Книга третья роман slovania ru редакция 2011 года

Во рву, на дне пропасти жутко стонали люди. Как они могли уцелеть? Или стонали здесь, на залитом кровью склоне? Спотыкаясь и скользя, Золотинка сделала несколько шагов и остановилась, не имея сил ступать среди поваленных в безвольных положениях тел. Среди шелестящих стонов и умирающего дыхания. Взор останавливали чудовищные раны: повисшая на куске кожи щека, разрубленная челюсть, скошенное кровавым мазком плечо...

А стервятники тащили добычу: запятнанные кровью доспехи, сумки, одежду, сапоги, ремни, оружие. Если бы курники надумали сейчас вернуться, многих бы захватили врасплох, разя направо и налево и, может статься, ворвались бы в замок. Но, верно, у них было много раненых, победа досталась им тяжело и сил не осталось уже никаких подниматься скорым шагом на холм. Сев на лошадей, они уходили нестройным табором, удалившись уже на версту или полторы.

Как оглушенная, опустилась Золотинка возле белокурого мужчины с узкой бородкой на бледном лице. Истыканная в нескольких местах куртка его потемнела бурым, лужа крови натекла в каменистую рытвину под боком. Подобрав кинжал, Золотинка отрезала у себя от подола длинную полосу ткани, потом спорола одежду на изрубленной груди и, взявшись было перевязывать, уразумела, что человек мертв. Он испустил дух прежде, чем Золотинка остановила на нем взгляд. Конечности похолодели, осмысленное выражение сошло с лица, пустые глаза глядели в пустое небо.

Но кто-то взывал о помощи! Бродившие по склону добытчики обращали внимание лишь на тех, кто способен был говорить. Увы, они стонали по-мессалонски, и добытчики, не желая понимать, чего хотят раненые, ограничивали свое участие тем, что не решались их раздевать. И пока Золотинка, торопливо отрезая от платья новые и новые полосы, перевязывала одного, другой тут же под боком испускал дух. Многих, наверное, можно было бы еще спасти, но каждый миг промедления уносил жизни.

– Нужен мох, сушеный сфагнум! Чистые повязки! Пожалуйста, кто-нибудь! – крикнула Золотинка в пространство и тотчас кинулась к бледному, как смерть, мальчишке, который стонал, придавленный хладеющим телом латника.

С усилием, надрываясь, она оттащила тяжелого мертвеца и быстро нашла рубленную до кости рану. Мокрый липкий рукав куртки нужно было удалить, а потом Золотинка зажала разруб, стянула скользкие от крови края, и, с отчаянием чувствуя, как уходит жизнь, припала к рубцу ртом, для чего пришлось ей прилечь на землю. Плечо мальчишки горело, как раскаленная головешка, жгучая кровь заливала пальцы, но Золотинка обволакивала рану дыханием, делая неясное для себя самой усилие... И головешка под окровавленными руками притухла, новый, прохладный ток пошел в плече. Еще недолгий час не оставляла Золотинка усилия, и когда расцепила онемевшие пальцы, страшная рана не разошлась. Она слиплась, сомкнулась и покрылась тонкой красноватой корочкой, какая бывает через две недели лечения.

– Нужно перевязать, чтобы не повредил сам себе, – сказала Золотинка каким-то образом очутившейся рядом Любе, – и, ради бога, дайте ему пить.

Подол изуродованного, куцего платья, колени, живот – все было в бурой грязи, потому что Золотинка встала из лужи крови. Она передала мальчишку Любе и пошла дальше на поиски живых – наклоняясь, чтобы ощупывать руки, губы, приподнимать сомкнутые веки и слушать сердца. Теперь она останавливала кровь и затягивала раны почти сразу, немногим больше времени потребовалось бы ей, чтобы зашить распоротый шов нитками. Залеченных Золотинка передавала помощникам, которые у нее объявились неведомо откуда и как. Золотинка не понимала этого, как не сознавала ничего вообще, кроме остановившихся зрачков, едва ощутимого тока крови в жилах, кроме помертвелых уст, страшно разваленных на части членов. И так она обошла десятки людей, спасая жизни...

Когда наткнулась на Тучку. Перевернула его на спину – кто-то помог ей в этом – и нащупала запястье. Рука Тучки похолодела и жилы не бились. Она приподняла веки – зрачки застыли. Она расстегнула на груди одежду и припала...

Потом она села наземь.

Тучка глядел презрительно прищуренным глазом. А другой оставался закрыт. Тучка. Неподвижный, немой и строгий. Словно бы и там, за чертой смерти, знал он и помнил о несправедливых подозрениях дочери, которые отравили его последние дни.

Ни во что Тучка не обратился после смерти. Он не был оборотнем. Ничего ужасного с ним не произошло, кроме опять же – смерти.

– Но он же мертв, – сказал кто-то.

– Да-да, – согласилась Золотинка. Ее не оставили в покое, и она поднялась, потому что люди еще жили.

Покалеченных и недужных перенесли в крепость и уложили на деревянном полу большого темного покоя. Здесь среди удушливых запахов крови Золотинка оставалась до глубокой ночи. Она спотыкалась от усталости, когда Люба увела ее, наконец, спать.

Утром было условленно перемирие, чтобы убрать тела. Скоморохи похоронили Тучку и Галича на склоне крепостного холма. Мессалонов свалили в одну большую яму, а курники хоронили своих поодаль в другой большой яме. Их яма была не многим меньше нашей.

Завернувшись в плащ, Золотинка стояла у могилы Тучки, пока на стенах крепости не заиграла труба. Она была последней, кто вошел в ворота, – решетка за спиной упала, как рявкнула.

Однако к Рукосилу ее пустили не сразу.

Розовощекий юноша с тонкими, опасно заостренными усиками, оглядел поношенный Золотинкин плащ, который достался ей от Лепеля, и с развязной свободой красавца потрогал стриженную Золотинкину шерстку. Он назвал девушку цыпкой. Ушел, а потом вернулся с известием, что конюшенный боярин Рукосил просит царевну Жулиету обождать. Опасно заостренные усики его не притупились, однако на этот раз розовощекий юноша не подобрал для Золотинки ни одного уменьшительного имени, хотя в запасе у него имелись, разумеется, еще и крошки, и лапки, и зайчики и множество других незначительных по размеру существ.

С некоторой осторожностью он спросил не та ли царевна Жулиета девица, что лечила вчера раненых. Золотинка призналась, что та самая. Одному хорошему, можно сказать, очень хорошему знакомому, сообщил тогда молодой человек, чертовски не везет в кости. Так вот, не возьмется ли царевна Жулиета за известную мзду этому делу пособить? Нет, Золотинка ни за какие дела не берется. Ага, сказал молодой человек, ясно. И с трудом, кажется, удержался от цыпки.

Ее оставили ждать в узком и темной коридоре, под сводами которого свисали на цепях кованые светильники. Выцветшие ковры на стенах повествовали о земной жизни всемилостивого господа нашего Рода. Последовательно были изображены зачатие солнечным лучом и рождество Рода. Подвиги Рода в колыбели, посрамление учителей, словопрение о вере, чудесное плавание на мельничном жернове, воскрешение семисот семидесяти мертвых, проповедь высшего блага и, наконец, мученическая смерть на колесе.

Золотинка имела достаточно времени изучить ковры, поучительное содержание которых так мало вязалось с образом жизни Рукосила. Как большинство образованных людей своего времени, Рукосил, конечно же, не принимал на веру благочестивую ложь составителей Родословца.

Снова явились Острые Усики, совсем присмиревшие, и, проведя Золотинку через сени, растворили перед ней тяжелую двустворчатую дверь.

Золотинка ступила в обширный и высокий покой с тремя большими окнами на запад, судя по положению солнца. Несколько в стороне от окна и боком к свету покоился на двух резных столбах тяжелый стол, за которым сидел в окружении письменных принадлежностей и всяких затейливых мелочей Рукосил – в золотом халате с белыми отворотами. В глубине покоя высилась обширная кровать под грязно-розовым балдахином. Подле нее на маленьком столице стоял таз и кувшин для умывания. В огромных напольных вазах торчало составленное диковинными букетами оружие: копья, бердыши и дротики, мечи, сабли и кончары.

– Я пришла за Поплевой, – молвила Золотинка, остановившись у порога. Дверь за ее спиной тихо прикрылась.

Оторвавшись от бумаг, – по всему выходило, что Рукосил очень занят, – он кинул небрежный взгляд.

– Не вижу радости.

Свежие щеки чародея румянились, бодро топорщились усы, пышно лежали завитые волосы, но глаза, больные глаза, ушли в темную сеть морщин, которая волшебству не поддавалась.

– Подойди сюда.

Она прошла пустым пространством комнаты и стала перед столом.

– Сними капюшон.

Она откинула капюшон и тогда он стал смотреть на нее, поигрывая большим белым пером.

– На причешись. – Он потянулся за гребнем, который лежал обок с чернильницей, отвороты халата разошлись, обнажая волосатую грудь.

Золотинка провела гребнем несколько раз и вернула его на край стола. Рукосил пристально наблюдал всякое движение девушки. Потом он отодвинулся вместе с креслом от стола, взял из готовальни маленький подпилок для ногтей и занялся руками, поглядывая на Золотинку.

Бесчувственное выражение в ее лице, которое так занимало Рукосила, имело еще и ту причину, что Золотинка ощущала покалывающую ломоту в затылке – предвестник мучений, которые неизбежно должно были последовать за потраченным на раненых волшебством.

– Хорошо, – раздумчиво играя бровями, молвил Рукосил. – Получишь ты своего Поплеву. Но сначала...

– Вот сейчас ты солгал, – бесстрастно сообщила Золотинка, бросив взгляд на выкатившиеся из орбит глаза.

Рукосил осекся, подпилок в руке замер. Уловил он в голосе девушки нечто такое, что заставило его поежиться в предощущении беды, размеров которой невозможно было наперед и помыслить.

– Да-да, – кивнула Золотинка. – Я читаю у тебя на лице каждое слово лжи так же верно, как... Ну, словом, всякий раз, когда ты сознаешь свою ложь, у тебя глаза на лоб лезут... и другие столь же выразительные коленца. Это открылось вчера, когда ты витийствовал на башне.

Рукосил облизал губы. Потом осторожно положил подпилок на исписанный лист и запахнул халат, прикрыв обнаженную грудь. Он не произнес ни слова.

– Отдай Поплеву, отдай Миху Луня и я уйду. Теперь уж тебе от меня не будет проку. Что толку в человеке, при котором зазорно и рот открыть? Да и мне не в радость глядеть, как ты хлопаешь ушами и орудуешь носом.

Непроизвольно он приподнял руку, чтобы тронуть нос, и устыдился движения.

– Невозможно. Это никак невозможно! – сказал он, но голос дрогнул и нос шевельнулся.

– Врешь! – отрезала Золотинка. – Ты вовсе не убежден в том, что это невозможно.

– А вот и нет! – вскричал он, распаляя в себе негодование. Сердито выдвинул ящик стола и схватил маленький ключик, который принялся увеличиваться в размерах.

Слева от входной двери он провел рукой по голой, тесаного камня стене, и образовалась скважина. Заметно подросший ключ точно к ней подошел – стена побежала трещинами, часть ее начала поворачиваться со слабеньким крысиным писком. Растворилась выемка, где стояли на деревянных полках десятки припухлых от непомерной мудрости и почтенного возраста книг. Рукосил выхватил одну из них размером в восьмую долю листа.

– Указатель к полному изводу «Дополнений». К полному! – сказал он и начал листать, без всякого уважения к книге слюнявя палец. – Вот же, вот... Не сказано... Не упомянуто... – Он останавливался и снова начинал листать. – Нет! Нигде. Ничего такого. Не до-пол-не-но! – с напором провозгласил он. – Великие умы древности забыли, видишь ли, упомянуть, а она, сопля несчастная, внесет свое дополнение! Не рассказывай мне сказки!

И швырнул книгу на место.

– Как хочешь, – ровно сказала Золотинка. – Я предупредила.

Он заходил по комнате, возбуждено запахивая халат – хотелось ему укутаться по самое горло, – и потерял шлепанец.

– Потолок этот из рыбьей кости! – воскликнул он, вскинув руку, а взор устремив на Золотинку.

Она только хмыкнула.

– Но это невозможно! – повторил он, остановившись перед Золотинкой в одном шлепанце. – Невежественная самонадеянная девчонка! – почти выкрикнул он. И остановился: – Что? Солгал?

– Почему? – пожала плечами Золотинка. Дерганное возбуждение Рукосила ничего в ней не задевало. – Что тут такого не возможного? Как посмотреть… Ты пытаешься свести разговор к пустякам.

Он остановился. И прошипел, приблизив лицо:

– Но ты ведь понимаешь, что делают с людьми за такую проницательность?!

– Догадываюсь, – отвечала Золотинка. – Поэтому и хочу уйти. Чтобы не вводить тебя в искушение. Так вышло. Извини. Отныне между нами ничего не возможно. Никакие отношения вообще. Извини еще раз. И отдай мне Поплеву с Михой Лунем. Больше меня здесь ничто не держит. Я уйду и обещаю ни в чем тебе не противодействовать.

Подождав не скажет ли чего Рукосил, она добавила:

– И я поняла, зачем ты лгал, будто не знаешь ничего о Поплеве. Казалось бы, такой пустяк – что там Поплева, когда ты весь мир обещал! Готов был весь мир к ногам моим положить. А тут какой мир – одного человека отдать. Но нет. Нет. Ты боялся Поплевы. Ты ревновал. Мелко это, Рукосил, ничтожно, – не удержалась она напоследок, понимая, что это уже лишнее. Скорее всего лишнее.

Рукосил сделал несколько неровных шагов, не замечая, что потерял шлепанец, отодвинул книги и взгромоздился на стол. Множество сложных и трудных чувств выказывал его взгляд, но не было в нем уже той липкой и холодной одновременно сладости, с какой он просил Золотинку откинуть капюшон и причесаться. От этого, кажется, Рукосил излечился – от сладости. Взгляд его выражал скорее недоверие, настороженность, враждебность... А более всего растерянность.

– Поплевы нет в замке, Поплева далеко, – соврал он, покачивая на весу единственным шлепанцем.

– Врешь, – заметила Золотинка, не распространяясь.

Щеки чародея пошли пятнами. Он побагровел. Краснеющий от стыда Рукосил! Это тоже следовало отнести к непрекращающимся вокруг Золотинки чудесам.

– Мы уйдем с Поплевой, мы исчезнем, чтобы не попадаться тебе на пути. И я не буду волховать, я хочу жить. Я хочу жить, – повторила Золотинка с мимолетным вздохом.

Рукосил колебался, не зная, на чем остановится, и замолчал надолго. Погрузился в трудную и безрадостную думу. Раз или два Золотинка примечала, как на лице его шевельнулся нос – Рукосил, похоже, и самому себе лгал или пытался лгать, но это были слабые, преходящие побуждения. Не такой он был человек, чтобы водить самого себя за нос.

– Как жаль, как жаль, – промолвил он потом с обнаженным чувством. И опять задумался.

– Послушай, Золотинка, – вскинулся он. – А ведь чудесное у тебя имя. Кто ж это придумал: Зо-ло-тин-ка. Тин-тин-тин! Холодные такие льдинки... За шиворот падают.

Золотинка хмыкнула: она не видела ничего чудесного в том, что за шиворот тебе сыплется лед.

– А ведь, слушай, я было... вот ведь... Я, кажется... кажется, немножко тронулся. – Глаза его, глаза Рукосила, заблестели. – Я мог бы тебя приблизить. Тогда бы нас стало двое. Мог бы тебя приподнять, чтобы ты стала вровень... И вот – один. Так холодно на высоте. Холодно. И боже мой! как посмеялась бы Милица: великий Рукосил дал маху! Это ж надо...

– Вот ты теперь не кривил душой, – тихо сказала Золотинка. – Жаль, что ты не можешь остановиться.

– А вдруг это пройдет? – спросил он, имея в виду совсем не то, что Золотинка. Вряд ли он ее слышал. – Волшебство твое притупится? Со временем. Почему нет? – Рукосил вскинул голову, но примирительная мысль не долго его поддерживала. – Нет... – упал он голосом. – Так, значит, все оно и есть. Кончено... И странный ты человек. Странный. Таких людей не бывает... Ну так что ты от меня хочешь после того, как пришла и плюнула в душу?

– Отдай мне Поплеву и Миху Луня.

– Да нет, пожалуй, – сказал он раздумчиво, – пусть лучше Поплева останется у меня заложником.

Золотинка глядела с молчаливым укором, и от этого... от этого новая боль, боль безнадежности защемила черствое сердце Рукосила.

– А что, – сказал он, – Юлий тоже виляет носом?

– Юлий помалкивает.

– Выходит, ты никогда никого не сможешь полюбить?

– Я уже люблю.

– Кого?

– Чушь! Это только так говорится. Ты не знаешь, что такое любовь.

«А ты знаешь?» – безмолвно вскинула глаза Золотинка, и он осекся.

Рукосил стиснул кулаки и молчал долго. Ровно столько, сколько молчала и Золотинка, – то есть очень долго.

– Ну вот что, – трудно заговорил он, как бывает, когда пересохнет горло. Он встал. – Мое последнее слово: если ты такая умная, сама найди Поплеву. Ищи.

– Он здесь, в замке?

– Да.

– Ты превратил его в предмет?

– А вот этого я не скажу. Ни да, ни нет. Я вообще предпочитаю общаться с тобой отныне как можно меньше. Управляйся как знаешь. Тебе дадут ключи... Даже нет. Я приставлю к тебе человека. Самого Хилка. Хилок Дракула, мой дворецкий. Честнейший человек. Посмотрим, много ли пользы будет тебе от его честности. – Рукосил загадочно хмыкнул. – Ищи. Понадобится месяц – месяц. Год – ищи год. Понадобится десять лет – не жалко, ищи и десять. Пока не устанешь. Весь замок в твоем распоряжении.

Золотинка окинула взглядом захламленный стол Рукосила, где среди множества нужных и не нужных вещей могло затеряться до десятка заколдованных людей.

– Ты даешь слово, что отпустишь с миром меня, Поплеву и Миху, когда я их найду?

Некоторое время он молчал, мучаясь.

– Больше я не отвечаю на твои вопросы. Ищи. Это все.

– А что бы тебе не отпустить меня по-хорошему?

Рукосил задумался, словно бы эта простая мысль никогда не приходила ему в голову. И сказал потом:

– Поцелуй меня.

– Нет, – тихо качнула она головой.

На щеках его заиграли желваки – быстро же он переходил к противоположным чувствам.

– Приходи завтра. Я велю Хилку бросить дела и заниматься только тобой.

– Хорошо.

Золотинка не выказывала нетерпения. Она уже сообразила, что неделю-другую нужно будет только изображать поиски, не прибегая к хотенчику, чтобы не обнаружить его раньше времени. Хотенчик – главный был ее расчет и надежда. Тот, что у Юлия в кандалах, или другой.

Она не сомневалась, что страстное желание вырваться из-под гнетущей власти Рукосила, желание спасти Поплеву и обрести душевный покой пересилит все остальное. И после предательства на майдане, когда Юлий и пальцем не шевельнул, чтобы вызволить ополоумевшую от страха и боли девчонку из-под дерева повешенных... после этого нет, хватит – она чувствовала себя свободной. Она излечилась. Ничто не заставит ее обратить свои помыслы к Юлию, не обманется и хотенчик.

На завтра Золотинку поджидал дворецкий, носатый дядька в коротком меховом плаще. Он встретил ее учтивым поклоном и не садился. Здесь же, отступив на пару шагов, дюжий малый держал тяжеленную корзину железок. Это были ключи от помещений и подвалов замка.

Дворецкий бесстрастно уведомил царевну Жулиету, что поступает в полное ее распоряжение. Покосился на корзину ключей и вздохнул. Дворецкий глядел печальными умными глазами. У него были тонко сложенные чувственные губы, хищный нос и простецкая борода лопатой, наполовину седая. Изъяснялся он с исчерпывающей краткостью и каждое сообщение сопровождал вздохом.

Его звали Хилок Дракула.

Проходя с Золотинкой по двору, Хилок Дракула со вздохом распорядился высечь зазевавшегося парня, проступок которого так и остался для Золотинки тайной. Парня немедленно уволокли. Со вздохом Хилок Дракула сообщил Золотинке, что конюший Рукосил один из самых могущественных вельмож княжества. А пойдет и выше. Отвечая на вопросы, он упомянул четырех жен Рукосила и, помолчав, заключил со вздохом: бедняжки! Были и дети, как не быть, сказал он еще, однако от дальнейших воздыханий воздержался.

Для начала Золотинка решила уяснить себе общее расположение крепостных укреплений и построек. Поднимаясь на стену, она продолжала расспрашивать:

– Как мне вас называть Хилок или Дракула?

Вопрос застиг дворецкого на открытой со стороны двора, узкой крутой лестнице. Вопрос вызвал глубокий вздох, а потом полную остановку.

– Дракулой, – решился дворецкий после некоторых колебаний. – Царевна Жулиета, – торжественно сказал он, – никто не называет меня Дракулой.

Был ли это знак особого доверия со стороны дворецкого Золотинка не поняла.

– Вы покажите мне все, что я попрошу? – спросила она, пытливо всматриваясь.

– Все, – подтвердил Дракула, не дрогнув лицом.

– Так распорядился конюший?

– Да.

– Вы знаете, кого я ищу?

– Как вы думаете, Дракула, смогу я найти Поплеву в этом замке?

– Нет, – отвечал он без колебаний, – ни в коем случае.

– Но я упорная, я очень вредная. Если понадобится, я буду искать годами.

Они стояли на крутой каменной лестнице, Золотинка выше, а дворецкий на несколько ступенек ниже. Он призадумался.

– Должно быть, хозяин имел это в виду.

– Дракула, вы плохой слуга, – сказала она.

Дракула вздохнул. Потом, подумав, он вздохнул во второй раз и после третьего вздоха показал рукой вверх:

– Прошу вас, царевна-принцесса, поднимайтесь.

Они взошли на стену, укрытую на всем протяжении навесом под черепичной крышей. Через проем между зубцами Золотинка увидела нижний двор, нижние стены и растревоженную стаю воронья в небе. Черные птицы кружились взбаламученным вихрем.

– У меня умерла жена, – сообщил дворецкий, присматриваясь к воронью. Золотинка испуганно оглянулась. – Две недели назад, – добавил он.

– Она звала вас Дракулой? – тихо спросила Золотинка.

Дракула промолчал.

– Видите стервятников, – сказал он. – Не всех, значит, убрали – разве усмотришь? Когда мне с трупами возиться – столько народу кормить надо. Всех, кажется, закопали, а поди ж ты... Разве эти спохватятся. – Он показал в низину за деревней, где вдоль русла пересохших потоков белел палаточный город курников. Множество работных людей копали там ров и сооружали грубую каменную стену для защиты от вылазок из крепости.

– С чего вы советуете мне начать? – вернулась к своему Золотинка.

Дракула вздохнул:

– Ваш родственник жив? Где вы хотите его искать, среди живых или среди мертвых?

Вопрос был такого рода, однако, что дворецкий не стал дожидаться ответа.

– Тогда начните с мертвых. Есть тут у нас одно нехорошее местечко.

Золотинка кивнула. Она не стала спрашивать, кто посоветовал Дракуле, чтобы он посоветовал Жулиете это нехорошее местечко, потому что заранее решила не зарываться и не начинать поисков слишком прытко.

Снова они прошли двор и между двумя высокими зданиями на западной стороне, отомкнув окованную железом дверь, спустились в темный подвал, где сразу же понадобился факел.

Рваный метущийся огонь разогнал крыс. Вдоль прохода валялись засыпанные трухой корзины, бочарная клепка и доски. Освещая путь по протоптанной среди окаменевшего хлама тропинке, Дракула вел за собой Золотинку, а последним, боязливо озираясь, тащился малый с ключами. Боковые проходы возвращали эхо, на неизвестно куда ведущих дверях висели запыленные замки. Отомкнув один из них, Дракула начал спускаться по стертым каменным ступенькам.

Подвалы кончились, теперь дворецкий вступил в прорубленный в скале ход, настолько низкий, что одна только Золотинка могла идти, не сгибаясь. Малый с ключами жался все ближе, слышалось его стесненное дыхание. Золотинка ничего не спрашивала, никто не произносил ни слова, и от этого напрягался слух. Тишина подземелья полнилась едва постижимыми звуками. Иногда Дракула задерживался на росстанях, словно припоминая дорогу. И не мудрено: судя по времени, которое занимало подземное путешествие, неведомо для чего устроенные выработки тянулись в толще горы на многие версты, недолго было и заплутать. Золотинка поняла, что они оставили крепостной холм и ближайшие окрестности Каменца, удаляясь под землей в неведомом направлении.

И кажется, это не был еще конец пробитых в горе проходов, когда Дракула свернул и за поворотом обозначились в темноте просветы, потянуло свежестью. Ход упирался в проржавленную дверь с засовами. Дракула нашел ключ, заскрипели петли, и открылся сверкающий в пустоту проем.

С подлинным потрясением Золотинка обнаружила себя на краю пропасти. На расстоянии сотни саженей перед ней сверкали залитые солнцем белые скалы, крутой обрыв, в неровностях которого цеплялась раскиданная охапками растительность. Между дальней кручей и порогом двери не было ничего, кроме пронизанной светом пустоты, которая и сама излучала синеватое сияние. А рядом, за притолокой, так что можно было дотянуться, свисали глянцевитые листья корявого кустарника.