Вацлав Седлачек (ЧЕХИЯ)
Вацлав Седлачек родился в Пльзени. В Праге в семидесятые годы прошлого века обучался журналистике и кинорежиссуре. Затем некоторое время работал корреспондентом в Москве, потом в Берлине. Его фильмы были приняты прохладно. Назывались они «Час лая» и «Потерянные подметки». Писал рассказы под псевдонимом Стреляный. Так никогда и не собрал их в книгу. Эти рассказы, переведенные на русский язык, были напечатаны в России в виде текстов для чтения с помощью мобильного телефона. Одну его анонимную книгу напечатало издательство «Одеон» из Праги. Очевидцы рассказывают, что вырезками из газет с рецензиями на свои фильмы Седлачек оклеил ванную в своей квартире. В интервью одной из пражских газет он заявил, что не умрет никогда. Умер в 2006 году.
САМАЯ КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ О ПРАГЕ
— Ты была в Праге?
— Нет. А ты?
— Я там родился.
— Хотелось бы мне посмотреть на Прагу. Она красивая?
— Увидишь через десять минут. Сейчас придет поезд. А пока я расскажу тебе про Прагу одну историю. Интересно, что ты скажешь.
— Думаешь, поезд опоздает и ты успеешь рассказать целую историю?
— Нет. Поезд придет вовремя. А то, что я собираюсь рассказать, это самая короткая в мире история про Прагу.
Стояло самое глупое время суток. Около половины четвертого пополудни. И не было снега, как сейчас, а рельсы были такими горячими, что хоть жарь на них шпекачки. Шел 1920 год. Пахло увядшим бурьяном и дегтем. Солнце пекло так, словно хотело что-то сказать, но на маленькой железнодорожной станции в пригороде Праги, где скорые поезда не останавливаются, репертуар возможных диалогов отсутствовал. На скамейках, стоявших по обе стороны от выхода на перрон, сидели двое мужчин. Больше никого не было. Судя по тому, что они оказались здесь в это время, можно было сделать вывод, что оба ждут пригородный поезд на Кладно. Сидели они примерно так, как мы с тобой, но в отличие от нас направлялись в противоположную от Праги сторону. На голове одного из них, того, что пониже, была кепка, другой, с очень длинной шеей, был в туго накрахмаленном белом воротничке и с повязанным под подбородком бантом. Первый мог быть торговцем скотом, другой, судя по пиджаку и брюкам в полоску, — адвокатом или банковским служащим. Оба обливались потом и молчали. Потом один из них, тот, что под кепкой, вытащил клетчатый носовой платок, распространявший запах дешевой «кёльнской воды», и вытер шею.
— Жарко, — сказал он и снял кепку.
— Да, — сказал другой и скрестил длинные ноги.
С этими словами высокий мужчина достал часы из кармашка жилета, одетого под пиджак, несмотря на жару. Часы были раскаленными, но шли. Он посмотрел, который час, защелкнул крышку и вернул их в карман. Другой мужчина повернул голову и посмотрел на большие, в черном корпусе станционные часы, которые неутомимо тикали, перемалывая мгновения, словно зерна. Сквозь застоявшееся затхлое время прорывался хор сверчков.
— Его нет.
— Да, пока нет.
После этих слов низенький мужчина вытащил из кармана фляжку с водой и сделал глоток. Другой посмотрел на пыльные станционные цветы, висевшие в кашпо.
— Я думаю, вот-вот будет, — сказал он.
— Да.
Из пространства над извилистым железнодорожным путем послышался далекий гудок. Когда поезд прибыл, тот, что был в кепке, вошел в полупустой вагон третьего класса, а тот, который выше ростом и с крахмальным воротничком, в пустой вагон второго класса. Так оба они уехали в Кладно.
— И?
— Это все.
— Издеваешься?
— Вовсе нет. Это правда. Один из них был Франц Кафка (1883–1924), автор «Процесса», а второй, тоже из Праги, Ярослав Гашек (1883–1923), создатель бравого солдата Швейка.
Сантьяго Казарес Хил (ИСПАНИЯ)
С. К. Хил — псевдоним писателя, который жил в Сарагосе и писал рассказы, эссе и воспоминания. Его в конце XX и начале XXI века печатали мадридские издательства «Анаграмма», «Эспаса кальпе» и «Акал литерариа». Он не придавал особого значения своим книгам («Безбрежное лето» и «Потерянный взгляд») или эссе, среди которых есть и одно о Гойе. Гораздо больше значили для него его суки породы русская борзая, он самолично помогал им щениться. А в беседе с корреспондентом мадридской «Эль мундо» он сказал, что его любимое занятие — компьютерная графика.
ОДНАЖДЫ ФРАНСИСКО ГОЙЯ…
Однажды Франсиско Гойя, известный придворный художник, дольше, чем обычно, задержался в своей мастерской и задремал. Во сне он погрузил бобровую кисточку в желтую краску, лежавшую на палитре из севильского стекла, как вдруг увидел какое-то странное существо, которое свалило подрамник с натянутым на него холстом, оказалось рядом с художником и принялось его душить. Картина была «Тавромахия», заснул он в Бордо, а во сне дело происходило в Сарагосе.
— Кто ты? — У Гойи хватило сил только на этот короткий вопрос, потому что к языку его, казалось, была привязана живая ворона. — Кто ты? Кто ты? — умоляюще повторял художник, едва ворочая языком, потому что ворона начала хлопать крыльями.
Тут чудовище из сна перестало душить его и сказало:
— Я твоя душа. Неужели ты не узнал меня?
В ужасе, что его опять будут душить, Гойя двинул чудовищу в ухо и попытался очнуться от сна, но ему пришлось там еще ненадолго задержаться, потому что началось нечто странное и он, как художник, должен был непременно это видеть. Дело в том, что Гойя и во сне оставался художником, он смотрел как художник, хотя во сне жмурился и оттого почти ничего не видел. Итак, когда он отразил нападение этой нечисти, которая (обманывая?) представилась его душой, она повернулась, чтобы убраться восвояси, и тут Гойя увидел нечто важное. Он увидел на ее рукаве (видимо, это был рукав?) пятно краски. Желтой краски. Его душа испачкалась желтой краской, когда свалила на пол картину и палитру…
Очнувшись, Гойя обнаружил, что за окном раннее утро и что находится он в Бордо, а не в Сарагосе. Он подумал: «Теперь надо быть осторожным с теми, у кого на рукаве пятно желтого цвета. Возможно, это действительно мои души!.. Мои души? — спросил он затем самого себя, отчасти еще пребывая под бархатным ночным колпаком сна. — Что же, выходит, у меня, как у евреев, три души? Ладно, посмотрим. С этими душами ни в чем и никогда нельзя быть до конца уверенным».
Как-то вечером Франсиско Гойя оказался у реки.
Стоял июль, по вечерам в Бордо, возле реки, было приятнее и легче дышать, и Гойя обычно выходил прогуляться вдоль берега. Новая роща, которая недавно там поднялась, была моложе его. Правда, имелось тут одно малоприятное место, где рыбные торговцы с ближайшего рынка выбрасывали протухшую рыбу и внутренности очищенных и проданных рыб. Поэтому Гойя старался обходить его стороной. Но в тот день он подошел в горе смердящих отбросов. И через смрад увидел нечто такое, отчего окаменел. Он увидел желтый цвет. Мало того, это была желтая краска на чьем-то рукаве и этот кто-то находился в эпицентре смрада и шел через него, словно только там и был проход.
— Неужели это моя душа прогуливается сквозь смрад, словно сквозь строй почетного караула? — удивился он, затыкая нос.
Франсиско Гойя забыл про этот случай. Но однажды утром произошло нечто напомнившее ему о нем. Хозяйка его мастерской приготовила на завтрак капусту с бараниной. Как и обычно, капуста была приправлена перцем. Сев за стол, Гойя увидел в тарелке что-то желтоватое. Но так как еда была сильно перченной, художник не обратил внимания на это «что - то» и отправил его в рот. В тот же миг он через огнедышащий перец почувствовал, что это «что-то» совсем несъедобно. Сунул в рот два пальца и вытащил кусок рукава. С желтым пятном.
«Неужели я чуть не съел собственную душу?» — подумал он, и у него пропал всякий аппетит.
Теперь уж он точно будет начеку. Но предугадать, когда произойдет новая встреча с душой, было трудно. И какой она окажется. Тем не менее в один облачный день Франсиско Гойя сделал вывод, что встреча снова состоялась, и когда он меньше всего ее ждал. В главном парке города в тот день раздавался ужасающий визг, и Гойя заткнул уши, но не закрыл глаза. Неподалеку кастрировали хряка, и тот молил о пощаде так отчаянно и громко, что звенело в ушах. И вот Гойя увидел это совсем ясно: мимо прошел кто-то с небольшим желтым пятном на рукаве. С незаткнутыми ушами. Словно визг расчищал перед ним дорогу. Гойя, как и другие прохожие, свернул в сторону, но успел понять, что произошло. Его душа снова дала о себе знать.
Почему?
Оставалось по-прежнему писать картины и ждать, что будет дальше.
Франсиско Гойе показалось, что через него пролетела стая птиц. Он вздрогнул и вздохнул по Испании так глубоко, что в этом вздохе можно было утонуть. Подошел к продавцам каштанов и купил немного раскаленных, как горячие угли, плодов. Хотел очистить, но не смог — так они обжигали. Тут какой-то испачканный желтой краской рукав протиснулся сзади ему под мышку, очистил один, за ним второй, а потом и оставшиеся каштаны, не обжегшись и не испачкавшись в золе. Когда Гойя обернулся, за спиной у него никого не было. И он понял: «Моя душа, несомненно, может пройти сквозь смрад, сквозь визг, сквозь огонь, сквозь остроту перца и с ней сквозь мое тело, она может воспользоваться любым предметом, чтобы явиться предо мной. Они не препятствуют ей, наоборот, — предоставляют такую возможность. Но что с глазами? Со зрением? Я ведь художник!»
Однажды в полдень у Франсиско Гойи снова произошла встреча с его душой. Он шел по торговой улице, где было множество лавок. И думал при этом, что можно было бы написать картину по поговорке «Сколько жизней, столько грехов». Тут он заметил уже почти скрывшийся за углом рукав с каплей желтой краски. И он смог бы проследить за ним, свернув в боковую улицу. Улица была пуста, и ничто бы ему не помешало, если бы он умел видеть сквозь дома, сквозь стены… Но Гойя понимал, что сам-то он не свернул за угол и что рукав с желтым пятном нельзя увидеть с его места. И тем не менее он его видел.
Разумеется, рукав, который свернул за угол, видеть нельзя. Если только вы не стали Гойей.
Достарыңызбен бөлісу: |