Конрад Лоренц. Человек находит дpуга Москва, 1992

хозяина, в какой находятся молодые дикие собаки от

взрослых. И это не единственная детская черта, которую в

отличие от дикой собаки они сохраняют до конца жизни.

Коротка шерсть, хвост кольцом и висячие уши, свойственные

многим породам, а главное, укороченная морда и выпуклость

черепа, которые мы уже видели у торфяной собаки (Canis

familiaris palustris), - эти черты характеризует у диких

форм только молодых животных, но у домашней собаки

сохраняются на протяжении всей ее жизни.

Как и большинство характерологических черт,

инфантильность может быть и достоинством и недостатком -

все зависит от степени. Собаки, полностью ее лишенные, хотя

и интересны своей независимостью, хозяину особой радости не

доставляют, так как они неисправимые бродяги и лишь время

от времени снисходят до посещения дома своего владельца

(слово "хозяин" тут явно не подходит). С возрастом такие

собаки часто становятся опасными, так как, лишенные

типичной собачьей покорности, они могут искусать или сбить

с ног человека, словно другую собаку. Однако, осуждая дух

бродяжничества и сопутствующее ему отсутствие верности

хозяину или месту, я должен добавить, что избыток юношеской

зависимости может, как ни странно, привести почти к тем же

результатам, к каким приводит полное ее отсутствие.

Хотя у большинства наших домашних собак истоки их

преданности лежат именно в этой, до известной степени

сохраняющейся инфантильности, избыток ее дает

противоположную картину. Такие собаки чрезвычайно ласковы

со своими хозяевами - а заодно и со всеми другими людьми. В

"Кольце царя Соломона" я уже сравнивал этот тип собак с

избалованными детьми, которые каждого мужчину называют

"дядей" и любому незнакомому человеку навязывают свою

непрошеную дружбу. И дело не в том, будто такая собака не

знает своего хозяина, - наоборот, она радуется его приходу

и приветствует его более восторженно, чем других, после

чего охотно убегает с первым встречным. Подобная

неразборчивая дружелюбность ко всему роду человеческому,

несомненно, порождается сильнейшей инфантильностью - это

доказывается всем строем поведения подобных собак. Они

всегда излишне склонны к игре, и много времени спустя после

того, как им исполнится год и все их нормальные ровесники

успеют давно остепениться, они все еще грызут хозяйские

шлепанцы и наносят смертельные раны занавескам, а главное -

сохраняют рабскую покорность, которая у других собак при

взрослении быстро сменяется здоровой уверенностью в себе.

Полаяв из чувства долго на незнакомого человека, такая

собака угодливо валится перед ним на спину, стоит ему

строго заговорить с ней. И тот, кто держит ее поводок, для

нее уже грозный и всемогущий хозяин.

Счастливая середина между слишком зависимой и слишком

независимой собакой - это и есть идеал истинно преданной

собаки. Этот идеал встречается далеко не так часто и уж, во

всяком случае, гораздо реже, чем кажется среднему владельцу

собаки.

необходима, чтобы собака питала к своему хозяину любовь и

преданность, но ее избыток заставляет собаку так же покорно

обожать всех людей без разбора. Поэтому лишь относительно

немногие собаки будут действительно защищать своего хозяина

от хулигана: хотя они вовсе не остаются равнодушными к тому,

что на хозяина кто-то напал, однако человек вообще внушает

им благовейное почтение, и они не в состоянии причинить

ему вред.

Преданность собак, принадлежащих к тем породам, в жилах

которых течет какая-то для волчьей крови, принципиально

отлична от преданности наших центрально-европейских пород,

ведущих, по-видимому, свое происхождение непосредственно от

шакалов. Вряд ли существуют породы, восходящие прямо к

волкам: есть все основания считать, что человека в то

время, когда он начал селиться в арктических областях, где

вошел в соприкосновение с тундровым волком, уже

сопровождали собаки шакальей крови. Скрещивание волков с

домашними собаками северных народов произошло, очевидно,

сравнительно поздно и уж, во всяком случае, гораздо

позднее, чем первое приручение шакала. Поскольку волк

сильнее и выносливее, могла возникнуть потребность в

породах со значительным преобладанием волчьей крови, а

свирепость и неукротимость, вероятно, не слишком беспокоили

обитателей Крайнего Севера - прирожденных дрессировщиков,

умеющих справляться с самыми независимыми псами.

Непосредственным результатом этого большого и сравнительно

недавнего прилива волчьей крови явилось значительно

ослабление в "волчьих" породах черт одомашненности, и в

частности, непреходящей инфантильности. Она заменяется

зависимостью совсем иного типа, которая обязана своим

происхождением специфически волчьим особенностям. Если

шакал в основном ест падаль, то волк - настоящий хищник и

зимой нуждается в помощи своих собратьев, охотясь на

крупных травоядных - его единственный корм в эту пору года.

Чтобы обеспечить себя достаточным количеством пищи,

волчья стая вынуждена покрывать большие расстояния, а

результаты охоты зависят от взаимной поддержки в те минуты,

когда ее членам удается затравить дичь. Строгая организация

стаи, беззаветная преданность вожаку и безоговорочная

взаимная выручка - вот необходимые условия успешного

выживания этого вида в тяжелой борьбе за существование.

Такие волчьи свойства полностью объясняют сущность весьма

заметных различий в характере "шакальих" и "волчьих" собак

- различий, очевидных для всех, кто по-настоящему понимает

собак. Первые относятся к своим хозяевам как к

собакам-родителям, вторые видят в них скорее вожаков стаи и

ведут себя с ними соответственно.

Покорности инфантильной шакальей собаки у волчьей

собаки соответствует гордая "мужская" лояльность, в которой

подчинение играет весьма малую роль, а рабская покорность

- никакой. Волчья собака в отличие от шакальей вовсе не

видит в хозяине чего-то вроде помеси отца и бога, для нее

он скорее товарищ, хотя ее привязанность к нему гораздо

прочнее и не переноситься с легкостью на кого-нибудь

другого. Это "однолюбие" развивается в молодых волчьих

собаках весьма своеобразно - в определенный момент детская

зависимость от родителей четко сменяется взрослой

преданностью вожаку стаи, причем это происходит, даже когда

щенок растет в изоляции от себе подобных, а

"собака-родитель" и "вожак стаи" воплощены в одном человеке.

СОБАЧЬИ ЛИЧНОСТИ

В этой главе я попытаюсь на конкретных примерах

проиллюстрировать, каким образом упоминавшиеся выше

характерологические черты проявляются в индивидуальных

особенностях отдельных собак. При этом я буду исходить из

общего деления собак на две противоположные группы по

признаку либо полного сохранения детской зависимости, либо

столь же полного ее отсутствия в сочетании с

соответствующей степенью преданности вожаку со всеми

вытекающими отсюда последствиями.

Я начну с рассказа о собаке, чья на первый взгляд

трогательная детская привязанность к хозяину принимала

настолько преувеличенные формы, что это был уже не пес, а

какая-то пародия. Речь пойдет о таксе по кличке Кроки,

которую подарил мне добрый дядюшка, плохо разбиравшийся в

животных. Я был тогда еще совсем маленьким мальчиком, но

уже заядлым натуралистом. Кличку Кроки песик получил

потому, что мой добрый родственник сначала

облагодетельствовал меня крокодильчиком, но тот наотрез

отказывался есть (мне не удавалось нагревать мой террариум

до нужной температуры), и мы обменяли его в зоологическом

магазине на животное, наиболее напоминавшее его внешне, -

на аристократическую таксу с очень длинным туловищем и

очень короткими лапами. Этот кобелек действительно был

похож на крокодила, его отвислые уши подметали пол в

буквальном смысле слова.

Его отличало ласковое дружелюбие: и при первой же

встрече он приветствовал меня как давно потерянного

хозяина. Конечно, это мне очень льстило, пока я не заметил,

что Кроки точно так же встречает всех и каждого. Его томила

бурная любовь ко всему роду человеческому без всяких

исключений. Он никогда ни на кого не лаял и, хотя,

возможно, я и мои близкие нравились ему больше остальных

людей, без колебаний следовал за первым позвавшим его

человеком, если нас не оказывалось поблизости. С возрастом

Кроки не избавился от своей страсти, и нам постоянно

приходилось уводить его из соседних и не соседних домов,

куда он отправлялся погостить. В конце концов моя

двоюродная сестра, питавшая слабость к этой красивой таксе,

взяла ее к себе, и Кроки обосновался к нее в Гринцинге

(пригороде Вены), где продолжал вести тот же рассеянный

образ жизни. Он на самые разные сроки поселялся то у одних,

то у других знакомых, и несколько раз его крали и продавали

простодушным людям, которых пленяла его "преданность".

Возможно, крал Кроки один и тот же вор, который,

ознакомившись с его привычками, сделал из него статью

постоянного и довольно приличного дохода.

Диаметральной противоположностью этой такте я назвал бы

Волка, одну из двух собак, которые живут у нас сейчас.

Впрочем, вряд ли можно сказать, что он "живет у нас". Это

типичная независимая волчья собака, в характере которой

нет ни капли инфантильности, и она никому не подчинена;

собственно говоря, Волк явно считает себя вожаком нашей

"стаи". Объяснение его характера кроется в истории его

жизни.

Период, когда волчья собака навеки отдает свою

"запечатления"), наступает у нее сравнительно рано -

примерно на пятом месяце жизни. Мне как-то пришлось дорого

заплатить за свою неосведомленность в этом вопросе. Первую

нашу суку чау-чау я купил в подарок жене ко дню рождения и,

желая сделать ей сюрприз, попросил мою двоюродную сестру

подержать щенка (которому было около шести месяцев)

оставшуюся неделю у себя. Хотите верьте, хотите нет, но

этих семи дней оказалось достаточно, чтобы маленькая

чау-чау раз и навсегда отдала свою любовь моей кузине, что

несколько снизило ее подарочную ценность. Хотя кузина

бывала у нас редко, упрямая чау-чау явно считала своей

законной владелицей ее, а не мою жену. Правда, она

постепенно привязалась к жене, но, несомненно, эта

привязанность была бы куда более горячей, если бы я принес

ее из питомника прямо домой. Даже много лет спустя она

охотно ушла бы от нас к своей первой "хозяйке".

Период, во время которого такая собака выбирает себе

хозяина, может миновать бесплодно, если она будет оставаться

в питомнике слишком долго либо по какой-то другой причине

для нее не найдется подходящего хозяина. И в том и в другом

случае складывается своеобразный, абсолютно независимый

собачий характер, олицетворенный, в частности, в Волке. Он

родился вскоре после окончания второй мировой войны, когда

остро ощущалась нехватка продовольствия, но моя жена

сохранила его, чтобы сделать мне подарок, так как думала,

что я вот-вот вернусь домой. К несчастью, вернулся я далеко

не так скоро, и Волку в период запечатления не к кому было

привязаться. Его маленькая сестра жила (и до сих пор живет)

в соседней деревне у трактирщика, страстного любителя

собак, особенно чау-чау. Волк довольно скоро отыскал свою

сестру в роскошном новом доме и в возрасте семи месяцев

переселился туда. Одновременно, используя свойственное ему

надменное обаяние, он втерся минимум в два других дома, и

было время, когда четыре семьи наивно считали себя

единственными хозяевами этого великолепного пса. Когда я

наконец вернулся домой, Волку исполнилось уже полтора года.

Держась с ним тактично и ненавязчиво, я сумел завоевать его

доверие настолько, что он по доброй воле сопровождал меня в

далеких прогулках, хотя я, безусловно, не мог

гарантировать, что ему вдруг не взбредет в голову

расстаться со мной и отправиться по каким-то другим свои

делам. Он послушно бежал за моим велосипедом, только если

мне удавалось заманить его подальше. В неисследованных

местах, куда собака не забредает во время своих

самостоятельных экскурсий и где она чувствует себя

уверенной только рядом со знакомым человеком, отношения

собаки к хозяину уподобляется отношению волка к вожаку

стаи, ведущему ее через чужую территорию. В результате

человек обретает в глазах собаки статус волка-вожака, и я

не знаю лучшего способа заставить собаку признать в вас

хозяина. Чем менее привычна окружающая обстановка, тем

более тесным становится контакт между собакой и вами, а

потому наиболее эффективны ситуации, в которых собака

ощущает полную рассеянность. Возьмите выросшую в деревне

собаку в город, где ее уверенность в себе будет подорвана

воздействием множества незнакомых раздражителей -

трамваями, автомобилями, неведомыми запахами, чужими

людьми, - и самая непокорная собака из страха лишиться

единственного друга пойдет рядом с вами как вымуштрованный

полицейский пес. Конечно, не следует приводить собаку

туда, где она будет испытывать панический ужас, так как,

хотя в первый раз она и проявит безупречное послушание, во

второй раз вы ее туда уже не заманите, а попытка насильно

тащить на поводке собаку с сильным характером приведет к

результатам противоположным тому, которого вы добиваетесь.

Мне удалось настолько заслужить уважение Волка, что он

перебрался из трактира к нам и признал меня хозяином - в

том смысле, что сопровождал меня повсюду, даже в места, ему

неприятные. Но этим все и исчерпывалось. Послушание было

ему абсолютно чуждо, и он по-прежнему часто пропадал из

дому. До самого последнего времени он регулярно

отсутствовал по субботам и воскресеньям. Я заметил это

потому, что его никогда не оказывалось под рукой, когда мне

хотелось показать его друзьям, приезжавшим погостить к нам

на эти дни. Тайна раскрылась быстро - вечер субботы и все

воскресенье Волк проводил... в трактире. По-видимому, он

обнаружил, что именно в это время может рассчитывать на

наиболее лакомое угощение, да и присутствие двух красавиц

чау-чау тоже, вероятно, располагало его чувствовать себя

там как дома.

Довольно поверхностная дружба, связывающая меня с

Волком, служит мне неистощимым источником полезных сведений

и развлечения. Исследователю психологии животных крайне

интересно изучать собаку, не чувствующую себя обязанной

верностью ни одному человеку, а Волк - первая собака этого

типа, с которой мне довелось близко познакомится. И очень

смешно, как все (включая и меня самого), кто знаком с этим

гордым, властным псом, чувствуют себя польщенными, если он

величественно почтит их знаком своего расположения.

Описав таксу Кроки и чау-чау Волка, которые по

диаметрально противоположным причинам не обрели настоящего

контакта с хозяином, я перейду к третьей собачьей личности

и расскажу о характере моей овчарки Стаси. В ее отношении к

хозяину счастливо сочетались сильная детская зависимость,

полученная от бабушки Титы, и исключительная преданность

вожаку, унаследованная от предков с волчьей кровью.

Стаси родилась у нас в доме ранней весной 1940 года, и

ей было семь месяцев, когда я объявил ее своей личной

собакой и занялся ее воспитанием. В ее внешности, как и в

ее темпераменте, необыкновенно удачно сочетались

особенности немецких овчарок и чау-чау. Острая волчья

морда, широкие скулы, раскосые глаза, короткие пушистые

уши, короткий мохнатых хвост, а главное - удивительно

пластичные и изящные движения делали ее похожей на

миниатюрную волчицу. Только огненная, золотисто-рыжая

шерсть выдавала в ней кровь шакалов. Но по-настоящему

золотым у нее был характер. Она с удивительной быстротой

постигла азы собачьего воспитания - послушно ходила рядом,

как с поводком, так и без него, садилась и ложилась. Она

сама научилась соблюдать чистоту в доме и не трогать

домашнюю птицу, так что этих правил ей внушать не пришлось.

После двух кратких месяцев судьба разлучила нас - 2

сентября 1940 года я уехал читать курс психологии в

Кенигсбергском университете, расставшись с семьей, домом и

собаками. Когда я вернулся на рождественские каникулы,

Стаси обезумела от радости, доказывая, что ее великая

любовь ко мне не изменилась. Она по-прежнему четко

выполняла команды, которым я ее научил, и во всех

отношениях была той же самой собакой, с которой я расстался

четыре месяца назад. Но когда я начал собираться в дорогу,

разыгралось несколько трагических сцен. Многим любителям

собак, несомненно, самим приходилось переживать нечто

подобное. Еще до того, как я принялся упаковывать чемоданы

- видимый знак отъезда, - Стаси заметно приуныла и

отказывалась отойти от меня хотя бы на шаг. Когда я выходил

из комнаты, она с нервной поспешностью вскакивала и бежала

за мной, сопровождая меня даже в ванную комнату. Когда

вещи были уложены и мой отъезд стал неминуемой реальностью,

тоска бедняжки Стаси сменилась отчаянием, почти неврозом.

Она отказывалась есть, ее дыхание стало ненормальным -

очень неглубоким, перемежающимся судорожными вздохами. Мы

решили запереть ее перед мои уходом, чтобы она не бросилась

за мной. Но, как ни странно, Стаси, которая последние дни

не оставляла меня ни на минуту, тут вдруг убежала в сад и

не выходила на мой зов. Послушнейшая из собак внезапно

стала своевольной, а поймать ее мы не сумели. Когда

наконец в сопровождении обычной свиты детей и ручной

тележки с багажом я отправился на вокзал, шагах в

пятидесяти за нами следовала собака самого дикого вида -

хвост у нее был опущен, шерсть на загривке стояла дыбом,

глаз сверкали безумием. Я сделал еще одну попытку поймать

Стаси, но у меня ничего не получилось. Даже когда я вошел в

вагон, она продолжала сохранять вызывающую позу

взбунтовавшейся собаки и, прижав уши, подозрительно следила

за мной с безопасного расстояния. Поезд тронулся, а Стаси

все еще стояла неподвижно. Однако, когда поезд набрал

скорость, она внезапно метнулась вперед, стрелой промчалась

вдоль состава и вскочила в него на три вагона впереди того,

на площадке которого я продолжал стоять, чтобы согнать ее в

случае необходимости. (В Англии вагоны поездов местного

следования снабжены с обоих концов очень широкими

площадками). Я кинулся по вагонам вперед и, схватив ее за

загривок и основание хвоста, сбросил с поезда, который к

этому времени шел уже очень быстро. Стаси ловко

приземлилась на все четыре лапы. Насторожив уши и наклонив

голову, в позе, в которой уже не было ничего вызывающего,

она смотрела вслед поезду, пока он не скрылся из виду.

Вскоре после моего возвращения в университет я получил

тревожные известия о Стаси: она передушила многих соседских

кур, завела привычку бесцельно бродить по окрестностям,

разучилась вести себя в доме и не желала никому

подчиняться. Она сохраняла ценность только как сторожевая

собака, потому что со дня на день становилась все более

свирепой. После того как Стаси совершила целый ряд

преступлений, включая несколько массовых истреблений кур,

кровопролитный налет на крольчатник и, наконец, превращение

в лохмотья брюк почтальона, она была низведена до положения

дворовой собаки и в унылом одиночестве сидела на веранде у

западной стены дома. То есть одинокой она была только в

смысле человеческого общества, так как делали большую и

удобную конуру с красавцем динго, о котором я уже

рассказывал во второй главе. Таким образом, с января по

июнь она просидела взаперти, точно пленный дикий зверь, и

вместе с диким зверем.

Вернувшись в Альтенберг в конце июня, я сразу пошел в

сад повидаться со Стаси. Едва я начал подниматься на

веранду, как Стаси и динго бросились мне навстречу с той

свирепостью, на которую способны только собаки, лишенные

свободы. Я остановился на верхней ступеньке, а они

приближались с рычанием и лаем, так как ветер относил мой

запах в сторону. Я решил проверить, когда они узнают меня

зрительно, но до этого дело не дошло. Внезапно Стаси учуяла

меня, и дальнейшего я никогда не забуду: она резко

остановилась и замерла, как статуя. Шерсть у нее на

загривке еще стояла дыбом, уши еще были прижаты, а хвост

опущен, но ее ноздри уже широко раздувались, ловя весть,

которую нес ей ветер. Затем шерсть легла, по телу

пробежала дрожь, и она поставила уши торчком. Я думал, что

она кинется ко мне вне себя от восторга, но этого не

произошло. Душевные страдания, которые были настолько

интенсивны, что изменили всю ее личность и заставили такое

восприимчивое существо на много месяцев забыть все правила

поведения, не могли исчезнуть без следа в одну секунду.

Задние ноги Стаси подогнулись, морда задралась, горло

задергалось, и многомесячные муки нашли уход в жутких и тем

не менее прекрасных звуках волчьего воя. Она выла долго,

не меньше полминуты, а потом молнией кинулась на меня. Я

оказался в центре тайфуна собачьей радости. Она прыгала мне

на плечи, чуть не сорвала с меня пиджак - она, Стаси,

сдержанная, корректная, обычно ограничивающаяся свое

приветствие легким помахиванием хвоста, а для выражения

любви клавшая голову мне на колени, не больше; она,

молчаливая Стаси, теперь свистела, как паровоз, и визжала

даже еще более пронзительно, чем минуту назад выла. Потом

она отпрыгнула в сторону, подбежала к калитке и оглянулась

на меня через плечо, умоляя, чтобы я ее выпустил. Для нее

само собой разумелось, что с моим приездом ее арест

кончился и она опять может вести прежнюю жизнь. Как не

позавидовать крепости этой нервной системы! Душевная

травма, едва ее причина исчезла, не оставила никаких

следов, кроме тех, для уничтожения которых достаточно было

повыть полминуты и полторы минуты исполнять пляску

восторга, после чего собака уже готова была вернуться к

нормальному существованию!

Когда я направился в дом, жена, увидев, что рядом со

мной бежит Стаси, вскрикнула: "Боже мой! Куры!" Но Стаси

даже не взглянула на кур. Вечером, когда я взял ее в

комнаты, жена предупредила меня, что Стаси теперь "не

следит за чистотой". Однако манеры Стаси вновь стали

безупречными. Она по-прежнему помнила и исполняла все,

чему я ее обучил, то есть была точно той же собакой, какой