Научный и общественно-теоретический журнал

3. ПРОБЛЕМЫ ЭЛИТОЛОГИИ

Игнатов В.Г., д. эк.. н., проф.,
засл. деят. науки РФ
Понеделков А.В., д. полит. н.,
проф., засл. деят. науки РФ
Старостин А.М., д. полит.н., проф. (СКАГС)

АДМИНИСТРАТИВНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЭЛИТЫ РОССИИ:
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ И ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ
ИССЛЕДОВАНИЯ

В связи с этим, начиная с 90-х гг. в отечественной научно-гуманитарной литературе весьма успешно развиваются элитологические исследования, общенациональных, региональных и местных элит. Столь же большое внимание уделяется в административно-политической практике рекрутированию и формированию элитных слоев. Впрочем, наряду с целенаправленными акциями элитной кадровой политики, в политической практике наблюдаются достаточно объемные изменения, обусловленные теневыми и неформальными взаимоотношениями элитных групп. Все это вызвало значительный интерес к этим процессам со стороны ученых политологов.

Наряду с известными исследователями, такими, как Г.К. Ашин, О.В Гаман-Голутвина, О.В. Крыштановская, А.Е. Чирикова, М.Н. Афанасьев, Е.В. Охотский и другие, уделившими внимание прежде всего изучению общенациональной элиты и общим тенденциям ее развития, необходимо выделить группу ученых из различных регионов России, приступивших к разработке политологических и социологических проблем регионального звена политической и административной элит России в начале 90-х гг. Работами С.И. Барзилова, А.К. Магомедова, М.Х. Фарукшина. В.И. Осипова, П.В. Смолянского, А.В. Понеделкова, А.М. Старостина, В.П. Мохова, А.В. Дуки и других по существу был начат новый этап в развитии отечественной элитологии. Их усилиями картина вертикального среза деятельности российской политической элиты органически дополняется рядом горизонтальных срезов¹. В результате постепенно складывается достаточно прочная источниковедческая, эмпирическая база, а также ядро региональных элитологических научных школ, позволяющие перейти на новый уровень теоретических решений и концептуальных разработок новейшего времени на своей собственной методолого-цивилизационной основе.

Что касается элитологических отечественных исследований последних лет, то они позволили не только сформировать эмпирическую базу отечественной теории элит и обсудить важные концептуальные и практические проблемы, но и внести серьезные методологические коррективы в использование классической и современной западной элитологии², подготовить первые отечественные учебники элитологии³ и обобщающие труды⁴.

В настоящей работе подводятся предварительные итоги элитологических исследований, проведенных за последние 10 лет на кафедре политологии и этнополитики Северо-Кавказской академии госслужбы, и рассматривается ряд новых теоретических и практических аспектов, функционирования административно-политических элит..

Прежде всего, обозначим те методологические подходы, на которых мы основываемся в процессе исследования российских элит.

С нашей точки зрения, элитология вообще и политическая элитология в частности зарождается и развивается внутри определенной мировоззренческой парадигмы, формирующейся в рамках дилеммы «эгалитаризм – элитизм». А в XX в. оформляются основные методологические принципы элитологии как научного направления.

Дилемма «элитизм – эгалитаризм» является, на наш взгляд, основополагающей для философии и обществознания. Их противостояние прослеживается в истории философской мысли и общественного сознания на протяжении многих веков. Эгалитаризм исходит из идеи равенства имущественного положения, социальных возможностей или результатов деятельности. Им пронизано христианское вероучение. Светский эгалитаризм получает широкое распространение, начиная с буржуазных революций (Г. Бабеф, Ж.-Ж. Руссо и др.). Не случайно Ницше не видел большой разницы между идеологией французской революции и социализмом, с одной стороны, и христианством – с другой, которые он считал тождественными по духу и пронизанными «рабской моралью».

В эгалитаризме выделяются антропологические, ценностно-гуманистические, этические, экологические и иные основания. В них включены такие параметры человеческого (индивидуального и социального) бытия, как альтруизм и забота о ближнем, идентификация с другими, солидарность и склонность к общежитию в составе крупных социальных организаций, неустойчивость конфликтующих крупных социальных организаций и др. Влияние разных форм эгалитаризма приводило к утверждению различных форм демократического устройства и системы демократических ценностей. Отступления от этих форм, аристократизация, в особенности в условиях высокой общественной динамики и массовой социальной стандартизации, приводили к «восстанию масс» и утверждению эгалитаризма в масштабе целых государств и сообществ государств.

Элитистские идеи и установки вплоть до конца XIX в. развивались в рамках социально-философских концепций (Платон, Конфуций, Карлейль, Ницше). В конце XIX – начале XX вв. начинает формироваться элитология как научное направление (Г. Москa, В. Парето, Р. Михельс, П. Сорокин, Н. Бердяев и др.). Элитизм основан на утверждении о естественном антропологическом, интеллектуальном, социальном неравенстве людей и их неизбежном расслоении на группы, среди которых доминирующая роль, несмотря на действие сдерживающих социальных механизмов, так или иначе отходит немногочисленной (2–5%) аристократической (или меритократической) группе, определяющей путем властного воздействия или иных форм воздействия пути развития общества. Наличие руководящего или «правящего класса» обусловлено прежде всего всевозрастающей ролью управленческой деятельности в обществе и неравными способностями и склонностями (желанием участвовать) различных людей в этой сфере.

С точки зрения элитистского подхода любая эгалитаристская вспышка в обществе заканчивается элитарным переделом, а «восстание масс» сменяется «восстанием элит» или «восстанием меньшинств», как утверждают, в частности, известные западные политологи и социологи С. Московичи, К. Лэш, Э. Тоффлер¹.

Постоянная конкуренция и взаимодополняемость элитизма и эгалитаризма побуждают к более глубоким поискам оснований человеческой природы и изучению переходных состояний («мягкий элитизм», «ограниченная демократия»). И российская социально-историческая практика дает для этого обширный материал.

Анализ основных положений политической элитологии классического и современного периода, а также обобщение опыта адаптации элитологии к российским условиям позволяют сформулировать ее основные принципы. Ряд из них уже представлен в работах А.В. Понеделкова и в совместных публикациях А.В. Понеделкова и A.M. Старостина². За прошедшее время были накоплены новые наблюдения, что позволяет значительно обновить и расширить состав данных методологических принципов.

Отнесем к ним следующие.

Система объективных факторов, обусловливающих дальнейшее развитие и даже рост элитарных тенденций, в социальном развитии составляет содержание принципа социальной и антропологической детерминации элит. К этим факторам следует отнести:

антропологическое неравенство – неодинаковые способности и склонности людей к управленческой, в том числе и политико-управленческой деятельности, объективно обусловливающее дифференциацию кратического поведения;

продолжающаяся в процессе социального и цивилизационного развития профессионализация управленческого труда, обусловливающая нарастающие требования к управленческой культуре и компетентности в сфере разных секторов управления (в том числе и в политическом);

не снижающую социальную значимость управленческой деятельности, обусловливающая соответствующую стратификацию и стимулирование этой деятельности и использование управленцами возможностей своего положения вплоть до «оборачивания» соотношения интересов групповых и общесоциальных;

асимметричное (ввиду положения управленцев) разделение распорядительных и контрольных функций в социальном управлении, доминирование первых над вторыми (и, порой, подавление последних);

узкоизбирательные формы политической активности широких масс населения (электоральное поведение, акции протеста) и преобладание политической и управленческой пассивности.

Естественно, что действие перечисленных факторов со временем меняется, но не отменяется. Исходя из принципа объективной социальной и антропологической детерминации, разрабатываются те или иные критерии элитности.

Следует также обратить внимание на еще одну важную характеристику элит, связанную с общей и политической культурой общества, к которому они принадлежат.

Анализ элитологической мысли и практики в ее западной, восточной (которая изучена значительно слабее) и российской версиях показывает их существенную зависимость от цивилизационного опыта и его своеобразия, а также от доминирующих культурно-мировоззренческих ориентаций. Если западные культурно-мировоззренческие ориентации строятся на таких опорных категориях, как «индивид - гражданское общество – право – рынок – прогресс – свобода – разум», то восточные – на таких универсалиях: «государство – традиция – иерархия – порядок – вера – стабильность». Своеобразие российских культурно-мировоззренческих ориентаций образует такие базовые элементы, как «общество – государство – мир (умиротворение) – духовность – всеединство – совесть – справедливость». Есть свои особенности и на региональном уровне.

Данные проявления относятся к сфере действия принципа цивилизационного своеобразия элит. Он позволяет, с одной стороны, соотносить развитие и смену элит России с особенностями ее исторического развития, политического управления, традициями, ментальными и ценностными установками. С другой стороны, не переносить схемы и наработки западного элитизма автоматически на российские реалии. Западный элитизм развивался в ином цивилизационном русле, имея в качестве стержня взаимосвязь структур гражданского общества и государства, богатый опыт и традиции демократических институтов, наличие различных центров политической активности и власти. Российский опыт не включает развитые традиции гражданского общества. В российской истории цементирующую общество роль всегда играло государство, а политическое управление доминировало над экономическим. Традиционно довлеющими были позиции административно-политической элиты. Цивилизационная и геополитическая специфика России и в наше время разрушает все попытки перенесения на ее почву западноориентированных схем и механизмов социального развития и управления¹.

К данным элитологическим принципам следовало бы добавить и те положения, которые были сформулированы еще в рамках классической элитологии.

К важнейшим из них следует отнести принцип циркуляции элит, или принцип В. Парето, по которому развитие общества осуществляется посредством чередования или циркуляции различных типов элит: более авторитарные и жесткие сменяются более демократичными и склонными к компромиссам. Отметим, что данный принцип в разной форме высказывался по существу всеми классиками элитологии. По нашему мнению, применительно к современным условиям можно говорить о существовании «малой» и «большой» циркуляции. В рамках «малой» происходит смена элитных групп аристократического типа. «Большая» циркуляция вызывает их замену и, усиливая эгалитарные тенденции, существенно меняя социально-политическую систему, приводит к власти политический режим с эгалитарными установками.

Наметки к обоснованию данного принципа мы находим в ряде современных работ, в которых предпринимаются попытки доказать объективность действия в обществе сил не только поступательной, но и циклической направленности¹.

Еще один важный принцип был сформулирован в рамках классического периода – это принцип олигархизации элит, или принцип Р. Михельса. Суть его в том, что, как полагал Р. Михельс, в обществе действует «железный закон олигархических тенденций», который проявляется в том, что создание крупных организаций неизбежно ведет к олигархизации общества и формированию элиты вследствие действия целой цепочки взаимосвязанных факторов. Человеческая цивилизация невозможна без наличия крупных организаций. Руководство же ими не может осуществляться всеми членами организаций.

Деятельность таких организаций требует рационализации функций, выделения руководящего ядра и аппарата, которые постепенно, но неизбежно выходят из-под контроля рядовых членов, отрываются от них и подчиняют политику собственным интересам руководства, заботятся в первую очередь о сохранении своего привилегированного положения. Массы же членов организаций недостаточно компетентны, пассивны и проявляют равнодушие к повседневной деятельности организаций и политике в целом. Действие принципа Р. Михельса некоторым образом пересекается с принципом социальной и антропологической детерминации. Но далеко не полностью. В частности, его собственное действие приводит к образованию иерархии элитных групп, а также к эффекту «оборачивания» во взаимодействии «аппарата» (бюрократии) и «учредителей».

К рассмотренным принципам, с нашей точки зрения, следовало бы также добавить принцип консолидирующих механизмов в элитогенезе и функционировании элит. Ибо без установления реальных механизмов, позволяющих элитным группам возникнуть и успешно конкурировать между собой, бороться за власть и эффективно использовать ее, неясны факторы, которые способствуют тем или иным элитным группам сплотиться в «правящий класс» и достаточно долго (десятилетиями, а то и столетиями) оставаться у власти. Предварительный анализ позволяет утверждать, что существует несколько весьма эффективно действующих механизмов консолидации. К ним прежде всего следует отнести механизм совместных интересов, общей идеологии, а также административных технологий. Активные действия верхушки элитной группы, направленные на ее консолидацию, привлечение к совместным действиям субэлитных групп и широких масс и осуществление долговременных целенаправленных действий позволяют говорить о проявлениях политической воли и эффективности деятельности элит.

Наряду с уже названными принципами, раскрывающими содержательную сторону элитогенеза и функционирования элит в обществе, следует отметить гносеологические принципы, без опоры на которые элитология останется на феноменологическом (описательном) и ситуативном уровне. Ранее мы уже указывали на важность для элитологии принципа идеалов и норм научной рационализации¹. Прежде всего, он означает признание равноправия (и отсюда – плюрализма) различных моделей элит. Естественно, что эти модели конкурируют между собой, однако результатом длительного диалога между представителями разных моделей является, скорее всего, не «поражение» одной или утверждение в качестве «единственно верной» другой, а их взаимодополняемость или конвергенция.

И последнее замечание, касающееся методологических оснований элитологии. В последние годы в российских политологических исследованиях ощущается воздействие философии и социологии повседневности. Методология этих направлений гуманитарного знания включает в арсенал исследователей новые источники и фрагменты эмпирической реальности. Они переориентируют исследователей с факторов доктринального и идеологического уровня на профанные и психологические, изучение архетипов и семантики политического поведения, изучение не только публичных, но и неформальных поведенческих и иных феноменов. В российской элитологии эмпирический уровень, ориентированный такой методологической парадигмой, пока еще очень тонок и его предстоит нарабатывать. Однако в немалой степени он компенсируется тем жизненным опытом, который имеет исследователь, погруженный в политико-административную среду: многолетнее «включенное наблюдение» за деятельностью элиты; биографический метод, применяемый к субъектам национальной и региональной элит, поведение которых исследователь знает и чувствует в течение многих лет; герменевтические и семантические расшифровки текстов и действий политических руководителей, выявляющие подлинные, а не прикрываемые социальной мимикрией мотивы; понимание степени серьезности намерений лидеров и умение отличать их от политической игры, рассчитанной на восприятие дальнего окружения и масс населения. Без этого сегодня трудно интерпретировать эмпирические данные, полученные в анкетных опросах или контент-анализе.

Об этом методологическом принципе, который можно назвать принципом методологической референтности, говорят редко. Однако наиболее референтными для элитологов источниками являются информированные и давно работающие с политиками журналисты, эксперты – представители элиты, склонные к рефлексии и аналитической деятельности, сами элитологи, а также другие конкретные в этой сфере источники. Использования глубокого знания ими ситуации позволяет адекватно ее реконструировать и впоследствии дополнить описание необходимыми документальными источниками.

Опираясь на рассмотренные принципы и подходы, изложим наши представления об особенностях российских политических элит. При этом следует подчеркнуть, что процесс выдвижения и консолидации новых или старо-новых элитных групп протекает на фоне и в сопряжении с процессами разрушения всей прежней экономической и социально-политической системы.

Прежде всего, обращает на себя внимание тот факт, что элитогенез, структурирование и позиционирование элит значительно опережают социогенез, формирование новых больших общественных групп и социальных слоев. В силу этого новые элитные группы имеют значительное преимущество в выстраивании взаимоотношений между собой и обществом и зачастую в полной мере используют его в своих целях. В результате многие процессы социального переструктурирования протекают замедленно и болезненно.

Российский элитообразующий процесс пока далек от своего завершения. Обычно, анализируя его развитие, основное внимание обращают на номенклатурное происхождение современной политической элиты. Мы же подчеркнем многоисточниковый характер современного процесса элитообразования. К числу основных генерирующих структур следует отнести социальные организации, оказавшиеся наиболее устойчивыми в процессе слома социальной и политической структур советского общества. В их числе бюрократия, этническая организация, новые экономические корпорации, прежние силовые структуры и корпорации, а также структуры организованного криминала. Какой бы срез современных элит мы ни взяли (высший, региональный, местный) – везде доминируют и консолидируются представители и выдвиженцы названных структур. В силу мозаичности современного российского общества мозаичный характер присущ и его элитам. Поэтому пока трудно отнести их к какому-либо классическому типу: меритократическому, классовому, сословному, номенклатурному и т.п.

Анализируя тот социальный контекст, в котором протекает российский элитогенез и функционирование элит, следует обратить внимание на ряд общесоциальных процессов, его сопровождающих. К ним, на наш взгляд, следует отнести процессы теневизации, традиционализации и этнизации, которые привели к изменениям на «низовом» уровне. В итоге отношения «низов» и «верхов» разбалансировались до уровня абсолютного доминирования в пользу последних.

За последние годы облик российского социума приобрел резко поляризованный и мозаичный характер, произошли атомизация общества, разрыв социальных связей между макрогруппами и внутри них. Мы не знаем точно, насколько этому способствовали объективные и насколько субъективные факторы, но в результате сложилась очень аморфная и недостаточно организованная социальная структура. На смену прежней хорошо структурированной, а зачастую и заорганизованной социальной структуре (советской) пока не пришла новая, стабильная. В этих условиях трудно рассчитывать на быстрое формирование гражданского общества. Население России крайне слабо организовано. В общественно-политических организациях и движениях состоит менее 1% населения, в отдельных общественных и политических акциях участвует 2 – 3%. В выборах – 30 – 40%. Весьма конфронтационен потенциал межнациональных и межконфессиональных отношений. Словом, общество разрознено донельзя и как нельзя лучше приспособлено для всевозможных социально-политических манипуляций.

Вместе с тем в процессе своего структурирования постсоветское общество во многом сохраняет инерцию прошлых лет. Оно олигархично: структурирование верхов не просто опережает структурирование низов, но во многом стремится этим и ограничиться. При всей революционности перехода от советского к постсоветскому состоянию структурирование элитных образований гражданского общества фактически продолжает и завершает те процессы, которые начались еще в брежневский период, поскольку речь идет о формировании не новой, а старо-новой элиты. Эти процессы развиваются по тем же структурообразующим направлениям: корпоративно-отраслевому и региональному. Власть все еще «главнее» собственности, хотя во все большей мере перетекает в собственность, и структурирование элит идет в тесной связи с государством. Это накладывает отпечаток на весь процесс формирования гражданского общества. Засилье патрон-клиентных отношений, затрудненность образования действительно независимых от государства структур и коммуникаций, слабость личностного развития массового индивида, отставание структурирования «низов» – все это факторы, тормозящие процесс.

В результате он идет крайне неравномерно и не всегда поступательно, а иногда и назад или в сторону. Интересы, как правило, агрегируются еще на сравнительно элементарном, материальном и групповом уровнях. То, что на Западе является фундаментом развитой структуры социально-политического плюрализма, в России часто приобретает самодовлеющий характер. Среда, в которой действуют зародышевые структуры гражданского общества, характеризуется серьезной размытостью ценностных установок и ориентиров, что нередко лишает новые институты необходимой поддержки снизу.

Российская действительность весьма богата многообразными проявлениями теневых отношений. Можно сказать, что «предрасположенность» к этому заложена и в ее истории (неоднократные периоды жизни «под пятой» и «в смуте»), и в ее геополитическом положении – в качестве буфера на перекрестии различных цивилизаций, обязывающем к своеобразному двоемыслию и компромиссам, и постоянно испытываемом открытом и подспудном давлении с разных сторон.

Такая историческая и геополитическая обусловленность способствовала формированию закрытого общества, культивированию «византизма» в политике и идеологии¹. Без учета этого российского своеобразия не удается понять и ее сегодняшние реалии. Более того, как полагает известный отечественный историк и политолог профессор Ю.Н. Афанасьев, попытки восприятия российских политических реалий в обычной нормативной сетке понятий («государство», «парламент», «прокуратура», «суд», «экономика», «рынок», «гражданское общество» и т.п.) способствуют не прояснению и пониманию российской действительности, а лишь запутывают суть дела².

В этой связи весьма важное значение имеет анализ тенденций «теневизации» российской действительности, действие которых не ослабло в период реформ 90-х гг. XX в. Напротив, переходные процессы, растормозившие многие отношения, находившиеся под контролем государства в советский период, способствовали углублению теневизации во всех основных сферах жизни общества: политике, экономике, духовной сфере, социальных отношениях.

Анализ основных причин теневизации показывает, что ее развитие в современном российском обществе связано с влиянием таких факторов, как: 1) действие ресурсоемких социальных субъектов, заинтересованных в таком положении дел; 2) переходное состояние общества, сопровождаемое социальной аномией; 3) некритическое и механическое заимствование чужих социальных институтов: 4) традиционно низкий для россиян уровень доверия государству и несформированность традиций публичной власти.

За годы реформ, с одной стороны, значительно (более чем вдвое) сократились масштабы легальной экономики, а с другой – выросла теневая и неформальная экономика. Удельный вес последней увеличился до размеров, сопоставимых с легальной экономикой. Естественно, что «в тени» появились весьма могущественные и влиятельные группы и лидеры, часть которых хотела бы легализовать свое влияние и занять публичные властные позиции. Далеко не все «теневики» могут быть отнесены к сфере криминала. Более того, большая их часть не относится к нему, а самоутверждается, ведя «игру по своим правилам» и желая именно свои правила утвердить в обществе, опираясь на приобретенную собственность и финансово-экономическое влияние.

С другой стороны, в структурах законодательной, исполнительной, судебной власти происходит формирование различных групп, представляющих власть отнюдь не только в соответствии с существующей законодательной базой, но и по земляческим, корпоративным, родственным и другим неформальным принципам. Соответственно и принимаемые этими группами решения реализуют скрытые интересы, которые не только не совпадают с общенациональными, но зачастую прямо противоречат им.

И на то есть весьма существенные основания, связанные с особенностями социальной структуризации в новых условиях. Они, на наш взгляд, заключаются прежде всего в том, что российское общество, несмотря на модернизационные процессы, в основном реализованные в советский период, во многом осталось традиционным обществом. Советская система, способствуя модернизации производительных сил, технологий, консервировала социально-политические отношения традиционного типа. Этому благоприятствовал и идеократический характер политической системы, свойственный прежде всего политическим системам традиционного типа. В рамках советского общества не было потребности (да этому были и политические препятствия) в формировании институтов гражданского общества. Конечно, процессы модернизации и форсированной урбанизации подталкивали с неизбежностью к публичным и правосообразным формам социально-политических отношений. Однако традиционализм явно превосходил модернизм.

Поэтому традиционные или традиционализированные поведенческие проявления и ментальность лишь имитировали модернизационные формы, оставаясь по сути неформальными, неправовыми, непубличными.

В связи с этим, необходимо подчеркнуть, что в условиях традиционной ментальности и традиционных отношений, где «теневой аспект» власти выглядит не аномальным, а вполне «своим», он естественно возникает на фоне неформализованных и неотчужденных отношений, более наглядными становятся глубинные онтологические проявления власти, поскольку она еще не столь окультурена и опосредована институтами и отношениями.

Наряду с указанными факторами действовали и факторы модернизационной природы, прежде всего те, что в советской системе блокировались.

Анализируя действие факторов модернизационного порядка, генерирующих теневой аспект властеотношений, следует прежде всего подчеркнуть, что современный российский политический процесс приобрел в начале 90-х гг. XX в. «расторможенные» от тотального воздействия государства формы, включающие элементы публичной политики. Это способствовало формированию нескольких направлений политического влияния, часть которых была институализирована, а часть осталась на уровне неформальных течений, существующих на уровне общих или близких интересов. Сами эти процессы вызревали долгие годы и имеют свою глубинную подоплеку, соответствующую социальную базу на низовом уровне и адекватную им платформу и коалиции в «верхах».

Как отмечает известный исследователь социально-политических процессов 60–90-х гг. в России профессор А.В. Шубин¹, еще в 70-е гг. в СССР сложился «слоеный пирог» идейных течений, имевший носителей во всех основных социальных группах общества. Он включал официальный марксизм-ленинизм (в его интернационалистической и державно-националистической разновидности), славянофильство (как правило, также державное), либеральное западничество и «народничество» – неортодоксальный демократический социализм². Эти направления вступали друг с другом в разнообразные альянсы и конфликты. Официальная идеология вела борьбу против всех видов неортодоксальности.

Либерально-западнический «анклав модернизации», консервативно-авторитарное почвенничество и антиавторитарный социализм, несомненно, способствовали образованию соответствующих «групп давления» в правящей элите и проецировались на их мировоззренческие установки. В результате к 1985 г. образовались две социально-политические коалиции – «реформаторская», и – «консервативная».

В условиях первой половины 80-х гг. «либералам» из правящей элиты не нужно было искать модель реформ самим. Концепции, обсуждаемые в неформальных кругах общественности, фокусировались и формулировались диссидентской средой, затем проникали в «либеральные» круги научной и творческой элиты, советников правящей элиты (экспертов), а от них в адаптированном виде – к «реформистам» в правящей группе. Таким образом, общественность СССР, пусть и косвенным образом, сыграла важную роль в том выборе, который был сделан в 1985 г.

Впоследствии альянс реформаторской части партноменклатуры и более «продвинутой» группы из спецслужб позволил не только перехватить власть и провести чистку от представителей «консервативной» коалиции, но и двинуться к тем целям, которые изначально не были предъявлены обществу.

В итоге по некоторым данным представители спецслужб и номенклатуры получили в результате приватизации 1992 г. более 65% всей бывшей государственной собственности³. Сработал принцип: чем более высокими номенклатурно-должностными полномочиями при прежнем режиме обладает та или иная группа из правящего слоя, тем большую долю собственности она получает в результате новейшей приватизации. Чудо новых миллионеров и миллиардеров объясняется просто: они получили свою долю собственности в соответствии со своим прежним номенклатурным статусом. Если власть в акционерных обществах делится по капиталу, то в том гигантском акционерном обществе, в которое превратилась постсоветская Россия, капитал делился по власти – в соответствии с местом в бывшей номенклатурной иерархии.

Произведенные изменения в российской политической инфраструктуре в итоге позволили создать не только публичную структуру политической власти, но и теневую структуру, когерентную западным элитам.

Последний период российской политической истории частично приоткрывает занавес, показывая основных владельцев контрольного пакета политических и экономических акций.

Сложившаяся в 90-е гг. XX в. социально-экономическая ситуация, связанная с решением задач приватизации основных ресурсов общества, обусловила формирование «перевернутой» формулы российской власти. В ней поменялись местами публичная и теневая стороны. Публичная надолго стала лишь прикрытием теневой, основными задачами которой стали удержание властных полномочий и решение внутренних проблем «правящего класса», связанных прежде всего с его укоренением в экономике и политике.

Приведенная картина, отнюдь не исчерпывающая всех аспектов теневого воздействия на власть, подтверждает основные феноменологические признаки современной российской власти – ее погруженность в решение собственных проблем «правящего класса» и предпочтение в решении этих проблем, отдаваемое теневым и неформальным подходам. Этому есть свое объяснение. Дело в том, что один из важнейших признаков государственной власти ее публичность, т.е. направленность на обслуживание интересов общества. Попытки обратить ресурс государственной власти на обслуживание интересов отдельных социальных групп или личностей практически невозможны в публичном режиме. Это и является одной из главных причин теневизации политических отношений и принятия политических решений. Западное общество потратило многие десятилетия на то, чтобы сформировать сбалансированную систему институтов государственной власти. Оно предусматривало разделение функций управления и взаимоконтроль, законосообразность, а также прозрачность по отношению к институтам гражданского общества. Вместе с тем и в условиях демократического общества не удалось полностью упорядочить механизмы представления интересов частных лиц, групп и корпораций. И одной из наиболее трудных проблем, представляется контроль за лоббизмом и упорядочение лоббистской деятельности.

Что касается российских условий, то здесь недостроенность взаимоотношений ветвей и уровней государственной власти, неполнота правовой базы и почти полное отсутствие эффективных институтов гражданского общества приводят к тому, что публичная власть зачастую становится лишь декорацией для непубличных действий и решений. Именно такого рода действия и принято считать теневыми. Они выстраиваются в систему, которую затем трудно сломать.

Сопоставление социального контекста и факторов нового российского элитогенеза позволяет не только понять перспективы «ростков нового» на уровне элит, но и истоки их отчуждения от общественных интересов, а также воспроизводства стилевых поведенческих форм, которые, казалось бы давно ушли в прошлое.

Углублению этих представлений способствует также структурно-функциональный анализ элит и внутриэлитных отношений.

Анализ динамики развития постсоветских элит, включая их региональный уровень, показал, что специфика распределения российского «властного капитала» (и ныне, и в номенклатурные времена) состоит в монополизации властных функций узким кругом лиц, в существовании формального или неформального «политбюро» – центра политических решений. Далее – включение (зачастую неформальное) в «высший» состав лиц, входящих в околоэлитное окружение, но не имеющие формальных элитных прерогатив (помощники, советники, начальники вспомогательных служб (например, охрана), политических обозревателей и консультантов, редакторов газет, лечащих врачей, родственников). Серьезное воздействие на подготовку и принятие решений оказывают аналитико-информационные отделы и службы, осуществляющие работу с информацией и документами и ведающие правом доклада руководству или допуска на доклад. Канцелярия, общий отдел, Администрация Президента - вот примерно эквивалентные по значимости структуры, обслуживающие высшую власть России и серьезно влиявшие на принятие государственных решений. Словом, в составе групп влияния на власть присутствует большое число полуэлитных, неэлитных и непрофессиональных элементов, которые проще обозначить старым и понятным русским словом – «двор». Власти недостает рационально-бюрократических признаков. Отмеченные особенности высшей политической элиты России проецируются по вертикали – на высшие политические эшелоны регионального уровня и по горизонтали – на другие центры власти (правительство, парламент, центральные аппараты политических партий и общественных движений).

Важным в характеристике политических элит выступает анализ механизмов формирования, выстраивания карьерной лестницы, инфильтрации элит между собой. Новая российская элита прошла период «первичной стабилизации» и в значительной мере «утрамбовалась». От открытого состояния она опять постепенно движется к состоянию закрытости. В полной мере действует тенденция «аристократичности», открытая Моской. Внутри высшего эшелона элиты возможны и неизбежны перестановки, но они связаны не с вливанием совершенно новых, свежих сил, а с перегруппировкой первого старшего по возрасту эшелона и второго – более молодого. Он выдвигается на ведущие позиции подобно тому, как это у нас было в начале 90-х гг.

Этот этап, с одной стороны, сближает современную российскую элиту с институционализированными формами воспроизводства и продвижения, характерными для западных элит. Но с другой – сохраняется преемственность с номенклатурной ротацией кадров. Типичной стала ротационная кадровая схема: «политическая элита - административная элита – бизнес-элита». Она как бы воспроизводит в обратной последовательности прежнюю номенклатурную схему: «хозяйственный руководитель – административный работник – политический руководитель». Указанная особенность, с одной стороны, маргинализирует элиты, а с другой – за счет повышенной циркуляции и инфильтрации повышает степень их корпоративности. В этом отношении новая российская политико-административная элита ближе к номенклатурной, нежели к западному типу политико-административной элиты.

Что касается деятельностных характеристик, то следует обратить внимание на то, что современная политическая элита России так и не смогла «капитализироваться» и по-прежнему действует административными методами в руководстве политическими и экономическими процессами.

Они направлены не на создание и приращение новых возможностей, а по преимуществу на передел и перераспределение имеющихся ресурсов. Доминирующей остается перераспределительная (или редистрибутивная) черта.

Стилевые характеристики деятельности российской политической элиты могут быть дополнены также сопоставлением используемых у нас и на Западе методов управленческого воздействия. В этом плане у российской элиты сохраняется приверженность программно-целевым подходам. Это отражает, вероятно, не только преобладание технократических характеристик в ментальности элит, но и действие ряда объективных факторов.

Анализ политических, социально-экономических и цивилизационных особенностей развития России показывает, что, в отличие от западных государств, для российской действительности программно-целевой метод политического управления оказывается наиболее адекватным и единственным, позволяющим сохранить государственную целостность и идентичность в условиях сложившихся геополитических и географо-климатологических реалий. Что касается социально-представительского типа управления, к которому тяготеет Запад, то он более адекватен для развития России на региональном уровне, да и то - не повсеместно (значительная часть северных и восточных регионов не сможет длительное время существовать без опоры на программно-целевые методы и на региональном уровне).

Так что воспроизведение современной политической элитой некоторых форм и методов номенклатурной системы объясняется не только генетическими причинами, но и цивилизационными особенностями России.

Обращаясь к региональным элитам, следует, прежде всего, заметить, что характеристики российских элитных групп, как и общества в целом, мозаичны и весьма отличаются в зависимости от региона и путей формирования. Поэтому, как показали исследования А. Чириковой и Н. Лапиной, региональные элиты России вряд ли возможно описать какой-то унифицированной моделью. При наличии некоторых средних характеристик региональные элиты весьма различаются в зависимости прежде всего от типа регионов. В российских регионах закладываются различные стержневые составляющие элит. Например, можно, на наш взгляд, говорить об этнократических элитах республик, административных элитах многих русскоязычных областей. В ряде регионов у власти находится либо элита бизнеса, либо сами губернаторы стали таковой и мы имеем дело с элитой, приватизировавшей власть. Наконец, региональные элиты ныне представлены силовиками, т.е. приобрели военно-административные формы.

Анализируя структурные характеристики современных региональных политических элит социологическими методами, имеет смысл обратиться к данным, касающимся прежде всего их высшего состава: глав администраций (президенты республик и губернаторы) и их заместителей, глав региональных правительств и законодательных собраний¹.

Вот как характеризовался этот состав по состоянию на начало 2000-х гг. по Южному федеральному округу (13 субъектов РФ). Средний возраст – 53,6 г., образовательный уровень – все имеют высшее образование, 47,2% – два и более высших образования; 33,3% – ученую степень кандидата или доктора наук.

По первому высшему образованию 72% закончили технические и сельскохозяйственные вузы. 64% имеют опыт партийно-советской работы. Средний срок пребывания в партийной номенклатуре – около 10 лет. Более половины представителей характеризуемого слоя региональной элиты начали свою трудовую биографию простыми рабочими или колхозниками (остальные – студентами, военнослужащими). Характеристика биографических данных руководителей исполнительных и законодательных органов 13 субъектов РФ Южного федерального округа приведена в процентных показателях в табл. 1.

Анализ последних данных свидетельствует о незначительных изменениях в существующей объективной картине. Но, очевидно, что они могут произойти по завершении в ближайшей перспективе волны переназначения губернаторского корпуса и осуществления шагов административной реформы на региональном уровне.

Не менее интересен анализ данных, касающихся самоидентификационных характеристик региональной административно-политической элиты, позволяющий сделать не менее значимые выводы, нежели анализ биографических данных и анализ принимаемых решений. Приведем данные опроса представителей региональной элиты, который был проведен в январе–мае 2005 г. и охватил около 20 субъектов РФ и почти 1000 представителей региональной административно-политической элиты¹.
Таблица 1

Элита	Средний возраст, лет	Профиль базового образования.		Наличие 2-го образования			Учен. степ.	Номенклатурный опыт	Предшествующие должности (по сферам)			Начало биограф.
									гос. управление	хозяйственный бизнес	прочие	рабочий	крестьянин	студент, военнослужащий. и др.
		технический.,с/х	гуманитарный.
				всего	гуманитарное.	техническое., с/х
Республиканская	52,6	59	41	50	72,7	22,3	43%	52 (10 лет)	72,7	13,8	9,5	42,9	9,5	47,6
Областная, краевая	55,2	80	20	46,7	100	-	20%	80 (10,5 лет)	40	40	20	20	26,7	52,3
Всего	53,6	72,3	27,7	47,2	89	11%	33,3	64 (10,2 лет)	61,7%	25%	13,9	33,3	16,7	50%

Подводя итоги социологического анализа, отметим, что формирование и функционирование региональных административно-политических элит в России по сей день происходит в условиях продолжающегося реформирования практически всех сфер жизни общества. Политические акценты в рассмотрении элит зачастую осложняют объективный анализ противоречивых процессов стратификации транзитивного периода. Научный подход с неизбежностью требует всестороннего учета не только имеющихся сегодня в избытке мнений исследователей, граждан, журналистов и публицистов, но и самооценок тех, кого принято считать собственно элитой.

Проводя в жизнь эту принципиальную идею, политологи и социологи СКАГС в очередной раз провели опрос представителей региональных административно-политических элит¹. В настоящем материале представлены некоторые результаты исследования, основанные на первичной обработке социологической информации.

Прежде всего, отметим две важные характеристики современной элиты – возраст и стаж нахождения на государственной службе. 30,45 % респондентов – это люди в возрасте до 40 лет, т.е. те, кто основной опыт трудовой деятельности и социального становления получили в самый сложный период современной российской истории – в 90-е гг. Тяжелое экономическое положение в стране, политические конфликты, войны, криминализация общества были тем социальным фоном, на котором проходило их вхождение в самостоятельную жизнь. Они пережили три разрушительных финансовых удара по стране, самый тяжелый из которых произошел в 1998г. Полагать, что все это никак не сказалось на целом поколении, значит сознательно закрывать глаза на реальное состояние современной элиты. В научной литературе уже используется термин «чиновники новой генерации». Очевидно, что именно названная возрастная группа в ближайшие 10–15 лет станет ядром управленческого слоя.

Примечательно, что третья часть опрошенных чиновников имеет стаж на государственной службе до пяти лет. Фактически это «путинский призыв». К тому же 21,8% указали, что они в должности руководителя находятся менее трех лет. Следовательно, можно сделать вывод, что в состав элиты в очередной раз произошло вливание новых политических сил, как это уже было в 1993, 1996 и 1998 гг. Наличие столь большого числа неопытных руководителей, безусловно, имеет свои плюсы и минусы. Плюс – отсутствие негативного управленческого опыта, «развязанные руки», энергия и смелость. Минус – опасность управленческих ошибок, снижение качества аппаратной работы, где многое зависит именно от опыта руководителей. Сама принадлежность к элите – еще не гарантируя эффективной службы. Тем более что 41,1% респондентов указали, что образования, полностью соответствующего должности, у них нет.

Что касается образования, то следует констатировать примечательный и характерный факт: впервые в составе элиты зафиксировано преимущество чиновников с гуманитарным образованием (27,4%) по сравнению имеющими техническое образование (23,8%). К тому же уже 11,3% назвали образование по специальности – «Государственное и муниципальное управление». Следовательно, появляется гипотетическая возможность внедрения в управленческую среду современных персоналоведческих и управленческих технологий, основанных на гуманитарных знаниях и подходах. Это принципиальное изменение в элитном слое, которое еще предстоит осмыслить в практической плоскости.

Аналитический аспект в рассмотрении элиты предполагает выявление важной информации о том, где начиналась трудовая деятельность будущих чиновников и в какой сфере ими получен наиболее серьезный опыт управления, поскольку социализирующая роль первичных трудовых процессов исключительно значима для всей последующей деятельности. В результате опроса выявлено, что большинство чиновников социально «происходят» из структур государственного типа (госучреждения, армия, учебно-научные организации). Можно предположить, что они получили достаточный опыт в формировании того особого типа мышления, который и связан с государственным подходом к разработке и принятию управленческих решений. Разумеется, при этом возникает вопрос – насколько чиновники подобной ментальности готовы к выполнению функций социальных менеджеров? Полагаем, что ответ на него может быть получен как в ходе научных дискуссий, так и в процессе дальнейших конкретно-социологических исследований деятельности управленцев.

Стабильность и устойчивость функционирования институтов государственной службы во многом зависят от перспективных планов самих чиновников. В современных условиях, когда служба продолжает оставаться рекрутационной, это вопрос, по сути, политический. Установлено, что 41,2% представителей элитного слоя вполне удовлетворены своим нынешним должностным статусом, а 24,8% стремятся к карьерному росту. В принципе, такое распределение может трактоваться как «стабильное». Для рекрутационной службы это норма. Если же предполагать, что российская служба идет по пути превращения в профессиональную, то трактовка будет иной: количество людей, нацеленных на служебную карьеру, в этом случае очень мало. Очевидно, нет необходимости говорить о том, что в иерархизированных системах управления карьера выступает важнейшим мотиватором, а демотивация может значительно снизить результативность работы. Отметим еще один факт, имеющий негативную окраску – 9,7% опрошенных ответили, что о будущем не задумываются, а 5,4% уклонились от ответа. Следовательно, каждый шестой служащий находится в «неопределенном», «подвешенном» социальном состоянии, что, на наш взгляд, не дает ему возможности полностью использовать ресурс службы.

Это предположение подтверждает и такой факт – 33,8 % респондентов считают, что они достигли в жизни меньше того, на что рассчитывали. Социологам и социальным психологам эта информация говорит о том, что в элитном социальном слое далеко не оптимистичная картина, тем более что 16% вообще не захотели отвечать на этот вопрос (величина исключительно большая в практике социологических опросов).

Анализ элитообразующих процессов, конечно, предполагает рассмотрение механизмов формирования слоя административно-политических чиновников. Приходится констатировать, что ситуация вполне соответствует тем реалиям транзитивности, которые приобретают уже затяжной характер. По мнению самой элиты, 26,8% из них фактически «отобрались» в ходе политической борьбы. Показатель «революционно значимый» и, на наш взгляд, слишком большой для реформ, длящихся более десятилетия. Дополним это еще одним показателем: 24,5% – это бывшая номенклатура, сменившая «окраску». Таким образом, половину элитного слоя составляют принципиально противоречивые политические силы, которые, разумеется, именуют себя «демократами». Каковы их внутренние стратегические установки – это вопрос многих исследований. Характерно, например, что в оценке «новой волны» мнения чиновников существенно разошлись. Только 28% из них полагают, что в управление пришли компетентные специалисты. Очевидно, что это суперкритическая позиция на грани выживаемости системы. Тем более что 19% опрошенных открыто сомневаются в качественной стороне пополнения. И уж совсем фантастической выглядит ситуация с теми, кто затруднились ответить на этот вопрос – 52,8%. Что это значит? Либо нынешняя элита не в состоянии объективно оценить тех, кто вливается в этот слой. Тогда это приговор самой элите и ее компетентности. Либо ряд обстоятельств вынуждает чиновников сознательно уклониться от оценки. Это еще тревожнее, так как говорит исследователям о невозможности открыто обсуждать кадровые проблемы. Вместе с тем – 9,76 % респондентов указали, что в элиту вошли алчные и беспринципные люди, ставящие своими целями только личные интересы.

Можно ли утверждать, что механизм отбора элиты уже носит демократический и законный характер? Скорее всего, нельзя. Только 24,9% опрошенных отбирались на конкурсной основе. Конечно, цифра понемногу растет по сравнению с 90-ми гг., но все равно продолжает оставаться исключительно низкой. Лишь 18% чиновников выдвинуты из резерва, что в принципе ставит вопрос о его эффективности, 32,9% опрошенных полагают, что резервисты не знают в полном объеме задачи и назначение резерва. Но это же нонсенс!

Среди существенных недостатков в отборе кадров сами представители элиты назвали протекционизм (24%), субъективизм в оценке (27%) и некомпетентность самих кадровых служб (16%). Эти данные еще раз убеждают в справедливости тезиса, высказанного Президентом Российской Федерации В.В.Путиным в своем ежегодном Послании Федеральному Собранию в 2005 г., о закрытости элитной группы чиновников.

Как бороться с закрытостью госслужбы, известно уже давно и достаточно хорошо. Вопрос в другом – в чьих интересах сохранение подобного механизма отбора? Кто сознательно институирует закрытость? Но это уже не научные, а, скорее, политические вопросы.

Нельзя не отметить, что современная российская элита характеризуется высокой самокритичностью. 52,44% опрошенных полагают, что они пока не соответствуют тем требованиям, которые должны предъявляться к элите. Представим «рейтинг» недостатков глазами чиновников:

недостаточный профессионализм (17,4%);

коррумпированность (13,6%);

субъективный подбор, «кумовство» (12,4%);

игнорирование интересов граждан (11%);

закрытость принимаемых решений (10,2%).

Вторая и третья позиции – грубейшие и тяжелейшие девиации. Четвертая и пятая – сложнейшие дисфункции. Первая – комплексный показатель деятельности системы госуправления.

Судя по всему, три типа недостатков взаимосвязаны. Любая попытка устранить отдельную позицию будет обречена на неудачу системного характера. Вывод: альтернативы реформированию государственной службы, очевидно, нет.

Разумеется, современная элита имеет и позитивные характеристики. 35,9% респондентов считают, что чиновники овладели умениями и навыками разрешения конфликтов и стабилизации обстановки. 16,7% уверены в успешном лоббировании интересов региона и его жителей. 14,7% видят позитив в координирующей деятельности элиты. Конечно, требования научного анализа таковы, что необходимо «наложить» эти оценки на мнения граждан. Очевидно, это еще предстоит сделать.

Качество элиты во многом связано с постоянной модернизацией систем обучения чиновников. Они это, судя по результатам опроса, вполне осознают. Выделяя существенные пробелы в собственной подготовке, служащие акцентируют внимание прежде всего на необходимости более глубокого изучения права и государственного управления (23,45%), менеджмента и теории рыночных отношений (15%), искусства делового общения (11,8%). При этом элита полагает, что наиболее перспективный путь улучшения ее качественного состава – это всестороннее развитие системы непрерывного образования (40,34%).

Специально отметим тот спектр ответов, в котором речь идет о раннем отборе будущих чиновников, на что обратили внимание 19,78 % респондентов. Этот вопрос продолжает оставаться исключительно дискуссионным в силу нерешенности проблемы профессионализации государственной службы и разработки научно обоснованных профессиограмм. Неопределенность выполняемых функций, дублирование, многочисленные поручения, не связанные с основной работой, – все это снижает эффективность деятельности чиновников. Не случайно 24,3% из них подчеркнули, что только половина или даже менее половины служебного времени уходит на выполнение должностных обязанностей. Перегруженность служащих несвойственной им работой вызывает серьезные проблемы в оценке их функционирования, что само по себе является типичной для конфликтных ситуаций.

Любой социальный институт в своей основе имеет нормы и ценности. Разумеется, их выявление – вопрос исключительно сложный. Чаще всего фиксируются так называемые провозглашенные ценности, которые и назывались чиновниками: реализация творческого потенциала (32,3%), признание людей (24,5%), честная служба (24%). Для детального анализа ценностей опрос пока не пригоден. Возможно, это и методическая проблема инструментария. Хотя в контролирующем вопросе о ценностях респонденты не обошли вниманием богатство (оценка 4,05 по десятибалльной шкале), имидж (6,68), славу (3,04). Не исключено, что еще предстоит более детально анализировать реальные ценности элиты. Сегодня же идеальная модель представителя элиты, по мнению самой элиты, – это патриот с прагматическими установками. Но нельзя не заметить и важный момент – 6,6% чиновников отдают предпочтение диктаторской доминанте в этой модели, а 10% склонны к либеральным ценностям.

Прагматизация в данном случае однопорядкова с профессионализацией в широком смысле слова, т. е. не статусно, а дея-тельностно. Удивительно, но факт: при оценке оценки профессионализма самокритичность элиты практически исчезает. 73% опрошенных не имеют никаких сомнений в собственной готовности к выполнению служебных обязанностей. Только 12,8% осознают необходимость существенного развития профессионализма. Безусловно, эти суждения вступают в явное противоречие с официальными оценками руководства страны, а главное – с результатами многочисленных исследований этого вопроса в различных регионах России. Еще более странно, что оценки личного профессионализма не совпадают с оценкой профессионализма коллег. 34% чиновников указали, что в их организации профессионализм не соответствует решаемым задачам. Противоречие явное. В нем еще следует тщательно разобраться.

Барьеры профессионализма достаточно исследованы в научной литературе. В рейтинге элиты они представлены следующим образом:

Частые реорганизации (21,6%).

Протекционизм (19,8%).

Субъективизм оценок (10,85%).

Несовершенство механизмов карьеры (9,34%).

Оплата труда (8,5%).

Как «снять» названные барьеры? Позитивно, что чиновники очень реально смотрят на ситуацию. 17,35% из них считают важным принципиальное изменение системы подготовки и обучения служащих, а 16% надеются на существенное изменение требований к элите. Стратегически верное понимание проблемы. Борьба с девиациями не снимается с повестки дня, но более важно заложить рациональные основы в создание элитного слоя. Лакмусовой бумажкой в самооценках элиты, безусловно, является ответ на вопрос о прочности пребывания в этом слое. Одновременно он контрольный с точки зрения осознания мотивационных механизмов. 24% чиновников убеждены в важности такого условия, как лояльность. Пожалуй, с этим придется согласиться, во всяком случае такая доминанта отражена и в законодательстве. В принципе, такой подход характерен и для систем управления в Европе. 23,2% опрошенных надеются на профессионализм. 18,8 % связывают перспективу с умением защищать интересы граждан. На этом фоне выделяются ответы противоположного характера. 8,8% чиновников рассчитывают на богатство, 12,7% – на связи. Эти «социальные лифты» известны во всем мире и долгие годы. Их значимость в России, к сожалению, излишне велика. Именно эти лифты разрушают все попытки выстроить единую систему эффективной кадровой работы.

Любое исследование элиты имеет в конечном счете выход на главный объект - власть. Опрос показал, что современные чиновники представляют власть биполярной. На одном полюсе находится губернаторская власть (43%), на другом – власть латентная, власть бизнеса (11%). На Всероссийском совещании судей этот факт признал и Президент РФ.

Элита называет и «третий полюс» – коррумпированная часть аппарата (9,36%). К ней фактически примыкает мафия (3,8%).

Отметим, что получение фактических данных, лишь первый этап аналитической работы, по существу, они представляют собой социологические комментарии. Предстоит большая научная работа по осмыслению всего материала и выявлению тех тенденций, которые не всегда видны в линейных распределениях.

Вместе с тем значительный интерес представляет сопоставление полученных данных с результатами, которые были получены нами 10 лет тому назад¹. Хотя полностью корректного сопоставления здесь достигнуть сложно, несмотря на существенное сходство использованного инструментария, ряд тенденций общего плана высвечивается достаточно явно.

Обращают на себя прежде всего внимание изменения в источниках формирования состава элит и их управленческого опыта. Они носят естественный характер. За прошедшие 10 лет произошло обновление региональных элит. Постепенно уходит от рычагов управления основная ее страта, получившая первичный управленческий опыт в партийно-советской системе. Она замещается людьми, получившими первичный опыт, работая уже в структурах современной администрации. По экспертным оценкам представителей самой региональной элиты удельный вес последней страты вырос почти вдвое, достигнув 30% от общего состава. Он почти уравновесил слой управленцев, получивших серьезную закалку на партийно-советской и комсомольской работе (в настоящее время их около 35%). В то же время данный слой, прошедший управленческую социализацию в прежней социально-политической системе, за прошедшее 10-летие сократился в полтора раза.

Показательно и то, что серьезно ослаблены составляющие технократического влияния на региональное управление. Если в 1995 г. более 27% опрошенных указывали на производственный опыт как серьезную школу управления, то в 2005 г. таких осталось не более 16,5%. Это подтверждается данными и об образовании. Впервые за 10 лет численность представителей элиты с базовым гуманитарным образованием превысила число тех, кто имеет техническое и естественнонаучное образование. Да и сведения о востребованности тех или иных блоков знаний свидетельствуют о том же.

Если в 1995 г. около половины опрошенных представителей указывали на недостаточную компетентность в сфере экономики и права, то в настоящее время таковых насчитывается менее 25%. В то же время выросла значимость таких блоков, как информационное обеспечение руководства и искусство делового общения.

Существенно изменилась за 10 лет оценка представителями региональной элиты основных «центров власти» в регионе. Если ранее первая тройка выглядела так («кому реально принадлежит власть в регионе?»): «коррумпированная часть аппарата управления» – «мафия, криминальные структуры». – «глава региональной администрации», то сейчас первая тройка – это: «глава администрации» – «богатые люди, коммерсанты, банкиры» – «коррумпированная часть аппарата управления». Причем оценка влияния такого «центра власти», как глава администрации, возросла за десятилетие в 2,5–3 раза (превысив 40%). В то же время оценка влияния регионального законодательного органа мало изменилась, оставшись на уровне 9–10%. Существенно (в 4–5 раз) снизилась оценка влияния прежней партноменклатуры.

Это выразилось и в оценке источников формирования современной региональной элиты, где бывшей партноменклатуре уделяют свое внимание менее четверти опрошенных. Произошли и значительные подвижки в представлениях о ценностно-идеологической направленности современного политического руководителя. Практически осталось неизменным за 10 лет предпочтение руководителей-прагматиков (до 36% опрошенных против 35% – 10-летие назад) и существенно снизилась ориентация на лидеров-патриотов (до 43,6 против – 61%). В то же время предпочтение диктаторов остались на прежних позициях (соответственно 5–6%). Существенно упали рейтинги либералистского подхода (с 24,5 до 10%).

И еще одно изменение привлекает внимание в оценках экспертов-представителей элиты – роли факторов, определяющих прочность пребывания в эшелонах власти. Если 10-летие назад безусловное лидерство принадлежало умелой микросоциальной и макросоциальной ориентации («умение улавливать и защищать интересы людей» и «умение поддерживать неформальные отношения с людьми»), то ныне на ведущих позициях – лояльность политическому режиму и профессионализм.

Таким образом, за прошедшее 10-летие региональные элиты значительно обновились и в структурном, и в деятельностно-стилевом, и в ценностном измерениях. Они в существенной мере менее гетерогенны по своим политико-идеологическим ориентациям, более четко идентифицируют свои интересы в системе государственных целей и приоритетов; более адекватны в профессиональном отношении, хорошо ориентируются в современных экономических и правовых реалиях; более подготовлены к современному публичному политическому дискурсу. В то же время за 10 прошедших лет произошла апробация и оценка силовой составляющей политических элит в роли политических лидеров и руководителей, которая дала противоречивые результаты, но скорее всего носила тактический характер. Вместе с тем региональной бюрократии так и не удалось создать устойчивые механизмы рекрутирования административно-политической элиты. Ими не стали ни новая партийная система, ни сама система административной карьеры, ни силовые структуры. По нашему мнению, в ближайшей перспективе рекрутация в высшие эшелоны региональной власти представителей бизнеса, прошедших ранее школу нового государственного администрирования и ушедших на время с государственной службы.