Книга третья роман slovania ru редакция 2011 года

– Непостижимо! – пробормотал человечек. – Потрясающе! Этот день навсегда останется у меня в памяти!

– Я тоже его запомню, – поддержала Золотинка.

– После всего, что я здесь видел, я изменил свое мнение о людях в лучшую сторону, – прочувственно заявил пигалик. – Какое мужество! Какое поразительное зрелище! В душе смятение: и страх, и восторг, изумление! Не правда ли?

– Правда, – пролепетала Золотинка.

– На этой чудовищной высоте! – продолжал пигалик. – О! Можно умереть со страху!

– Я бы, наверное, так и сделала.

Естественное замечание Золотинки почему-то смутило пигалика, он запнулся.

– Простите! – учтиво сказал он, касаясь шляпы. – Может быть, я слишком много, слишком сразу говорю и назойлив?

– Что вы! Просто я никогда не думала, что буду разговаривать с пигаликом.

Снисходительная улыбка явилась и тут же исчезла, растворившись в улыбке более открытой и добродушной.

– Меня зовут Буян. Почему-то это имя наводит людей на мысль о буйном нраве. Ничего подобного! Просто имя, оно ничего не значит. Когда я был маленьким...

– Вы были маленьким? – ляпнула Золотинка не очень вежливо.

– Я и сейчас не слишком большой, – предупредительно засмеялся Буян.

Угадывая, что собеседница не очень ловко-то себя чувствует, он посмотрел в сторону, где галдела вокруг Лепеля и Гермины толпа, чтобы Золотинка имела возможность уйти, ничего не объясняя. Но Золотинка не уходила. Пигалик и пугал, и притягивал ее, возбуждая жутковатое любопытство, дурную потребность ходить по краю пропасти. Слишком хорошо она понимала, чем пигалики ей обязаны и что о ней думают.

Гермина с Лепелем продолжали громкие, на всю площадь препирательства, и девушка вывернула кувшины – действительно полные воды! – на меховую шапку царя и на его шубы. Гам, свист и гогот сопровождали это поношение.

– Ах ты, грязная потаскуха! – отшатнулся царь, отмахиваясь в своих жарких шубах. – Ты у меня узнаешь! Я научу тебя, как...

– ...Ходить по канату! – ловко ввернула Гермина.

Однако шутовское представление не сильно занимало пигалика и он, убедившись, что собеседница не уходит, снова к ней обратился.

– У вас приятный и, я бы сказал, добрый голос. Да... добрый... И конечно... конечно... – он запнулся, – было бы самонадеянно спрашивать... но мне кажется... у вас славное... имя. – Слова он выставлял одно за другим поочередно, словно выстраивал защиту от Золотинкиного взгляда. Все выше и выше накладывал он слова друг на друга, пока сооружение не закачалось и не пришлось по необходимости остановиться.

– Меня зовут Люба, – соврала Золотинка, слегка покраснев под личиной.

– Люба. Тоже хорошее имя, – протянул Буян. – Да... Понятно, это слишком много… Но если бы вы откинули маску, мне было бы приятно на вас посмотреть. Конечно... Собственно говоря, я должен признаться, закон ограничивает нас... считается не совсем удобным знакомиться без нужды с красивыми девушками. Но я имею внутреннее оправдание – я вовсе не знаю, так ли вы хороши, как мне кажется, – он улыбнулся.

Однако Золотинка и вовсе потерялась и промычала нечто невразумительное.

– Ладно! Лучше не открывайте! – продолжал пигалик, угадывая Золотинкины затруднения. – Пока вы укрыты маской, я могу наслаждаться звуками голоса, а так мне пришлось бы под благовидным предлогом распрощаться. Если бы оказалось, что смотреть на вас так же приятно, как слушать. Понимаете? – сказал пигалик с такой уморительной серьезностью, что Золотинке стоило труда ответить ему тем же.

– А что, закон указывает отличия... Как отделить красивых от хорошеньких? Хорошеньких от миловидных? А миловидных от просто располагающих и приятных?

– О, это очень важный вопрос! – оживился Буян. Как бы с облегчением. Тут только Золотинка заподозрила, что не такой уж это потешный предмет для обитателя земных недр. – Чрезвычайно тонкое замечание. Действительно, в законе не содержится прямого указания на этот счет. И возникает почва для разночтений, для произвольного толкования и всевозможных злоупотреблений. Однако упущение вряд ли возможно исправить, вы понимаете.

– Понимаю, – обалдело кивнула Золотинка.

– Это дело совести каждого пигалика. Только вы приподнимите маску, и я сразу пойму, как обстоит дело. Следует ли мне удалиться, чтобы последовать предписаниям закона, или я могу продолжать беседу с чистой совестью. В вашем голосе что-то располагающее... Но красота, женское очарование... увы! Красивая, ладно сработанная вещь – у кого повернется язык возражать против красивой вещи? И есть ли такое несчастье, существует ли такое предательство, можно ли вообразить такой раздор, которых не вызывала бы красота женщины? И это печально... Невыразимо печально, когда красота венчается со злом, а зло пользуется преимуществами красоты. – В глазах Буяна заблестели слезы, он не особенно даже и пытался скрывать волнение. – Простите, – только и сказал он.

Да невзначай коснулся кончиком пальца виска, чтобы тронуть попутно и глаза.

– Но ведь всякое бывает, – возразила Золотинка не очень уверенно. – Не обязательно... Почему?

Пигалик ответил ей одним взглядом – укоризненным. А потом, не пытаясь доказывать очевидное, кротко заметил:

– Закон нельзя осуждать.

И уж во всяком случае, бесполезно закон обсуждать, поняла Золотинка. Она повернулась глянуть, как Гермина таскает царя Лепеля за вихры и тузит его под одобрительное улюлюканье зрителей. Лепель ревел, словно обиженный медведь, и уворачивался, подставляя задорным кулачкам мягкие, неуязвимые под шубами бока. Он кричал, что не царское это дело шататься по канатам, пусть Гермину черти носят, а он туда не полезет.

С глубоким вниманием следила за перебранкой Золотинка, ничего, однако, не понимая, и вдруг сказала:

– У меня подруга была... Золотинка. Мы объявили ее царевной Жулиетой, чтобы спасти от виселицы, а потом она пропала.

– Золотинка? – переспросил пигалик. Повадки его изменились. – Вы, конечно, должны знать, что она в розыске.

– Ну да...

– И когда вы видели ее в последний раз?

– Тогда и видела. Как она ушла. Ничего не сказала и ушла.

Пигалик пытливо глянул на оскаленную Золотинкину харю и заметил довольно сухо:

– Можно только пожалеть... Мы провели расследование: она совсем девчонка, но со временем, похоже, со временем она бы... при случае она бы расцвела.

– Расцвела бы, если бы что? – тихо спросила Золотинка.

– Золотинка, именуемая также принцессой Септой и царевной Жулиетой, совершила тяжкое злодейство и понесет наказание. Это не большая тайна, нам нечего скрывать. Мы вели переговоры и оповестили людей. Золотинке предъявлено обвинение. По статье двухсот одиннадцатой части третьей Уложения о наказаниях.

– Что ее ждет? – коротко спросила Золотинка.

Пигалик поморщился.

– Что говорить? Представьте самое суровое наказание, какое только можете вообразить. Представили? Ну?..

– Да.

– Так оно и есть, – сказал пигалик, понизив голос. – Именно так. Не сомневайтесь. Закон не дает оснований для сомнения. Конечно, есть еще вероятность, что мы не сумеем ее отловить. Но прямо скажу, народ мы маленький, а руки у нас длинные. Судебное определение уже разослано по всему сообществу свободных пигаликов. Уже разослано. Надеюсь, вам не нужно объяснять, что это значит? Машина запущена. – Он вздохнул. – Золотинка показала себя талантливой волшебницей и бежала. Исчезла бесследно. Надо думать, она уже далеко. Если у девчонки есть хоть капля мозгов, то далеко. Вы, люди, едва ли представляете себе в полной мере могущество пигаликов. И кстати, обязан поставить вас в известность – не как частный пигалик, а как член Совета восьми. – Он заговорил особенно бесстрастно. – Для людей установлена награда. Одна тысяча червонцев. Если вы располагаете сведениями о местонахождении вашей подруги, – слово «подруга» он подчеркнул, – можете обратиться к первому встречному пигалику. – И строго глянул в глаза. – Первый встречный пигалик, это я. Деньги будут выплачены вам, вашим наследникам или любому указанному вами лицу в любое время и в любом месте. Право на вознаграждение... кхм, – кашлянул он, – право на вознаграждение сохраняется за вами в течение пятидесяти лет после того, как донос... кхм... получит свой естественный ход.

Черная личина девушки хранила бессмысленный оскал, который смахивал и на ухмылку. Совсем безмозглую.

– Рассуждать можно... – сказал Буян с заметным неудовольствием. – Что разводить? Плохо. Хорошо. Сколько я помню Уложение о наказаниях, перелистайте его с начала и до конца, потом обратно, вы ни разу не встретите слова хорошо или слова плохо. Их нет. Хотя только об этом и речь. Вот так я скажу. Достаточно? Или вы хотите, чтобы я развил мысль и углубился в тягостные, отнюдь не праздничные подробности дела?

– Что ее ждет? – однотонно спросила Золотинка, в тягостных подробностях отнюдь не нуждаясь.

– И откровенно говоря, – продолжал Буян, как глухой, – не вижу оснований для смягчения приговора... Видите ли, по законам восьми скрижалей красота считалась смягчающим вину обстоятельством. Законодатель исходил из того, что человек не волен в своей внешности, которая склоняет его ко злу и пороку. Вполне основательный подход. Однако два столетия тому назад Девятый вселенский собор утвердил иной подход, не менее обоснованный: красота признана отягощающим вину обстоятельством. Кому много дано, с того много и спрошено. Имеете что возразить?

– А Золотинка, – продолжала девушка все тем же ровным тоном, словно не слышала объяснений, – что ее ждет?

– Золотинка! – воскликнул Буян, сдерживая раздражение только из учтивости. – Чего было и ожидать: по некоторым свидетельствам она красавица! Находятся свидетели, которые называют ее очаровательной! В полном ходу такие выражения, как обаятельная, прелестная! Чего ж вы хотите?! Что вам еще? Расследование показало: девчонка обладает особым даром распространять беду и всяческие напасти. Думаю, большой тайны не выдам, если открою немного из того, что добыто следствием. Так вот, жили-были два простодушных рыбака. Эти добрые люди вскормили, вспоили и взрастили красавицу. Да-да, Золотинку! Не шибко-то проницательный Тучка и честный Поплева. Своими собственными руками они взрастили красавицу! Теперь их нет. Тучка погиб. Поплева исчез. Наши доводчики не сомневаются, что он похищен... мм... одним известным чародеем. Я не уполномочен называть имена. Их нет, доверчивых, честных рыбаков. И самый дом их затонул. Самый дом их дал течь и пошел ко дну! А что ей до этого! Разве красавица оглядывается назад?! Разве она ведет учет пепелищам и затонувшим кораблям?!. Вы плачете? – вдруг сообразил Буян.

Да, эти сопящие звуки, что некоторое время уже вызывали у пигалика беспокойство, эти опущенные ресницы и поплывшие влагой глаза, которые повергли его в озноб... искривившиеся губы на оскаленной харе – все вместе это означало...

– Зачем вы плачете? – спросил Буян с дрожью в голосе.

Золотинка не дала ему ответа. И это так огорчило пигалика, что он, не зная способа исправить содеянное, робко тронул девушку за руку и пожал.

– Простите.

– Я вовсе не плачу, – слезно вздохнула Золотинка. – Я вспомнила эту несчастную... как вы говорите, красавицу... Разве ее нельзя извинить?

– Нельзя, – тихо промолвил пигалик.

Рука ускользнула. Расстроенный и пристыженный, Буян не набрался духу удерживать девушку. Затуманенный взор его выражал собой скорбный вопрос.

– Прощайте, – сказала Золотинка, отворачиваясь.

Толпы пришли в движение, следуя за Герминой, которая ухватила Лепеля за вихры и, склонивши долу, тащила пред государевы очи. Золотинка поспешила смешаться с гомонящим народом.

– Великий государь Юлий и великая государыня Нута! – кричала Гермина вздорным голосом. – Рассудите нас! Прошу милости!

Шагов за десять до гульбища, где восседали в окружении ближних вельмож молодожены, Гермина остановилась и, поклонившись сама, пригнула за вихры Лепеля, который повиновался, жалобно стеная.

– Прикажите, государь, этому остолопу подняться на канат! Пусть попляшет!

Лепель продолжал бухтеть, и в наказание за это Гермина опять согнула его в земном поклоне.

Юлий поднялся. Живо пробираясь между людьми, Золотинка очутилась в первых рядах вольно гомонившей толпы, откуда ей было видно, как Юлий взялся за поручень. Она почувствовала скованность юноши и беспокойство – он искал опоры. Иного рода, добровольная неподвижность угадывалась в юной государыне: узкий ворот жесткого платья, красного с золотым, резал подбородок, придавая чертам бледного детского личика неестественную застылость. Зачесанные вверх, обильно украшенные тяжелыми драгоценностями волосы заставляли ее держаться нарочито прямо. Казалось, Нуте не хватает свободы, чтобы повернуться к мужу, и она скосила глаза.

– Великий государь! – не унималась внизу Гермина. – Пора бы и власть употребить!

– Это был бы крайне легкомысленный шаг! – выкрикнул из-под согнувшей его руки Лепель. Они невозможно вопили, перебивая друг друга, и время от времени Гермина отвешивала напарнику безответную оплеуху.

Вдруг Золотинка сообразила, что не видно Новотора Шалы, – как Юлий уразумеет без переводчика, из-за чего крик? Он собрался говорить, полагаясь на свои домыслы.

– Оставьте перебранку! – начал он громким, но не вполне выдержанным и ровным голосом. – Нужно проявлять снисходительность и к царям. Все распри от недостатка снисходительности. Чуть больше снисходительности и незачем будет воевать. Смотрите: вчерашние враги собрались сегодня на общий праздник. Вчера они разили друг друга мечами, а сегодня поражают друг с другом изысканной учтивостью. Так не лучше ли покончить с распрями? Зачем они? Я, наследник престола Шереметов, наместник великого государя Любомира прекращаю своей властью междоусобицу! Здесь, вдали от столицы, я наместник моего отца Любомира, и пока иного нет и не сказано обратного, я принимаю начало над войском в крепости и в долине. Каждый подданный великого государя Любомира обязан повиноваться мне под страхом обвинения в государственной измене! Завтра мы продолжим свадебные торжества в стане курников в долине. А потом возвращаемся все вместе в столицу. Властью наместника я снимаю осаду замка! Через четыре дня мы выступаем. Таково мое повеление.

Заполнивший площадь военный люд слушал речь наследника в глубоком безмолвии. Слушали канатоходцы на вершине башни. С бесстрастными лицами внимали вельможи ближайшего Юлиева окружения. Раскраснелась, подняв на мужа глаза, Нута. И гулко стучало Золотинкино сердце – она гордилась Юлием. Кажется, она начинала понимать, зачем ему понадобилась эта внезапная, скоропостижная, так сказать, свадьба среди побоища.

По площади раскатывалось ура! Золотинка ревниво оглядывалась, все ли кричат.

Вельможи на гульбище, а были это все больше курники, разевали рот, но как-то без звука и косились друг на друга, не зная, как принимать обязывающее заявление князя. Откуда-то из тени, из полумрака открытых во внутренность дворца дверей, выступил Рукосил. Он тоже воздерживался от ликования, словно бы разделяя сдержанные чувства своих противников. Истошное ура раскатывалось по площади среди мелкой воинской сошки и возвращалось, затухая.

– Я – наместник великого государя Любомира Третьего! – громко повторил Юлий и поднял руку. – Надо мной только великий государь Любомир! И здесь мое слово закон. Я принимаю прямое начальство над всеми великокняжескими войсками!

Снова раздались приветственные клики, полетели в воздух шапки. На этот раз и курницкие воеводы не усидели, оглядываясь друг на друга, они поднялись, огласивши гульбище не особенно восторженным и не громким, но вполне внятным ура!

– Властью наместника я принимаю право казнить и миловать! – возбужденно продолжал Юлий, едва только затихающий шум это позволил. – Но по душе мне – миловать! Проси, отважная дева, милости! – обратился он к ожидавшей внизу Гермине. – Проси и не встретишь отказа!

С этими словами Юлий стащил через голову золотую цепь и под восторженный рев толпы кинул ее в ловкие руки девушки. Посыпались с гульбища и монеты, воздух чертили, посверкивая, золото и серебро; ударяя о камни, червонцы звенели и скакали брызгами. Лепель кинулся подбирать, а Гермина лишь поклонилась.

– Благодарю, государь, – сказала она с тем же хладнокровием, с каким ступала в поднебесье. – Раз так, государь, прошу милости! – В смелости ее ухваток было нечто большее, чем уверенность в расположении молодого князя – Золотинка не могла тут ошибиться. Не смелость это уже была, а вызов. – Добро, государь... – Вольно повернувшись, она указала на Порывая. – Пошли-ка своим повелением эту медную чушку на канат! Окажи милость! – Она подбоченилась.

Юлий не понял. И этого надо было ожидать. Он рассчитывал на заурядный ответ, который легко предвидеть и легко исполнить, отдав самое общее, неопределенное распоряжение своим людям. И Юлий не понял вдвойне: не разумея слованской речи, не мог он догадаться, что бессмысленное лопотание Гермины заключает в себе требование бессмыслицы.

Толпа притихла. Принимая требование Гермины за продолжение прежних дурачеств – что было и справедливо – толпа ожидала от Юлия ловкого ответа и ничего больше. Юлий блистательно обманул толпу. Как обманул в свое время и Золотинку. На беду он заставил всех позабыть о своем увечье. Толпа не брала в расчет, что Юлий не разумеет. Невозможно было представить, чтобы за этой решительной речью, за властной повадкой крылась все уничтожающая слабость. Да и как было в толк взять, что с такой необыкновенной самоуверенностью Юлий брался распоряжаться подданными, которых ни в едином слове не понимал!

Это было крушение, все значение которого чувствовала в этот миг, затаив дыхание, одна, может быть, Золотинка. И наверное, Рукосил. Представляя в междоусобице слабую сторону, Рукосил имел, надо думать, и собственные расчеты на Юлиев замысел замирить противников.

– Добро, государь... – протянула между тем Гермина, усмехаясь ясно и дерзко. Золотинка не могла в этом ошибиться. Похоже, и Нута нисколько не заблуждалась, она глядела на канатную плясунью сузившимися глазами.

– Это мой девиз: больше всех! – подтвердил Юлий, глянув вслед за Герминой на выставленное истуканом знамя.

– Вот-вот, то самое! – задорно сказала девушка. – Больше всех! Я и прошу больше всех! Пошлите, государь, истукана на канат и заставьте плясать!

– Рукосил! – Юлий непринужденно оглянулся. – Распорядитесь, конюший, чтобы все было исполнено. Все, что прекрасная и отважная дева просит. Она заслужила эту милость.

И сел.

– Несомненно, государь! – после многозначительного молчания Рукосил поклонился, и возроптавшая площадь притихла. – Разумеется, государь! Пустячное желание плясуньи будет исполнено.

Площадь вторила конюшему возбужденным гулом, не ахнула только Золотинка – дальнейшее не представлялось ей загадкой. Вместе с нахлынувшим народом она подвинулась к крыльцу. Но не последовала общему движению, когда в сопровождении приближенных вышел из дворца Рукосил и направился к истукану, увлекая за собой водовороты смятенной толпы. Выгребая против потока, Золотинка проскользнула в опустевшие сени.

Сновавшая между дверями челядь сыпанула во двор, подевалась куда-то и стража, если таковая здесь была. Два прытких мальца в кургузых курточках скатились напоследок по лестнице и ринулись вон, уделив взгляд и Золотинкиной черной харе.

Чутко прислушиваясь к голосам, она открыла кошель – хотенчик вырвался. Он указывал в расчерченный резными балками потолок, минуя лестницу, целил он по прямой – вверх и назад.

Можно было, конечно, недоумевать. Можно было и дальше придуриваться, не понимая, что это значит, но Золотинка не обманывалась. Начисто позабыв Поплеву, хотенчик тянул ее к Юлию.

Дрожащими руками упрятала она рогульку и ступила на покрытую ковром лестницу. Никто не задержал ее и перед входом в длинную горницу с раскрытыми на гульбище дверями. Дворецкий Хилок Дракула оглядывал тут скорбным взором расставленные по столам приборы.

– Бездельники! – вздохнул он и с новым вздохом вышел на гульбище, где за спинами вельмож теснились бездельники – спешно покинувшие горницу слуги и служанки. Невиданное представление на площади заставило отвлечься и Дракулу. Заполонившие все свободные места зрители не смели толпиться лишь рядом с великими государями. За раскрытыми настежь дверями Юлий и Нута сидели в тяжелых, поставленных на некотором расстоянии друг от друга креслах.

Не поворачивая увенчанной столбом волос головы, Нута протянула руку через разделявшие их полшага, Юлий ответил пожатием, тоже не поворачиваясь. И так, соединившись руками, они наблюдали чудеса на площади, откуда доносился повелительный голос Рукосила.

Золотинка лихорадочно озиралась; не в силах, кажется, промедлить мгновения, пусть даже встретила бы она и соглядатая, снова достала хотенчик. Повод скользнул в ладони и натянулся. Хотенчик целил Юлию в спину.

Это невозможно было исправить никаким заклинанием. Упрямая деревяшка тянула беспомощную, обомлевшую Золотинку, не внимая уговорам. Напрасно, напрягая душевные силы, девушка пыталась образумить хотенчика, напомнить ему о Поплеве – хотенчика нельзя было провести! Был он безжалостен и бесстыден в своей неподвластной укорам совести прямоте.

Упираясь, Золотинка поддалась на несколько шагов, и тут на площади что-то ухнуло, отчего Нута сильно сжала мужнину руку. А потом, повинуясь неясной потребности, обернулась.

Она вздрогнула так сильно, что это было заметно со стороны. И осталась безгласна в совершеннейшем столбняке. Поразительно, что Юлий не почувствовал состояния жены. Он принял судорожную хватку за рукопожатие и вместо того, чтобы оглянуться, подался вперед, поглощенный тем, что происходит на площади.

Онемела и Золотинка. Застыла перед Нутой, потерянная и несчастная. Пока вдруг не сообразила, что Нута не узнает ее, не может признать под чудовищным оскалом черной хари. И разом смятенная совесть замолкла в Золотинке – маска помогла ей оправиться. Она перехватила хотенчика, не обращая внимания на его выкрутасы, и в тот самый миг, когда неподвижная, с расширившимися глазами, бледная, без кровинки княгиня как-то дико зевнула и судорожно уцепилась за спинку кресла, Золотинка обратилась в бегство. Никем не задержанная, проскочила пустую горницу, лестницу, сени – на крыльцо, и здесь в виду волнующейся на площади толпы заставила себя придержать шаг, все еще ожидая переполоха.

Но Нута не подавала голос. Не слышно было, чтобы кто-нибудь обеспокоился.

Она не сказала мужу?

Как она могла сказать, если Юлий не понимает ни слова?!

Еще четыре ступени вниз – Золотинка сбежала на мостовую, не выходя из-под гульбища, чтобы не попасться Нуте на глаза, и двинулась вдоль стены, ощущая, как горит под маской лицо. Тут она припала плечом к столбу, потом отвернула черную харю и прижалась пылающей щекой к камню.

Все смешалось в голове, и так больно билось заплутавшее сердце! Золотинка ничего не могла сообразить и не пыталась: что теперь? А что с Поплевой? За что хвататься, куда идти и как жить? Просто плохо ей стало и все. Нужно было несколько раз вздохнуть. Для начала хотя бы вздохнуть.

Так она и сделала. Потом возвратила на лицо маску и чувствительно пристукнула не оставлявшего свои выходки в кошеле хотенчика. И обошла столб кругом два раза. Это помогло ей осознать свое положение в пространстве. И тогда она вполне независимо привалилась спиной к столбу, имея в виду посмотреть, что у них там на площади все-таки происходит. И даже посвистеть, засунув руки за пояс. Вот что она имела в виду.

Однако намерения эти удалось ей выполнить лишь частично: спиной прислонилась, большие пальцы сунула за ремешок, вздохнула, но вместо свиста сказала м-да! А уж что касается посмотреть, до этого дело и вовсе дошло не скоро.