«Девка прядет, а Бог ей нитку дает»
Карелия представляет собой своеобразный полигон этнокультурных контактов двух (с определённой долей условности) этнических миров – прибалтийско-финского и славянского (русского). Динамика этих контактов, ведущих своё начало со Средневековья, не ослабевает по сей день. Результатом стало формирование определённой «региональной» специфики, которая прослеживается во многих элементах материальной и духовной культуры, в том числе на материалах декора и в бытовании текстиля. «Текстильная» тема связана с женским началом, что обусловлено предназначением женщины в традиционной картине мира. Орнаментированный текстиль является своеобразным узлом, связывающим мировоззрение, мифологические представления с «предметной» сферой культуры.
Для традиционного человека орнамент (вышитый, тканый) на вещи и сама вещь, а также её назначение особым образом взаимосвязаны. В символике орнамента заложены представления о мифологической картине мира. Одни и те же образы переходили из поколения в поколение, и хотя нововведения и изменения имели место, они вплетались в традиционные орнаментальные композиции, сохраняя смысловую и символическую преемственность. Близость орнаментики вышивки финно-угорского населения с русским искусством шитья объяснялась ранним вхождением финно-угров в орбиту русского (новгородского) культурного влияния, начиная с IX века1. Другие исследователи видели причины схожести орнамента вышивки в длительных контактах, и считали, что орнамент сложился в результате совместного творчества народов2.
Набор образов декора текстиля отличается от образной системы предыдущих эпох (от изображений на камне, керамике, металле), хотя имеются и сходные моменты: одни и те же мотивы водоплавающих птиц, животных. В качестве отличительной черты можно назвать широкое распространение антропоморфных (почти исключительно женских) изображений в вышивке рассматриваемого региона. Они присутствуют во многих композициях, как в реалистичном изводе, так и с чертами синкретизма, соединяя в себе мотивы женщины – растения – животного. Эти мотивы характерны для вышивки всех народов Карелии и восходят к мифологическим представлениям о мироздании, о единстве растений, животных и людей1. В узорах эти три образа переплетаются, оказываются тождественными, актуализируя представления о женском начале, о плодородии, о смерти и рождении. Эти образы возникли только в земледельческий период. Тогда на смену тотемическим представлениям и животным образам приходит человекообразное изображение, где могут сочетаться черты и зверя, и человека. Былые тотемы заменяются полиморфными существами. В ритуальной практике господствующим становится обряд, связанный не с охотой, а с плодородием, землей-матерью. О.М. Фрейденберг отметила отсутствие в мифологии мифов об умирающих и воскресающих женщинах. Вместо мотива «воскресения» с женщиной связывается метафора «родов» и «рождений»: «Рождая, женщина рождается. Её лоно – земля, могила, сосуд, яма. «Роды» и «рождение» – более древняя метафора «воскресения», хотя означает то же, что и та»2.
Ткань в традиционной культуре представляет интерес не только в плане её декора. Сам домотканый текстиль является универсальным женским символом. Все процессы возделывания льна, обработки и изготовления изделий из него относились к женским функциям. Декорированные текстильные изделия (вышитые полотенца, женские рубахи и головные уборы, постельные принадлежности) обладающие знаковой прагматикой, играли важную роль в ритуалах именно женского жизненного цикла. В изготовлении текстиля, подготовке приданого и даров к свадьбе (сперва матерью, потом самой девушкой), в свадебной, родильной, похоронно-поминальной, семейной и т.н. кризисной (окказиональной) обрядности прослеживается весь жизненный цикл девушки-женщины, готовящей текстиль в приданое и для свадебных даров, вступающей в брак и затем рожающей ребенка, участвующей в других обрядах. В такой последовательности выявляется значение всех стадий процесса подготовки текстиля, роль символических предметов, связанных с обработкой льна, а также функции орнаментированного текстильного изделия как знака, по-разному проявляющегося в жизненном цикле ребенок – девушка/невеста – молодица – (замужняя) женщина – старуха. Текстиль как знак играл большую роль в трансформации социального статуса, в соотнесении с мифологическими представлениями и их реликтами, а также в качестве ритуальной маркировки пространства (развешивание вышитых полотенец во время свадьбы, украшение вышивками ряженых в святочных ритуалах, приношение текстиля в заветные места к святым источникам, крестам, в часовни).
Процесс изготовления текстиля мифологичен по своей сути. Декорированное текстильное изделие являлось средством хранения особой сакральной информации. Обратимся к процессу создания текстиля и проследим все этапы его изготовления: от самого начала, когда льняное семя сеялось в землю до декорирования. Обнаруживается наличие операций, не имеющих с точки зрения современного человека практического значения, а значит не влияющих на конечный результат. Концентрация ритуальных установок происходит на тех этапах изготовления ткани, которые связаны с качественным изменением материала – в процессе изменений от «природного» (льняное семя, растение, стебель) к «культурному» (полотно, его декор). С традиционной точки зрения такие действия были важными и даже главенствующими по отношению к «основным», практическим операциям, поскольку в результате создавалась не просто вещь, некий материальный объект. С помощью обрядов протягивались нити в прошлое, устанавливалась аналогия с «первовещью», с сакральным образцом, созданным по строго определенным правилам, соблюдение которых гарантирует появление «копии» с необходимым набором свойств, в том числе и практических1.
Сеяние, выращивание, сбор и первичная обработка льна
Мужское участие имело место только в самом начале – при сеянии льна. В обрядовых действиях, сопровождавших посев льна, прослеживаются эротические мотивы. В славянской традиции земля ассоциировалась с женским началом (женским лоном). Лен считался «женской» культурой и поэтому в отличие от других культур (зерновых и т.п.) процесс сева льна связан с символикой оплодотворения2. В славянской традиции в ХIХ в. накануне сева сеятель воздерживался от интимных отношений, семена несли в замашных штанах, т.е. изготовленных из «мужских» стеблей конопли, посев производился при обнажении гениталий сеятеля и т.п. Мужская нагота должна была способствовать «оплодотворению» пашни. Нагота сеятеля имела не только продуцирующую, но и охранительную функцию (один из универсальных апотропеических приемов в народной культуре, употребляющийся и при защите от нечистой силы1). Любое участие в севе женщины было нежелательным и опосредованно (через сексуальный контакт с сеятелем), и непосредственно (присутствие на поле). Даже просто встреча с женщиной по дороге на поле сулила плохой урожай льна2. Представления о пахоте и севе как о символическом совокуплении с землей и ее оплодотворении, а об урожае как о результате беременности земли, освещались в научной литературе3. После сеяния мужские руки уже практически не касались льна и все последующие операции по его обработке, вплоть до заключительного декорирования, были женской сферой деятельности.
В качестве примера приведем лишь некоторые обрядовые действия, связанные со льном. В Иванов день девушки катались по полю, засеянному льном: когда лен зацветал, бродили по нему – «чтоб чище да дольше рос»4. В действительности ритуальные действия, которые должны были способствовать получению льна отличного качества, начинались еще зимой: на масленицу женщины катались на донцах прялок с гор, чтобы лён вырос длинным, как след с горы. Такой обычай зафиксирован в Заонежье5, известен он и в более южных губерниях.
Собранный лен вязали в снопы и вымачивали в озерах или в ручьях. Затем лен расстилали на пожнях (сенокосных участках), чтобы выбелить и сделать более тонким. Выбеленный и просушенный лен вязали в тукачи (охапки). Осенью начиналось трудоемкая обработка льна: разминание, очищение от кострики (кострика – жесткая часть стебля льна, раздробляемая и отделяемая от волокна), трепание, чесание. После этого льняное волокно было готово к прядению.
По окончании обработки льна совершался обряд сжигания кострики, который зафиксирован у всех групп вепсов, а также у русских Олонецкой и соседней Вологодской губерний. Парни и девушки собирали и выносили кострику в поле, сгребали в кучи и зажигали костры. Молодежь, взявшись за руки, перепрыгивала через костры. Считалось, что у того, кто выше прыгнет через костер, в следующем году лен уродится длиннее. Для этого же парни подбрасывали кострику вверх, как можно выше. При этом произносились заклинания с пожеланиями вырасти льну высоким6. Этот обряд имел явно продуцирующее значение, являлся пожеланием плодородия и льну, и участвовавшей в ритуале молодежи. Символика оплодотворения (при сеянии) и плодородия (при последующих обрядовых действиях) прослеживается с самого начала изготовления текстиля и распространяется как на растение, так и на участников обрядовых действий (в основном, это была молодежь).
Прядение
В контексте традиционных представлений прядение наделялось символическим смыслом прядения нити жизни: «Девка прядет, а Бог ей нитку дает»1. Участвовали в прядении все женщины семьи, но особая роль отводилась молодым девушкам, готовившим себе приданое к свадьбе, и молодицам – женщинам, недавно вышедшим замуж. Молодым женщинам давали прясть шерсть, чтоб «овцы лучше водились» (материалы с севера Вологодской губернии2). Молодые девушки занимались прядением на беседах, тогда прядение становилось публичным актом, по которому могли судить об умении девушки-невесты, о ее готовности к браку. Необходимо упомянуть об основных орудиях – прялке и веретене, имевших особое сакральное значение. Значительная часть традиционных представлений о предметах прядения объясняется производимыми с их помощью действиями: преобразование хаотичной массы волокон в упорядоченное начало – нить, то есть переход от природного, хаотичного, неосвоенного к освоенному, культурному и упорядоченному.
Прялка сопровождала жизнь деревенской женщины от рождения до смерти. Как у карел, так и у русских зафиксирован обычай подвешивать прялку к люльке девочки с целью отвлечь работой женское существо – домашнего духа (в Заонежской Карелии известного под именем Мара, у олонецких карел – Itkettäjä, Заставляющая плакать), которое являлось по ночам и вызывало плачь у ребенка3. По другим материалам с этой же целью в детскую колыбель клали напряденную кудель – «чтоб зыбочник прял»4. Мара наряду с Кикиморой относится к числу прядущих домашних духов, связанных с миром мертвых5. Для русской традиции наличие предметов прядения в детской колыбели связано с традиционным представлением о том, что с появлением новорожденного к нему являлись «девы жизни», «судницы» и «рожаницы» и начинали прясть нить жизни ребенка1.
Девочку учили прясть лет с шести, обучение прядению продолжалась до подросткового возраста. Само отношение к прялке было особым. Матери поучали дочерей: «Клади благословясь прялку, не то кикимора прядет – напрядет» (Кикимора – домашний дух в женском обличье). После окончания прядения полагалось убирать прялку со словами: «Пой с Богом, прялочка»2. Прялка могла быть досвадебным подарком отца дочери и затем обязательно входила в состав приданого. Прялкой дорожили и передавали её по наследству (по женской линии от матери к дочери). Особенно ярко символизм прялки проявлялся в период поиска (выбора) жениха. Прялка играла роль символа-посредника в выборе пары: на молодежных посиделках парень садился к девушке на прялку или к ней на колени. Прялка, украшенная резьбой или росписью с солярными символами, с мотивом мирового дерева, цветущими кустами, увеличивала и степень привлекательности девушки в глазах потенциальных женихов. Кроме того, само строение прялки символично и связано с представлением о троичности мира: нижняя часть, на которой сидели, средняя часть, к которой прикрепляли кудель, верхняя часть, зачастую имеющая форму круга (на заонежских прялках). Об этом же напоминает изображение на прялке мирового дерева. В традиции этот предмет символизировал женскую сферу деятельности. Его экстраутилитарные свойства определялись тем, что он заключал в себе плодоносящие женские силы природы, служил знаком богатства, плодородия, жизненной силы.
Играя важную роль в досвадебное время, прялка в обрядах свадебного цикла не фигурирует вовсе. Появляется она только после свадьбы, во время своеобразных обрядов испытания молодой жены в новой семье. Причем у сегозерских карел такое испытание было одним из главных. У русских испытание проходило на прялке семьи мужа, хотя молодуха привозила в новый дом и свою прялку, зачастую полученную от матери или бабки. В севернорусской и карельской традиции прялка воспринималась как особый предмет, связанный с культом предков3.
Веретено также являлось важным обрядовым атрибутом. Иногда мифическая пряха представлена в виде веретена4. Само слово «веретено» является однокоренным с древнерусским «веремя» (время) и означает «то, что вертится»1. Верчение-кручение, как действие производимое веретеном, занимало особое место в архаичной модели мира. Нить, получаемая в результате скручивания волокна веретеном, символизировала движение и изменение. В оппозиции природа/культура семантика нити связана с промежуточным положением в триаде: растение – нить – полотно.
Обставление процесса прядения запретами и определенными магическими действиями (запрет прясть в праздничные дни) связано с тем, чтобы не допустить нарушения равновесия в мироздании, что может быть сделано людьми, не владеющими скрытым смыслом вещей. В мифологических рассказах и поверьях нарушение запретов (например, не прясть в Святки) сказывается на людях и домашних животных, вызывая их болезнь, гибель. Для восстановления нарушенной гармонии необходимо рассечь на части вещи, изготовленные в запретное время2. Как показывает сравнительный этнографический материал, прядение и ткачество в большинстве первобытных обществ было связано с различного рода охранительными запретами: жена не должна прясть во время охоты мужа и т.п. Много примеров подобных представлений есть в классическом труде Дж. Фрезера «Золотая ветвь»3. Эти примеры объясняют роль прядения и тканья как женских трудовых процессов, имеющих магическую связь с ростом растений, увеличением поголовья животных, здоровьем рождающегося ребенка.
Прядение девушками осмысливалось в традиции как своеобразное прядении «нити жизни» – «программирование» своей судьбы4. Прядение как процесс стоит в ряду обрядовых функций подготовки к браку, а связанные с этим представления восходят к архаическим воззрениям об ином мире и культе предков. Эта архаика характерна как для финской, так и для русской традиций, причем, в последней выражена ярче.
Ткачество
Осмысление семантики женских обрядовых функций предполагает как разделение двух основных процессов – прядения и ткачества, так и понимание их символических взаимосвязей. В континууме мифологических представлений прядение имеет тёмную, «низовую» природу5, в то время как в типологическом ряду покровительниц прядения Мокошь – Параскева Пятница – Богородица последняя отличается «светлой» символикой1. Ткачество приходилось на весну, на светлое время года.
Семантика связи мифических рукодельниц с определенным временем (сутками) обнаруживается и в области этимологии. Слово «сутки» (от «ткать») обозначает «то, что соткано»2. Мифические, чаще всего женские существа ткут, (прядут) сутки, время. Не случайно образы мифических рукодельниц известны во многих традициях. Здесь можно вспомнить Пенелопу из «Одиссеи» Гомера, которая в течение трех лет распускала по ночам все сотканное за день. Тем самым она манипулировала временем и уклонялась от решения своей судьбы. Подобно ткани на ее станке, время за день убегало вперед, а ночью возвращалось к исходной точке. В связи с этим интересно отметить, что в фольклоре различных народов рукодельницы – мифические пряхи – вручают чудесные предметы (прялку, веретено, сотканное узорчатое полотенце) сказочному герою для преодоления препятствий на пути.
Достарыңызбен бөлісу: |