Морис Дюверже политические партии



бет7/23
Дата14.07.2016
өлшемі2.44 Mb.
#198019
түріКнига
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   23

II. Степени причастности

В партиях, где не принято формальное членство, можно выделить три круга причастности (partipation). Наиболее обширный круг составляют избиратели, голосующие за кандидатов, выставляемых партией на национальных или локальных выборах (можно было бы еще разграничить эти два последних, но пренебрежем данным [c.140] аспектом проблемы в интересах простоты изложения). Второй включает “симпатизантов” – и термин и понятие туманны, но их неопределенность связана с самой действительностью. Симпатизант – это избиратель, но это гораздо больше, чем просто избиратель: он признает спою склонность к партии; он защищает, а порой и поддерживает партию и финансовом отношении; он даже входит в ее придаточные институты. Широко употребляемые сегодня термины “паракоммунист” (от греч. para – рядом, возле. – Прим. перев.) и “криптокоммуунист” (от греч. kryptos – тайный, скрытый. – Прим. перев.) относятся именно к симпатизантам. Наконец, третий круг – внутренний, он охватывает активистов11. Активисты рассматривают себя как членов партии, как элемент партийной общности; они обеспечивают ее организацию и ее функционирование; они ведут пропаганду и всю основную партийную деятельность. “Комитетчики” кадровых партий –это активисты. Понятие “член партии” там, где оно принято, образует и четвертый круг, как бы промежуточный по отношению к двум последним; он более широк, чем круг активистов, но более узок, чем круг симпатизантов. Членство (adhesion) предполагает более глубокую причастность к партии, нежели симпатия, но менее глубокую, чем активизм. Полезно сравнить членов партии с каждой из трех других категорий; членство – это именно соотносительное понятие.

Главная проблема заключается в том, чтобы определить отношения между различными кругами. Ее решение не может быть абсолютно беспристрастным и представляет отнюдь не чисто научный интерес. Она затрагивает саму природу политических партий и демократический характер их структур. Внутренние круги приводят в движение и руководят внешними; если первые действительно представляют вторых – то есть если их ориентации совпадают – система может быть квалифицирована как демократическая. В противном случае весь этот ряд концентрических кругов можно определить как олигархию. [c.141]

Избиратели

С точки зрения политической науки эта категория обладает огромным преимуществом по сравнению со всеми прочими: она легко поддается измерению. Обычно мы располагаем довольно удовлетворительной статистикой даже за тот период, когда эта статистика не всегда четко указывала партийную принадлежность кандидата. Серьезные лакуны существовали в этом смысле в европейской статистике до установления пропорциональной системы. Они еще более серьезны, когда речь идет о выборах локальных; но последние менее интересны в свете нашей темы, поскольку здесь личностные моменты и специфические интересы еще больше, чем в ходе всеобщих выборов, определяют партийные привязанности.

Для кадровой партии численность избирателей представляет единственно возможное измерение партийной общности. Силу или слабость партии можно определить по количеству ее избирателей. Можно проследить эволюцию партии через эволюцию ее электората. Сопоставляя состав ее руководящих органов с распределением избирателей, можно судить о степени демократичности партии. На этом основании американские авторы утверждают, например, что национальный конгресс (уполномоченный избирать кандидата от партии на президентских выборах) не имеет репрезентативного характера, поскольку количество его делегатов не пропорционально численности электората партии, сельские избиратели имеют сверх-представительство, так же как и избиратели-южане в республиканской партии (см. табл. 19). В массовых же партиях, напротив, за основу такого представительства берут численность членов партии; но тогда существенной задачей становится определение соотношения этих двух категорий – избирателей и членов партии. Они образуют две различные общности, причем вторая стремится руководить первой. Это хорошо видно на примере депутатов: они получают свои полномочия от избирателей, но между тем оказываются все более и более подчинены власти руководящих комитетов, создаваемых членами партии. Важно, стало быть, выяснить: совпадают или расходятся реакции двух этих общностей. Сравнительная статистика может дать для этого необходимый материал. [c.142]

Но провести такое сравнение не всегда легко. Оно, во-первых, обычно наталкивается на уже отмеченную выше неточность подсчета членов партии: один из сравниваемых объектов всегда остается величиной, которую приходится принимать на веру. А во-вторых, дело осложняется трудностью сопоставления электоральной и партийной статистики. Метод коэффициентов корреляции в этой области неприменим, и прежде всего потому, что материалов для сравнения слишком мало: учет численности партий ведется начиная всего лишь с 1905–1910 гг., и, следовательно, мы располагаем данными для анализа максимум дюжины всеобщих выборов. А в большинстве и того меньше, ибо сравнение попросту невозможно, если партии еще недостаточно развиты: ряды данных столь ограничены, что никакие серьезные выкладки невозможны. С другой стороны, коэффициент корреляции уместен для сопоставления членов партии и избирателей только в момент всеобщих выборов; но колебание численности партий в интервале между двумя выборами как раз и составляет один из основных аспектов проблемы. Различный по самой своей природе ритм рядов данных – годовой для учета членов партии и четырех-пятигодичный для избирательной статистики – к тому же часто еще искажается распадом партий или переносом выборов. Коэффициенты корреляции дали бы возможность лишь выборочного анализа. Оптимальным приемом был бы метод графического сопоставления кривых роста численности членов партии и избирателей, построенных на основе базовой статистики. Но графики этих кривых не могут быть идентичными в силу того, что численность избирателей и численность членов партии – величины разного порядка. Возьмем тогда отрезки, соотношение которых приблизительно соответствует среднему соотношению обеих общностей в целом в рассматриваемый период. Полезно дополнить эти кривые данными о процентном соотношении соответственного роста численности избирателей и членов партии, что позволит дать более точное измерение.



Чтобы сравнить взаимную диспозицию избирателей и членов в нескольких партиях (различных в одной и той же стране или сходных в разных странах), установим для каждой из них норму членства на рассматриваемый момент, то есть соотношение численности членов партии и численности избирателей. Сопоставляя нормы членства [c.143] одной и той же партии по ряду последовательных выборов, можно вычертить кривые членства, которые позволят провести сравнение и во времени, и в пространстве (табл. 12). Не будем придавать норме членства большее значение, чем она того заслуживает: это инструмент измерения и ничего более. Нe будем забывать и того, что само понятие членства имеет различный смысл в разных партиях и что оно практически не имеет никакого настоящего смысла в кадровых партиях; что и в самих массовых партиях механизмы регистрации и строгость учета весьма различны. Лишено, к примеру, смысла сопоставление партии радикал-социалистов и коммунистической партии, ибо понятие члена в каждой из них имеет совершенно различное содержание. Точно так же не сравнимы по этому показателю лейбористы и французские социалисты, поскольку соответствующие партии принадлежат к непрямой структуре в одном случае и к прямой – в другом. В конечном счете сравнение возможно в четырех случаях: 1) сопоставление норм членства одной и той же партии в различные периоды ее развития (что позволяет построить вышеупомянутые сравнительные кривые); 2) сравнение норм членства одной и той же партии в различных регионах страны или по различным социальным категориям и возрастным группам (последнее, правда, почти неосуществимо по причине умолчания статистики на этот счет: исследователю придется самому с помощью опросов или монографии создать собственную базу данных); 3) сравнение норм членства однотипных партий в различных странах: социалистических (табл. 12 и 13), коммунистических, демо-христианских, etc.; при этом чем более сходны партийные структуры, тем точнее сравнение: оно будет гораздо более точным для коммунистических партий, чем для социалистических, а для социалистических – точнее, чем для демо-христианских; 4) сравнение довольно близких партий в одной и той же стране: например, коммунистов и социалистов или социалистов и демо-христиан – последнее, впрочем, всегда требует определенных оговорок.

Предложенный инструментарий, думается, открывает обширное поле для исследований. Научный поиск мог бы, по-видимому, сосредоточиться вокруг центральной темы: систематического измерения разрыва между поведением избирателей и поведением членов партии. Можно [c.144] было бы сопоставить – по регионам или странам – норму членства с процентом полученных партией голосов и выяснить, имеется ли между ними корреляция, изменяются ли они одинаковым или противоположным образом или эти колебания вообще несопоставимы. Можно провести подобное сопоставление но социальным, профессиональным и возрастным группам. Разумеется, такой анализ должен был бы охватывать максимально возможное число партий и углубляться в прошлое настолько, насколько это позволяет статистика. Но при этом нужно все-таки исключать инкубационный период развития партий, когда численность и избирателей и членов партии столь невелика, что никакое серьезное сопоставление невозможно. Партии могут в такой период выдвигать лишь по нескольку отдельных кандидатов, что искажает цифру электората, приписываемую им в общенациональной статистике; у них нет еще секций и комитетов во всех регионах страны, что также искажает цифру их членов в партийных учетах. Партии невозможно анализировать, если они не прошли известного пути развития уже после достижения зрелости. Только такого рода исследования – углубленные и многочисленные – позволили бы проверить точность (или выявить степень ошибочности) гипотезы, на основе которой проводилось несколько первых опросов, по правде говоря, довольно ограниченных и немногочисленных. Суть этой гипотезы: существует относительная независимость членов партии и ее избирателей; эти общности по-разному реагируют на одни и те же политические события; можно говорить о разнонаправленности соответствующих изменений. Разумеется, сравнительный анализ обнаруживает и периоды параллельного развития электората и членов партии. Такой пример являет нам французская социалистическая партия в 1906–1914 и 1928–1932 гг. (табл. 8), шведская социал-демократическая партия в 1924–1940 гг., etc. Но такие совпадения этих двух общностей все же редки. Они, по-видимому, соответствуют фазам роста партий и восхождения их к положению доминирующих. Гораздо чаще как раз бывает, что темп роста общности избирателей и численности членов партии не совпадает: первая обычно изменяется быстрее второй. Можно даже констатировать, что норма членства имеет тенденцию к снижению в то время, когда численность избирателей возрастает, и наоборот. Наблюдения, проведенные в социалистических [c.145] партиях 9 стран, показали что из 63 случаев только 20 отклоняются от выявленной тенденции этого взаимного движения (табл.14): при этом в пяти из них (Франция, 1919–1928; Норвегия, 1918–1924; Великобритания, 1945–1950 гг.) это объясняется внутренним кризисом партии или изменением системы приема, так что они не показательны значения для обсуждаемой проблемы. Общность членов партии представляется все же более стабильной, чем общность избирателей. Но наши выводы действительны только для социалистических партий (нестабильность состава коммунистических партий уже отмечалась) и носят всего лишь приблизительный характер. Во Франции, например, стабильность электората в 1919–1939 гг. поразительным образом противоречит нестабильности партий. У социалистов разрыв составлял максимум 14,7% по отношению к средней двух предельных показателей; у коммунистов он достигал 121,7%. В Швейцарии, начиная с 1930 г., стабильность избирателей в сравнении с членами партий также много выше: разрыв составляет 1,4% у социалистов и 28,7% – у коммунистов.

Различия в скорости изменений встречаются, кстати, реже, чем случаи полного расхождения, с которыми приходится сталкиваться гораздо чаще: это объясняется несовпадением реакций обеих общностей на те или иные политические и экономические события и внутренними кризисами самих партий. Две схемы вырисовываются здесь достаточно ясно: 1) реакция членов партии на кризисы или какие-либо другие внутренние события в партии более ощутима, чем соответствующая реакция избирателей; 2) реакция тех и других на определенные социально-политические события различна, хотя ее и не представляется возможным оценить как более сильную или слабую. Реакция социалистических партий на раскол и отделение коммунистов или “гошистов” (леваков) сразу после войны 1914 г. хорошо иллюстрирует первую схему. Так, во Франции СФИО с 1919 по 1924 г. теряет 46,6% своих членов, но только 2,4% своего электората. В Норвегии отделение социал-демократов отнимает у Партии труда в 1918–1921 гг. около 60% ее членов, тогда как число избирателей сокращается всего на 8%. А в Германии, напротив, раскол Независимой социалистической партии сопровождался в 1919–1920 гг. значительным уменьшением социал-демократического электората (на 46,5%), в [c.146] то время как численность партии выросла на 6,8% (табл. 16). Реакция лейбористов-членов партии и лейбористов-избирателей на смену процедур contracting out contracting in расходится еще дальше: в 1924–1929 гг. принятие первой взамен второй привело к падению численности лейбористов-членов профсоюзов на 35,3%, что не помешало количеству избирателей вырасти на 51,5%; разрыв становится менее значительным в 1945–1950 гг., вслед за восстановлением прежнего правила, в результате чего численность лейбористов-членов профсоюзов увеличилась на 96,3%12, в то время как избирателей прибыло всего на 10,5%.

Расхождение поведения избирателей и членов партии по отношению к одним и тем же социально-политическим событиям ранее уже ярко обнаруживалась в соответственной их реакции на войны 1914 и 1939 г. И та, и другая имели следствием общий рост социалистических партий – как их избирателей, так и их собственного состава. Но рост этих общностей редко оказывается параллельным, причем измерить угол расхождения не всегда легко: одновременно происходили избирательные реформы, что нередко увеличивало численность избирателей, и необходима поправка на это. Параллельность – в виде исключения – наблюдается во французской социалистической партии в 1914–1919 гг.: число избирателей поднялось на 31,5%, а членов партии – на 30. В Англии, напротив, с 1910 по 1918 г. количество избирателей, голосующих за лейбористов, выросло более чем на 200% (по отношению ко всем поданным голосам); в то же самое время численность партии возросла лишь на 100% (табл. 15). За 1935–1945 гг. лейбористов-членов профсоюзов стало на 20,5, а индивидуальных членов – на 16,2% больше, а число избирателей выросло на 43,7%. Эти примеры, казалось бы, опровергают сформулированную выше схему: в данном случае реакция избирателей резче, чем реакция членов партии. По такое включение было бы преждевременным: во Франции, например, процент голосов, полученных социалистами (по отношению ко всем поданным), вырос с 20 (1936) до 25 (1945 г.), как если бы норма членства возросла до 25%, в то время как цифра членов повысилась до 65,8% Просто в некоторых странах мы видим более серьезную [c.147] дивергентность поведения двух указанных общностей. В Швеции, например, число избирателей, голосующих за социалистов, снизилось с 265.428 в 1914 г. до 195.121 в 1920 г., в то время как численность партии выросла с 84.410 до 143.090; точно так же число избирателей снизилось с 1.546.804 в 1940 г. до 1.436.571 в 1944, тогда как партия выросла с 487.257 до 553.724. В Норвегии электорат социалистов снизился с 618.610 в 1936 г. до 609.348 в 1945, в то время как численность партии поднялась со 142.719 до 197.683. На одно и то же событие, притом значительное, две общности реагируют диаметрально противоположным образом.

Можно было бы привести и другие столь же типичные примеры. Поведение избирателей, голосующих за лейбористов, и поведение членов лейбористской партии в Англии во время политического кризиса, вызванного разрывом с двухпартийной системой (1918–1935 гг.), было абсолютно различным. С 1918 по 1922 г. численность избирателей и членов лейбористской партии растет, причем первых быстрее, чем вторых (соответственно 30 и 10%). В 1922–1923 гг. избирателей прибыло чуть меньше 2,6%, но численность самой партии упала на 4,7%. В 1923–1924 гг. электорат рос быстрее (приблизительно на 26%), а численность партии почти не изменилась (рост на 1,2%). В 1924–1929 гг. число избирателей растет еще быстрее, увеличившись на 51,5%, но происходит падение численности партии: она снизилась на 26% (что, вероятно, объясняется отменой contracting out). В 1929–1931 rr. численность избирателей, напротив, уменьшилась, а численность членов партии слегка увеличилась – на 1,6% (при более значительном росте индивидуальных членов – на 38%,).

В Германии реакции социал-демократического электората и членов партии обычно расходятся в годы Веймарской республики. В 1919–1920 гг. электорат уменьшается, а партия растет; в 1920–1925 численность партии снижается, а электорат увеличивается; в 1928– 1930 гг. партия растет, а ее электорат убывает. Движение двух общностей совпадает лишь в 1925–1928 и в 1930–1932 гг., причем колебания электората оказывались более резкими по сравнению с колебаниями численности партии (табл. 16). Короче говоря, линии поведения двух общностей абсолютно различны. Во Франции победа Народного фронта в 1936 г. обернулась для [c.148] социалистов потерей 1,7% голосов по сравнению с 1932 г., но значительным ростом численности партии – на 45%. Точно так же падение электората в 1945–1946 гг. с 4.561.000 до 3.432.000 и соответственно с 23,8 до 17,9% от всех поданных голосов сопровождалось увеличением состава партии на 5,7%.

Эти наблюдения, разумеется, поверхностны и фрагментарны. И тем не менее они позволяют в качестве поисковой гипотезы сформулировать положение о диспаритете общности членов партии и общности избирателей. Все кажется происходящим таким образом, как если бы первая выступала по отношению ко второй как закрытый мир, замкнутая среда, реакции и общее поведение которых подчиняются собственным законам, отличным от тех, которые управляют колебаниями электората, то есть колебаниями общественного мнения. Представляется излишним подчеркивать значение таких наблюдений. Если они будут получать новые подтверждения и “закон диспаритета” будет действительно сформулирован, традиционное понятие демократии окажется ниспровергнутым: ибо как мы уже видели, руководящие органы партий, образованные их членами, обнаруживают тенденцию к доминированию над парламентариями, получившими свои полномочия от избирателей. И было бы полбеды, если бы политический статус тех и других хотя бы приблизительно совпадал, и членов партии можно было бы рассматривать как наиболее сознательную часть, авангард избирателей. Но закон диспаритета разрушил бы эту иллюзию, показав, что существенные различия в поведении двух этих общностей абсолютно исключают возможность одной из них выступать в качестве образа и подобия другой. Измерить этот диспаритет – значит измерить степень проникновения олигархии в режимы, которые мы называем демократическими. [c.149]



Симпатизанты

Понятие избирателя четко и просто; понятие симпатизанта – неопределенно и многозначно. Симпатизант представляет собой нечто большее, чем избиратель, но меньшее, чем член партии. Как избиратель он отдает партии свой голос, но не ограничивается этим. Он открыто [c.149] проявляет свое согласие с партией, открыто признает свои политические предпочтения. Избиратель голосует тайно, в специальной кабине и не афиширует своего выбора: сама четкость и объем мер, гарантирующих тайну голосования, вполне раскрывают значение этого обстоятельства. Избиратель, открыто заявляющий о своем выборе, уже не просто избиратель: он становится симпатизантом. Фактически, он тем самым запускает механизм эмоционального заражения; само его признание уже несет в себе элемент пропаганды; оно также сближает его с другими симпатизантами и закладывает первые связи некой общности. Настоящей общности избирателей не существует, так как они совсем не знают друг друга – это всего лишь группа, определяемая с помощью обобщения и доступная для статистических измерений. Но общность симпатизантов – пусть эмбриональная и рассеянная – существует реально.

Открытое проявление политического предпочтения, признание своей симпатии к партии могут обнаруживаться во множестве форм к степеней. Для этого недостаточно однократного голосования: ведь оно может оказаться исключением, зависящим от особых обстоятельств, и никогда больше не повториться; оно скорее доказывает не симпатию, а простое отсутствие предубеждения. Совсем другое дело, если к такому голосованию относятся как к привычному и нормальному, примерно так, как это принято у американских граждан на закрытых первичных выборах. Еще более далеко идущий шаг – если такое заявление о симпатии не остается чисто пассивным, но сопровождается позитивными усилиями в пользу партии: регулярное чтение ее прессы, участие в манифестациях и публичных собраниях, сборе пожертвований, в пропагандистской деятельности (например, canvass – сбор голосов перед выборами). Так незаметно от простого участия в жизни партии переходят к настоящему членству и даже становятся активистами.

Но если симпатизант – больше, чем избиратель, то все же это еще и не член партии. Его связь с партией не освящена официальными, четко установленными узами письменных обязательств и регулярной уплатой членских наносов. В общем можно было бы сказать, что положение симпатизанта походит на положение члена партии, как сожительство – на законный брак. Что же [c.150] удерживает симпатизанта от настоящего вступления? В кадровых партиях – тот факт, что там вообще не существует формального членства. Невозможно жениться, коль нет мэра; если законный брак невозможен, приходится довольствоваться конкубинатом. Членов же комитета можно рассматривать как активистов – в том смысле этого термина, который мы далее раскроем; все, кто вокруг них вращается, оказываются симпатизантами. Но такое толкование не подходит для массовых партий, где существует организованное членство. Чем же объясняется тогда отказ войти в ряды партии, желание остаться вне настоящей общности – даже в том случае, если признают свое согласие с ней? На то есть различные мотивы. Иногда симпатизанта сдерживают объективные обстоятельства: например, род его занятий исключает формальное вступление. Так, некоторые государства налагают запрет на членство своих должностных лиц в партиях, которые рассматриваются в качестве подрывных; некоторые хозяева – открыто или негласно – требуют соблюдения того же правила от своих наемных работников. Иногда и сам симпатизант считает свою профессию несовместимой с чересчур продвинутым коллективизмом: из-за нехватки свободного времени (что помешало бы ему выполнять обязанности члена партии) или из опасения каких-либо осложнений (коммерсант не хочет терять клиентов, священник – шокировать прихожан, офицер – подвергать опасности свой авторитет). Все эти опасения не так уж и презренны. Конечно, иные из них свидетельствуют просто о недостатке мужества и бескорыстия; но другие имеют вполне альтруистические мотивы, хотя в основе их и лежит в большей или меньшей степени сознательное уклонение.

Кроме того, бывают препятствия иного рода, чем давление внешних социальных сил, которому подвергается гражданин; речь идет о неких глубинных внутренних причинах. Симпатизант отказывается от вступления в партию, потому что испытывает непреодолимое отвращение к коллективности и не может расстаться со своей личной свободой – чувство, весьма живучее в некоторых слоях буржуазии или крестьянства. Именно оно объясняет меньшую распространенность института членства в правых партиях или аграрных регионах. Это чувство достаточно развито среди интеллектуалов и [c.151] артистов, по крайней мере среди тех из них, кто не склонен очертя голову ринуться в общее дело, упиваясь коллективизмом и самозабвенно отбрасывая все личное, что свидетельствовало бы о весьма значительной нестабильности психики и одновременно – об известном стремлении к моральному мазохизму. Положение интеллектуалов в партиях всегда ставит особые проблемы, будь то трудности, которые они испытывают, чтобы удерживать себя в общих рамках, или, напротив, когда они переходят грань разумного в своем стремлении раствориться в коллективе. Индивидуалисты или мистики, они всегда – исключение из правил, нередко неустойчивы и обычно не пользуются доверием и симпатией со стороны всех остальных членов партии. Нередко отказ вступить в партию объясняется идеологическими разногласиями с ней: симпатизант предпочитает ее всем другим и сотрудничает с ней, но не разделяет всех ее воззрений, и поэтому избегает полностью связывать себя с ней. Он солидарен с партией по отдельным вопросам, но не целиком и полностью.

Теперь можно дать – хотя это будет нелегко – приблизительное определение симпатизанта. Действительно, по какому же признаку его всегда безошибочно можно узнать? На каких критериях основывать статистику, позволяющую сопоставлять списки избирателей и симпатизантов, с тем чтобы выявить взаимную корреляцию этих различных общностей? Здесь мы входим в область гадательного. Можно просто попытаться вычислить различные особые категории симпатизантов, например, читателей партийной прессы. Но этот признак еще не будет определяющим: многие партии с трудом добиваются чтения партийных изданий даже от своих собственных членов, не говоря уже о симпатизантах. Иные из таких читателей – всего лишь любопытствующие, а иногда даже и противники, для которых это способ излить свою желчь; но таких немного, и ими по закону больших чисел можно пренебречь. Однако выбор газеты в качестве критерия учета симпатизантов ставит деликатные проблемы. Любые формы чтения партийных (или близких к партии) изданий определяют всего лишь одну категорию симпатизантов. Другую (ее часто не отделяют от первой) характеризует присутствие на собраниях и манифестациях партии. Но и этот критерий не точнее предыдущего; многие из тех, кто [c.152] участвует в публичных акциях, тоже всего лишь зеваки, ищущие развлечения, а вовсе не настоящие симпатизанты. Тем не менее этот показатель не лишен определенного достоинства: полицейские сводки больше всего учитывают его при измерении колебаний влияния той или иной партии на общественное мнение. В Америке участие в закрытых первичных выборах представляет собой великолепный критерий симпатии по отношению к партии13: сопоставление данных статистики участников первичных выборов с избирательной статистикой позволяет провести интересные сравнения симпатизантов и избирателей (см. табл. 42 и 43).

В большинстве случаев выявить симпатизантов в конечном счете можно только с помощью системы анкетирования и опросов Гэллапа. И все же понятие симпатизанта слишком туманно, чтобы в этом отношении достаточно было простого и прямого вопроса анкеты. Следовало бы на основе объективного признака выделить степени симпатии и одновременно уточнить мотивы, мешающие симпатизанту превратиться собственно в члена партии. Но именно в этой области, как ни в какой другой, интервьюеры сталкиваются с недомолвками респондентов – по крайней мере, во Франции. Отсюда и трудность точных детальных опросов.

В качестве примера можно привести вопросы, которые в рамках общего социологического исследования структуры среднего французского города14 были поставлены перед жителями Оксерра. Вопрос 136 сформулирован следующим образом: “Принадлежат ли ваши политические симпатии какой-либо определенной политической партии?” Вопрос 137: “Принадлежите ли вы к какой-нибудь политической партии?” При этом не требовалось ни конкретно называть объект симпатий и прямую партийную принадлежность, ни говорить о мотивах того и другого. Эта добровольная тактичность авторов во многом предопределила границы их исследования. Интересно привести некоторые из полученных результатов. [c.153]



В целом в Оксерре на одного члена партии приходилось пять симпатизантов, причем пропорции у мужчин выше (три симпатизанта на одного члена партии), чем у женщин (девять к одному), как показывают следующие подсчеты:

 

В целом

Мужчины

Женщины

Симпатизанты

29

31

27

Члены партии

6

10

3

Интересно сопоставить эти показатели процентного соотношения симпатизантов и членов партии в каждой социальной категории с их взаимным соотношением:

 

Симпатизанты

Члены партии

Проц. по отношению к симпатизантам

Свободные профессии – техники

42

9

21,4

Кадры – руководители предприятий

32

11

34,3

Мелкие коммерсанты

36

7

19,4

Служащие

34

7

20,2

Рабочие

22

8

36,6

Ремесленники

19

5

25,8

Подсобный персонал, слуги

17

2

11,7

Без профессии

34

4

11,7

Наконец, распределение членов партии и симпатизантов по социальным категориям выглядит следующим образом: [c.154]

 

Члены партии

Симпатизанты

Свободные профессии – техники

9

9

Кадры руководители предприятий

7

5

Мелкие коммерсанты

7

7

Служащие-

20

19

Рабочие

31

20

Ремесленники

5

5

Подсобный персонал, слуги

3

6

Без профессии

18

29

Эта картина говорит о том, что низший слой занятых наемных трудом – наемные рабочие и служащие – имеют тенденцию составлять большинство членов политических партий. Фрагментарность и слишком общий характер анкеты не позволяют сделать точные выводы.

И, наконец, нужно особо рассмотреть высшую ступень партийной техники – концепцию организованного привлечения симпатизантов15. Долгое время массовые партии проявляли по отношению к ним известное презрение, отождествляя их с теми умеренными, о ком в Писании сказано: “Раз вы ни горячи, ни холодны, мои уста вас отвергают”. Однако постепенно стало ясно, что эти умеренные представляют собой естественный источник пополнения; что эти люди более других открыты для партийной пропаганды; что они могут пополнить ряды собственно членов партии; что они способны помочь партии проникнуть в среду, в силу естественных обстоятельств для нее закрытую, стоит ей всего лишь смягчить жесткость своей доктрины и использовать это в качестве своего рода дымовой завесы, или, надев маску, превратиться из волка в пастуха. Но эти многообразные задачи [c.155] могут быть надлежащим образом решены только в том случае, если симпатизанты перестанут быть аморфной, неопределенной, безликой массой – а для этого они, как и члены партии, должны быть объединены в коллективные структуры. Так возникла идея придаточных организаций партии, открытых для симпатизантов. Под этим общим названием скрываются самые разные созданные и контролируемые партией (фактически или юридически16) объединения, которые позволяют расширить и углубить принадлежность к партии: расширить, агломерируя вокруг собственно партийного ядра организации-спутники, образованные симпатизантами; углубить, дополняя политическое ассоциирование своих членов, реализованное посредством партии, ассоциированием семейным, социальным, культурным, etc. Можно выделить две категории придаточных организмов: одни предназначены для симпатизантов, другие – для членов партии. На практике большая часть их может быть использована и для той, и для другой цели. Охарактеризуем здесь первый аспект, резервируя за собой возможность вернуться в дальнейшем и ко второму.



Молодежные и спортивные союзы, женские ассоциации; содружества ветеранов, клубы интеллектуалов или литераторов, кружки для развлечений и досуга; профсоюзы, кассы взаимопомощи, кооперативы; общества интернациональной дружбы; объединения налогоплательщиков, квартиросъемщиков, “домохозяек”; патриотические и пацифистские фронты, etc. – вспомогательные организмы могут приобретать самые различные формы, действовать в самых различных областях и объединять самых разных людей. Сама их многочисленность и разнообразие служат залогом их успеха: методы работы вспомогательных организаций связаны с их особым характером и ограничены целями, которые они преследуют. Политические же партии – это сообщества с глобальными целями: они представляют собой сложные, социально детерминированные взаимосвязанные системы; они нацелены на организацию жизни в национальном и даже интернациональном масштабе. Такая глобальность отталкивает от них многих индивидов, принимающих те или иные частные их цели, но не все в целом. И нужно [c.156] признать просто гениальной идею некоторых современных партий продублировать партию – общность с глобальными целями – как можно более широким кругом общностей спутников с частными целями. Большинство квартиронанимателей, к примеру, недовольны собственниками жилья и согласны объединиться, защищая эти спои частные интересы; но большинство из них не коммунисты и не согласились бы войти в компартию даже только для того, чтобы отстаивать эти свои требования. Однако если партия создаст союз нанимателей жилья – официально независимый и неполитический, деятельность которого она фактически будет контролировать, очень многие арендаторы квартир в него войдут. Среди них можно распространять лозунги партии, разумеется, с некоторыми предосторожностями; в удобный момент акции чисто экономического, частного характера можно использовать для поддержки общей политики партии; а умелая и ненавязчивая пропаганда позволит привлечь в нее новых членов.

Пример, произвольно выбранный, очень далекий от политики, но в то же время конкретный и отнюдь не вымышленный: это Союз квартиросъемщиков, который во Франции действительно связан с коммунистической партией. Некоторые идут еще дальше: есть коммунистические спортивные союзы, гимнастические и хоровые общества, объединения артистов и интеллектуалов, всевозможные клубы по интересам, связанные с политическими партиями. Даже французская федерация киноклубов имеет связи с компартией. Согласно другим концепциям, придаточные организмы более приближены к политическому действию. Главный пример такого рода – это профсоюзы. Вопрос о взаимосвязи рабочих партий и профсоюзов получал весьма различные решения в зависимости оттого, о каких странах и каких профсоюзах идет речь: это два начала, неразрывно связанных и рамках непрямых партий (британская система), или, напротив, независимых друг от друга (французская доктрина, провозглашенная Амьенской декларацией [1]). Фактически профсоюзы и партии всегда стремились к взаимодействию. Так, немецкая социал-демократия уже Л" войны 1914 г. последовательно стремилась низвести профсоюзы до положения придаточных организмов. Коммунистические партии усовершенствовали эту технику: начиная с 1936 г. они предприняли во Франции [c.157] методическую колонизацию ВКТ (Всеобщая конфедерация Груда) благодаря слиянию ее с прежней УКТ (Единая Конфедерация Труда), созданной компартией после раскола в Type. Эта линия достигла своей кульминации после Освобождения и спровоцировала выход некоммунистических профсоюзов и создание ВКТ-ФО (Всеобщая Конфедерация Труда – “Форс Увриер”) Сегодня ВКТ – не что иное, как всего лишь придаточный организм компартии. Через профсоюзы партия охватывает ту огромную массу наемных работников, которую объединяют вопросы борьбы за жизненные права трудящихся: это всегда целая сеть общественных организаций с особыми интересами, которую партия использует в своих глобальных целях. И наконец, партия применяла в работе с придаточными организмами, имеющими непосредственно политический характер, и такой прием: она группировала вокруг себя тех, кто разделял ее взгляды по какому-то конкретному вопросу, надлежащим образом отделяя и изолируя его от остальной доктрины. Это можно проиллюстрировать двумя примерами: Национального фронта в 1945 г. и нынешнего Комитета борцов за мир. Сегодня они являются придаточными организациями ФКП. В первом случае речь шла о том, чтобы сплотить всех, кто испытывал ностальгию по временам Сопротивления и единству всех патриотически настроенных французов в борьбе против общего врага, столь характерную для этого периода. Дух политического единения и национального согласия – в противоположность соперничеству и борьбе партий – всегда находил глубокий отклик в общественном мнении, особенно в латинских странах, где многопартийная система функционировала неудовлетворительно, и особенно после войны, консолидировавшей патриотические силы. Следует признать весьма оригинальной идею поставить этот антипартийный дух на службу партии; к тому же тогдашняя коммунистическая тактика, поощрявшая создание коалиций, облегчала ее реализацию. Однако в силу недостатка кадров с Национальным фронтом это не совсем удалось; зато “Борцы за мир”, гораздо лучше организованные, позволили добиться превосходных результатов. Лежавшая в руинах послевоенная Европа, убежденная в том, что любая война обрекла бы ее на новый инфернальный цикл “оккупация – разрушение – освобождение”, представляла собой почву, замечательно подготовленную для восприятия пацифистской [c.158] пропаганды. Многие европейцы, весьма далекие от коммунизма, были вполне досягаемы для деятельности борцов за мир и оказали эффективную поддержку генеральной стратегии партии.

Уместно поставить вопрос: не была ли эта техника создания придаточных организмов политического характера шагом по пути изменения самого представления о партии, которое усилило бы ее олигархический характер и одновременно открыло бы возможность полного слияния концепции партии масс и “партии верных”? Общая организация партии отныне представляла бы собой два концентрических круга: партию – узкий и закрытый круг, включающий лишь самых чистых, самых пламенных и преданных, и “фронт” –более широкий, открытый для всех круг, члены которого служат для партии подсобной массой, резервом и полигоном для пропаганды. В некоторых странах народной демократии, особенно в Югославии, национальные или патриотические фронты использовались не только для того, чтобы сплотить оппозиционные партии вокруг коммунистической – в этом заключалась их коренная роль – но и объединить все разновидности коммунистов, так сказать, второй зоны, которых не считают достойными по-настоящему пойти в партию. Здесь речь идет не о симпатизантах в собственном смысле слова, но о настоящих членах партии: только следует различать, как это делали русские коммунисты до 1939 г., два разряда членов партии: “верных” – и “примкнувших”, граждан – и подданных, актив и резерв. Такая эволюция прямо соответствует общей тенденции партий к олигархии. [c.159]



Активисты

Раскрыть понятие “активиста” ничуть не легче, чем понятие “симпатизанта”.Для этого нужно напомнить различие партий кадровых и партий массовых. В последних термином “активист” {militant} обозначается специфическая категория партийцев. Активист – это особо деятельный член партии; активисты образуют ядро каждой из базовых групп, на которых покоится ее основная деятельность. В секциях, к примеру, всегда имеется небольшой кружок членов партии, которые заметно отличаются от неси остальной массы: они регулярно присутствуют [c.159] на собраниях, участвуют в распространении лозунгов, организуют пропаганду и подготовку избирательных кампаний. Активисты образуют нечто вроде комитета внутри секции. Их не следует смешивать с руководителями:

они не вожди, а исполнители, но без них невозможно было бы само реальное исполнение. Другие отдают всего лишь имена в партийный список да немного денег в партийную кассу – активисты же неустанно трудятся ради партии. В кадровых партиях понятие активиста отождествляется с понятием члена партии. Комитеты (которые характеризуют этот тип партий) состоят только из активистов, а уже вокруг них группируются симпатизанты, не включенные, собственно говоря, в партийную общность.

Было бы весьма интересно измерить соотношение активистов и членов партии. Мы получили бы более достоверное представление о реальной силе политических партий, если бы смогли сопоставить процент членства (который, напомним, позволяет сравнить общность избирателей с партийной общностью) с процентом активизма, выразив количественное соотношение активистов и членов партии. А если выявить эти данные по социальным категориям, возрастным группам и региональной принадлежности, мы могли бы с большой точностью определить место партийной общности в общности национальной. К сожалению, нас подстерегают здесь те же самые трудности, что и при исследовании симпатизантов: отсутствие всякого учета и даже невозможность такого учета в силу неясности самой подлежащей учету категории. К тому же именно в этой области партии проявляют особую сдержанность: они стараются выдать своих членов за активистов, поскольку это увеличивает их видимую мощь. Какое-то достоверное представление об этом могут дать лишь опросы и монографические исследования на базе тех партий, где активисты выделены в особую организацию, как, например, в австрийской социалистической партии с ее системой ^доверенных лиц”. Но и они скорее представляют собой младший командный состав, чем активистов в подлинном смысле слова.



Можно привести по этому поводу ответы, полученные в Оксерре в ходе общего исследования, на которое мы уже ссылались. Пункт 139 вопросника (дополняющий пп. 137 и 138, касающиеся симпатии или членства в [c.160] какой-либо политической партии) был сформулирован следующим образом: “Являетесь ли вы активистом? – Если да, то сколько времени отдаете политической деятельности?” Можно только сожалеть, что весьма туманная формулировка вопроса лишила ответы их подлинного значения. Интервьюеры поясняют, что они не относили к настоящим активистам тех, кто заявил, что не отдает никакого времени политической деятельности17, а между тем некоторые из них утвердительно ответили на первую часть вопроса. Интересно было бы выяснить, какой же смысл вкладывают они в понятие активизма. Но, как бы там ни было, полученные ответы в процентном отношении распределились следующим образом:




В целом

Мужчины

Женщины

Симпатизанты

6

10

3

Члены партии

2

4

1

Проц. активистов по отношению к членам

33

40

33

Эти результаты трудно интерпретировать, поскольку партии не дифференцировались. Одно можно утверждать с уверенностью: пропорция активистов, на которую они указывают, достаточно высока18. Один только подсчет активистов, без других уточнений, мало что дает, поскольку это понятие слишком неопределенно и многозначно. Как и в случае с симпатизантами, нужно пронести учет по отдельным категориями, приняв в качестве критерия активизма какой-то конкретный, строго фиксируемый признак. В партиях, основанных на секциях, довольно точный критерий – присутствие на собраниях. Он носит пассивный характер, но в свете самой структуры партии приобретает большое значение; как показывает опыт, те, кто регулярно присутствует на собраниях, это обычно и есть самые деятельные активисты партии. Изучая протоколы собраний (если таковые существуют) [c.161] и опрашивая секретарей секций, можно определить средний процент присутствующих на собраниях членов партии, но голых цифр недостаточно. Сказать, что в среднем 25% состава регулярно присутствует на собраниях, мало что значит. Опыт показывает, что за общей средней цифрой всегда происходит некоторое движение, и персональный состав участников от собрания к собранию меняется. К тому же следовало бы еще установить дифференцированные показатели степени регулярности присутствия: менее 25%, от 25 до 50, etc. Далее можно было бы уточнить степень присутствия по социальным и возрастным категориям. Такие подсчеты сталкиваются с большими практическими трудностями: предполагается, что руководители обследуемых секций, надлежащим образом подобранных, тщательно контролируют посещаемость в течение некоторого периода времени, не предупреждая об этом ее членов. Но правомерно усомниться, оценят ли партии научный интерес этих изысканий настолько, чтобы им подвергнуться. Между тем, именно такого рола исследования могли бы внести элементы точного знания в представления о реальной природе партийной общности.

Анкетирование, проведенное в парижских секциях социалистической партии, думается, обнаруживает довольно тесную связь качества активистов и социального состава секций, что можно выразить в следующей формуле: характер активистов имеет тенденцию к соответствию с преобладающей социальной группой. В секциях с преобладанием рабочих и активисты главным образом – рабочие; процент рабочих среди них здесь выше, чем тот же показатель в целом по секции. И напротив, в “буржуазных” кварталах, где большинство членов– чиновники, коммерсанты, адвокаты, преподаватели, etc, процент активистов буржуазного происхождения превышает их процент в составе секции. В таких секциях можно обнаружить рабочих в графе “члены”, но не в графе “активисты” (за редким исключением). Анкета слишком фрагментарна и поверхностна, чтобы ее количественные данные можно было бы опубликовать; и все же вышеуказанная тенденция вырисовывается достаточно четко. Механизм ее представляется довольно ясным: в секциях, где преобладают буржуа, рабочие ощущают себя чужими среди людей, разделяющих их политические взгляды, но не их менталитет, повседневные заботы и инстинктивные [c.162] реакции; точно так же чувствуют себя буржуа в секциях, состоящих преимущественно из рабочих. Социальные различия членов партии оказываются подчас даже препятствием для развития активизма. Можно было бы сказать: чем более однороден социальный состав, тем выше индекс активизма. Отсюда и превосходство методов создания организаций в однородной и изолированной среде, с которыми мы сталкиваемся в коммунистических ячейках, организациях корпоративного типа (например, standen бельгийского Католического блока) или в таких “специализированных” движениях Католического действия, как Христианская рабочая молодежь, Католическая студенческая молодежь, Христианская сельская молодежь: они действуют хотя и в дифференцированной, но однородной по какому-то существенному признаку социальной среде. Разумеется, для более строгих выводов еще необходимы более многочисленные, точные и углубленные исследования.

Для других партий критерий активизма может быть основан на иных признаках. Рядом с участием в собраниях может быть поставлена уплата членских взносов. В том случае, если они уплачиваются ежемесячно посредством марок или годовых вкладышей, интересно выявить среднее число месячных марок, ежегодно выкупаемых членами партии. В норме каждый из них должен приобретать дюжину марок, но на практике этот идеал всегда недостижим. Встречаются десять, восемь, шесть марок, etc. Приемлема классификация по степени финансовой поддержки также и в том случае, когда нужно дифференцировать возрастные и социальные группы19; но такая детализация требует специального анкетирования, ибо финансовая статистика партий не дает удовлетворительных разъяснений на этот счет. Вместе с тем некоторые партии ежегодно подсчитывают средний показатель месячных марок, купленных членами партии (путем деления всего количества марок на количество членов партии, определяемое по сумме проданных годичных билетов [c.163] или вкладышей). Эту среднюю цифру можно рассматривать как индикатор финансовой активности. Разумеется, исходные данные такой калькуляции не вполне безупречны (марки, проданные в центре, не всегда раскупаются на местах, как мы это видели), но они позволяют удовлетворительно определить порядок увеличения соответствующих показателей. С другой стороны, регулярность уплаты членских взносов – все же не главный признак активиста; определяющим он выглядит скорее просто для члена партии. В то же время опыт доказывает, что активисты обычно больше верны своим финансовым обязательствам, нежели другие категории членов партии, так что этот критерий все же приемлем. Но в случае общей средней числа проданных марок по нему невозможно определить долю активистов в партии. Тогда полученная цифра характеризует скорее общую степень обязательности ее членов, и категория собственно активиста растворяется в чисто статистическом понятии члена партии.

При всем том анализ усредненных цифр не лишен научного интереса, особенно если сопоставить численность членов партии и избирателей. Изучение этих колебаний во французской социалистической партии за период 1906 – 1936 гг. позволяет выявить некоторые общие тенденции (табл.17). Средний показатель уплаты взносов снижается именно в то время, когда численность возрастает: вновь принятые как будто бы менее обязательны, чем старые члены партии. Однако эта тенденция – не всеобщая, и объясняется она зачастую чисто механическими факторами: новички принимаются в течение всего года, а взносы они уплачивают за меньшее количество месяцев, что и приводит к снижению суммарного среднего показателя. И наоборот: во время кризисов в партии снижению ее численности часто сопутствует высокий средний показатель уплаты взносов; пусть количество членов и сокращается, но партия выигрывает за счет повышения их качества. Однако и этот феномен, как и предыдущий, не отличается устойчивостью. Почти однозначную зависимость можно отметить между всеобщими выборами и ритмичностью уплаты членских взносов. В год, предшествующий выборам, средний показатель снижается: этот эффект наблюдается в шести случаях из семи за период 1910–1936 гг. (исключение – 1924г.). В год, когда проходят выборы, средний показатель поднимается: этот феномен воспроизводится в пяти случаях [c.164] из семи за тот же период времени (исключение составляют 1924 и 1915 гг., когда нарушение ритма можно объяснить войной). Вспомним, что численность партии имела, напротив, тенденцию к повышению как в предшествующий, так и в последующий за выборами год. Стоило бы обязательно выявить факторы, способные объяснить эти совпадения или расхождения; но прежде нужно исследовать, обнаруживаются ли они в других партиях того же типа, так как невозможно извлечь никаких выводов из фрагментарных наблюдений, относящихся к одной партии да еще в течение довольно короткого периода.

Активисты уступают рядовым членам партии по численности. В любой партии их количество всегда составляет гораздо менее половины вторых. Когда этот показатель достигает трети или четверти, партия может рассматриваться как активистская. Таким образом в среде членов партии стихийно формируется олигархия: массе отводится пассивная роль по сравнению с небольшим ядром активистов, которые обычно присутствуют на собраниях и съездах, участвуют в выборах лидеров, поставляют кадры руководителей. Мы не так уж преувеличим, если изобразим партию с помощью следующей схемы: активисты направляют членов партии, члены партии – симпатизантов, симпатизанты – избирателей. Члены партии не представляют собой нечто эгалитарное и единообразное; напротив – это общность сложная, иерархизированная и вместе с тем не одномерная, ибо природа причастности к ней не для всех одинакова. [c.165]



Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   23




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет