Книга в других форматах Приятного чтения! Александр Бек

Между нашими двумя военкоматами — казахским и киргизским — существовал договор
социалистического соревнования. Раз или два в год договор перезаключался. Все думали, что
для этого, вероятно, и приехал генерал.
Я сел за стол, придвинул папку, раскрыл. Помню, в тот день я составлял план
комсомольского кросса. Это было, конечно, нужным и важным, но во мне жило тягостное
неудовлетворение.
Почти месяц назад началась война, в газетах появлялись названия новых направлений,
новых городов, захваченных врагом, а я, старший лейтенант Красной Армии, сидел в Алма-
Ате, за три тысячи километров от фронта, и составлял план кросса.
Не то. Не то, Баурджан.
Отворилась дверь, и вошел генерал. С ним оба майора. Мы встали.
— Садитесь, садитесь, — сказал генерал. — Здравствуйте… Кто здесь старший
лейтенант Момыш-Улы?
Что такое? Почему он спрашивает меня? Я взволнованно встал. Генерал улыбнулся.
— Садитесь, товарищ Момыш-Улы, садитесь.
Он говорил хрипловато и негромко. Подойдя ко мне, он придвинул стул, сел, снял
генеральскую, с красным околышем, фуражку и положил на стол. В черных волосах,
стриженных под машинку, обильно пробивалась седина.
В фигуре, в лице, в манере говорить и держаться не было, казалось, ничего
повелевающего. И лишь брови, круто изломанные почти под прямым углом, странно
противоречили этому. Бровей, как и усов, седина не коснулась.
— Будем знакомы, — сказал он. — Меня зовут Иван Васильевич Панфилов. Знаете ли
вы, что у вас в Алма-Ате будет формироваться новая дивизия?
— Нет, не знаю.
— Так вот, командиром дивизии назначен я. По приказу Среднеазиатского военного
округа вы направлены в дивизию в качестве командира батальона.
Он достал и вручил мне предписание.
— Сколько времени вам нужно, чтобы сдать дела?
— Не много. Могу через два часа явиться.
Он подумал.
— Этого не надо. Вы женаты?
— Да.
— Тогда сегодня прощайтесь с семьей и приходите ко мне в двенадцать часов завтра.
Назавтра без пяти минут двенадцать я всходил по широким ступеням на крыльцо Дома
Красной Армии. Мне указали комнату, где поселился генерал.
Чуть сутулясь, вобрав голову в плечи, он сидел за большим письменным столом,
просматривая какие-то бумаги. В дальнейшем мне довелось много встречаться с
Панфиловым, но лишь в этот раз я видел его с бумагами. Единственной бумагой, которая
потом, под Москвой, всюду сопровождала его, была топографическая карта.
Карта лежала перед ним и теперь. Я ее сразу узнал: это был план города и окрестностей
Алма-Аты. На ней лежали с отстегнутым ремешком карманные часы.
Взглянув на часы, генерал быстро поднялся и, отодвинув тяжелое кресло, выбрался из-
за стола. Походка была легкой, в ней не чувствовался возраст.
Мы разговаривали стоя. Панфилов то прохаживался, то останавливался, заложив руки
за спину и слегка расставив ноги.
— Так вот, товарищ Момыш-Улы, — начал он, — дивизии пока нет. Ни штаба нет, ни
полков, ни батальона. И вам, значит, командовать некем. Но все это будет, все это мы
сформируем. А пока вам придется мне помочь. Я хочу с вами посоветоваться…

Генерал шагнул к столу, перелистал бумаги, нашел нужную, взял толстый красный
карандаш, повертел и, обернувшись ко мне, сказал:
— Вот, товарищ Момыш-Улы, самый глупый карандаш на свете.
— Почему, товарищ генерал?
— Потому что им пишут резолюции, — шутливо ответил он и продолжал: — Этим
карандашом, не зная дела, очень легко все, что угодно, решить в две минуты. Провел черту на
карте и готово: вопрос решен. Наложил резолюцию — и готово: вопрос решен. Возьмите-ка
его, чтобы он мне не попадался. Но и сами, товарищ командир батальона, пореже
пользуйтесь им.
Передав с улыбкой карандаш, он затем озабоченно спросил:
— Как вы думаете, где бы нам побыстрее полудить котлы?
В моем взгляде выразилось, вероятно, изумление, и генерал разъяснил:
— Ведь наша дивизия будет вроде ополченской: она формируется сверх плана. На
новенькое рассчитывать нечего. И требовать не станем.
Пришлось отвечать и на многие другие, большей частью такие же странные вопросы,
причем я не мог отделаться от впечатления, что Панфилов интересуется тем, чем, казалось
бы, не пристало интересоваться генералу.
Напоследок, протянув бумагу, он дал мне поручение.
— Тут указаны адреса помещений, — сказал он, — которые выделены нам для
формировочных пунктов. Надо взглянуть, проверить, все ли они подходящи. Посмотрите
дворы, будет ли где шагать, имеются ли кухни, плиты, кипятильники?
Я опять удивился: прилично ли генералу заниматься этим?
Отдавая мне список и вглядываясь в мое лицо, Панфилов спросил:
— Вы поняли меня?
— Да, товарищ генерал.
Он взял часы.
— Сколько времени вам для этого понадобится?
— К вечеру сделаю, товарищ генерал.
Круто изломанные брови недовольно поднялись.
— Что значит — к вечеру?
— К шести часам, товарищ генерал.
Он подумал.
— К шести… Нет. Доложите мне об исполнении в восемь часов.
Проходили дни, я исполнял мелкие поручения генерала. Меж тем рождалась дивизия,
прибывали командиры.
Однажды, выйдя от Панфилова, я увидел: навстречу идет полковник артиллерии. У него
были длинные ноги и длинное лицо с двумя резкими морщинами у рта.
Я посторонился. Полковник взглянул на мои петлицы и остановился.
— Артиллерист? — отрывисто спросил он.
— Да, товарищ полковник.
— В мое распоряжение?
— Не могу знать. Назначен командиром батальона.
— В пехоту? Как так? Идемте к генералу.
По ходу разговора у генерала я понял, что стремительный полковник был только что
прибывшим командиром артиллерийского полка нашей дивизии.
— Прикажите ему, товарищ генерал, отправиться в мое распоряжение. И пусть
принимает сегодня же дивизион.
Панфилов обратился ко мне:
— А вы, товарищ Момыш-Улы, что об этом думаете? Справитесь с дивизионом?
— Нет, товарищ генерал, не справлюсь.

Панфилов уселся поудобнее. В сощуренных, монгольского разреза глазах мелькнуло
любопытство. Такова была одна из его черточек: не погашенное возрастом, удивительное в
его годы любопытство. Он, казалось, с интересом ожидал: «А ну, что скажете вы,
полковник?»
— Как не справитесь? — сердито спросил полковник. — Батареей командовали?
— Да.
— Ну и хорошо… Или, может быть, вместо вас послать в дивизион майора? Может
быть, окончившего академию? Таких ни одного нам не дадут. Прошу, товарищ генерал,
считать вопрос решенным.
Но я почтительно и твердо сказал:
— Я, товарищ генерал, обязан быть честным. С дивизионом не справлюсь, мое
образование недостаточно.
Знаете ли вы, кто виноват в моем упорстве? Профессор Дьяконов, даже и не
подозревающий, вероятно, о моем существовании. Ему, автору капитального трехтомного
труда «Теория артиллерийского огня», поклоняются артиллеристы. Не зная высшей
математики, окончив после средней школы лишь девятимесячные артиллерийские курсы, я
не совладал с этим сочинением. Какой же из меня командир дивизиона, как я буду управлять
сосредоточенным огнем батарей, если не могу вычислить выстрел «по Дьяконову», не умею
дать точного «дьяконовского» залпа?
Впоследствии, наблюдая артиллерию и артиллеристов на войне, я понял, что прав был
не я, а полковник. Война — лучшая академия, и, повоевав, я командовал бы не хуже других и
не посрамил бы артиллерии.
— Чего же вы хотите? — спросил полковник.
— Батарею, — сказал я.
— Что вы! У меня младшие лейтенанты сидят на батареях. Хотите в штаб, помощником
начштаба?
У меня вырвалось:
— Боже избави!
Генерал, с интересом следивший за нашим разговором, рассмеялся:
— Напрасно, товарищ Момыш-Улы, напрасно… Штаб не обязательно бумага. И не
обязательно красный карандаш…
— Какой красный карандаш? — спросил полковник.
— Это, мне кажется, и к вам относится, полковник, — шутливо сказал Панфилов. —
Потом вам расскажу.
Затем, став серьезным, добавил:
— Я подумаю. Идите, товарищ Момыш-Улы.
Продолжение последовало в эту же ночь.
Я был дежурным по штабу. Панфилов работал далеко за полночь. Как обычно, он
вызывал и вызывал командиров.
Рождалась дивизия. В пустующие летом школы, ставшие пунктами формирования,
приходили в эти дни из города и окрестных колхозов призванные в армию — сплошь
немолодые, тридцати — тридцати пяти лет, не побывавшие, в большинстве, на военной
службе.
В этот час они — будущие панфиловцы — спали.
Наконец и у нас, в большом каменном доме, стало тихо.
Скрипнула дверь, в коридоре послышались шаги. Я встал и оправил гимнастерку, узнав
походку генерала.
Он заглянул в открытую дверь.
— Вы здесь, товарищ Момыш-Улы? Дежурите?
Панфилов шел с полотенцем, без генеральского кителя, в белой нижней рубашке. Лицо

его было утомленным.
В комнате было накурено. Панфилов распахнул окно и присел на подоконник.
— Думал о вас, товарищ, Момыш-Улы, думал, — сказал он. — Посоветуйте-ка, что с
вами делать.
— Я, товарищ генерал, отправлюсь туда, куда мне прикажут. Но если вы спрашиваете
мое мнение…
— Садитесь-ка, садитесь… Да-да, если спрашиваю ваше мнение…
— …То я попросил бы, товарищ генерал, не дивизион, а батарею или батальон.
— Батальон? Батальоном, товарищ Момыш-Улы, тоже нелегко командовать…
Общевойсковой тактикой вы интересовались? Читали что-нибудь об этом?
Я перечислил кое-что прочитанное.
— А отступательный бой? Интересовались этим?
— Нет, товарищ генерал.
— Да, батальоном вам нелегко будет командовать, — повторил Панфилов.
Он посмотрел на меня так, что я покраснел. Заговорило самолюбие.
— Возможно, — выпалил я. — Но умереть сумею с честью, товарищ генерал.
— Вместе с батальоном?
Неожиданно Панфилов рассмеялся:
— Благодарю за такого командира… Нет, товарищ Момыш-Улы, сумейте-ка принять с
батальоном десять боев, двадцать боев, тридцать боев и сохранить батальон. Вот за это
солдат скажет вам спасибо.
Он соскочил с подоконника и сел рядом со мной на клеенчатый диван.
— Я сам солдат, товарищ Момыш-Улы. Солдату умирать не хочется. Он идет в бой не
умирать, а жить. И командиры ему нужны такие. А вы этак легко говорите: «Умру с
батальоном». В батальоне, товарищ Момыш-Улы, сотни человек. Как же я вам их доверю?
Я молчал. Молчал и Панфилов, вглядываясь в меня. Наконец он сказал:
— Ну, что скажете, товарищ Момыш-Улы? Возьметесь вести их в бой — не умирать, а
жить?
— Возьмусь, товарищ генерал.
— Ого, вот ответ солдата! А знаете ли вы, что для этого надо?
— Разрешите, товарищ генерал, просить, чтобы вы это сказали.
— Хитер, хитер… Во-первых, товарищ Момыш-Улы, вот это… — он похлопал себя по
лбу. — Скажу вам по секрету, — он шутливо оглянулся и, привстав, шепнул: — на войне
тоже бывают дураки.
Потом, перестав улыбаться, продолжал:
— И нужна еще одна очень жестокая вещь… очень жестокая: дисциплина.
У меня вылетело:
— Но ведь вы… — И я прикусил язык.
— Говорите, говорите. Вы хотели сказать что-то обо мне?
Но я не решался.
— Говорите. Что же, придется приказывать?
— Я хотел сказать, товарищ генерал… ведь вы же такой мягкий…
— Ничего подобного. Это вам кажется.
Мои слова его, видимо, задели. Он встал, взял полотенце, прошелся.
— Мягкий… имейте в виду, товарищ Момыш-Улы, управляют не криком. Мягкий…
Вовсе не мягкий… Ну что ж, принимать дивизион не хочется? А?
Я ничего не ответил, лишь посмотрел на генерала.
Он сказал:
— В академию бы вам надо… Ну, бог с вами! Обидится на меня полковник, но…
выдержу как-нибудь отступательный бой… Будете командовать батальоном.
— Есть командовать батальоном, товарищ генерал.
Так случилось, что я, артиллерист, стал командиром батальона.

Еще несколько дней я пробыл в штабе. Присматриваясь, я старался распознать: как
может управлять дивизией этот добрый, мягкий человек, лишенный, казалось бы, того, что
именуется «напористостью»?
Однако он не всегда был мягок.
Однажды я видел, как, привыкнув, очевидно, к его постоянному: «Садитесь,
пожалуйста, садитесь», штабной командир, войдя к Панфилову, сел без приглашения.
— Встаньте! — резко сказал Панфилов. — Выйдите отсюда. Немного подумайте за
дверью, потом войдете снова.
Отдавая какие-либо приказания, Панфилов никогда не забывал проверить, выдержан ли
срок исполнения. У него был излюбленный жест — поглаживать большим пальцем выпуклое
стекло карманных часов. Иной раз казалось, он ласкает любимое маленькое существо. В
случае опоздания он требовал объяснений. Однажды мне довелось быть свидетелем, как он
отчитывал командира, не исполнившего его задания в срок:
— Вы недобросовестный, недисциплинированный работник. Я знаю вас всего
несколько дней, но, к сожалению, вы уже показали себя как лентяй.
Его странные брови сошлись, их излом, казалось, стал круче. Он не кричал, а говорил
чуть громче и чуть отчетливее, чем обычно. Тем тяжелее ложились слова.
В мою память врезался незначительный случай.
По поручению генерала я с красноармейцем принимал и перевозил в склад первый
миномет, прибывший в адрес дивизии. Панфилов захотел посмотреть миномет.
Я крикнул из окна помогавшему мне красноармейцу:
— Тащи со склада миномет сюда. Скорее! Чтобы через пять минут был здесь!
Повернувшись, я увидел, что Панфилов, прищурившись, смотрит на меня. Это был тот
же иронический взгляд, под которым я однажды покраснел.
— Через пять минут, товарищ Момыш-Улы, он не успеет, — сказал генерал.
Панфилов ничего к этому не добавил. Но меня поразило это простенькое замечание.
Сколько раз я, не думая, покрикивал этак: «Через пять минут». А Панфилов думал.

жүктеу/скачать 1.6 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: