Кузьмин а. Г. Что и как изучает история? “История наставница жизни”

Отличительной стороной внешнеполитической деятельности Ольги стало первое мирное посольство в Византию. Но здесь возникает еще один вопрос: желала ли великая княгиня сохранить за собой Киевский стол? Вполне возможно, что она ясно осознавала временность и неустойчивость своей власти и поэтому стремилась сохранить за собой право и возможность влиять на дела государства после достижения Святославом совершеннолетия, ища международной поддержки в Константинополе. Вполне возможно, что Приселков прав, высказывав гипотезу о желании Ольги сосватать своего сына за дочь императора¹¹⁰. В дальнейшем это предположение нашло поддержку в исследованиях А.В. Карташева¹¹¹, а в наши дни – А.В. Назаренко, А.Л. Никитина и Н.Ф. Котляра. Последний, правда, еще кроме этого мотива предполагал, что поездка княгини была связана с вопросами выплаты Византией дани Руси по договору 944 г.¹¹² В любом случае, Ольга прибыла в столицу империи с расчетом на «плоды военно-политического союза» 944 г. и «на дальнейшее сближение с Византией, на что косвенно указывает и принятие ею христианства»¹¹³.

В случае удачи своей дипломатической миссии в столице восточной империи Ольга могла закрепить свое положение в столице Руси. Неудача же лишала ее прежнего достоинства и низводила до положения матери великого князя. А.В. Карташев видел в правительнице Руси «темпераментную и предприимчивую до мегаломании» княгиню, стремившуюся превратить «церковную программу в программу политического переворота и захвата власти»¹¹⁴. Однако эта точка зрения, на наш взгляд, излишне категорична по отношению к этой женщине.

Н.Ф. Котляр считает, что Святослав прибыл в Константинополь вместе с матерью¹¹⁵. С.М. Соловьев полагал, что с княгиней в Константинополь прибыл ее племянник¹¹⁶. Но даже если Святослав прибыл в столицу империи, то крестись он в этой поездке – Ольга бы теперь вновь, но уже собственными руками подвергла династию неминуемой опасности. Так что отказ юному князю скоротечно принять крещение был выверенным и продуманным шагом, с чьей бы стороны он ни был инициирован. Мы не отрицаем наличие у Ольги религиозных мотивов для принятия ею христианства, но склонны полагать, что в политических целях своим крещением она желала заручиться помощью империи и снискать международную поддержку своего статуса правительницы Руси. Это было главным мотивом принятия ею новой веры и намерения привезти в Киев епископа, как дипломатического представителя Византии, а не недовольство местной киевской христианской общиной, как об этом пишет А.Г. Кузьмин¹¹⁷. Не забудем, что по законам Византии митрополит, как глава поместной церкви, являлся не только патриаршим легатом, но и легатом византийских властей¹¹⁸. Вместе с этим мы вынуждены признать, что в действительности нам неизвестны настоящие мотивы и цели пребывания Ольги в Константинополе¹¹⁹. Во всяком случае, Ольга очень нуждалась во встрече с императором. Иначе как объяснить ее унизительное на протяжении многих недель ожидание в Константинопольской бухте императорской аудиенции? Могли ли нарушения русско-византийского договора заставить Ольгу смириться с непочтительностью императорской канцелярии? Подобные визиты согласовывались заранее¹²⁰. Маловероятно, чтобы столь оскорбительное поведение греков было связано только с их «подозрительностью» и «надменностью»¹²¹. Возможно, решался вопрос о том, как принимать Ольгу: как правительницу («архонтиссу») Руси или как регентшу юного великого князя¹²². К тому же заметим, что Ольгу называют правительницей Руси и княгиней только иностранные источники, а не древнейшие русские летописи. Впрочем, это только логическая конструкция или гипотеза.

Как предполагает Рыбаков, переговоры носили тайный характер¹²³. Неудача посольства нашла свое выражение и в том, что для Константина Багрянородного Ольга так и осталась правительницей варварского государства¹²⁴. Если же говорить о безучастности константинопольской церкви к судьбам христианства на Руси, то В.Я. Петрухин справедливо заметил, что стремление Ольги к введению христианства на Руси так и не встретило сочувствия ни в императорском дворце, ни в патриарших покоях¹²⁵. «Политический поединок монархов»¹²⁶ двух крупнейших держав, Руси и Византии, Ольгой был проигран.

Неутешительные итоги посольства в Константинополь побудили Ольгу искать помощь в Германии¹²⁷. А.В. Назаренко предполагал, что «киевская правительница рассматривала свои отношения с Германией прежде всего как средство дипломатического давления на Византию»¹²⁸. Посольство к Отгону I оказалось более успешным. Впрочем, новый «русский» епископ неожиданно для себя столкнулся с недоброжелательным приемом. Б.Я. Рамм склонен был полагать, что вина в провале латинской миссии всецело лежит на гордости и «нескромном» поведении Адальберта, епископа «ругов»¹²⁹. Митрополит Макарий (Булгаков) в посольстве Адальберта видел интригу Оттона, известного «своей необычайной ревностью в распространении римской веры»¹³⁰. По мнению этого церковного историка, посольства не было, не было и просьбы о назначении епископа и священников. Он задает важный вопрос: «Да если бы Ольга сама испросила себе немецкого епископа, ужели бы она допустила, чтобы его изгнали из России, и с таким бесчестием?»¹³¹. В.Я. Петрухин, следуя этой логике, высказал предположение, что неудача немецкой миссии была во многом «предопределена политическими амбициями германской церкви и имперскими амбициями короля»¹³². Однако как мог Киев попасть в область политических интересов Германии? К тому же нельзя не признать, что христианские миссии латинской церкви проявляли порой большую гибкость, чем их восточные собратья¹³³. Было бы ошибкой при этом идеализировать Византию и ее церковь. Они обладали не меньшим имперским пафосом¹³⁴ и амбициями при насаждении своих миссий, посредством которых империя устанавливала свое политическое господство¹³⁵.

Рассмотрим эти сообщения под иным углом зрения. И, прежде всего, ответим на вопрос: была ли ко времени прибытия Адальберта (961-962) на Русь кн. Ольга правительницей? Уверенность в существовании посольства высказывали, например, М.Д. Приселков¹³⁶, В.В. Мавродин¹³⁷, М.Н. Тихомиров¹³⁸. Но нам видится, что события развивались драматичней. То, что Ольга действует в интересах купечества, а также зарождающего киевского боярского землевладения¹³⁹, очевидно, поскольку основная деятельность вдовы Игоря связана с делами внутреннего устройства государства. Правда, мы не видим из летописного повествования, чтобы княгиня располагала реальными военными силами и административным ресурсом внутри страны. В ее посольстве в Константинополь нет лиц, возглавляющих дружину. Свита княгини была представлена родственницами и купцами¹⁴⁰. Х.Э. Мухаммадиев обращал внимание на то, что профессиональное купечество в Киевской Руси было представлено младшей княжеской дружиной¹⁴¹. У княгини нет сил даже для обороны столицы во время набега печенегов в 968 г.. Как пишет об этом П.П. Толочко: «Драматизм положения заключался в том, что Киев некому было защищать»¹⁴². При таком развитии событий сомнительно, чтобы в Киеве христиане в это время стояли у власти, как об этом пишет М.Д. Приселков¹⁴³. Однако логично предположить, что, находясь в окружении Ольги, они, конечно, могли активно влиять на развитие политической ситуации в стране. Правда, совсем уж фантастично звучат сообщения Л.Н. Гумилева якобы о том, что во времена Ольги христиане себя чувствовали так свободно, что «они охотно пополняли войско Святослава, вплоть до того, что в нем открыто служили обедни православные священники», а князя «это особенно не волновало»¹⁴⁴.

Неудача Ольги в Константинополе, по-видимому, окончательно подорвала ее авторитет и влияние при киевском дворе. Посольство же к Оттону, возможно, переполнило чашу терпения языческой верхушки. Для них не могло быть секретом, что появление христианского епископа, откуда бы он ни прибыл, означало привлечение к управлению Русью внешнеполитических сил либо из Византии, либо из Германии. Ни один из императоров не способствовал русской княгине в создании национальной, независимой от внешнего управления церкви¹⁴⁵. При этом управление это носило внешний для Руси характер. Сложившееся положение дел имело свое выражение в упоминании имени императора Византии за богослужениями¹⁴⁶. Это могло вполне рассматриваться как угроза не только культурной, но и национальной независимости государства. Необходимо отметить, что деятельность Ольги на стезе укрепления национального достоинства Киевской Руси не ограничивалась вопросами религиозного характера. А.А. Медынцева склонна считать, что именно в период правления Ольги и ее сына Святослава «славянская (кириллическая) письменность была принята в качестве государственной»¹⁴⁷. Если это предположение верно, то мы еще раз должны признать высокий «пассионарный» потенциал Руси, нуждавшийся в самореализации, которая должна была найти свое выражение прежде всего в социально-политической и религиозно-культурной сферах деятельности государства.

Неуважительное отношение к Адальберту было действительно делом оскорбительным, поскольку он прибыл на Русь как посланец императора и наверняка пользовался дипломатическим иммунитетом. Произошедшее наверняка было как-то связано с изменением религиозной политики русского двора. Изгнание Адальберта ознаменовало провал иностранной христианской миссии в Киеве. Как об этом пишет М.Б. Свердлов, произошли серьезные изменения в княжеской религиозной политике¹⁴⁸. Ольга же должна была заняться делами внутреннего государственного устройства и воспитанием внуков¹⁴⁹. Одновременно это означало и временную неудачу в поисках союзников, с которыми Русь желала войти в круг могущественных христианских держав Европы¹⁵⁰.

В связи со всем вышесказанным небезынтересно принять во внимание предположение С.А. Мельникова о возможном существовании в это время в Киеве (до начала XI в.) особой формы соправительства, при которой Ольга, а после нее и кн. Владимир Святославич, могли исполнять некие священные функции¹⁵¹. В.В. Мавродин обращал внимание на то, что подобно Олегу, Ольга вошла в народное сознание киевских времен, как «вещая»¹⁵².

Что касается русской церковно-исторической традиции, то она приписывает Ольге миссионерские поездки, разрушение языческих капищ и широкое строительство церквей, как, например, об этом пишет А.П. Доброклонский, ссылаясь на поздние летописи и еще более поздние жития святых¹⁵³. То, что Ольга искренне исповедовала себя христианкой, не вызывает сомнения. Но, если допустить реальность высказанного А.П. Доброклонским, то возникает вопрос о наличии достаточного штата церковного клира, способного удовлетворить исполнению задуманных и осуществленных Ольгой мероприятий. Мы же ничего не знаем об этом, кроме того, что княгиня имела своего священника. Более того, Комиссионнный список Новгородской летописи сообщает о том, что Ольга имела «прозвутера втаине»¹⁵⁴. То есть ни о каком реальном иерархическом устройстве церкви на этом этапе распространения христианства не может быть и речи. Высказывания проф. Доброклонского – не единственное фантастическое повествование в русской церковно-исторической науке.

Главным итогом правления Ольги стал прецедент принятия членом рода Рюриковичей христианства. Возможно, это был первый шаг по формированию единой государственно-религиозной политики (ориентированной на христианство). Однако С.М. Соловьев не решался с уверенностью судить о том, что действия княгини и ее двора носили некий дальновидный замысел¹⁵⁵. Впрочем, внутрицерковная историческая традиция в науке желает видеть в Ольге несостоявшуюся крестительницу Руси¹⁵⁶. Вполне ясное указание на заслуги Ольги в деле проповеди христианства мы имеем у митрополита Илариона, сравнивавшего ее с Еленой, матерью Константина Великого¹⁵⁷. Конечно, для такого утверждения есть свои основания. Позиция древнего автора нашла понимание и в исторической науке XIX века¹⁵⁸, и в современном церковном сознании¹⁵⁹.В дальнейшем, при решении вопроса о крещении Владимира, именно это обстоятельство станет для дружинников и бояр обоснованием права князя принять новую веру¹⁶⁰. В любом случае мы должны признать, что христианами становились не просто верхи киевского общества, а именно наиболее «пассионарная» их часть¹⁶¹. Небезынтересно и то обстоятельство, что в Ольге мы едва ли увидим ревнительную сторонницу восточной христианской традиции. Скорее всего, религиозные взгляды великой княгини по вопросу о христианстве были шире, чем мы можем это представить из церковных учебников. Посольство Ольги к Оттону едва ли было связано только с политическими выгодами возможного лавирования древнерусского государства между Германией и Византией по вопросам веры¹⁶². Русь желала иметь свою высшую церковную иерархию. Эти мотивы ко времени отправления посольства в Западную Европу уже могли основываться и на определенных религиозных взглядах Ольги. Тем не менее, действия русской правительницы так и остались обреченными на неудачу, к тому же незавершенными и закончившимися если и не дипломатическим разрывом связей с Константинополем, то, по крайней мере, возникновением напряженности в отношениях с Византией¹⁶³. Чем это могло быть вызвано? Здесь уместно сказать об опасности вассальной зависимости, ярмо которой непременно угрожало Руси в случае ее крещения и официального принятия греческой иерархии¹⁶⁴. Таковы основные результаты религиозной политики Ольги.

Время правления Святослава тесно переплетается с периодом деятельности его матери. И, в отличие от нее, он именуется князем и предстает полновластным правителем Руси¹⁶⁵. Время Святослава, ставившего выше всего военную честь¹⁶⁶, справедливо оценивается В.Я. Петрухиным как апогей княжеской дружинной демократии¹⁶⁷. В исторической науке отношение Святослава к христианам оценивалось в основном как снисходительное и миролюбивое. Только по смерти Ольги, как считает П.В. Знаменский, «Святослав воздвиг на христиан гонение, – знак того, что новая вера обратила на себя внимание языческой партии»¹⁶⁸. Но здесь мы должны признать, что подтверждения столь решительного обвинения в адрес Святослава в наших древнейших летописях мы не встретим. Более того, предсмертная просьба матери была неукоснительно исполнена¹⁶⁹. А.Н. Муравьев видел причину мирного состояния христианской жизни в Киеве в сыновней любви Святослава к матери. Великий князь «не только не гнал ее единоверцев, но и оставлял им полную свободу исповедовать христианство под покровительством княгини»¹⁷⁰. Действительно, Святослав поддерживал мать во всем, кроме вопроса о христианстве, как об этом пишет М.Б. Свердлов¹⁷¹. Более того, А.Л. Никитин высказал смелую, но не лишенную своей логики гипотезу о праве Святослава на Болгарский престол¹⁷². Эти претензии великого князя связываются ученым с возможными родственными узами Ольги с царем Симеоном. Если эти предположения оказались бы верны, то это открыло бы тайну стремительных перемен в жизни христиан из восточных славян при кн. Игоре, а позже – причины появления и усиления придворной «христианской партии» при кн. Ольге.

Тем не менее, нам представляется, что личность князя Святослава не вполне верно оценена, а особенно, не совсем точно выявлены мотивы его неприятия христианства¹⁷³. Обратимся к его мирному договору с греками 971 года. Как и прежние международные акты, в подтверждение верности сторон принимаемым обязательствам он сопровождается клятвой¹⁷⁴. Однако, в отличие от договора, заключенного Игорем, клятва заверяется только печатями, жертвы же и моления, подобные тем, что были в Киеве в 944 году, отсутствуют. Чем это вызвано? Скорее всего, князя менее всего волновала религиозная сторона дела. Он малорелигиозен. Его волнует более всего политическая сторона дела. Клятвы же – только дань этикету. О том, что Святослав язычник, говорит летописец много раньше, в рассказе о беседе сына с матерью-княгиней. Но посмотрим, как об этом сообщается. «Он же не послушался матери, продолжая жить по языческим обычаям <…> притом гневался на мать»¹⁷⁵. Язычество Святослава для летописца проявляется не в том, что великий князь веровал и исполнял языческие обряды – а в образе жизни, который, например, проявлялся в гневе на свою родительницу. Видимо, летописцу образ жизни дружинников, среди которых жил юный князь, был хорошо известен. Можно полагать, что их быт был несовместим с представлениями христианской морали древнего монаха-хрониста. Примем также во внимание, что в этот период юный правитель Руси был под очень сильным влиянием Свенельда. Значит, проблема Ольги были глубже и заключалась в том, что княгиня не могла опереться не только на сына, но и на русскую дружину. В.Я. Петрухин считает, что оправдания Святослава «насмешками» дружины не очень убедительны. Он обращает внимание на то, что «дружина, ориентированная на социальные («вассальные»), а не родоплеменные связи, быстро усваивала новые ценности, особенно если их придерживался сюзерен <…>. Однако Святослав предпочитал традиционную систему воинских ценностей»¹⁷⁶, при которых дружинников «связывало в единое целое чувство верности князю и соратникам»¹⁷⁷. Необходимо принять при этом во внимание, что в этот период (955 г.) дружина, скорее всего, не подчинялась князю, а находилась под полным управлением Свенельда. Только в 964 году, «когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых»¹⁷⁸.