, 4 внимала, 7 вы правы так же, 8 лавина (лава), пришествия (приближение). 5.12. 1 спускающейся (какой?) цепью, 3 голубоглазый (от словосочетания «голубые глаза»), 4 каменную, 6 лопающиеся (какие?) звезды, 8 распахнулись. 5.13. 1 с давно не бритым лицом (прич. с завис. словом «давно»), 3 машиностроительном, 5 растрепанной (прич. с приставкой), 6 не расходиться!, 8 придушенный (= чуть-чуть). 5.14. 1 точно так же, 2 овсяного, 4 раненых, 6 возвращались (возврат). 5.15. 2 расчищалось, 3 туч, лазурь, 4 не веселый, а …, 6 беспрестанно (не переставая) изменялась (внутренность – она), 7 папоротников, 8 бесконечно. 5.16. 2 опекуном (опёка), пригреваемый (= чуть-чуть), 4 ни о чем не думал, 5 бессмысленно, рассыпанные, 6 въехав (после приставки), 7 преображенный (= переделанный). 5.17. 1 бесспорно, 2 переписано (кратк. прич.), едва ли, 3 поразительным, 4 притом, 5 невидимой (II спряж., искл.), 6 льются, животворящего, 7 прибавьте (повелит. накл. глаг.), 8 освеженную, 9 претворяясь ( = переделываясь). 5.18. 1 сколько бы ни смотреть, 2 никогда, 3 светло-голубое, 5 преображается (от «образ»), прибоя, исписанные, 7 висит («весит» – другое слово), 8 тайне, которую оно хранит, как будто. 5.19. 2 ничего, 3 таяло, 5 сверху вниз, 7 в течение целых минут, только что, свалившиеся (какие?) листья, 9 сливалась (земля – она). 5.20. 1-2 мелколиственный (от словосоч. «мелкие листья»), 2 светло-красным, 3 манчжурских (сочетание «нч»), начались, 4 Как не восхититься этим?! (вопрос. и восклиц. предложение), тишине, 6 Туманной, 8 в предвкушении. 7.1. Жизнь - нескончаемый экзамен. Работы вам, и детям вашим, и внукам будет довольно. Назвался груздем - полезай в кузов. Большие голубые колокольчики поднимались нам до колен. Жизнь, в представлении Алеши, была разделена на две части: на детскую и взрослую. Кошевые жили на Садовой улице, упиравшейся в главные ворота парка, и занимали половину стандартного каменного домика. Отец мой, Александр Львович Блок, был профессором Варшавского университета. Пришлось вчера, отвечая на вопросы гостей, рассказать о своей скитальческой жизни. Наверное, мы все любили тогда своего учителя. 7.2. Отец Куприна, обнищавший дворянин, был мелким уездным письмоводителем. Лыжники на полном ходу круто сворачивали, взрывая снег, и останавливались. Бывают штормы всякие: мутно-зеленые, желтые, как глина, серые и почти черные. Красота языка заключается в его ясности и выразительности. Резкий голос Тани сердито откликнулся: «Да спи ты, наконец: ведь поздно». На Ильинском омуте не было, к сожалению, ни ветряной, ни водяной мельницы. Жизнь моя -сплошная дорога, вечное стремление вперед. Особенно красивы деревенские ласточки-касатки. Я давно собирался написать о том, как пишутся книги. 7.3. Море, порт, гора превратились в глухую, порывистую от ветра тьму. Нигде: ни в одном из окон, ни в пропускных будках в шахты, ни на переездах - не видно было даже проблеска света. В глазах твоих и грусть, и нежность. Левинсон подложил травы и хворосту и раздул пламя. Парни, побросав игру, обступили старика. Помню время, когда работа на заводе приостановилась, и отец надолго уехал из дому искать счастья. Лучшее средство укрепления памяти - чтение с полным вниманием. У альпинистов есть золотое правило: нельзя терять высоту. Клава громко вздохнула, потом весело сказала: «Ну, спокойной ночи». 7.4. В этом возгласе были и восхищение, и благодарность, и любовь. Все вокруг хаты: подсолнухи, акации и сухая трава - было покрыто шершавой пылью. Хозяйка, молодая женщина лет двадцати пяти, разливала чай. Светилась, падая, ракета, как догоревшая звезда. Нет ничего приятней, кстати, чем удачно пошутить. Кстати бывает только то, что остроумно. Я заметил, что, куда ни приедешь, найдешь что-нибудь замечательное. Он обхватил стакан обеими руками, чтобы согреть пальцы, и долго молчал. Морозы - декабрю, метели - февралю, капели первые - задумчивому марту. Взглянул на часы: они показывали начало восьмого. 7.5. Мы, дети, в городе бывали редко. Звездочки-росинки на лугу мерцают. Днем к Семену приходили и докторша, и директор, и соседи – словом, самые разные люди. Малиновым, лиловым, зеленым рассыпался над городом закат. Молодая пахучая трава чуть пробилась. Неудача - пробный камень настойчивости и воли. «Как вас зовут?» - спросил Вернер и внимательно посмотрел Сергею в лицо. Сема осторожно спросил Клаву: «Вам не холодно на ветру?» По словам знатоков, разливы Оки оставляют на лугах прекрасный ил. Словом можно убить, словом можно спасти. Словом, Гаврика терзали сомнения. Человек, любящий свою работу, - по-моему, самый счастливый человек на свете. 7.6. Я, Викентий Викентьевич Смидович, родился в Туле 4 января 1867 года. Поручни, компасы, всякие приборы и даже высокие пороги кают - все это было медное. Было нас четверо: два студента, гимназист и молодой начинающий художник. Штили, а не бури - ужас парусных судов. А просьба моя состоит в следующем: берегите наш язык. Странички желтые листая, мы с грустью вспоминаем о былом. Дядя поднял голову и, словно только что проснулся, повел кругом глазами. Северные летние сумерки обманули меня. Держалась она с таким достоинством, что, когда подавала мне налитый стакан, я чувствовал потребность привстать. Не было никакой возможности уйти незаметно - он вышел открыто. 7.7. Я сел за стол с карандашом и бумагой и стал записывать. Уже наступил ноябрь, и стало подмораживать. Все эти птицы: утки всех пород и лебеди - почти не боятся человека. Ветка была покрыта большими листьями, похожими на перья страуса. Голубая майка, юбчонка, волосы - все промокло в миг. Покрытая морозной росою багряная листва шуршит под ногами. Дело художника - рождать радость. Голос у него, несмотря на хрипоту, был зычный и грубый. Я смотрел на пруд, залитый лунным светом, и на старый дворец на острове. Варвара Гавриловна положила письмо на печку в кухне, чтобы оно просохло, и снова села на табурет. 7.8. Недавно мама сказала про тебя, что, если ты сделаешь хоть немного хорошего для людей, то этим искупишь все ошибки отца. Свернув в скатку шинель, я сунул ее под голову и, чтобы не мешалась, снял кожаную сумку. Я убежден в одном: так называемое «вдохновение» приходит уже в процессе работы. Четвертый час - надо торопиться к обеду. Растение - живой организм: оно питается, растет и размножается. «Я других не жду, - охотно откликнулась Клава, - я сама себя развлекаю». Напрасно Петя вытягивал шею, всматриваясь вдаль. Всю ночь он работал не покладая рук*. Листва была навалена горами и, нагретая солнцем, издавала скипидарный запах. Не шуми, осина, не пыли, дорога. *Не покладая рук – фразеологизм (то же, что «напряженно, усиленно»). Не выделяется запятой. 7.9. Гребцы бросили весла и, поставив парус, сами сели на дно шлюпки. Должно быть, у каждого человека случается время открытий. Есть рассказы, хорошо написанные, но внутренне пустые, как съеденное червями яблоко. Вставайте, люди русские, на смертный бой, на страшный бой. Люди русские встают, только когда припечет. Не позабыть мне, видно, никогда этих печальных лет. Отсюда далеко видно во все стороны. «Вы полагаете, это случайности? - протянул Дмитрий Алексеевич. - Что-то многовато случайностей». Левинсон тряхнул головой и почувствовал мелкую, противную дрожь в коленях. У Марьи Моревны вдруг загорелись глаза и брови раскинулись птичьими крыльями*. *Есть общий второстеп. член – «У Марьи Моревны». 7.10. Берег, в виду которого мы шли, зарылся в тумане. Между тем, Нилов тихонько переоделся, сменив рабочий костюм на легкую фланелевую пару, и, сев к столу, раскрыл какую-то книгу. Никита вылез из кровати и на цыпочках прошелся по горячим солнечным квадратам на полу. Любишь кататься – люби и саночки возить. Люблю тебя, родина кроткая, в осеннюю цветень и сочь. В поезде экстренной работы не было, и Данилов отпустил часть персонала погулять. Восход поднимался и падал опять, и лошадь устала степями скакать. Прячясь друг от друга, дети залезли в такие отдаленные, глухие местечки, сидеть в которых становилось даже страшновато.
*Общий второстеп. член. – «над Невой». 7.13. Антон Семенович Макаренко, это помнят все знавшие его, не любил многословных рассуждений, зло высмеивал краснобаев, требовал выступлений толковых, кратких. А вот коммунар Миша Колыванов никак не мог уложиться в минуту, которая отводилась каждому выступающему. Он, по обыкновению, любил пофилософствовать, посмаковать каждое слово. «Минута, а что за нее скажешь?!» - возмутился как-то Колыванов. Услышав это, Антон Семенович поднялся со стула и сказал, ставя ударение на каждом слове: «Минута - целых шестьдесят секунд, а за шестьдесят секунд можно высказать шестьдесят мыслей». По залу, естественно, пронесся гул одобрения. С тех пор фраза о шестидесяти мыслях в минуту стала крылатой. Стоило, бывало, кому-нибудь выступить не по-деловому, как тут же слышалось: «Секунды идут, а где же мысли?».
Мать мальчика, молодая женщина, сидела у окна и вышивала. В это время в глубине пустынной улицы показался высокий и очень худой человек в черном. Был хорошо виден его большой покатый лоб, орлиный нос и серые сощуренные глаза. Женщина подняла голову и сказала мальчику: «Вот идет наш поэт - господин Андерсен. Под его колыбельную песню ты так хорошо засыпаешь». Мальчик посмотрел исподлобья на незнакомца в черном, схватил хромого солдатика, свою самую дорогую, любимую игрушку, выбежал на улицу, сунул солдатика Андерсену и тотчас исчез. Это был неслыханно щедрый подарок. Андерсен понял это и воткнул солдатика в петлицу сюртука рядом с веточкой мяты, как драгоценный орден.
И вот что, вспоминает Паустовский, произошло на следующее утро: «Я прочел рассказ и онемел: это была прозрачная, литая проза. Все стало выпуклым, ясным. При этом действительно не было выброшено или прибавлено ни одного слова». - Это чудо! - сказал я. - Как вы это сделали? - Да просто расставил правильно все знаки препинания. Впоследствии, став известным писателем, Паустовский говорил: «Знаки препинания - это как нотные знаки: они твердо держат текст и не дают ему рассыпаться».
Вторая его страсть - дразнить собак. Собак у нас три: Пати, Хан и Сверчок. Сверчок – маленькая, ужасно смешная кудлатая собачка; хозяйка его – девочка, редко встающая с постели, поэтому Сверчок гуляет почти всегда сам. Любимая забава Черта - мешать Сверчку есть.
Я расспросил охотников, весь дрожа, точно гончая на следу. «Да, - подтвердили они, - они знают это животное; да, у него есть волосы; да, его нетрудно поймать». Дальше я слушать не стал. Выбежал на веранду и завопил что есть мочи*. Мои помощники, спотыкаясь и продирая на ходу сонные глаза, выскочили из своей хижины и собрались у меня на веранде. *Что есть мочи – фразеологизм: то же, что «очень громко». 7.20. Луны не было, в этом нам повезло: когда охотишься ночью при свете фонарей, луна не помогает, а только мешает. Охотники шагали впереди, бодрые и энергичные, а мои помощники, которым я так щедро платил, плелись сзади, беспрерывно зевали и едва передвигали ноги. Только Джейкоб шел рядом со мной: видно, он решил, что раз уж не удалось улизнуть от этой охоты, то лучше хорошенько постараться. Наконец, мы вышли к ручью, где, как уверяли охотники, водились лягушки. Длинные травы клонились над ручьем, точно нечесаная грива какого-то зверя, а между влажно блестевшими каменными глыбами из густого мха, устилавшего все вокруг зеленым бархатным ковром, поднимались тонкие кружевные папоротники и другие тоненькие растеньица. Тест-Б.
Кругом, куда ни киньте взгляд, тянется пористый, набухший влагой лед - месиво из дождя и снега. В нарымских речонках, где теплые ключи бьют фонтанами, это не редкость. В течение многих дней мертво и неподвижно держится на реке снег, таким непроницаемым панцирем покроет ее, что и не верится, была ли река. По всем расчетам, опасности ниоткуда не предвидится. Но вот на поверхности вдруг появится темно-серое губчатое пятно, ширится, беспрестанно разливается: началась оттепель. А ночью грянет мороз и снова все преобразится: на реке, как всегда зимой, хоть каток устраивай. Мороз - ледяной кузнец. *Тесты-ЕГЭ. А13 – 2, А14 – 4, А15 – 4, А16 – 3, А17 – 1, А18 – 3, А19 – 1; А20 – 3, А21 – 4, А22 – 1, А23 – 2, А24 – 3, А25 – 2, А26 – 1. жүктеу/скачать 0.78 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|