Михаил Юдсон Ревизор-с Радий Радутный Холодный резерв Давид Шраер–Петров Дом Эдгара По
жүктеу/скачать 1.16 Mb.
|
| ХЛЕСТАКОВ (запинаясь). Простите, как-то сразу и не… а впрочем, что-то смутно брезжит… скорей всего, мне кажется… но это, естественно, первослойно, заезжено, из серии дуб – дерево, кит – рыба… Добрый человек – Пилат?
ОСИП (с кровати, сипло). Рыба-Пилат! (Показывает, будто пилит.) ГОРОДНИЧИЙ (машет рукой). Совсем допились… Все идеалы с вами растеряешь! ХЛЕСТАКОВ. Какие уж там, игемон, одеялы… простите, идеалы… ГОРОДНИЧИЙ. Да ты посмотри на одеянье! Гишпанский бархат! С искрой, незабываемого цвéта – "вид на то лето во время грозы". Ты отверзь десницы-то! Подними веки! ХЛЕСТАКОВ. Ой-вий! Простите, ой-вэй! И вы кто? ГОРОДНИЧИЙ. Великий Инквизитор, вот кто. Торквемада, матерь вашу так! Полгорода проехал – никто не узнаёт. Костер по ним плачет! ОСИП (сипло). Взвейтесь да развейтесь… синие ночи… синева иных начал… синедрион… (Переворачивается на бок и храпит.) ГОРОДНИЧИЙ. Вот синяк! Любимый ученик? Сочувствую... Ну ничего, и этот пролетарий поедет в колумбарий, не избежит огня. (Сурово.) Зачем же ты пришел нам мешать? Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Ибо дал обетование прийти во царствии своем – се гряду скоро! – но читайте в сноске мелкими буквами: "О дне же сем не знает даже и Сын, токмо лишь Отец небесный". А ты явился, не запылился – туба-риба-се! Как снег на голову! Куда ж теперь тебя девать? Хорошо, что мы люди предусмотрительные, большей частью разумные, не оставляющие ключик под ковриком, и мы ждали тебя у нарисованного очага – с прежнею верой и прежним умилением. О, с большею даже верой! Ибо сказано: собирайте старательно хворост, а уж случай разожжет костер… ОСИП (ворочаясь, сипло). На дворе трава, на траве дрова, на дровах – даáрк… Пóял, ик, Великий Композитор?.. ГОРОДНИЧИЙ. Купцы обмеривают народ, народ обманывает господ, унтер-офицерская вдова нагло врет, что ее высекли: ложь, она сама себя с наслаждением высекла – ни за хер-мазóх! Мир устроен лже-логично, это такие лгуны и лежебоки – они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: "Лучше поработите нас, но накормите нас". А сами при этом хихикают в четыре кулака и перемигиваются… А ведь общеизвестно, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого – вместе немыслимы. И ведь люди обрадуются, казалось бы, что их вновь повели, как стадо, и что с сердец их снят страшный дар свободы, принесший им столько муки… Ни черта подобного – никакой награды и восторгов, и омовенья ног с последующим питьем воды! Да я еще вязаночку подброшу – наоборот, ругаются и квакают, судачат и бурчат, осока, мол, и ряски, болотный газ пускает пузыри… ХЛЕСТАКОВ. Неблагодарные! Прекрасно понимаю… Благодарю и приседаю. (Пытается сесть, но Добчинский не позволяет.) ГОРОДНИЧИЙ. Но мы достигнем и будем кесарями с красной кавалерией через плечо – и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей! Мы красные кавалеристы и про нас!.. Соединиться всем в бесспорный общий и согласный муравейник! Нерасторжимость Красоты, Величия, Добра – и запомнить легко по буковкам: НКВД. ОСИП (заплетающимся языком). Великий Инквд… Инквдизитор… Язык сломаешь с вами… ГОРОДНИЧИЙ. Тут у нас церковь начала было строиться, да сгорела. А завтра я сожгу тебя, заезжий шарлатан, двуногое без перьев и смолы. Ты нос задрал и думал – Сирано? Но ты всего лишь глупый Буратино. Возьму за ножку и брошу в костер – затрещит… Протоплю по протопопову, по аввакумову! Брызжет сало, и теперь уже льется смола! Завтра ты увидишь это послушное чиновное стадо, которое бросится подгребать горячие угли к костру твоему… Всем миром и с молитвой! Да, мир ловил тебя и наконец поймал! ОСИП (садясь на кровати, торжественно, внятно). На небесах Единый создал двенадцать созвездий, и в каждом созвездии тридцать армад, и в каждой армаде тридцать легионов, и в каждом легионе тридцать скоплений, и в каждом скоплении тридцать когорт – как серебряных монеток в мешочке! – и в каждой когорте по чертовой куче звезд… Миров обетованных – как на площади цветов, как апельсинов в бочке!.. А вы, барин, вертитесь, как шкварк на сковородке: сжигать, сжигать… Святая простота! ГОРОДНИЧИЙ. Я Торквемада с виду, так-то оно так, но прочитай меня наоборот, зеркально – Адам Ев крот. И сразу искривилась рожа смысла! И торквемады чувствовать умеют и по субботам зажигают свечи… Да, норов мой суров, но я же социально близкий, марран нормальный – жид крещеный, вор прощеный, а не злыдень Варраван – купчишка тороватый… Адам Ев крот – в саду эдемском прорыватель норок, возделываю сей прекрасный сад и не даю лежать под паром, пашу как вол и без порток… О, волос долог, ум короткий – о, финтирлютки и трещотки души моей! ОСИП (опять ложится, сипло). А тихо поцеловать? ГОРОДНИЧИЙ. Вот дьявол, самое главное забыл! (Встает, подходит к Хлестакову.) Дай-ка я тебя тихо поцелую… (Целует-кусает его в горло.) Такие дела надо тихо делать, поаккуратнее… Ты смотришь на меня кротко и не удостоиваешь меня даже негодования? Что ж, завтра я тебя сожгу на костре. Завтра, завтра, не сегодня – так пророки говорят. Морген, морген, как изрек бы Христиан Иванович, добрый доктор Гибнер. Сегодня вы с ним познакомитесь, мягко выражаясь, поближе. Незабываемые ощущения, верьте на слово!.. А сейчас позвольте выпустить вас, так сказать, на стогны жаркие града – осмотреть некоторые заведения в нашем городе, прежде всего богоугодные… ХЛЕСТАКОВ. А что там такое? ГОРОДНИЧИЙ. А так, посмотрите, какое течение дел… порядок какой… орднунг… Или пожелаете взамен посетить острог и городские тюрьмы? ХЛЕСТАКОВ. Да зачем же тюрьмы? Уж лучше богоугодные заведения. ГОРОДНИЧИЙ. Кто его знает, не поручусь… Там еще будет один такой коллега – Земляника Артемий Филиппович, попечитель. Его попечениями городу и морга не нужно: попал в больничку – считай, покинул тело, предстал перед Предвечным. Все, как мухи, выздоравливают! Да сами увидите… убедитесь… ХЛЕСТАКОВ. С большим удовольствием, я готов. Позвольте только на минутку шпагу… буквально две секунды… Крысы… (Городничий дает ему шпагу, Хлестаков подходит к тонкой фанерной двери, чуть ли не портьере, – и делает резкий выпад шпагой. Подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с дверью на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский поднимается, держась за грудь. Хлестаков, с поклоном вернув шпагу городничему, обращается к Бобчинскому.) Что? не ушиблись ли вы где-нибудь? БОБЧИНСКИЙ. Ничего, ничего-с, без всякого-с помешательства, только сверх ребра небольшая царапина. Скользнуло-с. Я забегу к Христиану Ивановичу, у него-с есть пластырь такой, из человечьей кожи, так вот оно и пройдет. ГОРОДНИЧИЙ (делая Бобчинскому укорительный знак; Хлестакову одобрительно). Это-с ничего, ловко вы! Прошу покорнейше, пожалуйте! (Показывает на выход.) А слуге вашему, мыслителю с чемоданом, я скажу, куда причалить. (Осипу.) Братишка, ты перенеси все ко мне, в дом на холме, тебе, любезнейший, всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова, которого плотно ведут за локти Бобчинский и Добчинский, и следует за ними. Занавес опускается.) ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ Палата в богоугодном заведении, то есть в больнице. Ночь, приглушенный свет. Кровать, на которой лежит кто-то, укрытый с головой одеялом. На стене – портрет Николая I, но только нижняя половина – лосины с лампасами, сапоги. Явление I Входит Земляника – в щегольских сапогах, в распахнутом белом халате, из-под которого виден френч с голубыми петлицами, а в них большие шестиугольные звезды. Под носом короткие усики. Смахивает на наркома Ягоду. ЗЕМЛЯНИКА (навеселе, напевает). Наверху, говорит, сосна, а кругом, говорит, темно, на сосне, говорит, кровать, а в кровати спит ревизор… (Подходит к кровати, озабоченно.) Что-то весь он опух со сна… И немудрено. Ужин был очень хорош. Нарочно для такого приятного гостя. Я совсем объелся. Я люблю поесть. Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия… и пить вино из одуванчиков… Выдул бурдюк-другой – и вот ты белый и пушистый! (Взъерошивает волосы на голове, дует в воздух.) И душистый!.. Иван Александрович, как называлась это рыба – которая очень вкусная? Не помните? Память отшибло? Так я вам скажу. (Склоняется к лежащему, торжественно.) Ла-бар-дан! Лабардан-с! (Бродит то возле кровати, то в отдалении.) Вот вы сейчас лежите и думаете – где это мы находимся? в больнице, что ли? Так точно-с, Иван Саныч, в богоугодном заведении. Тут раньше стояли кровати… много… и валялись больные, но все до единого… выздоровели. Как мухи, клянусь Юпитером и Дмухановским ! Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор как я принял начальство – во всем новый порядок. Превыше всего честность и чистота – прямо можно есть с пола. (Присаживается на кровать в ногах, поглаживает одеяло.) Баю-баюшки-баю… Вы – ревизор-с, а рыба – лабардан-с, а я – Ионыч – вечный хрыч, что все вещал из чрева, библейский Левитан… Баю-баюшки… Ничего, что я тут посижу, на краешке? А то спина стоять устала. Позвоночник гибкий, но кривой. А я ж вам, кстати, не представился еще по-настоящему – ведь и зачем вам затруднять язык: Артемий да Филиппович да Земляника… Зовите просто – Ягода. Ну, попросту – Ягóда. (Становится слегка страшен.) Понял, хрен ежовый? Внял, тля? А ты мне ваньку тут валяешь! Ты ревизор, приятель – ну а я провизор! Провидец-фармацевт, и где-то – парфюмер… Чуешь, чем пахнет? (Бьет себя в грудь.) Тварь, яд рожащая, и право я имею! Прикажете накапать в ухо?.. Ну, давай по пять капель – для профилактики. (Достает из кармана халата фляжку, отвинчивает крышечку, наливает туда.) Хлебнем, Ванюха, сделаем лехаим! (Пьет.) Ханаанский бальзам – изделие отцов венедиктинцев! Слеза! Божественное пойло – тут даже ангел взвоет петушком! (Наливает, пьет. Грозит лежащему пальцем.) Попал в психушку – так не гоношись. Лежи, Ваняй, и не воняй… не выступай, в смысле… не бунтуй бессмы́̀с и беспоща́ против нача́́́ – дык владык много, а ты один… Рано еще, сыро еще – не пó ветру моча… Ить сказано: "И в третий день восстану!" Ну и лежи, терпила грешный, не крутись, как на гвоздях, – желтый дом, жестко стелют… Имя им легион, Архипилат, плащаница с кровавым подбоем… А спасение одно – выпить (наливает из фляжки в крышечку) из копытца. Тут, Иванушка, ежели не пить – козленочком станешь! (Пьет медленно, смакует.) И заме-едленно выпил… А куда спешить – и так все гонят в шею… давай, давай, костей не собирай… (Напевает, поглаживая желтую звезду в петлице френча.) Гори, гори, моя звезда… в петлице… Ты у меня одна заветная… в петлице… Земляника с викою, а я хожу чирикаю… Пою по целым дням – так скоро в пляс пущусь, вприсядочку пойду! "Ай, жги, говори!" – как городничий наш говаривает. К нам приехал, к нам приехал Иван Ревизорыч дорогой! Весь расхристанный такой! Крестила грешный! (Приплясывает.) Созрели вишни в саду у дяди Вани, а мы накрыли земляничную поляну… (Наливает из фляжки, пьет.) Не пьем, Господи, лечимся… Больничка же… (Толкает кровать ногой.) А ты чего лежишь, как неживой? Ты мне тут лазаря не пой, я живо воскрешу! Ишь, глядь, разлегся, ванька-самозванька, отрепья, репьи в голове – на диво шелудивый проповедник… Мытарь ты немытый! Тебя, Ивашка, надо б на прожарку, да, если честно, печку лень топить. Я тут и так прислугою за все – и хлебодар, и виночерпий, и речь держи, и печь топи, и крючьями убоину таскай… Спина скрипит, конечности не держат, рот пересох. Одна отрада осталась… (Достает фляжку, наливает в крышечку, подносит к лежащему.) Хлебни, Ванятка, чай не уксус. Вкуси, испей. Да не отрава, отвечаю, не мети́л… Манкируешь, сачкуешь, нос воротишь? Ка-анешна, кидушный стаканчик тебе подавай и заветное вино! Тоже мне – пьющий в терновнике! Ну, я и без тебя, не чокаясь… (Пьет залпом.) Свершилось! Явление II Земляника. Вбегают, держась за руки, Анна Андреевна и Марья Антоновна – обе в строгих юбках до пола, блузках с длинными рукавами, в париках, на щеках мушки. Анна Андреевна в шляпке. МАРЬЯ АНТОНОВНА. Артемий Филиппович, душенька! АННА АНДРЕЕВНА. Дядюшка, дядюшка! ЗЕМЛЯНИКА (кисло). Ну что еще, к чему? Вдруг вбежали, как угорелые кошки… (Анне Андреевне.) А вам, медам, я такой же дядюшка, как вы мне бабушка. Имею честь в сто первый раз представиться: попечитель богоугодных заведений, надворный советник Земляника. Зачем вы здесь? Ночь на дворе. АННА АНДРЕЕВНА, МАРЬЯ АНТОНОВНА (хором). Ревизорчика инкогнитова любопытно поглядеть. ЗЕМЛЯНИКА. Ни, ни, ни! Спит. Изволит почивать. Дрыхнет без задних ног. Умаялся за день. Доктора Гибнера, ежели угодно, могу показать. МАРЬЯ АНТОНОВНА (отмахивается двумя руками и отплевывается). Тьфу, тьфу, тьфу, не к ночи!.. АННА АНДРЕЕВНА. Не стыдно ли вам! я у вас крестила вашего Ваничку и Лизаньку, а вы вот как со мной поступаете! ЗЕМЛЯНИКА. Э, кумушка, тута экуменически надоть! Видали намалеванное полотно, картину "Снятие с магендавида"? Ну вот. Устал же человек, уснул и видит сны… Здесь нужная вещь, дело идет о жизни человека – без всякой разговорчивой жены. Спи спокойно, честный труженик, мир паху твоему! А вы тут, две горлицы, воркуете томно со своими глупыми расспросами… Такому глупству надо положить конец… АННА АНДРЕЕВНА (мечтательно). Ах, это звучит эвфемизмом – положить Конец!.. Какое тонкое обращение! А сейчас можно увидеть эту столичную штучку?.. Приемы, позы и все это такое… Я страх люблю таких молодых людей! Я просто без памяти, как Эди́па… МАРЬЯ АНТОНОВНА. Ах, маменька, Эдип – мужчина, он. Увы!.. АННА АНДРЕЕВНА. Иди ты! Пожалуйста, со своим вздором подальше. Это здесь вовсе неуместно. МАРЬЯ АНТОНОВНА. Нет, маменька, право. Когда у нас была поездка в остров любви, на Лесбос… АННА АНДРЕЕВНА. Ну вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя да и пóлно! вечно ей и рыбку лизать, и на елку влезать… ЗЕМЛЯНИКА. Да перестаньте вы кудахтать. Этакими пустыми речами только ему спать мешаете. МАРЬЯ АНТОНОВНА. Ах, сладко спит, милашка! (Жадно.) А гроб качается хрустальный? Пропустите, пропустите меня к нему, я хочу видеть… (Втягивает ноздрями воздух.) И землей разрытой пахнет, такое амбре… Я поцелую – он и проснется! АННА АНДРЕЕВНА (мечтательно). Я – незабудка, а он – тюльпан! Ах, какой приятный недотыкомка! Я – твоя незнакомка! ЗЕМЛЯНИКА. Я дико извиняюсь, медам, за казарменный образ мыслей, но у нас в полку, в Молниеносном Легионе-с, недотыкомкой назывался шпак, который слишком быстро кончает. Недотыкивает. Досрочное семяизвержение-с. Чего вы тут нашли приятного – недоумеваю! МАРЬЯ АНТОНОВНА. А у нас на Лесбосе, короче, девчонки считали, что когда идешь к женщине – бери с собой плеть. Но я, короче, думаю, что когда идешь к мужчине в клеть – тоже надо брать. Плеть укрощает плоть. И даже украшает. Какой же Хлестаков хорошенький наверно! Хлестать кнутом – и целовать рубцы! лобзать и хлобыстать! Накажу его, плохого мальчишку! Ах, поднявши рубашонку, таких бы засы́пала, что дня б четыре почесывался! ЗЕМЛЯНИКА. Мда, первая любовь, амур лягнул… Иван да Марья на седьмых воздусях! Царевна и лягушкин сын, ученый головастик… (В сторону.) А глазки-то, глазки, как у нее глазки горят! Ишь, рвется надавать лозанов… Не баба, а розан в сметане! МАРЬЯ АНТОНОВНА. Артемий Филиппович, душенька! Как бы мне хотелось его постегать! ЗЕМЛЯНИКА (добродушно). Постигните, барышня, постигните – со временем… МАРЬЯ АНТОНОВНА. Да не постигать, глупый Артемка-Филька, а постегать – хлыстиком! Ах, как бы мне хотелось его отодрать – на конюшне, на авгиевой!.. ЗЕМЛЯНИКА. Смотрите, раскрасоточка, чтобы он вас не отодрал. Потом, там до колен навоз… МАРЬЯ АНТОНОВНА. А пó фигу мороз! Бывала и видала!.. Хочу похожей быть я на Марию из Магдалы и пить без продыху из чаши бытия, а после волосами (лихо сбивает на ухо парик) ноги Ему кутать – израненные, в гнойных язвах… Чуть ночь, мой демон тут как тут: ведь он – Господь и господин, я – чернозем и белая бумага! (Оглядывает себя.) Сенека говорила мне недавно, что бедра узковаты… ЗЕМЛЯНИКА. Сенека, к сожалению, мужчина. Вас обманули – это была Сафо! МАРЬЯ АНТОНОВНА. Шỳтите! Ну, может, и Сафо… эфроны всякие, парнóки… В белом лифчике из роз… Хо-хо, всё – красота, парниша! ЗЕМЛЯНИКА. Довольно, стыдно мне. Пусть я Ягóда, но и Яго, да! (Наступает на Марью Антоновну.) Молилась ли ты на ночь, "Шма" читала? Хоть слово дашь кому-нибудь сказать? Платок, возьми платок… (Затыкает Марье Антоновне рот платком.) Уф-ф! Мавр сделал свое дело – на, Маврушка, шинель! Душонка с плеч, а тело может отдохнуть… Анна Андреевна, ваш выход. АННА АНДРЕЕВНА. Какая я тебе, Филипыч, Анна! Совсем уж озверел, Ивáнов сторож, животное! Протри мозги, медведь… (Поворачивается в профиль; гордо.) Я урожденная-то – Сарра Абрамсон! ЗЕМЛЯНИКА (гримасничает). Гевалт! Жвините пожалуйста! А Сары русское едят!.. АННА АНДРЕЕВНА. Болтают, будто я русалка – ну, типа тины, в омут волоку… С какого дуба? ЗЕМЛЯНИКА (приплясывает вокруг Анны Андреевны). Гусары любят Сары, но Сары непростые, гусары любят Сары, да Сары золотые! Эх, лопнул гусар!.. (Достает фляжку, встряхивает – пустая, швыряет ее под кровать, достает другую фляжку, наливает в крышечку, хочет поднести Анне Андреевне, но она забирает у него всю фляжку, и они чокаются, Земляника щелкает каблуками.) За прекрасных дам! (Пьет.) Трах-тах-тах в мерцании красных лампад! АННА АНДРЕЕВНА (пьет из фляжки, радостно). Медведь – бурбон! И настоящий! ЗЕМЛЯНИКА. Еще какой, из хуторской-то кукурузы! Там не какой-то джек! АННА АНДРЕЕВНА (пьет из фляжки, хмелеет; мечтательно). Я всегда была червонная дама, Красная Шапочка, но, ах, так и не встретился Волк-потрошитель! В огненных кустах, с горящими очами!.. Ах, фантазии, принцессы, грёзы… Артем, медведь ты старый! (В обнимку идут к кровати.) Ах, тут уже кто-то лежит… Ну что ж, представим, что сегодня ночь на Ивана Купалу… (Пихает лежащего.) Аллё, Иван Ляксандрович, лапуля! Очнись от дум, боярин! Бояка! Ах, миленок!.. ЗЕМЛЯНИКА (забирает у нее фляжку, оттаскивает от кровати). Отлезь, душа моя. АННА АНДРЕЕВНА (внезапно опускается на четвереньки – лицом к залу; задирает подол себе на голову и приподнимает зад; шляпка сваливается, парик съезжает на ухо. Кокетливо). Пускай я буду Снежной Королевой, а он, как юный Кай, прицепится к моим саням… И в нашем замке ледяном он будет мне моленья возносить, поление совать – в ту топку, что нежнее нет… Королева играла в башне замка в Шопена (шевелит задом), и, играя в Шопена, пожалел ее паж! (Мечтательно.) Ах, какой пассаж! ЗЕМЛЯНИКА (в сторону). Ага, корова, значит – королева… Гертрудово отклячив зад и разведя оглобли… Оригинально! Смешно, как говорит почтмейстер. (Анне Андреевне.) Медам, парик на ухо съехал! Довольно стыдно, матушка, стоять в подобной позе… АННА АНДРЕЕВНА (простирая руки к лежащему на кровати и пытаясь подползти). Ах, это достаточно стыдно, чтобы стать поэзией! Нефритовый мой стержень! Я – твоя, я яшмовая ямка, я "Шма" прочла до середины!.. Божественный мой ревизор, прими в объятья возвышенной любви! Рачком – нырни в ракушечку!.. Вы видите, я на коленях! Вы видите, что я сгораю от любви! ЗЕМЛЯНИКА (раздраженно). Ах, встаньте, встаньте, здесь пол совсем чист, а вы ползаете… Подолом метете, куртуазные сцены устраиваете… АННА АНДРЕЕВНА. Нет, на коленях, непременно на коленях, умоляю… И да я сказала да я хочу Да! ЗЕМЛЯНИКА (успокаивающе). Нет, нет, законы осуждают. Встаньте, дорогая, на задние лапы и удалитесь под сень струй – в конце коридора налево. Помойте ручки, отряхнитесь… (Раздраженно.) Марья Антоновна, да выплюньте платок и помогите… За ноги вашу мамашу! Отпустите хоть душу на покаяние, совсем прижали проклятые бабы! (Занавес опускается.) Явление III Земляника, Анна Андреевна, Марья Антоновна. Входит лекарь Христиан Иванович Гибнер – в белом халате; короткие усики под носом, как у Земляники; челка. ЗЕМЛЯНИКА. А-а, вот и наш пилюлькин-чебутыкин, айболит и маймонид, рамбам и рагин, дорн и крупов, астров-гиппократ! Доктор Христиан Иванович Гибнер – местный гауптман… шуткую, гаутама здешних мест! Царь, Бог и лекарский начальник! ХРИСТИАН ИВАНОВИЧ. Ие…гова! ЗЕМЛЯНИКА. Целитель, парацельс! Прекрасный вивисектор. Известный – пусть не врач, но фелшар-то! – вредитель. (Манит пальцем.) Ком! Не постучался, презренный! ХРИСТИАН ИВАНОВИЧ (подходит, вежливо кланяется). Ие…звиняюс… ЗЕМЛЯНИКА. Вот, фрау с фройляйн, перед вами Гибнер – доктор Гибель, по прозвищу Чистюля. Христьян Иванович, чего сегодня без косы? Шучу, шучу, медбрат! Огниво при тебе? Тут надо пятки кой-кому прижечь (кивает на лежащего на кровати) – выводит враз из состоянья сна. А уж глаза на лоб как вылезают – с Круглую башню!.. (Ласково.) Христиан Иванович у нас сказочник – чистый Ганс-Христиан. Но неразговорчивый… ХРИСТИАН ИВАНОВИЧ (вежливо кивает). Ие... ие… ие… ЗЕМЛЯНИКА. Боевой клич!.. Истинный тевтон, нордический аттила, чистый гунн. Друг-гуннька! Такой вам эскулап, кулак – с кирпич! Уездный викинг! Вы гляньте, зубы – чистый беовульф! – ух, наточил, волчара, о край щита, нагрызся! (Подталкивает Гибнера.) Давай ступай поближе, зигфрид гунявый, посмотри, вот они, прелестницы – формы-то какие! – брунгильды, валькирии! А сегодня наша мама отправляется в полет – да, Анна Андреевна? На крылышках любви! И ни метлы не надо, и ни ступы! ХРИСТИАН ИВАНОВИЧ (вежливо). Ие…бать вашу мать! (Показывает пальцем на Анну Андреевну.) Матка! (Тычет пальцем в Марью Антоновну.) Курка, млеко! (Показывает на Землянику.) Яйки! ЗЕМЛЯНИКА. Ишь, залаял, пес-рыцарь… Что, Гибнер, нос замерз в ночное-то дежурство? Набегался вокруг забора? Колючку не погнули? Согрейся, выпей чарку. (Достает фляжку, наливает в крышечку, вроде протягивает Гибнеру, но выпивает сам. Напевает.) Затоплю я камин, буду пить, хорошо бы овчарку купить… Эх, немчура! "Собачья жизнь да конура, – как говорит наш Ляпкин-Тяпкин, судила грешный. – А сахарные косточки – на сахарных плантациях"… (Берет Гибнера под руку.) Ну что, коллега, начнем обход, задрыга? Оно хоть и не хочется, и колется – а надо. Шприц не забыл в сортире, фриц? Красавицы, вы наша свита – но только смирно, молча… А то я Гибнеру скажу – он вам язык отрежет, а заодно и нижний язычок, крылатую улитку… Анна Андреевна берет под руку Марью Антоновну, и две эти пары одна за другой подходят к кровати, на которой по-прежнему лежит кто-то, с головой накрытый одеялом. МАРЬЯ АНТОНОВНА (посылает воздушный поцелуй). Ах!.. АННА АНДРЕЕВНА (заламывает руки). Ох!.. ЗЕМЛЯНИКА. Что, Христиан Иваныч – с нами Бог? (Показывает на лежащего.) Ремня не захватили? МАРЬЯ АНТОНОВНА. Ах, когда мы плыли на Лесбос на баркасе Диониса, то дембелюги-гребцы так какого-нибудь капитанского сыночка отлупцуют, что аж на попке пряжка отпечатывается, как гуттенбергово евангелие! ХРИСТИАН ИВАНОВИЧ (вежливо кланяется лежащему). Ие… доброй хрустальной ночи, симпатичнейший Иван Александроффич! (Нюхает воздух, брезгливо отходит.) ЗЕМЛЯНИКА. Что, Гибнер, русским духом пахнет? Портянкой на морозе? Вот то-то и оно-то, Отто! А ты как думал, Ганс? И кюхельбекерно, и тошно… (Наливает из фляжки в крышечку, кланяется лежащему.) А мы с Ванюшей тарарахнем по единой, слава Единому… Спознаемся с Ивашкою Хмельницким… Лехаим! (Выпивает, нюхает косточку указательного пальца. Нравоучительно.) Веселие Руси есть пити, жрати и спати на полати… Сапоги и те бутылками, в гармошку! Растяни венерины меха! (Обнимает Анну Андреевну, они поочередно пьют из фляжки.) АННА АНДРЕЕВНА (показывает на Гибнера). А энтому гиблому у нас не ндравится… Брезговует свести знакомство… ЗЕМЛЯНИКА (подходит к Гибнеру, тащит его обратно к кровати). Ну, ну, Христяня, не забижайся, Иоганныч, это же мы так, для разговору… Устал, коновал? (Подмигивает Анне Андреевне.) Цельными днями учит нашего брата правильно садиться на лопату. Культурная нация, музыкальная! Кухня с краном, кирха с органом, кирка-лопата, колючка под током… Катастрофа! (Всхлюпывает носом.) жүктеу/скачать 1.16 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|