Прецедентные высказывания и их дискурсивные переосмысления

Прецедентные высказывания могут составить несколько видов дискурсивных реминисценций, к которым относится прямое цитирование, квазицитирование и соседствующее с ними понятие аллюзии. Цитата – это точное воспроизведение какого-либо фрагмента чужого текста, аллюзия – намек на то, что уже было выражено в другом литературном тексте, нередко представленный через квазицитату (видоизмененную цитату), или же через свернутую однословную выдержку, используемую без ссылки на автора.

Кроме указанных прецедентных элементов у Г. Грасса наблюдаются также самоцитации – автопрецедентные тексты, характерные для романа «Beim Häuten der Zwiebel». Автопрецедентный текст заставляет читателя по-другому оценить ситуацию, в которой оказывается главный герой, и может стать стимулом для прочтения произведения-первоисточника.

В романе «Луковица памяти» довольно часто встречаются квазицитаты, восходящие к текстам классика немецкой литературы Гете.

Так, в следующем отрывке используется узнаваемая фраза из одного из стихотворений И.В. Гете, которая приводится Г. Грассом в несколько видоизмененной форме:

(76) Die Eltern verwöhnten mich, der Vater mit Sauerbraten, die Mutter, indem sie mit stehenbleibendem Lächeln zuhörte, sobald ich mit ihr auf Reise in südliche Länder ging, dorthin, wo die Zitronen blühen; doch wollte der Sohn nicht mehr ein Schoßkind sein (Grass: BHZ, S. 108). – Родители баловали меня: отец готовил кисло-сладкое жаркое, а мать с застывшей улыбкой слушала мои несбыточные фантазии о том, как я отправляюсь с ней в южные страны, где лимонные рощи цветут, только теперь сыну уже не хотелось сидеть у нее на коленях (Грасс: ЛП, 124).

Аналогично в другом месте есть характерное аллюзивное включение, представляющее собой тоже своего рода квазицитату:

(77) Meine Lehrjahre schienen nach althergebrachter Handwerksregel vorbei zu sein, und nur den Wanderjahren war kein Ende abzusehen (Grass: BHZ, S. 472). – Похоже, годы учения, положенные по уставу ремесленного цеха, уже миновали, и только годам странствий пока не видно было конца (Грасс: ЛП, 547).

У данной цитаты есть узнаваемый автор и узнаваемое произведение, а именно роман И.В. Гете «Годы учения и годы странствий Вильгельма Мейстера».

Самоцитации в виде комментариев к собственным произведениям присутствуют почти в каждой главе романа, обычно они связаны с жизненными ситуациями вокруг главного героя, второго «Я», двойника писателя, так, например, период работы в шахте на соляных выработках дал тему для другого романа:

(78) Späterhin habe ich das Schlußkapitel des Romans „Hundejahre“ in ein Bergwerk verlegt, aus dem allerdings nicht mehr Kaligestein gefördert wurde. Vielmehr hatten sich auf allen Sohlen und in den Firstkammern die dort produzierten Vogelscheuchen als Exportartikel breitgemacht. Auf Bestellung geliefert, fanden sie weltweit Abnahme (Grass: BHZ, S. 253). – Позднее я перенес заключительную главу романа «Собачьи годы» в шахту, где, правда, уже прекратили добычу калия. Зато на всех горизонтах и во всех забоях там разместили птичьи пугала, изготовленные здесь же и предназначенные на экспорт. Их поставляли на заказ, они пользовались спросом по всему миру» (Грасс: ЛП, 293).

Авторские отступления в виде несобственно-прямой речи «вкраплены» в сюжетную линию текста и часто носят характер реминисценции:

(79) O, schöner Anfang, der zugleich des Dichters namenloses Sein und verborgene Unschuld beendete: „Ach, wie gut, daß niemand weiß, daß ich Rumpelstilzchen heiß... (Grass: BHZ, S. 464). – О, прекрасная пора начал, которая, однако, заканчивает безымянное существование поэта, нарушает его сокрытую невинность. Как хорошо, когда никто не знает, что меня Румпельштильцхен называют... (Грасс: ЛП, 538).

Так иронично рассказчик отзывается о своих первых опытах написания стихотворений и цитирует при этом фразу из сказки братьев Гримм.

В главе «Третий голод» рассказчик неоднократно употребляет реминисценции из собственных книг, где в самоцитациях можно обнаружить также аллюзивные элементы, например:

(80) So wird denn dem Wanderer auf seinem Weg und den Umwegen in Richtung Kunst und auf dem schmalen Trampelpfad zwischen Dichtung und Wahrheit immer wieder die Blechtrommel in die Quere kommen; ein Buch, dessen gestauter Inhalt Schatten warf, bevor er zwischen Deckel gesperrt wurde und alsbald das Laufen lernte. Zum Beispiel löste ich den Altgesellen Korneff aus Göbels Betrieb und richtete ihm eine eigene Krauterwerkstatt ein, auf das er den buckligen Helden meines ersten Romans unterweisen konnte (Grass: BHZ, S. 330). – Поэтому странник на жизненном пути, на окольных дорогах к искусству, на узкой тропе меж поэзией и правдой, я неизменно спотыкался о “Жестяной барабан”; эта книга начала отбрасывать свою тень еще до того, как была заключена в переплет и разошлась по всему миру. Например, я забрал старшего подмастерья Корнеффа из фирмы Гёбеля и сделал его хозяином собственной мастерской, где Корнефф стал обучать горбатого героя моего первого романа... (Грасс: ЛП, c. 330).

В четвертой главе приводятся переосмысленные ситуации из романа Г. Я. Гриммельсгаузена «Симплициссимус», с которыми сравнивается то, что переживает главный герой:

(81) So fürsorglich war mein Schutzengel. Wie Simplex bei Gefahr für Leib und Seele einen Herzbruder zur Seite hatte, so konnte ich mich als nunmehr retuschiertes Selbstbild auf meinen Obergefreiten verlassen (Grass: BHZ, S. 165). – Так заботлив был мой ангел-хранитель. Подобно тому, как Херцбрудер всегда приходил на выручку Симплицию в минуту смертельной опасности, так и я, сменивший обличье, мог целиком положиться на моего старшего ефрейтора (Грасс: ЛП, 188).

Ситуации, в которые попадают герои романа Г.Я. Гриммельсгаузена „Симплициссимус”, по мнению рассказчика- повествователя во многом сходны с ситуациями авторского двойника, на что рассказчик обращает внимание читателя:

(82) Er war mein Schutzengel und mein von Grimmelshausen entliehener Herzbruder, der mich schließlich aus dem Wald über Felder und durch die russische Frontlinie geführt hat (Grass: BHZ, S. 159). – Он стал моим ангелом-хранителем, сыграв роль гримельсгаузеновского Херцбрудера; в конце концов он вывел меня из леса, а потом протащил через русскую линию фронта (Грасс: ЛП, 168).

(83) Er sehnt sich nach einem Kumpel, der noch namenlos ist, und versucht nun vergeblich, jener Simplex zu sein, der aus immer neuen Gefahren einen Ausweg findet und so zum allseits gefeierten Jäger von Soest wird, der beim Fouragieren nahrhafte Beute macht, darunter Pumpernickel und westfälischen Schinken (Grass: BHZ, S. 157 ). – … а пока он сам силится походить на того Симплиция, который знает выход из любой передряги, был прозван «егерем из Зуста» и прослыл отменным фуражиром, способным раздобыть не только черный хлеб, но и вестфальский окорок (Грасс: ЛП, 181).

Таким образом, через литературное произведение (роман Гриммельсгаузена) преломляются реальные переживания двойника героя романа Г. Грасса. Роман Г.Я. Гриммельсгаузена так поразил воображение читающего подростка, что реалии войны 20 века переплелись с реалиями века шестнадцатого. Как утверждает переводчик романа Г.Я. Гриммельсгаузена А.А. Морозов, эпизоды романа соотнесены с реальной исторической действительностью, но не прикреплены к ней наглухо. Долгое время считалось ярким проявлением реализма Гриммельсгаузена описание битвы при Виттштоке (1636 г.), в которой он, по-видимому, сам принимал участие на стороне имперских войск, разбитых шведами [Морозов 1984].

(84) Also könnte ich mir mit dem Vorsatz Mut gemacht haben: wenn es dem Überlebenskünstler Simplicius glückte, den hinter jeder Hecke lauernden Gefahren eines dreißig Jahre lang andauernden Krieges mit List und Fortune aus dem Weg zu gehen, und wenn ihm, wie während der Schlacht von Wittstock, sein Herzbruder beistand, dem es gelang, ihn vor Ablauf seines letzten Stündchens vor dem schnell urteilenden Profos mit Hieb und Stich zu retten, warum sollte dann dir nicht das Glück oder ein anderer Herzbruder behilflich werden? (Grass: BHZ, S. 146). – Вероятно, я подбадривал себя примерно так: если уж пройдохе Симплициссимусу, которого за каждым кустом поджидали опасности Тридцатилетней войны, удалось их избежать благодаря хитрости и фортуне и если ему во время битвы при Виттштоке помог его сотоварищ Херцбрудер, сумевший до того, как пробил смертный час Симплициссимуса, спасти его ударом топора от скорого на расправу профоса, чтоб сей малый впредь сочинял и сочинял свои книги, то, может, и тебе пособит удача или какой-нибудь другой Херцбрудер (Грасс: ЛП, 168).

В романе есть цитаты и квазицитаты из военных сводок и газетных сообщений, принявших, как правило, видоизмененные формы. Такого рода прецедентные высказывания включает речь старшего офицера Имперской службы труда, воспроизводящая клишированные фразы по поводу покушения на Адольфа Гитлера группой армейских офицеров:

(85) Von der Platzmitte aus, gleich neben dem Fahnenmast, sagte ein urplötzlich mit strammem Gefolge angereister Rad-Führer abgehackte Sätze auf. Von Schmach und feigem Verrat, der schmählichen Niedertracht und Tücke einer adligen Offiziersclique, vom gescheiterten, dank der Vorsehung gescheiterten Anschlag auf das Leben unseres heißgeliebten Führers und von Rache, erbarmungsloser, vom „Ausmerzen dieser Sippschaft“ war die Rede (Grass: BHZ, S. 104). – Выйдя на середину плаца к мачте с флагом, перед нами выступил неожиданно приехавший с целой свитой высокий чин Имперской службы труда. Говорил он отрывистыми фразами. Речь шла о трусливом предательстве подлой клики офицеров-аристократов, о неудачном – благодаря Провидению – покушении на жизнь нашего горячо любимого Вождя и о мести – беспощадном истреблении „всего этого отродья” (Грасс: ЛП, 120).

Но речь старшего офицера, перегруженная нацистской идеологией, не производила на главного героя должного эффекта, который сосредоточился лишь на концепте «аристократы», вызвавшем у него определенные ассоциации книжного происхождения:

(86) Obgleich mir so gut wie nie, nicht in der Schule und gar nicht im Kolonialwarenladen meiner Mutter, Adlige begegnet waren, versuchte ich mich in befohlenem Haß auf angeblich Blaublütige zu üben, bin aber dabei mutmaßlich in Zwiespalt geraten, denn aus der Zeitweil meiner gedanklichen Rückzüge in die Dunkelkammern der deutschen Geschichte bis hin zu ihren Lichtgestalten hatte ich mir Bewunderung für alle Stauferkaiser bewahrt (Grass: BHZ, S. 105). – Хотя мне никогда не доводилось сталкиваться с аристократами, я, как было приказано, постарался вознегодовать против голубой крови, однако, похоже, испытывал при этом двойственное чувство, поскольку во время моих мысленных путешествий в темные кладовые немецкой истории и к ее светлым персонажам я привык восторгаться, например, всеми императорами династии Гогенштауфенов. Я мечтал быть оруженосцем Фридриха II в далеком Палермо (Грасс: ЛП, 121).

Прецедентный текст может выступать как основание сравнения и в следующем фрагменте:

(87) Er sieht aus, als sei er einem Grimmschen Märchen entlaufen. Gleich wird er weinen. Bestimmt gefällt ihm die Geschichte nicht (Grass: BHZ, S. 156). – Он выглядел так, как будто сбежал из сказок братьев Гримм. Вот- вот заплачет. Ему совсем не нравилась история, в которую он попал (Грасс: ЛП, c. 179).

Или аналогичный пример:

(88) Die Geschichte mit der Ziege kam mir erinnert wie ein Märchen vor, vergleichbar dem, das gerade begonnen hatte, wenngleich ich keine traurige Figur mehr abgab, eher ein selbstbewußter Typ war, der nichts zu verlieren, doch alles Wünschbare zu gewinnen hatte, vergleichbar jenem abgemusterten Soldaten, der in Andersens Märchen „Das Feuerzeug“ sein Glück macht (Grass: BHZ, S. 460). – История с козой была похожа на сказку вроде той, что как раз начиналась, только теперь вид у меня был не дурацким, а вполне самоуверенным, словно у человека, которому терять нечего, зато выиграть он может все, чего только пожелает; это напоминало сказку Андерсена „Огниво” (Грасс: ЛП, 532).

Что касается автопрецедентных текстов, то в романе «Луковица памяти» присутствуют отсылки почти ко всем без исключения прозаическим произведениям Г. Грасса, есть сокращенная цитата его стихотворения, не говоря о его работах в сфере изобразительного искусства, графике, акварелях. Как оказалось, в ссылках на собственные произведения наибольшее их количество приходится на первый роман Данцигской трилогии – «Жестяной барабан», герой которого Оскар Мацерат чаще всего фигурирует среди других «прецедентных имен» (см. также приложение).

Самоцитации чаще всего воспроизводят те ситуации «Жестяного барабана», когда они перекликаются с реальными событиями в жизни главного персонажа. В вечернее время студент Академии искусств играл в джаз-банде в небольшом частном ресторане «Чикош», рассказчик подробно вспоминает об этом периоде своей жизни, описывая процесс появления метафоры, которая затем была положена в основу романа «Луковица памяти»:

(89) Und weil der Wirt und die Wirtin des Czikos, Otto Schuster und seine Frau, einer romanhaften Handlung entsprungene Figuren zu sein schienen, taugten sie für jene Nebenhandlung, in deren Verlauf Oskar Matzeraths Blechtrommel das Waschbrett verdrängte: die zerkleinerte Zwiebel, ein Abführmittel besonderer Art, war geeignet, die der Nachkriegsgesellschaft späterhin nachgesagte „Unfähigkeit zu trauern“ ein wenig porös zu machen. Gegen Bezahlung durfte geheult werden. Gezählte Tränen brachten Erleichterung. Schließlich wurden die zahlenden Gäste zu lallenden Kindern. Woraus zu schließen ist, daß sich vor allen anderen Feld- und Gartenprodukten die Zwiebel für den literarischen Gebrauch eignet (Grass: BHZ, S. 372-373). – Хозяин и хозяйка “Чикоша”, Отто Шустер и его жена, казались персонажами некоего романа, поэтому они весьма пригодились для побочной сюжетной линии моей книги, где Оскар Мацерат заменил стиральную доску на жестяной барабан. Распоряжаясь действующими лицами по своей прихоти, он отвел “Чикошу” целую главу под названием “Луковый погребок”, довольно многозначительную, ибо там толстокожих, но жаждущих острых впечатлений посетителей модного ресторана заставляли прослезиться с помощью ножей и разделочных досок: в качестве особого слабительного средства использовались измельченные луковицы, что помогало смягчить свойственную послевоенному обществу „неспособность к скорби” – само это выражение появилось гораздо позднее. Происходило это так: плати деньги – и плачь. В конце концов, посетители ресторана, послушные барабану Оскара, превращались в лепечущих младенцев. Из чего следует, что луковица более пригодна для использования в литературном произведении, чем иные овощи или фрукты. Способствует ли она, лишаясь одной чешуйки за другой, пробуждению воспоминаний или возобновляет утраченные функции слезных желез, луковица всегда хороша для метафор (Грасс: ЛП, 431).

Гротесково-ироничное описание ресторана “Чикош” возвращает читателя к началу 50-х годов, времени восстановления немецкой экономики, цитата о «неспособности к скорби» является прецедентным высказыванием и самоцитатой из «Жестяного барабана», одна из глав которого так и называется «В луковом погребке».

(90) Die Erinnerung fußt auf Erinnerungen, die wiederum um Erinnerungen bemüht sind. So gleicht sie der Zwiebel, die mir jeder wegfallenden Haut längst Vergessenes offenlegt, bis hin zu den Milchzähnen frühester Kindheit: dann aber verhilft ihr Messerschärfe zu anderem Zweck: Haut nach Haut gehackt, treibt sie Tränen, die den Blick trüben (Grass: BHZ, S. 305). – Воспоминания основываются на прежних воспоминаниях и рождают воспоминания новые. Это и делает память похожей на луковицу, у которой каждая снятая чешуйка обнажает давно забытые вещи вплоть до молочных зубов самого раннего детства, а острый нож способствует особому эффекту: порезанная на кусочки луковица гонит из глаз слезу, замутняя взгляд (Грасс: ЛП, c. 352).

В другом контексте ссылка на главного героя «Жестяного барабана» помогает читателю приблизить прошлое, оживить «бледное» течение воспоминаний авторского «я»:

(91) Er gab mir den Freibrief, alles was sich als Wahrheit ausgab, zwischen Fragezeichen zu sperren. Er, der personifizierte schiefe Vergleich, hat mich gelehrt, alles Schiefe als Schön anzusehen. Er, nicht ich, hat Pankok zum Kuchen verformt und den sanftmütigen Pazifisten in einen Vulkan verwandelt, dessen Ausbrüche mit expressiver Gewalt jegliches Papier verdunkelten (Grass: BHZ, S. 351). – Он давал мне возможность поставить под вопрос все, что выдавало себя за правду. Он – персонификация кривизны – научил меня видеть красоту в том, что криво. Он, а не я превратил Панкока в Кухена, сделал из добросерда-пацифиста вулкан, извергающий черноту на любой лист бумаги  (Грасс: ЛП, с. 407).

Противопоставление авторского двойника герою первого романа Г. Грасса дает рассказчику возможность увидеть себя со стороны.

(92) Zwar wird man als Autor nach und nach seinem erfundenen Personal hörig, muß aber dennoch dessen Taten und Untaten verantworten. Und wenn mich Oskar einerseits trickreich zu enteignen verstand, hat er mir andererseits gönnerhaft die Autorenrechte an all dem überlassen, was in seinem Namen geschah. Wer schreibt, gibt sich auf (Grass: BHZ, S. 352). – Автор постепенно попадает во все большую зависимость от своих персонажей; тем не мене именно он несет ответственность за любое их деяние или бездействие. С одной стороны, Оскар коварно лишал меня собственности, он же любезно уступал мне авторские права на все, что творилось от его имени (Грасс: ЛП, с. 408).

Прецедентные тексты, послужившие прототипами для смысловых компонентов дискурса, подвергаются в концептуальном плане авторскому преломлению, преобразованию. При этом могут быть использованы приемы пародирования прецедентного текста или отраженной в нем прецедентной ситуации. Пародия представляет собой имитацию чужой речи, ее стиля, стереотипов, подражание, в той или иной мере искажающее особенности прототипа. Иногда пародирование представляет собой комичное изменение исходного текста.

Многозначительность и серьезность повода для сбора поэтического, писательского объединения (речь идет о Группе-47, литературном объединении в послевоенной ФРГ) не соответствует сказочности стиля, при помощи которого в описании этого сбора выражена авторская ирония в следующем отрывке, который мы приведем, ввиду его большого объема, только в русской версии:

(93) Also gab der Dichter seiner jungen Frau, die Tänzerin war, einen Kuß, steckte, um dem Märchen Folge zu leisten, sieben oder neun Gedichte ein, nahm den Bus, fand das Haus Rupenhorn und betrat die behäbige Villa, die einst von einer Nazigröße bewohnt worden war, am frühen Nachmittag, als die Mitglieder des im Jahr siebenundvierzig gegründeten Gruppe gerade Kaffeepause machten und klug miteinander und aneinander vorbeiredeten. Eine Serviererin mit Schürze und Häubchen trat an den Tisch, an dem ich so verloren wie nachdenklich saß, und fragte den neuen Gast, ob auch er ein Dichter sei. Als der Märchenprinz bedenkenlos ja gesagt hatte, glaubte die Serviererin ihm aufs Wort, machte einen Knicks und brachte zur Tasse Kaffee ein Stück Streuselkuchen…(Grass: BHZ, S. 459). – Поцеловал поэт свою молодую жену, которая была танцовщицей, и отправился продолжать сказку, прихватив штук шесть, семь или девять стихотворений; он доехал на автобусе до указанного места, отыскал солидную виллу Рупенхорн, где раньше проживал один нацистский бонза; дело шло к полудню, и члены литературного объединения, основанного в сорок седьмом году, как раз затеяли перерыв, чтобы выпить кофе; они вели друг с другом, или не слушая друг друга, умные разговоры; примерно так все могло выглядеть и в сказке Андерсена. Официантка в передничке и чепчике, подойдя к столику, за которым сидел я, такой одинокий и задумчивый, спросила нового гостя, не принадлежит ли и он к числу поэтов. Вопрос поразил его в самое сердце. Когда сказочный принц дал утвердительный ответ, официантка поверила ему на слово, сделала книксен и принесла чашку кофе с песочным пирожным» (Грасс: ЛП, c. 532).

В данном случае приблизительно сохраняется содержание пародируемого сказочного оригинала, однако меняется окружение главного персонажа пародируемой сказки, главный герой перемещается в современную действительность.

Пародирование может сочетаться с перефразированием, например, одна из глав у Г. Грасса носит название Wie ich das Fürchten lernte («Как я страху учился»), что является перифразом сказки братьев Гримм, которая называется Von einem, der auszog das Fürchten zu lernen («Сказка о том, кто ходил страху учиться»).

Можно отметить и другие случаи пародирования прецедентного текста. Так, в главе под названием «Как я страху учился» рассказчик иронично пародирует официально-командный стиль воинских донесений и приказов высшего армейского корпуса. Рассказчик передает при посредстве прецедентных высказываний весь идиотизм и бестолковость приказов командования для войск, принимавших участие в обороне Берлина: 10-я танковая дивизия СС «Фрундсберг», в которой служил Г. Грасс, действительно была отправлена в апреле 1944 в район Коттбуса на ликвидацию прорыва советских войск и понесла значительные потери:

(94) Laut Führerbefehl wird erwartet, daß die fünfundzwazigste Panzerdivision die Frontlücke Cottbus schließt und gegen Hundedurchbruch sichert… die ursprüngliche Offenbarkeit des Führerhundes ist vom Fernsinn durchstimmt. Das vom Fernsinn durchstimmte Nichts ist im Raum Gruppe Steiner zugegeben als das Nichts…Als Nichts hätte sich allenfalls die Division Frundsberg ereignen können (Grass: BHZ, S. 151). – Согласно приказу Вождя ...предписывается силами 25-й мотопехотной дивизии закрыть брешь в районе Коттбуса и тем самым предотвратить возможный прорыв собаки... Ничто установлено между танками противника и нашим передним краем. Но там, где я находился или где мне надлежало находиться, не существовало никакого «нашего переднего края». Дивизию Фрундсберг, приписанную вероятно к пресловутой группе Штайнера, вполне можно было назвать «ничто» (Грасс: ЛП, c. 174).

Один из приемов пародирования – авторская стилизация – наблюдается в следующем фрагменте, имитирующем структуру сказочного зачина с характерными для него повторами:

(95) Und so könnte ein Märchen beginnen, das nicht ich geschrieben habe…Allenfalls hätte Hans Christian Andersen solch ein Märchen erfinden können: es war einmal ein Schrank, in dem die Erinnerung an Kleiderbügeln hing... Und so wurde das Märchen wirklich... (Grass: BHZ, S. 457). – Так могла бы начаться сказка, которую написал не я…Подобную сказку вполне мог бы сочинить Ганс-Христиан Андерсен: жил-был шкаф, где на плечиках висели воспоминания…(Грасс: ЛП, c. 530).

(96) Und so ging das Märchen weiter: der Dichter, der nebenbei Bildhauer war und Hühner, Vögel, Fische sowie weiteres Getier formte, folgte mit Gedichten in der Tasche einer telegraphischen Aufforderung... (Grass: BHZ, S. 457). – Сказка действительно получилась, хотя неясно, кто ее сочинил: поэт, а по совместительству скульптор, ваявший кур, рыб и прочую живность, сунул в карман стихи и последовал приглашению, которое значилось в телеграмме (Грасс: ЛП, c. 530).

(97) Und so fand das Märchen seine Fortsetzung: es war einmal ein junger Bildhauer, der trat zum ersten Mal als Dichter auf. Das tat er unerschrocken, weil er seiner von Berliner Luft beatmeten Gedichte sicher war (Grass: BHZ, S. 463). – Продолжение сказки: жил-был молодой скульптор, который однажды впервые выступил поэтом. Сделал он это без боязни, ибо был уверен в собственных стихах (Грасс: ЛП, c. 536).

По мнению Р. Барта, любой художественный дискурс содержит возможность его многозначной интерпретации, обладает множественным смыслом, это значит, что, «с одной стороны, можно нацелиться разом на все смыслы, которое оно объемлет, иными словами, на тот полный смысл, который всем им служит опорой, а с другой – лишь на какой-нибудь один из этих смыслов» [Барт 1989: 355].