Книга вторая издание второе, дополненное Москва Издательство политической литературы 1990

Все участники заседания потрясенно слушали рассказ о гибели многих невиновных людей в результате произвола Сталина или доносов, поступивших к нему. Больше никогда в жизни я не присутствовал на подобном форуме — съезде, конференции, собрании, где стояла бы такая тишина. Делегаты старались ловить каждое слово. Иногда они не выдерживали и издавали глухие стоны: так выражалась и их собственная душевная боль, и негодование в адрес Сталина.

Сидел в зале я рядом с маршалом Р. Я. Малиновским. Это был человек, прошедший сквозь огонь двух войн — первой империалистической и Великой Отечественной. Но и он не мог спокойно слушать. Помню, некоторым присутствовавшим на докладе Хрущева было настолько плохо, что им приходилось покидать зал.

Каждый документ, процитированный Хрущевым, каждая цифра и факт доклада, связанный с расстрелянными и замученными людьми, били по сознанию, болью отдавались в сердце.

516

Разумеется, все сидевшие в зале, в том числе и я, внимательно наблюдали за президиумом съезда. Там находились и так называемые соратники Сталина. Некоторых из них — Молотова, Ворошилова, Кагановича, Микояна — связывала дружба с диктатором еще в далекие годы, хотя слово «дружба» при характеристике отношений «вождя» с другими членами руководства не отражает действительности. Отношения с ним даже близких по партии людей реально строились не на такой основе.

Правильно будет отметить, что почти все, кто присутствовал на заседании, когда Хрущев сделал свой доклад, мысленно посылали проклятия в адрес Сталина, а заодно и тех, кто в той или иной степени был его сообщником в проведении политики репрессий.

Конечно, каждый слушавший доклад Хрущева задавал себе вопросы: почему эта горькая правда не выходила наружу ранее? Где причины этого? Ведь существовала же партия. Миллионы людей работали на дело укрепления Советской власти, всей страны. Делегаты спрашивали и себя, и друг друга: почему такое могло случиться? Откуда произрастали корни такого человеконенавистничества? Никто тогда не был в состоянии дать точные и обоснованные ответы на эти вопросы. Они и сегодня глубоко волнуют советских людей. Однако один из ответов, пожалуй, самый убедительный, многие давали и в ту пору. Он состоял в том, что была создана и пущена в ход такая иезуитская служба репрессий, которая со всей беспощадностью и в глубокой тайне действовала в угоду диктатору.

Доклад Хрущева разоблачал — и в этом его историческое значение — культ личности Сталина, но в то же время, как известно, оказались обойденными такие страницы истории нашей страны, как насильственная коллективизация в сельском хозяйстве, голод, через который прошел народ в 1932—1933 годах и который унес миллионы жизней.

В докладе не рассматривался вопрос об отношении Сталина к международному коммунистическому движению. Диктатор свою абсолютную власть распространил и на эту сферу. Надо сказать, что на фоне таких крупных международных деятелей, как Георгий

517

Взяв фактически за одни скобки фашизм и социал-демократию, он тем самым нанес огромной силы удар по коммунистическому движению, подорвав основу для сотрудничества коммунистов с социал-демократами в борьбе против надвигающейся войны. Это на деле было услугой фашизму.

История никогда не простит Сталину уничтожения руководящего состава Коминтерна. Коса сталинизма резанула по лидерам Коминтерна. В сталинских застенках погибли такие выдающиеся деятели коммунистического и рабочего движения, как Б. Кун, Г. Клингер, Г. Эберлейн, Ф. Платтен (тот самый, который в 1917 году помогал организовать переезд Ленина из Германии в революционную Россию), А. Барский, В. Костшева, X. Валецкий, Ю. Леньский (все четверо — основатели и руководители компартии Польши) и многие другие. Уцелели лишь немногие из руководителей Коминтерна.

Арестовывались, проходили через муки, обрекались на смерть руководящие деятели и активисты нелегальных в те годы компартий Австрии, Венгрии, Германии, Латвии, Литвы, Польши, Румынии, Финляндии, Эстонии, Югославии, коммунисты и политэмигранты из Болгарии, Греции, Италии и ряда других стран. Список жертв насчитывал многие и многие сотни фамилий.

«Чистку» рядов Коминтерна и зарубежных коммунистических партий Сталин называл «благодетельным процессом очищения Коммунистического Интернационала от оппортунистических и колеблющихся элементов». На самом же деле все это он делал для того, чтобы объявить себя «вождем Коминтерна», единственным толкователем ленинизма. А его суждения предписывалось воспринимать как истину.

В условиях подобного диктата сковывалась инициатива компартий, создавалась серьезная помеха для выработки правильной оценки ситуации как в отдельно взятой стране, так и в мире в целом. Ориентировка на жесткие сталинские установки заставляла подгонять под них лозунги борьбы, что зачастую шло вразрез с создавшимся положением.

Сталинские взгляды на Коминтерн базировались на недоверии к политике рабочего единства и широкого антифашистского фронта, к союзникам рабочего класса. Сталин всегда считал, что эти союзники, будучи попутчиками на определенном этапе, потом в условиях социалистического строя обязательно превратятся во

518

В 1943 году этот международный центр, созданный Лениным и коммунистическими партиями, Коминтерн, был ликвидирован.

Сталин, разумеется, не имел никакого права принимать решения по вопросам деятельности коммунистических партий других государств. Тем более выносить приговоры руководителям этих партий. Ведь кроме всего прочего они искали в стране Октябрьской революции политическое убежище. Однако вместо него многие нашли смерть.

В докладе Хрущев не давал теоретического обобщения прошедшего периода. Тем не менее сила и убедительность примеров, приведенных в нем, были настолько велики, что всех захватили именно факты.

После окончания доклада делегаты устроили Хрущеву бурную и продолжительную овацию. Никто из зала не выходил. Некоторое время казалось, что участники заседания вообще не намерены расходиться. Но вот наконец они тронулись со своих мест и сразу же стали оживленно обмениваться впечатлениями. В ход пошли жесты, которыми подчеркивалось то, о чем говорилось с таким жаром.

Расходились очень медленно. Каждый хотел поделиться мнением с соседом. Вообще, имело место уникальное психологическое состояние людей. Я видел: делегаты, которые после заседаний обычно спешат по своим делам, едва выйдя из здания, останавливались на кремлевской площади, образовывали группки, горячо обсуждая услышанное.

Мое собственное самочувствие я не мог сравнить ни с чем, что ощущал в жизни. Разве что волнение, которое меня охватило во время и после доклада, уступало, пожалуй, только тому волнению, которое возникло в тот роковой июньский день 1941 года при получении известия о нападении Германии на СССР. Всю ночь после доклада я не мог уснуть. Настолько сильно были напряжены нервы от всего услышанного.

С быстротой молнии весть о докладе с разоблачением культа личности Сталина разнеслась по миру. И никто не мог погасить того огня правды, который был зажжен на XX съезде партии, хотя эта правда была далеко не полной.

Как только закончился XX съезд партии, многое из доклада Хрущева сразу же стало известно у нас в стране, так как присутствовавшие на заседании, где он произносился, приоткрыли его

519

Можно определенно сказать, что на основе того, что рассказывалось народу, рождалось негодование. Несмотря на неполноту информации, страна и прежде всего партия по-иному начали оценивать роль Сталина в истории Советского государства после кончины Ленина.

В те дни на улицах Москвы можно было часто увидеть группы людей, которые обсуждали сообщение о съезде. Видимо, еще действовала большая сила инерции, так как люди обсуждали это событие втихую, как бы стесняясь говорить вслух. Ничего в этом не было удивительного: на протяжении почти трех десятков лет разговоры, в которых упоминался Сталин, велись всегда под покровом секретности. Люди еще не были раскованы психологически, но время выполняло свою работу.

Мне тогда приходилось принимать участие в пропагандистской работе, я выступал на некоторых крупных предприятиях с информацией о культе личности Сталина. Слушатели сидели на таких собраниях, затаив дыхание, вслушиваясь в каждое слово. По окончании выступления задавали вопросы.

Помню, как на крупном предприятии один рабочий встал со своего места, извинился, что задает такой вопрос, а потом спросил:

— Как же так получилось, что Сталин послал на смерть множество ни в чем не повинных людей? Ведь существовали же органы — НКВД, суд,— которые могли устанавливать истину и спасти невинных людей?

В аудиториях приводилось немало примеров из жизни производственных коллективов предприятий, когда люди по ночам просто исчезали. Почему же не было никакой защиты этих людей?

Нелегко было ответить на все эти вопросы, но слушатели с пониманием воспринимали мысль о том, что тогдашний аппарат НКВД представлял собой своеобразный механизм, преобразованный под диктовку Сталина в орудие его политики террора.

Те деятели, которые составляли окружение Сталина, были по-своему удручены оглашением леденящих душу фактов о его преступлениях. Ведь ко многим из этих преступлений они имели отношение сами. Это касается Молотова, Ворошилова, Кагановича и ряда других. И напрасно было после съезда задавать кому-либо из них вопросы о том, почему же они не пытались спасать людей от

520

Глыба данных, которая была перевернута на XX съезде партии, открыла такую пропасть, такие кровавые следы сталинских репрессий, что даже в настоящее время нельзя сказать: да, все факты, связанные с ними, уже выявлены, и дальше нечего искать.

Сегодня советские люди все больше укрепляются в убеждении, что для Отечества, для его здоровья как воздух необходимы гласность и открытость, которые уже стали неотъемлемой чертой перестройки и лучшей гарантией против беззакония.

Пишу я эти строки сейчас для читателя, чтобы передать ему свои впечатления о XX съезде партии и то, как в моем сознании один образ Сталина заменился другим. На смену «прозорливому вождю», имидж которого создавался тогдашней пропагандой, пришел жестокий и безжалостный тиран.

Такого рода мысли рождались тогда не только у тех, кто присутствовал на съезде.

Не сразу после XX съезда партии, а несколько позднее мне приходилось слышать следующие высказывания: «Ну что ж, Хрущев сделал великое дело, выступив с разоблачением культа личности Сталина. Но не преследовал ли Хрущев тем самым цель — реабилитировать себя, поскольку он сам и в Москве, и на Украине приложил руку к репрессиям?»

Нет, эта точка зрения примитивна. Допустим даже, что объективно в какой-то степени данный момент присутствовал. Но значение самой акции, предпринятой на съезде, настолько велико, что этот момент отходит на задний план. Допустим, что кое к чему из общего потока сталинской политики Хрущев был причастен. Но разве это, хотя бы в самой небольшой степени, умаляет значение и уменьшает силу удара, который на XX съезде партии был нанесен по культу диктатора?

Все это следует оценивать лишь по-крупному, а точнее — по-государственному.

Он не выдержал. Подобия сталинских репрессий, конечно, не было. Но машина по разоблачению преступлений Сталина забуксовала. И это стало очевидным. Таким образом, фактор культа личности в определенной мере тоже сыграл свою роль в формировании общего мнения по поводу освобождения Хрущева с постов высшего руководителя партии и государства и избрания вместо него Брежнева.

В связи с освобождением Хрущева с занимаемых им постов в печати иногда появляются разного рода домыслы, касающиеся событий того времени. Говорят, что Брежнев чуть ли не сам себя навязывал Центральному Комитету партии кандидатом на пост Первого секретаря ее ЦК. Это неправда. Настроение в ЦК по поводу

522

Брежнев не выказывал желания делать сообщение о Хрущеве и вносить предложение о его освобождении на Пленум ЦК партии. Даже возражал против этого. Было общее мнение, что с таким сообщением и соответствующим предложением выступит Суслов. Это он и сделал.

Кстати, Хрущев не счел возможным попросить ответное слово и выступить в свое оправдание. Этого никто не ожидал, но так было. Оглашенные на Пленуме факты о его деятельности в последние годы были разительными. Он не смог бы их опровергнуть.

Разумеется, Пленум полностью отдавал отчет в том, что Хрущев внес великий вклад в разоблачение культа личности Сталина. Именно ввиду этого XX съезд партии вошел в летопись страны и мира в качестве исторической акции, заклеймившей диктатуру Сталина, его беззакония и репрессии.

Видимо, Хрущев в последний период своей деятельности почувствовал, что не за горами время, когда ему придется уступить свое место кому-то другому. Он стал думать о преемнике, хотя никто его об этом не просил. Поразил меня однажды такой факт.

В Москву в те дни как представитель американского президента прибыл Аверелл Гарриман, бывший посол США в СССР. Ему было поручено обсудить германские дела, главным образом вопрос о Западном Берлине.

Хрущев принял Гарримана в загородной резиденции. На беседу он пригласил члена Президиума ЦК КПСС Ф. Р. Козлова и меня как министра иностранных дел СССР. По ходу беседы Хрущев заявил гостю из США:

— Хотите знать, кто будет моим преемником? Скажу вам — вот он!

И указал на Козлова. Тот промолчал.

Я был изумлен и озадачен. Задавал сам себе вопрос: «Как же это, первое лицо в нашей стране может так говорить, будто имеет право единолично выбирать себе преемника?»

Вероятно, он уже не мог контролировать себя должным образом. В руководстве замечали, что он благоволил к Козлову. Но, конечно, он не имел права в одиночку решать такого рода вопросы.

Приведенный факт, конечно, не остался в тайне и сработал не в пользу Хрущева, а в пользу Брежнева. Члены руководства еще больше укрепились во мнении, что Хрущев как политический руководитель отсчитывает если не последние дни, то по крайней мере последние месяцы.

У меня никогда не было сомнений, как и у других членов ЦК,

523

И все же прежде всего заслуживает внимания то, что в течение нескольких последних лет он работал, будучи уже больным. Правда, он этого не афишировал. И даже скрывал. Однажды Ю. В. Андропов и я договорились намекнуть Брежневу:

— Не следует ли вам как-то поберечь свое здоровье? Если ему не уделить должного внимания, то это может быть связано с большой опасностью.

Конечно, намек выглядел прозрачным, хотя и поставлен был, как нам казалось, с должным тактом.

Брежнев в ответ просто промолчал, а затем перешел к разговору на другие темы.

Мы оба, Андропов и я, расценили такую реакцию как то, что он и не помышлял об изменении своего положения.

Тут, пожалуй, уместно вспомнить еще один разговор. Как-то при удобном случае я сказал ему:

— Надо бы что-то сделать, чтобы в стране меньше потреблялось алкогольных напитков. Уж очень много у нас пьют, а отсюда и рост преступлений, дорожных происшествий, травм на производстве и в быту, развала семей.

— Знаете,— оживился он в ответ,— русский человек как пил, так и будет пить! Без водки он не может жить.

Я настаивал на своем:

— Миллионы алкоголиков тянут страну назад. И партии, и народу от того пьянства, которое существует сейчас, будет только худо. Разве не об этом говорит статистика, да и медицина?

Разговор этот не привел к положительным результатам. Но через два-три месяца вопрос об этом все же возник на Политбюро. Генеральный секретарь уже не возражал против принятия какого-нибудь антиалкогольного решения. Но оно оказалось слабым, неконкретным и ощутимого эффекта не дало.

Пожалуй, нелишне высказать свое мнение об уровне общей подготовки Брежнева. Я бы сказал так. В общепринятом смысле слова он был человеком образованным. Неверны утверждения об обратном. Однако его знания не отличались глубиной. Не случайно он не любил разговоров на теоретические темы, относящиеся к идеологии и политике. Последние годы жизни он почти ничего не читал. Иногда я по своей инициативе рекомендовал ему прочесть те или иные книги, хотя бы в короткие часы отдыха.

524

— Книгу я не прочел. Да и вообще — отвык читать. Комментарии к этим словам, как говорят, излишни. Сильной стороной Брежнева был особый интерес к кадрам.

Иногда его беседы с членами ЦК и другими ответственными работниками сводились к теме о том, кто чем занимается, какие у кого с кем отношения,— все это с целью выяснения у собеседников, не строит ли кто-нибудь против него лично каких-либо козней. Члены Политбюро, да и многие члены ЦК знали эту особенность Генерального секретаря и учитывали ее. При этом имел место, безусловно, и подхалимаж.

Все это, конечно, в какой-то степени отражалось на его авторитете, отнюдь не повышая его. Но собеседники, как правило, его щадили и старались ему помогать, как могли. Видимо, болезненное состояние усугубляло его подозрительность. Даже важные проблемы пропускались через призму личных настроений того или иного работника по отношению к нему как к Генеральному секретарю.

Экономическое положение страны было очень сложным, а в некоторых отношениях тяжелым. По справедливости тогдашний период назван «застойным». Он был застоем в экономике, науке и технике, социальной сфере. Имели место разного рода комбинации с цифрами, не отражающими истинного положения в промышленности и сельском хозяйстве. Узкие места и недостатки часто затушевывались.

Всегда перед съездами партии и пленумами ее ЦК руководство проходило через мучительную стадию раздумий о том, в каком виде представить итоги развития страны. С этой же трудностью ЦК КПСС и правительство встречались каждый год при подведении итогов за минувший период. Хозяйство находилось в состоянии стагнации. Это была суровая действительность. А приходилось говорить о мнимых успехах. Полностью вся правда обнажилась позднее.

Страна тогда закупала за рубежом много промышленного оборудования. С его освоением наша промышленность не справлялась. Положение усугублялось и тем, что импортируемое иностранное оборудование не устанавливалось в нормативные сроки. Пролежав годы, устаревало с точки зрения технологии и становилось фактически непригодным к работе еще и по этой причине. Помню, как-то при мне Брежнев задал Косыгину вопрос:

— Как много закупленного за границей промышленного обо-

525

рудования у нас до сих пор не установлено на предприятиях и все еще складировано? Косыгин ответил:

Почти систематически страна закупала и зерно. Сельское хозяйство Советского Союза переживало исключительно трудные времена, что еще больше отягощало экономическое положение. Все это не могло не отразиться в отрицательном плане на жизненном уровне населения.

Конечно, сейчас может возникнуть вопрос:

— Если было ясно, что принимаются решения, не отвечающие интересам страны, то почему же Политбюро, да и ЦК не принимали иных решений, которые в действительности отвечали бы интересам государства и народа?

Нужно учитывать, что существовал определенный механизм принятия решений.

Могу привести факты в подтверждение такого тезиса. Не только я, но и некоторые другие члены Политбюро справедливо указывали на то, что тяжелая промышленность и гигантские стройки поглощают колоссальные средства, а отрасли, производящие предметы потребления — продовольствие, одежду, обувь и т. д., а также услуги,— находятся в загоне.

— Не пора ли внести коррективы в наши планы? — спрашивали мы.

Брежнев был против. Планы оставались без изменений. Диспропорция этих планов сказывалась на обстановке вплоть до конца восьмидесятых годов, когда пишутся эти строки.

Или взять, к примеру, личное хозяйство колхозника. Фактически его уничтожили. Крестьяне не могли себя прокормить.

Еще во времена Хрущева имел место любопытный случай. Собрались мы однажды перед заседанием Политбюро, а Хрущев приехал прямо с дачи. И заговорил возмущенно:

— Еду и из окна машины вижу — какая-то старушка пасет две козы. Ведь эти козы едят хлеб. Иначе их не прокормить, и они были бы не нужны. А хлеб мы печем для людей, и нам его не хватает.

Вначале я подумал, что он шутит. Но оказалось, что все высказывалось вполне серьезно и Первый секретарь упрекал тех товарищей, которые должны следить за обстановкой на селе. Тогда по соответствующим решениям крестьяне должны были сдать со своих подворий рогатый скот. Предполагалось, что он будет выращиваться в крупных агрофермах. Вот почему Хрущева так удиви-

526

ли две козы, все еще находившиеся, судя по всему, в собственности какой-то старушки. Хрущев считал себя знатоком жизни крестьянина, но и он «наломал немало дров», навязывая руководству партии и страны ошибочные решения по вопросам развития советской деревни и сельского хозяйства.

Только со времени апрельского Пленума ЦК (1985 год) в условиях перестройки, демократизации и гласности сложилась обстановка, благоприятная для использования колоссального потенциала нашего социалистического общественного строя как в экономике, так и в социальной и духовной сфере в самом широком понимании этого термина.

Мне не приходилось наблюдать, чтобы Брежнев глубоко осознавал недостатки и серьезные провалы в экономике страны. Правда, он соглашался, что обстановка требует, чтобы был сделан серьезный поворот в сторону научно-технического прогресса. Было ясно, что наша наука и техника во многих Отношениях отстают от развития науки и техники в передовых капиталистических странах. Он даже дал согласие выступить с докладом на Пленуме ЦК КПСС по этому вопросу. Интересы страны требовали принятия соответствующих решений. Но Пленум несколько раз откладывался. С докладом он так и не выступил, никакие серьезные решения по этому вопросу в тот период так и не были приняты.

Сама оценка положения в стране в области экономики, науки и техники, социальной сферы, да и в культурной жизни была какой-то вялой, давалась от случая к случаю. Многие факты просто скрывались. С таким положением и встретилась политика перестройки.

Тогда все считали, что главное лицо, с которого следует спрашивать за недостатки и прорывы в области экономики,— это А. Н. Косыгин. Во-первых, он был Председателем Совета Министров СССР, а во-вторых, он действительно считался знатоком экономических проблем, поскольку являлся крупным экономистом. Я и сам так оценивал его роль. Но как бы основательно Косыгин ни понимал экономические проблемы, он все же на практике шел по тому же пути застоя. Каких-либо глубоких положительных мыслей, направленных на преодоление пагубных явлений в экономике страны, он не высказывал. Ни он, ни руководство того периода не сумели вывести страну из сложного положения.

Естественно, возникает вопрос: отдавал ли Брежнев себе отчет в том, что обстановка в стране чрезвычайно тяжелая и что необходимо искать пути к ее коренному изменению?

527

Он не отдавал себе в этом полного отчета. Принимал на веру заявления работников, непосредственно отвечавших за то или иное направление в социальном и экономическом развитии страны, за выполнение намеченных планов. Был снижен уровень требовательности к этим работникам, делалось немало успокоительных докладов и речей, но обстановка в лучшую сторону не менялась.

В первые годы пребывания Брежнева на посту Первого секретаря, а затем Генерального секретаря ЦК партии он старался в какой-то мере охватывать главные вопросы положения в стране и выказывать самостоятельность суждений. Но глубоко проблем, стоящих перед партией и народом, он не знал. Обычно полагался на суждения Совета Министров, отдельных членов Политбюро и других товарищей. А выводы делал по подсказке экспертов и помощников, готовивших заранее предложения по рассматриваемым вопросам. В конце дискуссии он зачитывал то, что было подготовлено. Страшно не любил, если кто-то вносил предложение, отличное от того, которое им было зачитано. Обычно все при этом чувствовали неловкость.

Все это не способствовало продуктивному рассмотрению актуальных проблем. Эти серьезные недостатки все больше давали себя знать прежде всего в центре. Известно это становилось и большому слою партийных работников. Положение было абсолютно ненормальным. Все в руководстве понимали, что долго так продолжаться не может. Но это «не может» длилось до самой кончины Генерального секретаря.

Еще при жизни Брежнева иностранные деятели часто меня спрашивали:

— Что собою представляет Брежнев?

Такой вопрос ставился и перед другими членами нашего руководства во время их поездок за рубеж. Вот и приходилось давать ответы на этот, казалось бы, простой, но совсем нелегкий вопрос. Авторитет Генерального секретаря все мы щадили. Но ведь многие зарубежные деятели знали положение, так как следили за тем, как он вел переговоры с руководителями других государств. Например, бывший президент Франции Жискар д'Эстен подробно изложил

528

в печати свое впечатление о Брежневе, с моей точки зрения, даже перехлестывая через край.

Связи с ведущими деятелями стран Варшавского Договора у Брежнева были в общем нормальные, зачастую доверительные. Но здесь следует сказать, что при нем все же не был использован должным образом политический потенциал отношений по той же причине, о которой говорилось выше.

В ходе бесед с иностранными деятелями временами возникали ситуации, когда требовалась реакция на соответствующее заявление иностранного партнера именно со стороны Брежнева. Такая реакция явно ожидалась, но ее часто не было. А если что-то и было сказано, то неясно. Надо, однако, отметить, что переводчик Виктор Суходрев часто выручал Брежнева, особенно когда беседы происходили один на один.

Тут я должен кое в чем защитить Брежнева. Когда возникал вопрос, что предпочтительнее: изложить позицию страны устно, может быть даже с претензией на оригинальность в формулировках, или зачитать подготовленный текст с точной фиксацией нашей позиции, он не колеблясь избирал второй путь. Он дорожил точностью и, думаю, поступал правильно.

Но этот метод на разного рода внутренних совещаниях, заседаниях, собраниях фактически лишал его возможности вносить свой вклад в обсуждение соответствующего вопроса. Если он не имел подготовленного текста, то иногда просто не принимал участия в обсуждении.

К этому следует добавить, что Брежнев не обладал творческим складом ума. Хотя у него имелись незаурядные способности в организаторском плане. Все это было широко известно. Эти способности и его умение ориентироваться в кадровых вопросах оттеняли его сильную сторону. На такие темы он мог вести многочасовые беседы. Он и Хрущев в кадровых вопросах были в известном смысле антиподами. Хрущев считал необходимым постоянно переставлять людей с одного места на другое, часто создавая тем самым хаотическое положение на отдельных участках работы. Брежнев, наоборот, даже тех работников, которых в интересах дела, в интересах страны нужно было бы освободить и заменить новыми, оставлял на своих постах.

Он был чересчур восприимчив к похвалам и комплиментам в свой

529

Характерен эпизод с присвоением ему звания Маршала Советского Союза. Даже среди руководящих деятелей трудно было найти того, кто бы отнесся положительно к идее присвоения ему такого звания. Однако сам он неоднократно давал понять, что, по его мнению, такое решение отвечало бы справедливости. Даже во время проведения Политбюро подходил к некоторым участникам заседания и подбрасывал эту мысль как бы между прочим. Обрамлял ее в такую форму:

— Военные меня уговаривают дать согласие на присвоение звания маршала.

Подошел как-то и ко мне. Тоже как бы в шутку, сославшись на военных, высказал эту мысль. Ответа не стал ждать и отошел. Сидевший рядом со мной министр обороны СССР Устинов посмотрел на меня и улыбнулся. Я ответил тем же. На заседании было нетрудно уйти от ответа. Но прошло совсем немного времени, и в Политбюро было получено предложение коллегии Министерства обороны СССР о целесообразности присвоения Л. И. Брежневу звания Маршала Советского Союза.

Сродни этому получилось и награждение его орденом «Победы». Особенно печальным было то, что он не отдавал себе отчета в том, насколько отрицательно это воспринималось и в партии, и в народе.

Надо сказать, что в последние два-три года до кончины он фактически пребывал в нерабочем состоянии. Появлялся на несколько часов в кремлевском кабинете, но рассматривать назревшие вопросы не мог. Лишь по телефону обзванивал некоторых товарищей. Для большинства руководящих работников, особенно в центре, становилось ясным, что силы его на исходе. Не смог он укрепиться в мысли о том, что пора честно сказать о невозможности для него занимать прежнее положение, что ему лучше уйти на отдых. Вполне возможно, что, избрав именно такой путь, он мог бы еще свою жизнь и продлить.

Состояние его было таким, что даже формальное заседание Политбюро с серьезным рассмотрением поставленных в повестке дня проблем было для него уже затруднительным, а то и вовсе не под силу.

Вот в такой период рано утром 10 ноября 1982 года мне позвонил Андропов и сообщил:

— Леонид Ильич Брежнев только что скончался.