Конрад Лоренц. Человек находит дpуга Москва, 1992

смежное помещение, а сам выбрал из копошившихся в ящике

рыжевато-коричневых меховых клубочков единственного

кобелька, на котором не было никаких меток,

свидетельствовавших о том, что его предки были когда-то

спутниками человека.

Динго - это очень интересное животное, это единственное

крупное млекопитающее, не принадлежащее к подклассу

сумчатых, которое было обнаружено на Австралийском

континенте, когда он был открыт. Помимо динго, высшие

млекопитающие были представлены там только несколькими

видами летучих мышей, каким-то образом перебравшихся в

Австралию. Прочие же млекопитающие - обитатели этого

континента, с очень давних пор пребывали в географической

изоляции, принадлежали исключительно к сумчатым, во многом

еще очень примитивным. Кроме того, там жили еще и люди -

темнокожие аборигены, находившиеся на первобытном уровне:

они не обрабатывали землю, не имели домашних животных и,

видимо, по культурному и духовному развитию стояли заметно

ниже своих предков, когда-то поселившихся там. Эти предки

были такими же хорошими мореходами, как нынешние обитатели

Новой Гвинеи. Такой регресс аборигенов, возможно, связан с

тем, что добывание пищи было для аборигенов сравнительно

простой задачей - многие сумчатые глупы, и охота на них не

требует большой изобретательности.

Вопрос, является ли динго настоящей дикой собакой или

он происходит от домашней собаки, попавшей в Австралию

вместе с первыми поселенцами, вызвал много споров. Сам я

твердо убежден в правильности второй версии. Всякий, кто

хорошо знаком с физическими признаками одомашнивания, ни на

мгновение не усомнится в том, что динго - домашнее

животное, одичавшее вторично. Утверждение Брема, будто

пробежка динго - это пробежка "настоящей дикой собаки, не

наблюдающаяся ни у одной домашней собаки", в корне

неверно; эскимосские собаки гораздо больше, чем динго,

напоминают своими движениями волков и шакалов. К тому же

для динго характерны белые "чулки" или звездочки, а кончик

хвоста у них почти всегда белый, причем у разных особей

эти метки распределяются по-разному - особенность, никогда

не наблюдающаяся у диких животных, но постоянно

встречающаяся у всех домашних пород. Я не сомневаюсь, что в

Австралию динго привез человек и что динго обособлялся от

него по мере того, как культура австралийцев регрессировала.

Тот же самый фактор, который, возможно, вызвал этот

регресс, - медлительность большинства сумчатых и легкость

охоты на них - вероятно, способствовал и полному одичанию

австралийской собаки.

Мне хотелось составить собственное мнение о сущности

натуры динго и о его поведении с домашними собаками, а

потому я решил вырастить щенка-динго у себя дома. Удобный

случай представился, когда Сента, мать Стаси, и самка-динго

в Шенбруннском зоопарке забеременели одновременно.

Я как раз засунул моего динго в портфель, когда

Антониус внезапно взглянул на часы и воскликнул:

- Боже мой! Мне пора. Я должен быть на похоронах

старика Вернера! А вы разве не идете?

- Конечно, иду! - Тут я вдруг сообразил, что именно это

важное дело маячило все время где-то у меня в памяти.

Профессор Фриц Вернер был моим учителем, и я питал к нему

глубочайшее уважение - в наши дни трудно найти человека,

который знал бы животных так, как он. Его узкой

специальностью была герпетология, то есть он занимался

амфибиями и рептилиями, но в то же время он был выдающимся

зоологом широкого профиля и принадлежал к тому ныне почти

исчезнувшему типу ученых, которые способны с одного взгляда

узнать любое ползающее или летающее существо. Его эрудиция

была огромна и охватывала буквально все классы животного

мира. Ходить с ним на экскурсии было столь же интересно,

сколь и поучительно, потому что он почти без колебаний

сразу же называл практически любое живое существо. Те, кто

бывал с ним в его многочисленных экспедициях в Северной

Африке и на Ближнем Востоке, рассказывали мне, что фауну

этих областей он знал не худе, чем фауну своей родной

страны. Вдобавок профессор Вернер с большим успехом

разводил животных в неволе, и я получил от него массу

сведений о том, как нужно содержать террариумы.

И вот теперь я оказался в весьма затруднительном

положении: я хотел отдать последний дог моему глубоко

почитаемому учителю, но в то же время мне нужно было как

можно скорее доставить динго к его приемной матери в

Альтенберг. Однако я был уверен, что щенок будет спокойно

спать в теплом гнезде, которое я устроил для него у себя в

портфеле, а потому мы отправились из Шенбрунна прямо на

кладбище. Я надеялся затеряться где-нибудь в конце

процессии, но профессор Вернер был холостяком и почти не

имел родственников, и мы с Антониусом, как ученики

покойного, которых он всегда отличал, вынуждены были идти

за гробом в первых рядах. И вот, когда мы, полные

искреннего горя, стояли перед открытой могилой старого

зоолога, из глубины моего портфеля внезапно раздался

тонкий, пронзительный вопль - вопль щенка, призывающего

мать. Я расстегнул портфель и сунул в него руку, чтобы

утихомирить маленького динго, но он только завизжал еще

пронзительнее. Мне оставалось одно - поскорее скрыться. Я

осторожно пробрался сквозь густую толпу, а Антониус, как

настоящий друг, последовал за мной. Подавив смех, он

сказал:

- Это оскорбило чувства всех, кто там присутствовал...

слезы.

ближе всех старому профессору были мы с маленьким динго в

портфеле.
Приехав в Альтенберг с моим портфелей, я сразу же

прошел на террасу, которая на время была отдана в

распоряжение Сенты, и преподнес ей австралийского

кукушонка. Динго тем временем успел отчаянно проголодаться

и теперь непрерывно скулил и повизгивал. Сента услышала его

еще издали и направилась мне навстречу, тревожно навострив

уши. Собаки видят довольно плохо, да Сента была и не

настолько умна, чтобы сообразить, что ее малыши на месте.

Жалобные вопли, доносившиеся из портфеля, разбудили в ней

материнские инстинкты, и она уже считала невидимого щенка

своим.

Я извлек динго на свет и положил посреди террасы,

хотите, чтобы млекопитающая мать приняла чужого малыша,

лучше всего подложить его ей перед логовом и в наиболее

беспомощном виде. В этом случае копошащееся существо

стимулирует материнский инстинкт гораздо сильнее, и

приемная мать скорее всего осторожно унесет к себе сироту,

подброшенного снаружи; если же она обнаружит его среди

своих малышей, то воспримет как чужака и съест. В

определенной мере такое поведение понятно и с человеческой

точки зрения.

Но хотя малыш и унесен в логово, это еще не означает

усыновления. У низших млекопитающих, вроде крыс и мышей,

чужой детеныш, лежащий у гнезда, нередко вызывает реакцию

перетаскивания, по позже, в гнезде, он опознается как чужак

и безжалостно пожирается. Еще более элементарно -

рефлекторной и, с точки зрения человека, еще менее

последовательной представляется та форма материнской

реакции прихода на помощь, которая существует у многих

птиц. Предположим для примера, что пеганка, ведущая

выводок, увидит в руках экспериментатора надрывно пищащего

утенка кряквы. Пеганка немедленно с удивительным мужеством

бросится на человека и буквально вырвет утенка из его

пальцев. Однако такое противоречивое поведение очень

просто: призывный крик утенка кряквы почти не отличается

от писка молодых пеганок, и он чисто рефлекторно вызывает у

матери-пеганки стремление прийти утенку на помощь. Однако

пушок птенцов кряквы заметно отличается от пушка пеганок, а

потому спасенный было утенок воспринимается рядом с ее

собственными утятами как чужак, и его вид побуждает в ней

реакцию защиты выводка - также чисто рефлекторную. И

маленькая кряквы из птенца, которого надо спасти, внезапно

превращается во врага, которого необходимо прогнать. Даже у

столь высокоразвитого в психическом отношении

млекопитающего, как собака, легко может возникнуть такой же

внутренний конфликт, вызванный противоположными

побуждениями рефлекторного порядка.

Маленький динго поскуливал, и Сента кинулась к нему,

явно намереваясь унести его в ящик. Она даже не

остановилась обнюхать его, чтобы убедиться, что перед ней

действительно ее собственный щенок. Вместо этого она сразу

же нагнулась над плачущим малышом и широко открыла пасть,

готовясь ухватить его для переноса: собаки в этих случаях

забирают щенка так глубоко в пасть, что он оказывается

позади клыков, которые могли бы его поранить. И в этот

момент в ноздри Сенты ударил чужой дикий запах, который

динго привез с собой из зоопарка. Она в ужасе отпрянула и

при этом выдохнула воздух с каким-то кошачьим шипением - ни

до, ни после мне не приходилось слышать, чтобы собаки

испускали подобный звук. Однако затем она снова

направилась к щенку, осторожно принюхиваясь. Прошло не

меньше минуты, прежде чем она коснулась его носом. Но после

этого Сента внезапно принялась ожесточенно вылизывать его

шкурку - мне были хорошо знакомы эти продолжительные

подсасывающие движения ее языка: при обычных

обстоятельствах собака слизывает таким образом с

новорожденного щенка оболочку плодного пузыря.

Для того чтобы объяснить ее поведение, я должен буду

несколько отвлечься. В тех случаях, когда млекопитающие

матери поедают своих новорожденных детенышей (это явление

наблюдается у домашних животных, например у свиней и

кроликов, а иногда и в питомниках, где разводят пушных

зверей), причина обычно заключается в каком-то дефекте тех

реакций, которые приводят к удалению плодной оболочки, а

также плаценты и к перегрызанию пуповины. Едва детеныш

родится, как мать начинает подсасывающими, лижущими

движениями подцеплять складку плодной оболочки таким

образом, чтобы захватить ее резцами и аккуратно прокусить.

(При этом нос ее сморщивается, а резцы оскаливаются примерно

так же, как при "выкусывании" насекомых, когда собака,

пытаясь избавиться от паразитов, жует собственную кожу в

надежде прихватить при этом одного из своих мучителей).

После того как плодная оболочка таким образом вскрывается,

мать все глубже и глубже всасывает ее в пасть и постепенно

заглатывает; дальше наступает через плаценты и соединенной с

ней части пуповины. На этом этапе покусывание и всасывание

замедляются и становятся более осторожными, пока, наконец,

свободный конец пуповины не открутится, как кончик сосиски,

и не будет высосан досуха. Тут, конечно, операция должна

прекратится. К несчастью, у домашних животных процесс часто

на этом не останавливается. В таком случае не только

проглатывается пуповина, но и распарывается брюшко

новорожденного в области пупка.

У меня была крольчиха, которая продолжала вылизывание

до тех пор, пока не съедала печень своего детеныша. Фермеры

и кролиководы знают, что свиноматке или крольчихе, которая

имеет обыкновение съедать свой приплод, можно в этом

воспрепятствовать, если сразу же забрать у нее

новорожденных детенышей и подложить их ей очищенными и

сухими несколько часов спустя, когда у нее угаснет

потребность поедать плодную оболочку и плаценту. Ясно, что

эти животные, несмотря на подобное отклонение, обладают

абсолютно нормальными материнскими инстинктами. Другие

самки см вполне нормальным поведением, принадлежащие к

самым разнообразным видам млекопитающих, избавляются от

мертвых или больных новорожденных, поедая их. Движения,

которые они проделывают, точно совпадают с теми, к каким

они прибегают, поедая плодную оболочку и плаценту, и

начинают они, естественно, с пупка.

Мне как-то довелось наблюдать чрезвычайно яркий пример

такого поведения в Шенбруннском зоопарке, где жила чета

ягуаров - оранжево-желтый самец и великолепная черная

самка, которая чуть ли не ежегодно приносила прекрасных

здоровых котят, таких же черных, как она сама. В том году,

о котором идет речь, у нее родился только один котенок,

хилый заморыш. Тем не менее он дотянул до двух месяцев.

Как раз в то время я заглянул к профессору Антониусу, и

когда мы, прогуливаясь по зоопарку, подошли к клеткам

с крупными хищниками, он сказал мне, что ягуаренок в

последнее время начал хиреть и вряд ли выживет. В эту

минуту мать как раз "умывала" его, то есть вылизывала с

головы до ног. Возле клетки стояла художница, постоянная

посетительница зоопарка, очень любившая животных. Она

сказала, что ее очень трогает заботливость, с какой эта

большая кошка ухаживает за своим больным малышом. Но

Антониус печально покачал головой и повернулся ко мне:

- Вопрос на экзамене специалисту по поведению животных:

что происходит сейчас с самкой ягуара?

Я сразу понял, на что он намекал. В вылизывании

чувствовалась нервная торопливость, и в нем проскальзывала

тенденция к подсасыванию; кроме того, я заметил, как мать

дважды подсовывала нос под брюхо детеныша, метясь языком в

пупок. Поэтому я ответил:

- Начинается конфликт между реакцией ухода за пометом и

стремлением сожрать мертвого детеныша.

Добросердечная художника отказалась этому поверить, но

мой друг согласно кивнул, и, к несчастью, я оказался прав:

наутро маленький ягуар исчез бесследно. Мать съела его.

Вот о чем я вспомнил, глядя, как Сента вылизывает

маленького динго, и не ошибся в своем заключении. Через

минуту-другую она подсунула нос под щенка и перекатила его

на спину. Затем она принялась тщательно вылизывать его

пупок и вскоре уже начала прихватывать зубами кожу брюшка.

Динго взвизгнул и громко заскулил. Снова Сента в ужасе

отпрянула, словно подумав: "Я сделала малышу больно!" Было

ясно, что реакция ухода за пометом, "жалость", вызванная

визгом, вновь взяла верх. Сента решительно потянулась к

голове щенка, словно намереваясь унести его в ящик, но

когда открыла пасть, чтобы взять его, она вновь ощутила

странный, незнакомый запах и опять принялась торопливо, со

всем большим жаром вылизывать динго, пока вновь не

ущипнула его за живот. Он опять взвизгнул от боли, и она

опять отскочила в ужасе. Потом вновь подошла к нему, но

движения ее стали еще торопливее, язык работал еще

отчаяннее, а противоположные побуждения сменялись еще чаще

- она никак не могла решить, унести ли ей сироту к себе или

съесть его, как нежеланного и "неправильно пахнущего"

подкидыша. Легко было заметить, какие внутренние мучения

испытывает Сента, и вскоре она не выдержала: присев перед

динго на задние лапы, она подняла нос к небу и излила свое

смятение в долгом волчьем вое. Тут я забрал не только

динго, но и всех щенят Сенты, посадил в картонную коробку

возле кухонной плиты и оставил там на ночь, чтобы они

хорошенько потерлись друг о друга, перемешав все запахи.

Когда на следующее утро я отнес Сенте щенят, она приняла их

с некоторым сомнением и пришла в сильное возбуждение. Но

вскоре она перетаскала их в конуру, захватив и маленького

динго, причем не первым и не последним, а среди прочих.

Однако позже она распознала в нем чужака и, хотя не выгнала

и даже вскармливала вместе со своими детьми, как-то укусила

его за ухо с такой свирепостью, что ухо это навсегда

осталось искалеченным и жалобно свисало набок.

КАКАЯ ЖАЛОСТЬ, ЧТО ОНА НЕ ГОВОРИТ, -

Как впечатлительна натура колли!

Достаточно бывает слова, чтобы

Возликовал он или приуныл.

Домашние животные отнюдь не менее умны, чем их дикие

предки, как это иногда считают. Бесспорно, у многих из них

органы чувств в известной степени стали работать хуже, а

некоторые инстинкты притупились. Но ведь то же относится и

к человеку, а человек возвысился над животными не вопреки

такой утрате, а благодаря ей. Снижение роли инстинктов,

исчезновение жестких рамок, которыми определяется поведение

большинства животных, были необходимой предпосылкой для

появления особой, чисто человеческой свободы действий.

Подобным же образом и у домашних животных угасание

некоторых врожденных форм поведения означает не уменьшение

способности к рациональным действиям, а новую степень

свободы. Еще в 1898 году Ч.О.Уайтмен сказал: "Подобные

дефекты инстинкта сами по себе еще не интеллект, но они -

та распахнутая дверь, через которую может войти великий

учитель Опыт, принося с собой все чудеса интеллекта".

Выразительные движения и вызываемые ими реакции также

принадлежат к инстинктивным, наследственным формам

поведения, характерным для данного вида. Все, что животные,

ведущие групповой образ жизни, вроде галок, серых гусей

или хищников семейства собачьих, "имеют сказать друг

другу", относится исключительно к области этих

взаимосвязанных видоспецифических форм действий и реакций.

Р.Шенкель изучил выразительные движения у волков и

проанализировал их значение. Если мы сравним "словарь"

сигналов, которым располагает волк для общения с себе

подобными, и соответствующие сигналы у наших домашних

собак, мы обнаружим те же признаки упрощения и стирания,

какие находим и во многих других врожденных

видоспецифических формах поведения. Возможно, такие

движения менее четко выражены (пор сравнению с волком) уже

у шакалов - этот вопрос пока остается открытым, но ничего

удивительного в этом не было бы, поскольку у волков

структура сообщества, несомненно, отличается гораздо более

высоким уровнем развития, чем у шакалов. У собак волчьей

крови, таких как чау-чау, можно обнаружить все формы

выражения эмоций, свойственные волкам, за исключением тех

сигналов, которые выражаются движениями или положением

хвоста. Хвост чау-чау завернут баранкой, и они физически не

в состоянии проделывать эти движения, но тем не менее у них

из поколения в поколение передается наследственная

тенденция пользоваться специфически волчьими "хвостовыми"

сигналами. Все мои полукровки, которые унаследовали от

немецких овчарок нормальный зад "дикого образца",

проделывают все типичные волчьи движения хвостом, какие

никогда не наблюдаются у чистопородных немецких овчарок и

других собак с большей или меньшей дозой шакальей крови.

По врожденным выразительным движениям, осанке и

постановке хвоста некоторые из моих собак стоят к волку

гораздо ближе, чем остальные европейские породы. Но даже

мои собаки в этом отношении далеко уступают волку - их

мимика менее четко выражена, чем у волка, хотя другим

собакам до них далеко. Опытному любителю шакальих собак

это утверждение может показаться парадоксальным, так как

он, без сомнения, подумает об общей способности выражения

различных эмоций, но я-то тут говорю только о врожденных

движениях. Указанный выше принцип, сводящийся к тому, что

ослабление врожденных стереотипов открывает новые горизонты

для "вольного изобретения" форм поведения, расширяющих

возможности приспособления, нигде не проявляется так ясно,

как в способности выражать эмоции. Чау-чау почти так же,

как волк, ограничены лишь мимикой, с помощью которой дикие

животные демонстрируют друг другу чувства вроде злобы,

покорности или радости, а эти мышечные движения

относительно малозаметны - ведь они приспособлены к острому

реагированию, которое свойственно диким представителям

данного вида. Человек в значительной степени утратил эту

способность, так как располагает хотя и менее тонким, но

зато намного более четким средством общения - речью.

Поскольку у человека есть дар слова, ему уже не требуется

читать по глазам своих ближних малейшие изменения в их

настроении. Большинству людей кажется, что мимика животных

крайне скудна, однако в действительности дело обстоит как

раз наоборот. Те, кто привык к шакальим собакам, не

понимают чау-чау; точно так же лица жителей Восточной Азии

кажутся европейцам непроницаемыми. Однако натренированный

глаз способен прочитать по морде сдержанного волка или

чау-чау ничуть не меньше, чем наблюдая выразительную мимику

шакальих собак. Правда, последние стоят на более высоком

интеллектуальном уровне - их мимические движения меньше

зависят от врожденных факторов. Они по большей части

выучены, а иногда и заново изобретены каждой данной

собакой. Собака кладет голову на колено хозяина для

выражения своей любви не по велению жесткого инстинкта, а

потому что такое движение гораздо ближе к человеческой

речи, чем "язык", при помощи которого обращаются друг с

другом дикие животные.

Еще ближе к дару речи стоит использование для выражения

чувства какого-то заученного действия, например

протягивание лапы. Многие собаки, обученные "давать лапу",

протягивают ее хозяину в определенных ситуациях - скажем,

желая умилостивить его и прося прощение. Кто не видел, как

провинившийся пес тихонько подползает к хозяину, садится

перед ним, прижав уши к затылку, и с чрезвычайной миной

неуклюже пытается подать ему лапу. У меня был знакомый

пудель, который подавал лапу не только людям, но и другим

собакам; правда, это редчайшее исключение, так как при

"разговорах" с себе подобными даже собаки, располагающие в

общении с хозяином богатым репертуаром индивидуальных

средств выражения, пользуются исключительно врожденной

мимикой своих диких предков. В целом можно сказать, что чем

сильнее развита у собаки способность к независимым,

благоприобретенным или свободно "изобретаемым" средствам

выражения эмоций, тем в меньшей степени сохраняется у нее

видоспецифическая мимика, характерная для диких форм. Так,

наиболее одомашненные собаки в среднем наиболее свободны и

гибки в своем поведении, хотя индивидуальные способности

играют тут значительную роль.

Очень умная собака, по типу приближающаяся к дикой

форме, может при определенных обстоятельствах изобрести

более доходчивый и сложный способ выражения того, что ей

нужно сообщить, чем собака, менее скованная в своем

поведении инстинктами, но зато не такая умная. Отсутствие

инстинкта - это дверь, распахнутая перед интеллектом, но

отнюдь не сам интеллект.

Все, что тут было сказано о способности собаки выражать

свои чувства по отношению к человеку, в еще большей степени