Конец формы Рэй Брэдбери. 451 градус по Фаренгейту

превратился в Атомно-инженерное училище. А это доктор Симмонс из

Калифорнийского университета, знаток творчества Ортега-и-Гассет, вот

профессор Уэст, много лет тому назад в стенах Колумбийского университета

сделавший немалый вклад в науку об этике, теперь уже древнюю и забытую

науку. Преподобный отец Падовер тридцать лет тому назад произнес несколько

проповедей и в течение одной недели потерял своих прихожан из-за своего

образа мыслей. Он уже давно бродяжничает с нами. Что касается меня, то я

написал книгу под названием: "Пальцы одной руки. Правильные отношения между

личностью и обществом". И вот теперь я здесь. Добро пожаловать к нам,

Монтэг!

Ортега-и-Гассет - видный испанский писатель и философ XX века.

--------------------------------------------------------------------

- Нет, мне не место среди вас, - с трудом выговорил наконец Монтэг. -

Всю жизнь я делал только глупости.

- Ну, это для нас не ново. Мы все совершали ошибки, иначе мы не были бы

здесь. Пока мы действовали каждый в одиночку, ярость была нашим единственным

оружием. Я ударил пожарника, когда он пришел, чтобы сжечь мою библиотеку.

Это было много лет тому назад. С тех пор я вынужден скрываться. Хотите

присоединиться к нам, Монтэг?

- Да.

- Что вы можете нам предложить?

из Откровения Иоанна Богослова, но сейчас у меня нет даже этого.

- Экклезиаст - это не плохо. Где вы хранили его?

- Здесь, - Монтэг рукой коснулся лба.

- А, - улыбнулся Грэнджер и кивнул головой.

- Что? Разве это плохо? - воскликнул Монтэг.

- Нет, это очень хорошо. Это прекрасно! - Грэнджер повернулся к

священнику. - Есть у нас Экклезиаст?

- Да. Человек по имени Гаррис, проживающий в Янгстауне.

- Монтэг, - Грэнджер крепко взял Монтэга за плечо - Будьте осторожны.

Берегите себя. Если что-нибудь случится с Гаррисом, вы будете Экклезиаст.

Видите, каким нужным человеком вы успели стать в последнюю минуту!

- Но я все забыл!

- Нет, ничто не исчезает бесследно. У нас есть способ встряхнуть вашу

память.

- Я уже пытался вспомнить.

похожа на чувствительную фотопленку, и мы всю жизнь только и делаем, что

стараемся стереть запечатлевшееся на ней. Симмонс разработал метод,

позволяющий воскрешать в памяти все однажды прочитанное. Он трудился над

этим двадцать лет. Монтэг, хотели бы вы прочесть "Республику" Платона?

- О да, конечно!

- Ну вот, я - это "Республика" Платона. А Марка Аврелия хотите

почитать? Мистер Симмонс - Марк Аврелий.

- Привет! - сказал мистер Симмонс.

- Здравствуйте,- ответил Монтэг.

- Разрешите познакомить вас с Джонатаном Свифтом, автором весьма острой

политической сатиры "Путешествие Гулливера". А вот Чарлз Дарвин, вот

Шопенгауэр, а это Эйнштейн, а этот, рядом со мной,- мистер Альберт Швейцер,

добрый философ. Вот мы все перед вами, Монтэг, - Аристофан и Махатма Ганди,

Гаутама Будда и Конфуций, Томас Лав Пикок, Томас Джефферсон и Линкольн - к

вашим услугам. Мы также - Матвей, Марк, Лука и Иоанн.

--------------------------------------------------------------------

Томас Лав Пикок - английский писатель и поэт, близкий друг Шелли.

--------------------------------------------------------------------

Они негромко рассмеялись.

- Этого не может быть! - воскликнул Монтэг.

- Нет, это так, - ответил, улыбаясь, Грэнджер. Мы тоже сжигаем книги.

Прочитываем книгу, а потом сжигаем, чтобы ее у нас не нашли. Микрофильмы не

оправдали себя. Мы постоянно скитаемся, меняем места, пленку пришлось бы

где-нибудь закапывать, потом возвращаться за нею, а это сопряжено с риском.

Лучше все хранить в голове, где никто ничего не увидит, ничего на

заподозрит. Все мы - обрывки и кусочки истории, литературы, международного

права. Байрон, Том Пэйн, Макиавелли. Христос - все здесь, в наших головах.

Но уже поздно. И началась война. Мы здесь, а город там, вдали, в своем

красочном уборе. О чем вы задумались, Монтэг?

- Я думаю, как же я был глуп, когда пытался бороться собственными

силами. Подбрасывал книги в дома пожарных и давал сигнал тревоги.

- Вы делали, что могли. В масштабах всей страны это дало бы прекрасные

результаты. Но наш путь борьбы проще и, как нам кажется, лучше. Наша задача

- сохранить знания, которые нам еще будут нужны, сберечь их в целости и

сохранности. Пока мы не хотим никого задевать и никого подстрекать. Ведь

если нас уничтожат, погибнут и знания, которые мы храним, погибнут, быть

может, навсегда. Мы в некотором роде самые мирные граждане: бродим по

заброшенным колеям, ночью прячемся в горах. И горожане оставили нас в покое.

Иной раз нас останавливают и обыскивают, но никогда не находят ничего, что

могло бы дать повод к аресту. У нас очень гибкая, неуловимая, разбросанная

по всем уголкам страны организация. Некоторые из нас сделали себе

пластические операции - изменили свою внешность и отпечатки пальцев. Сейчас

нам очень тяжело: мы ждем, чтобы поскорее началась и кончилась война. Это

ужасно, но тут мы ничего не можем сделать. Не мы управляем страной, мы лишь

ничтожное меньшинство, глас вопиющего в пустыне. Когда война кончится,

тогда, может быть, мы пригодимся.

- И вы думаете, вас будут слушать?

- Если нет, придется снова ждать. Мы передадим книги из уст в уста

нашим детям, а наши дети в свою очередь передадут другим. Многое, конечно,

будет потеряно. Но людей нельзя силком заставить слушать. Они должны сами

понять, сами должны задуматься над тем, почему так вышло, почему мир

взорвался у них под ногами. Вечно так продолжаться не может.

- Много ли вас?

- По дорогам, на заброшенных железнодорожных колеях нас сегодня тысячи,

с виду мы - бродяги, но в головах у нас целые хранилища книг. Вначале все

было стихийно. У каждого была какая-то книга, которую он хотел запомнить. Но

мы встречались друг с другом, и за эти двадцать или более лет мы создали

нечто вроде организации и наметили план действий. Самое главное, что нам

надо было понять, - это что сами по себе мы ничто, что мы не должны быть

педантами или чувствовать свое превосходство над другими людьми. Мы всего

лишь обложки книг, предохраняющие их от порчи и пыли, - ничего больше.

Некоторые из нас живут в небольших городках. Глава первая из книги Торо

"Уолден" живет в Грин Ривер, глава вторая - в Уиллоу Фарм, штат Мэн. В штате

Мэриленд есть городок с населением всего в двадцать семь человек, так что

вряд ли туда станут бросать бомбы, в этом городке у нас хранится полное

собрание трудов Бертрана Рассела. Его можно взять в руки, как книгу, этот

городок, и полистать страницы,- столько-то страниц в голове у каждого из

обитателей. А когда война кончится, тогда в один прекрасный день, в один

прекрасный год книги снова можно будет написать, созовем всех этих людей, и

они прочтут наизусть все, что знают, и мы все это напечатаем на бумаге. А

потом, возможно, наступит новый век тьмы и придется опять все начинать

сначала. Но у человека есть одно замечательное свойство: если приходится все

начинать сначала, он не отчаивается и не теряет мужества, ибо он знает, что

это очень важно, что это стоит усилий.

--------------------------------------------------------------------

"Уолден. или Жизнь в лесах" - известное произведение классика

американской литературы XIX века Генри Давида Торо.

--------------------------------------------------------------------

- А сейчас что мы будем делать? - спросил Монтэг.

- Ждать, -ответил Грэнджер. -И на всякий случай уйдем подальше, вниз по

реке.

Монтэг. В лесной чаще люди молча гасили огонь.

При свете звезд они стояли у реки.

Монтэг взглянул на светящийся циферблат своих часов. Пять часов утра.

Только час прошел. Но он был длиннее года. За дальним берегом брезжил

рассвет.

- Достаточно взглянуть на вас. Вы давно не смотрелись в зеркало,

Монтэг. Кроме того, город никогда не оказывал нам такой чести и не устраивал

за нами столь пышной погони. Десяток чудаков с головами, напичканными

поэзией,- это им не опасно, они это знают, знаем и мы, все это знают. Пока

весь народ - массы - не цитирует еще Хартию вольностей и конституцию, нет

оснований для беспокойства. Достаточно, если пожарники будут время от

времени присматривать за порядком. Нет, нас горожане не трогают. А вас,

Монтэг, они здорово потрепали.

Они шли вдоль реки, направляясь на юг. Монтэг пытался разглядеть лица

своих спутников, старые, изборожденные морщинами, усталые лица, которые он

видел у костра. Он искал на них выражение радости, решимости, торжества над

будущим. Он, кажется, ожидал, что от тех знаний, которые они несли в себе,

их лица будут светиться как зажженный фонарь в ночном мраке. Но ничего этого

он не увидел на их лицах. Там, у костра, их озарял отблеск горящих сучьев, а

сейчас они ничем не отличались от других таких же людей, много скитавшихся

по дорогам, проведших в поисках немало лет своей жизни, видевших, как гибнет

прекрасное, и вот наконец, уже стариками, они собрались вместе, чтобы

поглядеть, как опустится занавес и погаснут огни. Они совсем не были уверены

в том, что хранимое в их памяти заставит зарю будущего разгореться более

ярким пламенем, они ни в чем не были уверены, кроме одного - они видели

книги, стоящие на полках, книги с еще не разрезанными страницами, ждущие

читателей, которые когда-нибудь придут и возьмут книги, кто чистыми, кто

грязными руками. Монтэг пристально вглядывался в лица своих спутников.

- Не пытайтесь судить о книгах по обложкам, - сказал кто-то.

Все тихо засмеялись, продолжая идти дальше, вниз по реке.

Оглушительный, режущий ухо скрежет - и в небе пронеслись ракетные

самолеты, они исчезли раньше, чем путники успели поднять головы. Самолеты

летели со стороны города. Монтэг взглянул туда, где далеко за рекой лежал

город, сейчас там виднелось лишь слабое зарево.

- Там осталась моя жена.

- Сочувствую вам. В ближайшие дни городам придется плохо, - сказал

Грэнджер.

- Странно, я совсем не тоскую по ней. Странно, но я как будто

неспособен ничего чувствовать, - промолвил Монтэг.- Секунду назад я даже

подумал - если она умрет, мне не будет жаль. Это нехорошо. Со мной, должно

быть, творится что-то неладное.

- Послушайте, что я вам скажу,- ответил Грэнджер, беря его под руку, он

шагал теперь рядом, помогая Монтэгу пробираться сквозь заросли кустарника.-

Когда я был еще мальчиком, умер мой дед, он был скульптором. Он был очень

добрый человек, очень любил людей, это он помог очистить наш город от

трущоб. Нам, детям, он мастерил игрушки, за свою жизнь, он, наверно, создал

миллион разных вещей. Руки его всегда были чем-то заняты. И вот когда он

умер, я вдруг понял, что плачу не о нем, а о тех вещах, которые он делал. Я

плакал потому, что знал: ничего этого больше не будет, дедушка уже не сможет

вырезать фигурки из дерева, разводить с нами голубей на заднем дворе, играть

на скрипке или рассказывать нам смешные истории - никто не умел так их

рассказывать, как он. Он был частью нас самих, и когда он умер, все это ушло

из нашей жизни: не осталось никого, кто мог бы делать это так, как делал он.

Он был особенный, ни на кого не похожий. Очень нужный для жизни человек. Я

так и не примирился с его смертью. Я и теперь часто думаю, каких прекрасных

творений искусства лишился мир из-за его смерти, сколько забавных историй

осталось не рассказано, сколько голубей, вернувшись домой, не ощутят уже

ласкового прикосновения его рук. Он переделывал облик мира. Он дарил миру

новое. В ту ночь, когда он умер, мир обеднел на десять миллионов прекрасных

поступков. Монтэг шел молча.

- Милли, Милли, - прошептал он,- Милли.

- Что вы сказали?

- Моя жена... Милли... Бедная, бедная Милли. Я ничего не могу

вспомнить... Думаю о ее руках, но не вижу, чтобы они делали что-нибудь. Они

висят вдоль ее тела, как плети, или лежат на коленях, или держат сигарету.

Это все, что они умели делать.

Монтэг обернулся и взглянул назад.

Что ты дал городу, Монтэг?

Пепел.

Что давали люди друг другу?

Грэнджер стоял рядом с Монтэгом и смотрел в сторону города.

- Мой дед говорил: "Каждый должен что-то оставить после себя. Сына, или

книгу, или картину, выстроенный тобой дом или хотя бы возведенную из кирпича

стену, или сшитую гобой пару башмаков, или сад, посаженный твоими руками.

Что-то, чего при жизни касались твои пальцы, в чем после смерти найдет

прибежище твоя душа. Люди будут смотреть на взращенное тобою дерево или

цветок, и в эту минуту ты будешь жив". Мой дед говорил: "Не важно, что

именно ты делаешь, важно, чтобы все, к чему ты прикасаешься, меняло форму,

становилось не таким, как раньше, чтобы в нем оставалась частица тебя

самого. В этом разница между человеком, просто стригущим траву на лужайке, и

настоящим садовником, - говорил мне дед. - Первый пройдет, и его как не

бывало, но садовник будет жить не одно поколение".

Грэнджер сжал локоть Монтэга.

- Однажды, лет пятьдесят назад, мой дед показал мне несколько фильмов о

реактивных снарядах Фау-2, - продолжал он. - Вам когда-нибудь приходилось с

расстояния в двести миль видеть грибовидное облако, что образуется от взрыва

атомной бомбы? Это ничто, пустяк. Для лежащей вокруг дикой пустыни - это все

равно что булавочный укол. Мой дед раз десять провертел этот фильм, а потом

сказал: он надеется, что наступит день. когда города шире раздвинут свои

стены и впустят к себе леса, поля и дикую природу. Люди не должны забывать,

сказал он, что на земле им отведено очень небольшое место, что они живут в

окружении природы, которая легко может взять обратно все, что дала человеку.

Ей ничего не стоит смести нас с лица земли своим дыханием или затопить нас

водами океана - просто чтобы еще раз напомнить человеку, что он не так

всемогущ, как думает. Мой дед говорил: если мы не будем постоянно ощущать ее

рядом с собой в ночи, мы позабудем, какой она может быть грозной и

могущественной. И тогда в один прекрасный день она придет и поглотит нас.

Понимаете? Грэнджер повернулся к Монтэгу.

- Дед мой умер много лет тому назад, но если вы откроете мою черепную

коробку и вглядитесь в извилины моего мозга, вы найдете там отпечатки его

пальцев Он коснулся меня рукой. Он был скульптором, я уже говорил вам.

"Ненавижу римлянина по имени Статус Кво, - сказал он мне однажды.- Шире

открой глаза, живи так жадно, как будто через десять секунд умрешь. Старайся

увидеть мир. Он прекрасней любой мечты, созданной на фабрике и оплаченной

деньгами. Не проси гарантий, не ищи покоя - такого зверя нет на свете. А

если есть, так он сродни обезьяне-ленивцу, которая день-деньской висит на

дереве головою вниз и всю свою жизнь проводит в спячке. К черту! - говорил

он. - Тряхни посильнее дерево, пусть эта ленивая скотина треснется задницей

об землю!"

- Смотрите! - воскликнул вдруг Монтэг. В это мгновенье началась и

окончилась война. Впоследствии никто из стоявших рядом с Монтэгом не мог

сказать, что именно они видели и видели ли хоть что-нибудь. Мимолетная

вспышка света на черном небе. чуть уловимое движение... За этот кратчайший

миг там. наверху, на высоте десяти, пяти, одной мили пронеслись, должно

быть, реактивные самолеты, словно горсть зерна, брошенная гигантской рукой

сеятеля, и тотчас же с ужасающей быстротой, и вместе с тем так медленно,

бомбы стали падать на пробуждающийся ото сна город. В сущности,

бомбардировка закончилась, как только самолеты, мчась со скоростью пять

тысяч миль в час, приблизились к цели и приборы предупредили о ней пилотов.

И столь же молниеносно, как взмах серпа, окончилась война. Она окончилась в

тот момент, когда пилоты нажали рычаги бомбосбрасывателей. А за последующие

три секунды, всего три секунды, пока бомбы не упали на цель, вражеские

самолеты уже прорезали все обозримое пространство и ушли за горизонт.

невидимые, как невидима пуля в бешеной быстроте своего полета, и не знакомый

с огнестрельным оружием дикарь не верит в нее, ибо ее не видит, но сердце

его уже пробито, тело, как подкошенное, падает на землю, кровь вырвалась из

жил, мозг тщетно пытается задержать последние обрывки дорогих воспоминаний

и, не успев даже понять, что случилось, умирает.

Да, в это трудно было поверить. То был один-единственный мгновенный

жест. Но Монтэг видел этот взмах железного кулака, занесенного над далеким

городом, он знал, что сейчас последует рев самолетов, который, когда уже все

свершилось, внятно скажет: разрушай, не оставляй камня на камне, погибни.

Умри.

протестом разума, беспомощно поднятыми вверх руками. "Бегите! - кричал он

Фаберу.- Бегите! - кричал он Клариссе. - Беги, беги!" - взывал он к Милдред.

И тут же вспомнил: Кларисса умерла, а Фабер покинул город, где-то по долине

меж гор мчится сейчас пятичасовой автобус, держа путь из одного объекта

разрушения в другой. Разрушение еще не наступило, оно еще висит в воздухе,

но оно неизбежно. Не успеет автобус пройти еще пятидесяти ярдов по дороге,

как место его назначения перестанет существовать, а место отправления из

огромной столицы превратится в гигантскую кучу мусора. А Милдред?.. Беги,

беги!

ярда, фута, дюйма от крыши отеля, в одной из комнат он увидел Милдред. Он

видел, как, подавшись вперед, она всматривалась в мерцающие стены, с которых

не умолкая говорили с ней "родственники". Они тараторили и болтали, называли

ее по имени, улыбались ей, но ничего не говорили о бомбе, которая повисла

над ее головой,- вот уже только полдюйма, вот уже только четверть дюйма

отделяют смертоносный снаряд от крыши отеля. Милдред впилась взглядом в

стены, словно там была разгадка ее тревожных бессонных ночей. Она жадно

тянулась к ним, словно хотела броситься в этот водоворот красок и движения,

нырнуть в него, окунуться, утонуть в его призрачном веселье.

Упала первая бомба.

- Милдред!

Быть может - но узнает ли кто об этом? - быть может, огромные радио- и

телевизионные станции с их бездной красок, света и пустой болтовни первыми

исчезли с лица земли?

Монтэг, бросившийся плашмя на землю, увидел, почувствовал - или ему

почудилось, что он видит, чувствует,- как в комнате Милдред вдруг погасли

стены, как они из волшебной призмы превратились в простое зеркало, он

услышал крик Милдред, ибо в миллионную долю той секунды, что ей осталось

жить, она увидела на стенах свое лицо, лицо, ужасающее своей пустотой, одно

в пустой комнате, пожирающее глазами самое себя. Она поняла наконец, что это

ее собственное лицо, что это она сама, и быстро взглянула на потолок, и в

тот же миг все здание отеля обрушилось на нее и вместе с сотнями тонн

кирпича, металла, штукатурки, дерева увлекло ее вниз, на головы других

людей, а потом все ниже и ниже по этажам, до самого подвала, и там, внизу,

мощный взрыв бессмысленно и нелепо по кончил с ними раз и навсегда.

- Вспомнил! - Монтэг прильнул к земле.- Вспомнил! Чикаго! Это было в

Чикаго много лет назад. Милли и я. Вот где мы встретились! Теперь помню. В

Чикаго. Много лет назад.

Сильный взрыв потряс воздух. Воздушная волна прокатилась над рекой,

опрокинула людей, словно костяшки домино, водяным смерчем прошлась по реке,

взметнула черный столб пыли и, застонав в деревьях, пронеслась дальше, на

юг. Монтэг еще теснее прижался к земле, словно хотел врасти в нее, и плотно

зажмурил глаза. Только раз он приоткрыл их и в это мгновенье увидел, как

город поднялся на воздух. Казалось, бомбы и город поменялись местами. Еще

одно невероятное мгновенье - новый и неузнаваемый, с неправдоподобно

высокими зданиями, о каких не мечтал ни один строитель, зданиями, сотканными

из брызг раздробленного цемента, из блесток разорванного в клочки металла, в

путанице обломков, с переместившимися окнами и дверями, фундаментом и

крышами, сверкая яркими красками, как водопад, который взметнулся вверх,

вместо того чтобы свергнуться вниз, как фантастическая фреска, город замер в

воздухе, а затем рассыпался и исчез.

Спустя несколько секунд грохот далекого взрыва принес Монтэгу весть о

гибели города.

Монтэг лежал на земле. Мелкая цементная пыль засыпала ему глаза, сквозь

плотно сжатые губы набилась в рот. Он задыхался и плакал. И вдруг

вспомнил... Да, да, я вспомнил что-то! Что это, что? Экклезиаст! Да, это

главы из Экклезиаста и Откровения. Скорей, скорей, пока я опять не забыл,

пока не прошло потрясение, пока не утих ветер. Экклезиаст, вот он!

Прижавшись к земле, еще вздрагивающей от взрывов, он мысленно повторял

слова, повторял их снова и снова, и они были прекрасны и совершенны, и

теперь реклама зубной пасты Денгэм не мешала ему. Сам проповедник стоял

перед ним и смотрел на него... - Вот и все,- произнес кто-то. Люди лежали,

судорожно глотая воздух, словно выброшенные на берег рыбы. Они цеплялись за

землю, как ребенок инстинктивно цепляется за знакомые предметы, пусть даже

мертвые и холодные. Впившись пальцами в землю и широко разинув рты, люди

кричали, чтобы уберечь свои барабанные перепонки от грохота взрывов, чтобы

не дать помутиться рассудку. И Монтэг тоже кричал, всеми силами

сопротивляясь ветру, который резал ему лицо, рвал губы, заставлял кровь течь

из носу.

тем великое безмолвие опускалось на землю. И ему казалось, что он видит

каждую крупинку пыли, каждый стебелек травы, слышит каждый шорох, крик и

шепот, рождавшийся в этом новом мире. Вместе с пылью на землю опускалась

тишина, а с ней и спокойствие, столь нужное им для того, чтобы оглядеться,

вслушаться и вдуматься, разумом и чувствами постигнуть действительность

нового дня.

Монтэг взглянул на реку. Может быть, мы пойдем вдоль берега? Он

посмотрел на старую железнодорожную колею. А может быть, мы пойдем этим

путем? А может быть, мы пойдем по большим дорогам? И теперь у нас будет

время все разглядеть и все запомнить. И когда-нибудь позже, когда все

виденное уляжется где-то в нас, оно снова выльется наружу в наших словах и в

наших делах. И многое будет неправильно. но многое окажется именно таким,