Конец формы Рэй Брэдбери. 451 градус по Фаренгейту

под холодную как лед подушку, тяжело повалился на постель. Его жена

испуганно вскрикнула. Но ему казалось, что она где-то далеко, в другом конце

комнаты, что его постель - это ледяной остров среди пустынного моря. Жена

что-то говорила ему, говорила долго, то об одном, то о другом, но для него

это были только слова, без связи и без смысла. Однажды в доме приятеля он

слышал, как, вот так же лепеча, двухлетний малыш выговаривал какие-то свои

детские словечки, издавал приятные на слух, но ничего не значащие звуки...

Монтэг молчал. Когда невнятный стон снова слетел с его уст, Милдред встала и

подошла к его постели. Наклонившись, она коснулась его щеки. И Монтэг знал,

что, когда Милдред отняла руку, ладонь у нее была влажной.

Позже ночью он поглядел на Милдред. Она не спала. Чуть слышная мелодия

звенела в воздухе - в ушах у нее опять были "Ракушки", и опять она слушала

далекие голоса из далеких стран. Ее широко открытые глаза смотрели в

потолок, в толщу нависшей над нею тьмы.

Он вспомнил избитый анекдот о жене, которая так много разговаривала по

телефону, что ее муж, желавший узнать, что сегодня на обед, вынужден был

побежать в ближайший автомат и позвонить ей оттуда. Не купить ли и ему,

Монтэгу, портативный передатчик системы "Ракушка", чтобы по ночам

разговаривать со своей женой, нашептывать ей на ухо. кричать, вопить, орать?

Но что нашептывать? О чем кричать? Что мог он сказать ей?

И вдруг она показалась ему такой чужой, как будто он никогда раньше ее

и в глаза не видел. Просто он по ошибке попал в чей-то дом, как тот человек

в анекдоте, который, возвращаясь ночью пьяный, открыл чужую дверь, вошел в

чужой дом и улегся в постель рядом с чужой женой, а рано утром встал и ушел

на работу, и ни он, ни женщина так ничего и не заметили...

- Милли!- прошептал он.

- Что?..

- Не пугайся! Я Только хотел спросить...

- Ну?

- Когда мы встретились и где?

- Да нет! Я про нашу первую встречу. Он знал, что сейчас она недовольно

хмурится в темноте.

Он пояснил:

- Ну, когда мы с тобой в первый раз увидели друг друга. Где это было и

когда?

- Неужели ты не можешь вспомнить?'

- Это было так давно.

- Десять лет назад. Всего лишь десять!

- Что ты так расстраиваешься? Я же стараюсь вспомнить.- Она вдруг

засмеялась странным, взвизгивающим смехом.- Смешно! Право, очень смешно!

Забыть, где впервые встретилась со своим мужем... И муж тоже забыл, где

встретился с женой...

Он лежал, тихонько растирая себе веки, лоб, затылок. Прикрыл ладонями

глаза и нажал, словно пытаясь вдвинуть память на место. Почему-то сейчас

важнее всего на свете было вспомнить, где он впервые встретился с Милдред.

- Да это же не имеет никакого значения.- Она, очевидно, встала и вышла

в ванную. Монтэг слышал плеск воды, льющейся из 'крана, затем глотки - она

запивала водой таблетки.

- Да, пожалуй, что и не имеет,- сказал он. Он попытался сосчитать,

сколько она их проглотила, и в его памяти встали вдруг те двое с

иссиня-бледными, как цинковые белила, лицами, с сигаретами в тонких губах, и

змея с электронным глазом, которая, извиваясь, проникала все глубже во тьму,

в застоявшуюся воду на дне... Ему захотелось окликнуть Милдред, спросить:

"Сколько ты сейчас проглотила таблеток? Сколько еще проглотишь и сама не

заметишь?" Если не сейчас, так позже, если не в эту ночь, так в следующую...

А я буду лежать всю ночь без сна, и эту, и следующую, и еще много ночей -

теперь, когда это началось. Он вспомнил все, что было в ту ночь,-

неподвижное тело жены, распростертое на постели, и двоих санитаров, не

склонившихся заботливо над ней, а стоящих около, равнодушных и бесстрастных,

со скрещенными на груди руками. В ту ночь возле ее постели он почувствовал,

что, если она умрет, он не сможет плакать по ней. Ибо это будет для него как

смерть чужого человека, чье лицо он мельком видел на улице или на снимке в

газете... И это показалось ему таким ужасным, что он заплакал. Он плакал не

оттого, что Милдред может умереть, а оттого, что. смерть ее уже не может

вызвать у него слез. Глупый, опустошенный человек и рядом глупая,

опустошенная женщина, которую у него на глазах еще больше опустошила эта

голодная змея с электронным глазом...

"Откуда эта опустошенность?- спросил он себя.- Почему все, что было в

тебе, ушло и осталась одна пустота? Да еще этот цветок, этот одуванчик!" Он

подвел итог: "Какая жалость! Вы ни в кого не влюблены". Почему же он не

влюблен?

Собственно говоря, если вдуматься, то между ним и Милдред всегда стояла

стена. Даже не одна, а целых три, которые к тому же стоили так дорого. Все

эти дядюшки, тетушки, двоюродные братья и сестры, племянники и племянницы,

жившие на этих стенах, свора тараторящих обезьян, которые вечно что-то

лопочут без связи, без смысла, но громко, громко, громко! Он с самого начала

прозвал их "родственниками":

"Как поживает дядюшка Льюис?"-"Кто?"-"А тетушка Мод?"

Когда он думал о Милдред, какой образ чаще всего вставал в его

воображении? Девочка, затерявшаяся в лесу (только в этом лесу, как ни

странно, не было деревьев) или, вернее, заблудившаяся в пустыне, где

когда-то были деревья (память о них еще пробивалась то тут, то там), проще

сказать, Милдред в своей "говорящей" гостиной. Говорящая гостиная! Как это

верно! Когда бы он ни зашел туда, стены разговаривали с Милдред:

"Надо что-то сделать!"

"Да, да, это необходимо!"

"Так чего же мы стоим и ничего не делаем?"

"Ну давайте делать!"

"Я так зла, что готова плеваться!"

О чем они говорят? Милдред не могла объяснить. Кто на кого зол? Милдред

не знала. Что они хотят делать? "Подожди и сам увидишь",- говорила Милдред.

Он садился и ждал.

Шквал звуков обрушивался на него со стен. Музыка бомбардировала его с

такой силой, что ему как будто отрывало сухожилия от костей, сворачивало

челюсти и глаза у него плясали в орбитах, словно мячики. Что-то вроде

контузии. А когда это кончалось, он чувствовал себя, как человек, которого

сбросили со скалы, повертели в воздухе с быстротой центрифуги и швырнули в

водопад, и он летит, стремглав летит в пустоту- дна нет, быстрота такая, что

не задеваешь о стены... Вниз... Вниз... И ничего кругом... Пусто... Гром

стихал. Музыка умолкала.

- Ну как?- говорила Милдред.- Правда, потрясающе?

Да, это было потрясающе. Что-то совершилось, хотя люди на стенах за это

время не двинулись с места и ничего между ними не произошло. Но у вас было

такое чувство, как будто вас протащило сквозь стиральную машину или всосало

гигантским пылесосом. Вы захлебывались от музыки, от какофонии звуков.

Весь в поту, на грани обморока Монтэг выскакивал из гостиной. Милдред

оставалась в своем кресле, и вдогонку Монтэгу снова неслись голоса

"родственников":

"Теперь все будет хорошо",- говорила тетушка.

"Ну, это еще как сказать",- отвечал двоюродный братец.

"Пожалуйста, не злись"

"Кто злится?"

"Ты".

"Я?"

"Почему ты так решила?"

"Потому".

- Ну хорошо!- кричал Монтэг.- Но из-за чего у них ссора? Кто они такие?

Кто этот мужчина И кто эта женщина? Кто они, муж и жена? Жених и невеста?

Разведены? Помолвлены? Господи, ничего нельзя понять!..

- Они...- начинала Милдред.- Видишь ли. они... Ну, в общем, они

поссорились. Они часто ссорятся. Ты бы только послушал!.. Да, кажется, они

муж и жена. Да. да, именно муж и жена. А что?

А если не гостиная, если не эти три говорящие стены, к которым по мечте

Милдред скоро должна была прибавиться четвертая, тогда это был жук -

открытая машина, которую Милдред вела со скоростью ста миль в час. Они

мчались по городу, и он кричал ей, а она кричала ему в ответ, и оба ничего

не слышали, кроме рева мотора. "Сбавь до минимума!"- кричал он. "Что?"-

кричала она в ответ. "До минимума! До пятидесяти пяти! Сбавь скорость!"

"Что?"- вопила она, не расслышав. "Скорость!"- орал он. И она вместо того,

чтобы сбавить, доводила скорость до ста пяти миль в час, и у него

перехватывало дыхание.

А когда они выходили из машины, в ушах у Милдред уже опять были

"Ракушки".

Тишина. Только ветер мягко шумит за окном.

- Милдред!- Он повернулся на постели. Протянув руку, он выдернул

музыкальную пчелку из ушей Милдред:

- Милдред! Милдред!

- Да,- еле слышно ответил ее голос из темноты. Ему показалось, что он

тоже превратился в одно из странных существ, живущих между стеклянными

перегородками телевизорных стен. Он говорил, но голос его не проникал через

прозрачный барьер. Он мог объясняться только жестами и мимикой в надежде,

что Милдред обернется и заметит его. Они не могли даже прикоснуться друг к

другу сквозь эту стеклянную преграду.

- Милдред, помнишь, я тебе говорил про девушку?

- Какую девушку?- спросила она сонно.

- Девушку из соседнего дома.

- Какую девушку из соседнего дома?

- Ну, ту, что учится в школе. Ее зовут Кларисса.

- А, да,- ответила жена.

- Я уже несколько дней ее нигде не вижу. Четыре дня, чтобы быть точным.

А ты ее не видала?

- Нет.

- Я хотел тебе рассказать о ней. Она очень странная.

- Я так и думал, что ты ее знаешь.

- Она...- прозвучал голос Милдред в темноте.

- Что она?- спросил Монтэг.

- Я хотела сказать тебе, но забыла. Забыла...

- Ну скажи сейчас. Что ты хотела сказать?

- Ее, кажется, уже нет.

- Как так - нет?

- Вся семья уехала куда-то. Но ее совсем нет. Кажется, она умерла.

- Да ты, должно быть, о ком-то другом говоришь.

- Нет. О ней. Маклеллан. Ее звали Маклеллан. Она попала под автомобиль.

Четыре дня назад. Не знаю наверное, но, кажется, она умерла. Во всяком

случае, семья уехала отсюда. Точно не знаю. Но, кажется, умерла.

- Ты уверена?..

- Нет, не уверена. Впрочем, да, совершенно уверена.

- Почему ты раньше мне не сказала?

- Забыла.

- Четыре дня назад!

- Я совсем забыла.

- Четыре дня,- еще раз тихо повторил он. Не двигаясь, они лежали в

темноте.

- Спокойной ночи,- сказала наконец жена. Он услышал легкий шорох:

Милдред шарила по подушке. Радиовтулка шевельнулась под ее рукой, как живое

насекомое, и вот она снова жужжит в ушах Милдред.

Он прислушался - его жена тихонько напевала. За окном мелькнула тень.

Осенний ветер прошумел и замер. Но в тишине ночи слух Монтэга уловил еще

какой-то странный звук: словно кто-то дохнул на окно. Словно что-то, похожее

на зеленоватую фосфоресцирующую струйку дыма или большой осенний лист,

сорванный ветром, пронеслось через лужайку и исчезло.

"Механический пес,- подумал Монтэг.- Он сегодня на свободе. Бродит

возле дома... Если открыть окно..." Но он не открыл окна.

Утром у него начался озноб, потом жар.

- Ты болен?- спросила Милдред.- Не может быть! Он прикрыл веками

воспаленные глаза.

- Да, болен.

- Но еще вчера вечером ты был совершенно здоров!

- Нет, я и вчера уже был болен.- Он слышал, как в гостиной вопили

"родственники".

Милдред стояла у его постели, с любопытством разглядывая его. Не

открывая глаз, он видел ее всю - сожженные химическими составами, ломкие,

как солома, волосы, глаза с тусклым блеском, словно на них были невидимые

бельма, накрашенный капризный рот, худое от постоянной диеты, сухощавое, как

у кузнечика, тело. белая, как сало, кожа. Сколько он помнил, она всегда была

такой.

- Тебе пора вставать,- сказала она.- Уже полдень. Ты проспал лишних

пять часов.

- Пожалуйста, выключи гостиную.

- Но там сейчас "родственники"!

- Можешь ты уважить просьбу больного человека?

- Хорошо, я уменьшу звук.

Она вышла, но тотчас вернулась, ничего не сделав.

- Так лучше?

- Благодарю.

- Это моя любимая программа,- сказала она.

- Где же аспирин?

- Ты раньше никогда не болел.- Она опять вышла.

- Да, раньше не болел. А теперь болен. Я не пойду сегодня на работу.

Позвони Битти.

- Ты ночью был какой-то странный.- Она подошла к его постели, тихонько

напевая.

- Где же аспирин?- повторил Монтэг, глядя на протянутый ему стакан с

водой

- Ах!- она снова ушла в ванную.- Что-нибудь вчера случилось?

- А я очень хорошо провела вечер,- донесся ее голос из ванной.

- Что же ты делала?

- Смотрела передачу.

- Что передавали?

- Программу.

- Какую?

- Очень хорошую.

- Кто играл?

- Да, ну там вообще - вся труппа.

- Вся труппа, вся труппа, вся труппа...- Он нажал пальцами на ноющие

глаза. И вдруг бог весть откуда повеявший запах керосина вызвал у него

неудержимую рвоту.

Продолжая напевать, Милдред вошла в комнату.

- Что ты делаешь?- удивленно воскликнула она. Он в смятении посмотрел

на пол.

- Хорошо, что ковер можно мыть.

Она принесла тряпку и стала подтирать пол.

- А я вчера была у Элен.

- Разве нельзя смотреть спектакль дома?

- Конечно, можно. Но приятно иногда пойти в гости.

Она вышла в гостиную. Он слышал, как она поет.

- Милдред!- позвал он.

Она вернулась, напевая и легонько прищелкивая в такт пальцами.

- Тебе не хочется узнать, что у нас было прошлой ночью?- спросил он.

- А что такое?

- Мы сожгли добрую тысячу книг. Мы сожгли женщину.

- Ну и что же?

Гостиная сотрясалась от рева.

- Мы сожгли Данте, и Свифта, и Марка Аврелия...

- Он был европеец?

- Кажется, да.

- Радикал?

- Я никогда не читал его.

- Ну ясно, радикал.- Милдред неохотно взялась за телефонную трубку.- Ты

хочешь, чтобы я позвонила брандмейстеру Битти? А почему не ты сам?

- Я сказал, позвони!

- Не кричи на меня!

- Я не кричу.- Он приподнялся и сел на постели, весь красный, дрожа от

ярости.

Гостиная грохотала в жарком воздухе.

- Почему?

"Потому что боюсь,- подумал он.- Притворяюсь больным, как ребенок, и

боюсь позвонить потому, что знаю, чем кончится этот короткий телефонный

разговор:

"Да, брандмейстер, мне уже лучше. Да, в десять буду на работе".

- Ты вовсе не болен,- сказала Милдред. Монтэг откинулся на постели.

Сунул руку под подушку. Книга была там.

- Милдред, что ты скажешь, если я на время брошу работу?

- Как? Ты хочешь все бросить? После стольких лет работы? Только из-за

того, что какая-то женщина со своими книгами...

- Если бы ты ее видела, Милли...

- Мне до нее нет дела. Не держала бы у себя книги! Сама виновата! Надо

было раньше думать! Ненавижу ее. Она совсем сбила тебя с толку, и не успеем

мы оглянуться, как окажемся на улице,- ни крыши над головой, ни работы,

ничего!

что-то в этих книгах, чего мы даже себе не представляем, если эта женщина

отказалась уйти из горящего дома. Должно быть, есть! Человек не пойдет на

смерть так, ни с того ни с сего.

- Просто она была ненормальная.

- Нет, она была нормальная. Как ты или я. А может быть, даже нормальнее

нас с тобой. И мы ее сожгли.

- Это все пройдет и забудется.

- Нет, это не пройдет и не забудется. Ты ^когда-нибудь видела дом после

пожара? Он тлеет несколько дней. А этот пожар мне не потушить до конца моей

жизни. Господи! Я старался потушить его в своей памяти. Всю ночь мучился.

Чуть с ума не сошел.

- Об этом надо было думать раньше, до того, как ты стал пожарным.

- Думать!- воскликнул он.- Да разве у меня был выбор? Мой дед и мой

отец были пожарными. Я даже во сне всегда видел себя пожарным.

Из гостиной доносились звуки танцевальной музыки.

- Сегодня ты в дневной смене,- сказала Милдред.- Тебе полагалось уйти

еще два часа тому назад. Я только сейчас сообразила.

- Дело не только в гибели этой женщины,- продолжал Монтэг.- Прошлой

ночью я думал о том, сколько керосина я израсходовал' за эти десять лет. А

еще я думал о книгах. И впервые понял, что за каждой из них стоит человек.

Человек думал, вынашивал в себе мысли. Тратил бездну времени, чтобы записать

их на бумаге. А мне это раньше и в голову не приходило.

Он вскочил с постели.

- У кого-то, возможно, ушла вся жизнь на то, чтобы записать хоть

частичку того, о чем он думал того, что он видел. А потом прихожу я, и -

пуф! - за две минуты все обращено в пепел.

- Оставь меня в покое.- сказала Милдред.- Я в этом не виновата.

- Оставить тебя в покое! Хорошо. Но как я могу оставить в покое себя?

Нет, нельзя нас оставлять в покое. Надо, чтобы мы беспокоились, хоть

изредка. Сколько времени прошло с тех пор, как тебя в последний раз что-то

тревожило? Что-то значительное, настоящее?

И вдруг он умолк. Он припомнил все, что было на прошлой неделе,- два

лунных камня, глядевших вверх в темноту, змею-насос с электронным глазом и

двух безликих, равнодушных людей с сигаретами в зубах. Да, ту Милдред что-то

тревожило - и еще как! Но то была другая Милдред, так глубоко запрятанная в

этой, что между ними не было ничего общего. Они никогда не встречались, они

не знали друг друга...

Он отвернулся.

Вдруг Милдред сказала:

- Ну вот, ты добился своего. Посмотри, кто подъехал к дому.

- Мне все равно.

- Машина марки "Феникс" и в ней человек в черной куртке с оранжевой

змеей на рукаве. Он идет сюда.

- Брандмейстер Битти?

- Да, брандмейстер Битти.

Монтэг не двинулся с места. Он стоял, глядя перед собой на холодную

белую стену.

- Впусти его. Скажи, что я болен,- промолвил он.

- Сам скажи.- Милдред заметалась по комнате и вдруг замерла, широко

раскрыв глаза,- рупор сигнала у входной двери тихо забормотал: "Миссис

Монтэг, миссис Монтэг, к вам пришли, к вам пришли. Миссис Монтэг, к вам

пришли". Рупор умолк.

Монтэг проверил, хорошо ли спрятана книга, не спеша улегся, откинулся

на подушки, оправил одеяло на груди и на согнутых коленях.

Придя в себя, Милдред бросилась к двери, и тотчас же в комнату

неторопливым шагом, засунув руки в карманы, вошел брандмейстер Битти.

- Выключите-ка "родственников",- сказал он, не глядя на Монтэга и его

жену.

Милдред выскочила из комнаты. Шум голосов в гостиной умолк.

хранило самое мирное выражение. Не спеша он набил свою отделанную медью

трубку и, раскурив ее, выпустил в потолок большое облако дыма.

- Решил зайти, проведать больного.

- Как вы узнали, что я болен?

Битти улыбнулся своей обычной улыбкой, обнажившей конфетно-розовые

десны и мелкие, белые как сахар зубы.

- Я видел, что к тому идет. Знал, что скоро вы на одну ночку

попроситесь в отпуск.

Монтэг приподнялся и сел на постели.

- Ну что ж,- сказал Битти,- отдохните. Он вертел в руках неразлучную

свою зажигалку, на крышке которой красовалась надпись: "Гарантирован один

миллион вспышек". Битти рассеянно зажигал и гасил химическую спичку -

зажигал, ронял несколько слов, глядя на крохотный огонек, и гасил его, снова

зажигал, гасил и смотрел, как тает в воздухе тоненькая струйка дыма.

- Когда думаете поправиться?- спросил он.

- Завтра. Или послезавтра. В начале той недели. Битти попыхивал

трубкой.

разобраться. Надо, чтобы он знал историю своей профессии. Раньше новичкам

все это объясняли. А теперь нет. И очень жаль.- Пфф...- Только брандмейстеры

еще помнят историю пожарного дела.- Снова пфф!..- Сейчас я вас просвещу.

Милдред нервно заерзала на стуле.

Битти уселся поудобнее, минуту - не меньше - сидел молча, в раздумье.

- Как все это началось, спросите вы,- я говорю о нашей работе,- где,

когда и почему? Началось. по-моему, примерно в эпоху так называемой

гражданской войны, хотя в наших уставах и сказано, что раньше. Но настоящий

расцвет наступил только с введением фотографии. А потом, в начале двадцатого

века,- кино, радио, телевидение. И очень скоро все стало производиться в

массовых масштабах.

Монтэг неподвижно сидел в постели.

- А раз все стало массовым, то и упростилось,- продолжал Битти.-

Когда-то книгу читали лишь немногие - тут, там, в разных местах. Поэтому и

книги могли быть разными. Мир был просторен. Но, когда в мире стало тесно от

глаз. локтей, ртов, когда население удвоилось, утроилось, учетверилось,

содержание фильмов, радиопередач, журналов, книг снизилось до. известного

стандарта. Этакая универсальная жвачка. Вы понимаете меня. Монтэг?

- Кажется, да,- ответил Монтэг. Битти разглядывал узоры табачного дыма,

плывущие в воздухе.

- Постарайтесь представить себе человека девятнадцатого столетия -

собаки, лошади, экипажи - медленный темп жизни. Затем двадцатый век. Темп

ускоряется. Книги уменьшаются в объеме. Сокращенное издание. Пересказ.

Экстракт. Не размазывать! Скорее к развязке!

- Скорее к развязке,- кивнула головой Милдред.

- Произведения классиков сокращаются до пятнадцатиминутной

радиопередачи. Потом еще больше: одна колонка текста, которую можно

пробежать за две минуты, потом еще: десять - двадцать строк для

энциклопедического словаря. Я, конечно, преувеличиваю. Словари существовали

для справок. Но немало было людей, чье знакомство с "Гамлетом" - вы, Монтэг,

конечно, хорошо знаете это название, а для вас, миссис Монтэг, это, наверно,

так только, смутно знакомый звук,- так вот, немало было людей, чье

знакомство с "Гамлетом" ограничивалось одной страничкой краткого пересказа в

сборнике, который хвастливо заявлял: "Наконец-то вы можете прочитать всех

классиков! Не отставайте от своих соседей". Понимаете? Из детской прямо в

колледж, а потом обратно в детскую. Вот вам интеллектуальный стандарт,

господствовавший последние пять или более столетий.

Милдред встала и начала ходить по комнате, бесцельно переставляя вещи с

места на место.

Не обращая на нее внимания, Битти продолжал:

- А теперь быстрее крутите пленку, Монтэг! Быстрее! Клик! Пик! Флик.

Сюда, туда, живей, быстрей, так, этак, вверх, вниз! Кто, что, где, как,

почему? Эх! Ух! Бах, трах, хлоп, шлеп! Дзинь! Бом! Бум! Сокращайте,

ужимайте! Пересказ пересказа! Экстракт из пересказа пересказов! Политика?

Одна колонка, две фразы, заголовок! И через минуту все уже испарилось из

памяти. Крутите человеческий разум в бешеном вихре, быстрей, быстрей! -

руками издателей, предпринимателей, радиовещателей, так, чтобы центробежная

сила вышвырнула вон все лишние, ненужные бесполезные мысли!..

--------------------------------------------------------------------

Click, Pic, Flick - эти слова созвучны названиям американских

бульварных изданий с минимальным количеством текста и большим количеством

иллюстраций. (Здесь и далее примечания переводчика.)

--------------------------------------------------------------------

Милдред подошла к постели и стала оправлять простыни. Сердце Монтэга

дрогнуло и замерло, когда руки ее коснулись подушки. Вот она тормошит его за

плечо хочет, чтобы он приподнялся, а она взобьет как следует подушку и снова

положит ему за спину. И, может быть, вскрикнет и широко раскроет глаза или

просто, сунув руку под подушку, спросит: "Что это?" - и с трогательной

наивностью покажет спрятанную книгу.

- Срок обучения в школах сокращается, дисциплина падает, философия,

история, языки упразднены. Английскому языку и орфографии уделяется все

меньше и меньше времени, и наконец эти предметы заброшены совсем. Жизнь

коротка. Что тебе нужно? Прежде всего работа, а после работы развлечения, а

их кругом сколько угодно, на каждом шагу, наслаждайтесь! Так зачем же

учиться чему-нибудь, кроме умения нажимать кнопки, включать рубильники,

завинчивать гайки, пригонять болты?

- Дай я поправлю подушку,- сказала Милдред.

- Не надо,- тихо ответил Монтэг.

- Застежка-молния заменила пуговицу, и вот уже нет лишней полминуты,

чтобы над чем-нибудь призадуматься, одеваясь на рассвете, в этот философский

и потому грустный час.

- Ну же,- повторила Милдред.

- Уйди,- ответил Монтэг.

- Жизнь превращается в сплошную карусель, Монтэг. Все визжит, кричит,

грохочет! Бац, бах, трах!

- Трах!- воскликнула Милдред, дергая подушку.

- Да оставь же меня наконец в покое!- в отчаянии воскликнул Монтэг.

Битти удивленно поднял брови. Рука Милдред застыла за подушкой. Пальцы

ее ощупывали переплет книги, и по мере того, как она начала понимать, что

это такое, лицо ее стало менять выражение - сперва любопытство, потом

изумление... Губы ее раскрылись... Сейчас спросит...

- Долой драму, пусть в театре останется одна клоунада, а в комнатах

сделайте стеклянные стены, и пусть на них взлетают цветные фейерверки, пусть

переливаются краски, как рой конфетти, или как кровь, или херес, или сотерн.

Вы, конечно, любите бейсбол, Монтэг?

- Бейсбол - хорошая игра.

Теперь голос Битти звучал откуда-то издалека, из-за густой завесы дыма.

- Что это? - почти с восторгом воскликнула Милдред. Монтэг тяжело

навалился на ее руку.- Что это?

- Сядь!-резко выкрикнул он. Милдред отскочила. Руки ее были пусты.- Не

видишь, что ли, что мы разговариваем?

Битти продолжал, как ни'в чем не бывало:

- А кегли любите?

- Да.

- А гольф?

- Баскетбол?

- Великолепная.

- Биллиард, футбол?

- Хорошие игры. Все хорошие.

- Как можно больше спорта, игр, увеселений - пусть человек всегда будет

в толпе, тогда ему не надо думать. Организуйте же, организуйте все новые и

новые виды спорта, сверхорганизуйте сверхспорт! Больше книг с картинками.

Больше фильмов. А пищи для ума все меньше. В результате неудовлетворенность.

Какое-то беспокойство. Дороги запружены людьми, все стремятся куда-то, все

равно куда. Бензиновые беженцы. Города превратились в туристские лагери,

люди - в" орды кочевников, которые стихийно влекутся то туда, то сюда, как

море во время прилива и отлива,- и вот сегодня он ночует в этой комнате, а

перед тем ночевали вы, а накануне - я.

Милдред вышла, хлопнув дверью. В гостиной "тетушки" захохотали над

"дядюшками".

- Возьмем теперь вопрос о разных мелких группах внутри нашей

цивилизации. Чем больше население, тем больше таких групп. И берегитесь

обидеть которую-нибудь из них - любителей собак или кошек, врачей,

адвокатов, торговцев, начальников, мормонов, баптистов, унитариев, потомков

китайских, шведских, итальянских, немецких эмигрантов, техасцев, бруклинцев,

ирландцев, жителей штатов Орегон или Мехико. Герои книг, пьес, телевизионных

передач не должны напоминать подлинно существующих художников, картографов,

механиков. Запомните, Монтэг, чем шире рынок, тем тщательнее надо избегать

конфликтов. Все эти группы и группочки, созерцающие собственный пуп,- не дай

бог как-нибудь их задеть! Злонамеренные писатели, закройте свои пишущие

машинки! Ну что ж, они так и сделали. Журналы превратились в разновидность

ванильного сиропа. Книги - в подслащенные помои. Так, по крайней мере,

утверждали критики, эти заносчивые снобы. Не удивительно, говорили они, что

книг никто не покупает. Но читатель прекрасно знал, что ему нужно, и,

кружась в вихре веселья, он оставил себе комиксы. Ну и, разумеется,

эротические журналы. Так-то вот, Монтэг. И все это произошло без всякого

вмешательства сверху, со стороны правительства. Не с каких-либо предписаний

это началось, не с приказов или цензурных ограничений. Нет! Техника,

массовость потребления и нажим со стороны этих самых групп - вот что, хвала

господу, привело к нынешнему положению. Теперь благодаря им вы можете всегда

быть счастливы: читайте себе на здоровье комиксы, разные там любовные

исповеди и торгово-рекламные издания.

- Но при чем тут пожарные?- спросил Монтэг.

- А, - Битти наклонился вперед, окруженный легким облаком табачного

дыма. - Ну, это очень просто. Когда школы стали выпускать все больше и

больше бегунов, прыгунов, скакунов, пловцов, любителей ковыряться в моторах,

летчиков, автогонщиков вместо исследователей, критиков, ученых и людей

искусства, слово "интеллектуальный" стало бранным словом, каким ему и

надлежит быть. Человек не терпит того, что выходит за рамки обычного.

Вспомните-ка, в школе в одном классе с вами был, наверное, какой-нибудь

особо одаренный малыш? Он лучше всех читал вслух и чаще всех отвечал на

уроках, а другие сидели, как истуканы, и ненавидели его от всего сердца? И

кого же вы колотили и всячески истязали после уроков, как не этого

мальчишку? Мы все должны быть одинаковыми. Не свободными и равными от

рождения, как сказано в конституции, а просто мы все должны стать

одинаковыми. Пусть люди станут похожи друг на друга как две капли воды,

тогда все будут счастливы, ибо не будет великанов, рядом с которыми другие

почувствуют свое ничтожество. Вот! А книга - это заряженное ружье в доме

соседа. Сжечь ее! Разрядить ружье! Надо обуздать человеческий разум. Почем

знать, кто завтра станет очередной мишенью для начитанного человека? Может

быть, я? Но я не выношу эту публику? И вот, когда дома во всем мире стали

строить из несгораемых материалов и отпала необходимость в той работе,

которую раньше выполняли пожарные (раньше они тушили пожары, в этом, Монтэг,

вы вчера были правы), тогда на пожарных возложили новые обязанности - их

сделали хранителями нашего спокойствия. В них, как в фокусе, сосредоточился

весь наш вполне понятный и законный страх оказаться ниже других. Они стали

нашими официальными цензорами, судьями и исполнителями приговоров. Это - вы,

Монтэг, и это - я.

Дверь из гостиной открылась, и на пороге появилась Милдред. Она

поглядела на Битти, потом на Монтэга. Позади нее на стенах гостиной шипели и

хлопали зеленые, желтые и оранжевые фейерверки под аккомпанемент барабанного

боя, глухих ударов там-тама и звона цимбал. Губы Милдред двигались, она

что-то говорила, но шум заглушал ее слова.

Битти вытряхнул пепел из трубки на розовую ладонь и принялся его

разглядывать, словно в этом пепле заключен был некий таинственный смысл, в

который надлежало проникнуть.

- Вы должны понять, сколь огромна наша цивилизация. Она так велика, что

мы не можем допустить волнений и недовольства среди составляющих ее групп.

Спросите самого себя: чего мы больше всего жаждем? Быть счастливыми, ведь

так? Всю жизнь вы только это и слышали. Мы хотим быть счастливыми, говорят

люди. Ну и разве они не получили то, чего хотели? Разве мы не держим их в

вечном движении, не предоставляем им возможности развлекаться? Ведь человек

только для того и существует. Для удовольствий, для острых ощущений. И

согласитесь, что наша культура щедро предоставляет ему такую возможность.

- Да.

По движению губ Милдред Монтэг догадывался, о чем она говорит, стоя в

обернется и тоже все поймет.

- Цветным не нравится книга "Маленький черный Самбо". Сжечь ее. Белым

неприятна "Хижина дяди Тома". Сжечь и ее тоже. Кто-то написал книгу о том,

что курение предрасполагает к раку легких. Табачные фабриканты в панике.

Сжечь эту книгу. Нужна безмятежность, Монтэг, спокойствие. Прочь все, что

рождает тревогу. 'В печку! Похороны нагоняют уныние-это языческий обряд.

Упразднить похороны. Через пять минут после кончины человек уже на пути в

"большую трубу". Крематории обслуживаются геликоптерами. Через десять минут

после смерти от человека остается щепотка черной пыли. Не будем оплакивать

умерших. Забудем их. Жгите, жгите все подряд. Огонь горит ярко, огонь

очищает.

счастливое совпадение!- перестали двигаться губы Милдред. Монтэг с трудом

перевел дух.

- Тут, по соседству, жила девушка,- медленно проговорил он.- Ее уже

нет. Кажется, она умерла. Я даже хорошенько не помню ее лица. Но она была не

такая. Как .. как это могло случиться?

Битти улыбнулся.

- Время от времени случается - то там, то тут. Это Кларисса Маклеллан,

да? Ее семья нам известна. Мы держим их под надзором. Наследственность и

среда - это, я вам скажу, любопытная штука. Не так-то просто избавиться от

всех чудаков, за несколько лет этого не сделаешь. Домашняя среда может

свести на нет многое из того, что пытается привить школа. Вот почему мы все

время снижали возраст для поступления в детские сады. Теперь выхватываем

ребятишек чуть не из колыбели. К нам уже поступали сигналы о Маклелланах,

еще когда они жили в Чикаго, но сигналы все оказались ложными. Книг у них мы

не нашли. У дядюшки репутация неважная, необщителен А что касается девушки,

то это была бомба замедленного действия. Семья влияла на ее подсознание, в

этом я убедился, просмотрев ее школьную характеристику. Ее интересовало не

то, как делается что-нибудь, а для чего и почему. А подобная

любознательность опасна. Начни только спрашивать почему да зачем, и если

вовремя не остановиться, то конец может быть очень печальный. Для бедняжки

лучше, что она умерла.

- Да, она умерла.

- К счастью, такие, как она, встречаются редко. Мы умеем вовремя

подавлять подобные тенденции. В самом раннем возрасте.Без досок и гвоздей

дом не построишь, и если не хочешь, чтобы дом был построен, спрячь доски и

гвозди. Если не хочешь, чтобы человек расстраивался из-за политики, не давай

ему возможности видеть обе стороны вопроса. Пусть видит только одну, а еще

лучше - ни одной. Пусть забудет, что есть на свете такая вещь, как война.

Если правительство плохо, ни черта не понимает, душит народ налогами,- это

все-таки лучше, чем если народ волнуется. Спокойствие, Монтэг, превыше

всего! Устраивайте разные конкурсы, например: кто лучше помнит слова

популярных песенок, кто может назвать все главные города штатов или кто

знает, сколько собрали зерна в штате Айова в прошлом году. Набивайте людям

головы цифрами, начиняйте их безобидными фактами, пока их не затошнит,-

ничего, зато им будет казаться, что они очень образованные. У них даже будет

впечатление, что они мыслят, что они движутся вперед, хоть на самом деле они

стоят на месте. И люди будут счастливы, ибо "факты", которыми они напичканы,

это нечто неизменное. Но не давайте им такой скользкой материи, как

философия или социология. Не дай бог, если они начнут строить выводы и

обобщения. Ибо это ведет к меланхолии! Человек, умеющий разобрать и собрать

телевизорную стену,- а в наши дни большинство это умеет,- куда счастливее

человека, пытающегося измерить и исчислить вселенную, ибо нельзя ее ни

измерить, ни исчислить, не ощутив при этом, как сам ты ничтожен и одинок. Я

знаю, я пробовал! Нет, к черту! Подавайте нам увеселения, вечеринки,

акробатов и фокусников, отчаянные трюки, реактивные автомобили,

мотоциклы-геликоптеры, порнографию и наркотики. Побольше такого, что

вызывает простейшие автоматические рефлексы! Если драма бессодержательна,

фильм пустой, а комедия бездарна, дайте мне дозу возбуждающего - ударьте по

нервам оглушительной музыкой! И мне будет казаться, что я реагирую на пьесу,

тогда как это всего-навсего механическая реакция на звуковолны. Но мне-то

все равно. Я люблю, чтобы меня тряхнуло как следует. Битти встал.

- Ну, мне пора. Лекция окончена. Надеюсь, я вам все разъяснил. Главное,

Монтэг, запомните - мы борцы за счастье-вы, я и другие. Мы охраняем

человечество от той ничтожной кучки, которая своими противоречивыми идеями и

теориями хочет сделать всех несчастными. Мы сторожа на плотине. Держитесь

крепче Монтэг! Следите, чтобы поток меланхолии и мрачной философии не

захлестнул наш мир. На вас вся наша надежда! Вы даже не понимаете, как вы

нужны, как мы с вами нужны в этом счастливом мире сегодняшнего дня.

Битти пожал безжизненную руку Монтэга. Тот неподвижно сидел в постели.

Казалось, обрушься сейчас потолок ему на голову, он не шелохнется. Милдред

уже не было в дверях.

- Еще одно напоследок,- сказал Битти.- У каждого пожарника хотя бы раз

за время его служебной карьеры бывает такая минута: его вдруг охватывает

любопытство. Вдруг захочется узнать: да что же такое написано в этих книгах?

И так, знаете, захочется, что нет сил бороться. Ну так вот что, Монтэг, уж-

вы поверьте, мне в свое время немало пришлось прочитать книг - для

ориентировки, и я вам говорю: в книгах ничего нет! Ничего такого, во что

можно бы поверить, чему стоило бы научить других. Если это беллетристика,

там рассказывается о людях, которых никогда не было на свете, чистый

вымысел! А если это научная литература, так еще хуже:-один ученый обзывает

другого идиотом, один философ старается перекричать другого. И все суетятся

и мечутся, стараются потушить звезды и погасить солнце. Почитаешь - голова

кругом пойдет.

- А что, если пожарник случайно, без всякого злого умысла унесет с

собой книгу?- Нервная дрожь пробежала по лицу Монтэга. Открытая дверь

глядела на него, словно огромный пустой глаз.

- Вполне объяснимый поступок. Простое любопытство, не больше,- ответил

Битти.- Мы из-за этого не тревожимся и не приходим в ярость. Позволяем ему

сутки держать у себя книгу. Если через сутки он сам ее не сожжет, мы это

сделаем за него.

- Да. Понятно..- Во рту у Монтэга пересохло.

- Ну вот и все, Монтэг. Может, хотите сегодня выйти попозже, в ночную

смену? Увидимся с вами сегодня?

- Не знаю,- ответил Монтэг.

- Как?- На лице Битти отразилось легкое удивление.

Монтэг закрыл глаза.

- Может быть, я и приду. Попозже.

- Жаль, если сегодня не придете,- сказал Битти в раздумье, пряча трубку

в карман.

"Я никогда больше не приду",- подумал Монтэг.

- Ну, поправляйтесь,- сказал Битти.- Выздоравливайте.- И, повернувшись,

вышел через открытую дверь.

Монтэг видел в окно, как отъехал Битти в своем сверкающем

огненно-желтом с черными, как уголь, шинами жуке-автомобиле.

Из окна была видна улица и дома с плоскими фасадами. Что это Кларисса

однажды сказала о них? Да: "Больше нет крылечек на фасаде. А дядя говорит,

что прежде дома были с крылечками. И по вечерам люди сидели у себя на

крыльце, разговаривали друг с другом, если им хотелось, а нет, так молчали,

покачиваясь в качалках. Просто сидели и думали о чем-нибудь. Архитекторы

уничтожили крылечки, потому что они будто бы портят фасад. Но дядя говорит,

что это только отговорка, а на самом деле нельзя было допускать, чтобы люди

вот так сидели на крылечках, отдыхали, качались в качалках, беседовали. Это

вредное времяпрепровождение. Люди слишком много разговаривали. И у них было

время думать. Поэтому крылечки решили уничтожить. И сады тоже. Возле домов

нет больше садиков, где можно посидеть. А посмотрите на мебель!

Кресло-качалка исчезло. Оно слишком удобно. Надо, чтобы люди больше

двигались. Дядя говорит... дядя говорит... дядя..." Голос Клариссы умолк.

Монтэг отвернулся от окна и взглянул на жену, она сидела в гостиной и

разговаривала с диктором, а тот, в свою очередь, обращался к ней. "Миссис

Монтэг",- говорил диктор,- и еще какие-то слова.- "Миссис Монтэг" - и еще

что-то. Специальный прибор, обошедшийся им в сто долларов, в нужный момент

автоматически произносил имя его жены. Обращаясь к своей аудитории, диктор

делал паузу и в каждом доме в этот момент прибор произносил имя хозяев, а

другое специальное приспособление соответственно изменяло на телевизионном

экране движение губ и мускулов лица диктора. Диктор был другом дома, близким

и хорошим знакомым...

"Миссис Монтэг, а теперь взгляните сюда". Милдред повернула голову,

хотя было совершенно очевидно, что она не слушает. Монтэг сказал:

- Стоит сегодня не пойти на работу - и уже можно не ходить и завтра,

можно не ходить совсем.

- Но ты ведь пойдешь сегодня?- воскликнула Милдред.

- Я еще не решил. Пока у меня только одно желание - это ужасное

чувство!- хочется все ломать и разрушать.

- Возьми автомобиль. Поезжай, проветрись.

- Нет, спасибо.

- Ключи от машины на ночном столике. Когда у меня бывает такое

состояние, я всегда кажусь в машину и еду куда глаза глядят, -только

побыстрей. Доведешь до девяноста пяти миль в час - и великолепно помогает.

Иногда всю ночь катаюсь, возвращаюсь домой под утро, а ты не знаешь ничего.

За городом хорошо. Иной раз под колеса кролик попадет, а то и собака. Возьми

машину.

черт, что-то кипит во мне! Не понимаю, что это такое. Я так ужасно

несчастлив, я так зол, сам не знаю почему. Мне кажется, я пухну, я разбухаю.

Как будто я слишком многое держал в себе... Но что, я не знаю. Я, может

быть, даже начну читать книги.

- Но ведь тебя посадят в тюрьму.- Она посмотрела на него так, словно

между ними была стеклянная стена. Он начал одеваться, беспокойно бродя по

комнате.

не покалечил. Ты слышала Битти? Слышала, что он говорит? У него на все есть

ответ. И он прав. Быть счастливым - это очень важно. Веселье - это все. А я

слушал его и твердил про себя: нет, я несчастлив, я несчастлив.

- А я счастлива,- рот Милдред растянулся в ослепительной улыбке.- И

горжусь этим!

- Я должен что-то сделать,- сказал Монтэг.- Не знаю что. Но что-то

очень важное.

- Мне надоело слушать эту чепуху,- промолвила Милдред и снова

повернулась к диктору. Монтэг тронул регулятор на стене, и диктор умолк.

- Милли!- начал Монтэг и остановился.- Это ведь и твой дом тоже, не

только мой. И, чтобы быть честным, я должен тебе рассказать. Давно надо было

это сделать, но я даже самому себе боялся признаться. Я покажу тебе то, что

я целый год тут прятал. Целый год собирал, по одной, тайком. Сам не знаю,

зачем я это делал, но вот, одним словом, сделал, а тебе так и не сказал...

Он взял стул с прямой спинкой, не спеша отнес его в переднюю, поставил

у стены возле входной двери, взобрался на него. С минуту постоял неподвижно,

как статуя на пьедестале, а Милдред стояла рядом, глядя на него снизу вверх,

и ждала. Затем он отодвинул вентиляционную решетку в стене, глубоко засунул

руку в вентиляционную трубу, нащупал и отодвинул еще одну решетку и достал

книгу. Не глядя, бросил ее на пол. Снова засунул руку, вытащил еще две книги

и тоже бросил на пол. Он вынимал книги одну за другой и бросал их на пол:

маленькие, большие, в желтых, красных, зеленых переплетах. Когда он вытащил

последнюю, у ног Милдред лежало не менее двадцати книг.

- Прости меня,- сказал он.- Я сделал это не подумав. А теперь похоже,

что мы с тобой оба запутались в эту историю.

Милдред отшатнулась, словно увидела перед собой стаю мышей, выскочивших

из-под пола. Монтэг слышал ее прерывистое дыхание, видел ее побледневшее

лицо, застывшие широко открытые глаза. Она повторяла его имя - еще и еще

раз,- затем с жалобным стоном метнулась к книгам, схватила одну и бросилась

в кухню к печке для сжигания мусора.

Монтэг схватил ее. Она завизжала и, царапаясь, стала вырываться.

- Нет, Милли, нет! Подожди! Перестань, прошу тебя. Ты ничего не

знаешь... Да перестань же!.. - он ударил ее по лицу и, схватив за плечи,

встряхнул.

Губы ее снова произнесли его имя, и она заплакала.

- Милли!- сказал он.- Выслушай меня. Одну секунду! Умоляю! Теперь уж

ничего не поделаешь. Нельзя их сейчас жечь. Я хочу сперва заглянуть в них,

понимаешь, заглянуть хоть разок. И если брандмейстер прав, мы вместе сожжем

их. Даю тебе слово, мы вместе их сожжем! Ты должна помочь мне, Милли!-Он

заглянул ей в лицо. Взял ее за подбородок. Вглядываясь в ее'лицо, он искал в

нем себя, искал ответ на вопрос, что ему делать.

- Хочешь не хочешь, а мы все равно уже запутались. Я ни о чем не просил

тебя все эти годы, но теперь я прошу, я умоляю. Мы должны наконец

разобраться, почему все так получилось - ты и эти пилюли и безумные поездки

в автомобиле по ночам, я и моя работа. Мы катимся в пропасть, Милли! Но я не

хочу, черт возьми! Нам будет нелегко, мы даже не знаем, с чего начать, но

попробуем как-нибудь разобраться, обдумать все это, помочь друг другу. Мне

так нужна твоя помощь, Милли, именно сейчас! Мне даже трудно передать тебе,

как нужна! Если ты хоть капельку меня любишь, то потерпишь день, два. Вот

все, о чем я тебя прошу,- и на том все кончится! Я обещаю, я клянусь тебе! И

если есть хоть что-нибудь толковое в этих книгах, хоть крупица разума среди

хаоса, может быть, мы сможем передать ее другим.

Милдред больше не сопротивлялась, и он отпустил ее. Она отшатнулась к

стене, обессиленно прислонилась к ней, потом тяжело сползла на пол. Она

молча сидела на полу, глядя на разбросанные книги. Нога ее коснулась одной

из них, и она поспешно отдернула ногу.

- Эта женщина вчера... Ты не была 'там, Милли, ты не видела ее лица. И

Кларисса... Ты никогда не говорила с ней. А я говорил. Такие люди, как

Битти, боятся ее. Не понимаю! Почему они боятся Клариссы и таких, как

Кларисса? Но вчера на дежурстве я начал сравнивать ее с пожарниками на

станции и вдруг понял, что ненавижу их, ненавижу самого себя. Я подумал.

что, может быть, лучше всего было бы сжечь самих пожарных.

- Гай!

вам пришли, к вам пришли"

Тишина.

Они испуганно смотрели на входную дверь, на книги, валявшиеся на полу.

- Не может быть. Это не он.

- Он вернулся!- прошептала она.

И Снова мягкий голос из рупора: "... к вам пришли".

- Не надо открывать.

Монтэг прислонился к стене, затем медленно опустился на корточки и стал

растерянно перебирать книги, хватая то одну, то другую, сам не понимая, что

делает. Он весь дрожал, и больше всего ему хотелось снова запрятать их в

вентилятор. Но он знал, что встретиться еще раз с брандмейстером Битти он не

в силах. Он сидел на корточках, потом просто сел на пол, и тут уже более

настойчиво прозвучал голос рупора у двери. Монтэг поднял с полу маленький

томик.

Думаю, надо начать с начала...

- Он войдет, - сказала Милдред,- и сожжет нас вместе с книгами.

Рупор у двери наконец умолк. Тишина. Монтэг чувствовал чье-то

присутствие за дверью: кто-то стоял, ждал, прислушивался. Затем послышались

шаги. Они удалялись. По дорожке. Потом через лужайку...

- Посмотрим, что тут написано,- сказал Монтэг. Он выговорил это с

трудом, запинаясь, словно его сковывал жестокий стыд. Он пробежал глазами с

десяток страниц, перескакивая с одного на другое, пока наконец не

остановился на следующих строках:

"Установлено, что за все это время не меньше одиннадцати тысяч человек

пошли на казнь, лишь бы не подчиняться повелению разбивать яйца с острого

конца".

Милдред сидела напротив.

- Нет, подожди, - ответил Монтэг.- Начнем опять. Начнем с самого

начала.