Норбер кастере «моя жизнь под землей»
жүктеу/скачать 1.32 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- IV Эмиль Картальяк и Тулузский музей
- V Знаменитая, но разочаровывающая пещера Ориньяк
III.Ползком. Как ни привлекательны пещеры Эскалера, я их полностью изучил и в любых переходах мог передвигаться по памяти. Тайны в них больше не было. Пришло время расширить район исследований, то есть найти другие пещеры. На велосипеде я объезжал окрестности Сен-Мартори и робко расспрашивал встречных крестьян о расположенных поблизости скалах, в которых могли оказаться пещеры. Но мои розыски оставались бесплодными. Моя неуверенность и неясно сформулированные вопросы смущали крестьян, рождали непонимание и недоверие. Иногда мне вообще отказывались отвечать. Вероятно, тем, к кому я обращался с вопросами, мое плохо мотивированное стремление проникнуть в подозрительное и опасное подземное царство казалось безумием. Старуха, собиравшая хворост, повстречавшаяся мне как-то на опушке леса, была совершенно сбита с толку моими расспросами. - Знаю ли я грот? - удивленно повторила она, несколько оторопев. - Да, знаю один, - проговорила она наконец. Я ловил каждое ее слово. - Я была там однажды, правда, давно. Только он далеко отсюда. - Где же? - все-таки спросил я, полный надежды. - В Лурде. Вы, вероятно, слышали о гроте Лурда2. Примерно такие представления о спелеологии имели в ту пору сельские жители. Они испытывали настоящий ужас ко всему, что относилось к подземному миру - пещерам и пропастям. Пугались, возмущались или сердились, когда понимали, что я ищу эти темные, опасные и пользующиеся дурной славой места, где водится нечистая сила, чтобы проникнуть в них совершенно одному, да еще в моем возрасте. Думаю, что, будь это на несколько веков ранее, я угодил бы на костер. Однажды мне все же удалось расположить к себе одного охотника, вернее браконьера, ставившего капкан на дичь. Он сказал мне, что в лесу есть скала с узким отверстием. Однажды он в него влез вслед за собакой. Отверстие становилось все шире и переходило в просторный коридор, конца которому не было видно. Мы были недалеко от этой неисследованной пещеры, и он согласился проводить меня до входа в нее. Охотник присутствовал при моих обычных приготовлениях: я разулся и зажег свечу, но постеснялся при нем снять и вывернуть наизнанку одежду и вполз на животе в дыру, действительно очень узкую, но, по его словам, она вскоре переходила в широкий проход, заканчивающийся залом, "большим, как хлев". В тот момент, когда я уже совсем собирался скрыться с глаз, человек, казалось, забеспокоился: - Будьте осторожны, не повредите себе чего-нибудь! Мне трудно было себе "что-нибудь повредить", так как, проползши метров двенадцать по этому пыльному и зловонному коридору, я очутился в тупике, где пол был покрыт мхом и сухими листьями, в которых копошились полчища блох! Чтобы выбраться, мне пришлось пятиться назад. Охотник, встретив меня, облегченно вздохнул. Его очень позабавил мой вид: я был весь покрыт блохами, буквально усыпан ими, и хотя не сделал никакого открытия, но в этот день узнал на собственной шкуре, что, если под землей побываешь поблизости от лисьего логова, можешь быть уверен, что всех блох унесешь на себе. По простоте душевной я рассказал охотнику о том, что обнаружил, и о том, что пещера заканчивается тупиком. Он не был ни удивлен, ни смущен и сказал только, что, конечно, произошел обвал, так как совершенно ясно видел когда-то "коридор и зал, большой, как хлев". У меня хватило наивности поверить ему, и только гораздо позднее, после многочисленных случаев подобного рода я понял, что все эти истории о коридорах и пещерах - просто россказни и бахвальство отъявленных лгунов. Мой знакомец никогда не был в этой норе, и вдруг ему представилась возможность послать туда вместо себя кого-то другого, вот он и воспользовался моим простодушием. Как охотника, расставлявшего капканы, его, конечно, интересовали результаты моих исследований. Эта попытка не охладила меня, и я все сильнее жаждал исследовать, исследовать непрерывно, даже ценой постоянных неудач, так как успехи выпадали на мою долю редко, лишь в виде исключения. И я не пренебрегал малейшими трещинами, малейшими отверстиями в скале, в том числе норами лис (кроме, разумеется, тех, которые были вырыты ими в земле). Был ли я вознагражден за то, что неуклонно следовал этому правилу? Не терял ли я понапрасну время и силы, пытаясь проникнуть в эти малопривлекательные лазы, даже не надеясь найти там что-нибудь особенно интересное? У меня нет намерения перечислять все мои попытки такого рода. Было бы очень скучно, если бы я останавливался на всех мелочах. Расскажу о трех случаях, выбранных не совсем наугад, а потому, что все они дали совершенно различные результаты. Через некоторое время после неудачного опыта, о котором только что рассказал, я самостоятельно нашел в коммуне Сен-Мартори в окрестностях Теулэ другую нору. Это меня очень обрадовало. Бродя по лесу, я заметил выход известковой породы, у подножия которого зияло отверстие горизонтального хода. Следы на земле и другие признаки указывали, что лисы устроили здесь свое логово. Как всегда, я разулся и снял куртку. Эта часть одежды не только стесняет движения, но и представляет большую опасность, если придется пятиться ползком: куртка может закрутиться и образовать толстый валик, и вы рискуете безнадежно застрять в узком проходе. Я знал это по собственному опыту и принял за правило снимать куртку. Несоблюдение этого правила стоило жизни многим несчастным, потерявшим возможность передвигаться под землей и нашедшим там свой ужасный конец. Итак, я вновь вползаю на животе в цилиндрический коридор почти такой же ширины, как я сам, и, все время подтягиваясь, продвигаюсь вперед. Бельгийские спелеологи, большие специалисты такого метода передвижения, придумали ему название "дождевой червь". Я ползу, приняв наиболее выгодное положение: одна рука, вытянутая вперед, держит свечу и ощупывает почву, другая согнута, прижата к груди. Плечо отведено назад (нельзя ползти с вытянутыми вперед обеими руками: это невозможно физически и притом слишком увеличивается ширина в плечах). Ход идет горизонтально, но земляной пол весь в маленьких буграх, миниатюрных холмиках, которые приходится ровнять свободной рукой, предварительно воткнув свечу в землю. Конечно, я продвигаюсь вперед с большими усилиями и очень медленно, а также очень "спортивно". Мы считаем, что ползание на таком уровне - это спорт, ну, скажем, гимнастика, причем самая мучительная, какую только можно себе представить. В ней принимает участие все тело, ни одна мышца не забыта. Мы всегда считали и заявляли публично, что ежедневный сеанс такого ползания - лучший метод лечения от ожирения и некоторых других болезней, безобразящих человека. Мое пребывание в пещере Теулэ затягивалось, а я с трудом продвинулся на какие-нибудь пятнадцать метров. Временами я останавливался и, растянувшись на сырой земле, отдыхал. Из-за напряженности мышц, непрерывных усилий и духоты в узких ходах быстро наступает одышка, начинается сильное сердцебиение. Во время одной из передышек я услышал необычный звук, нечто вроде короткого глухого рычания, который, как мне показалось, шел снаружи так же, как и другие, далекие неясные звуки - крик петуха, голос пахаря. Плохо их различая, я не обратил на них внимания, вновь принялся за работу и рьяно пополз, уткнувшись лицом в землю. И вдруг я был пригвожден к месту громким, страшным рычанием! Быстро подняв голову, я увидел впереди в двух метрах от себя загнанного в глубь хода зверя, казалось, сплошь состоящего из угрожающих когтей и зубов, - это был барсук, которого я спугнул и загнал в убежище и который, когда ему некуда было больше отступать, решил защищаться. Руки мои были заняты, и я мог противопоставить ему лишь слабую защиту - пламя свечи. У зверя было то преимущество, что он находился у себя дома, и я решил покинуть поле боя. В тот день я отступал, "стелясь животом по земле", если можно так выразиться, тем более что это было буквально так. Известно, как храбро барсук защищается от собак, побеждая их с помощью длинных крепких когтей. Барсуки похожи на небольшого медвежонка килограммов на пятнадцать, и их не рекомендуется беспокоить под землей. Мне повезло, что эта встреча закончилась для меня лишь испугом. Правда, в дальнейшем в одной гигантской пещере мне пришлось встретиться носом к носу с медведем и двумя львами! Но это уже другая история, и я расскажу ее позднее. В другой раз в одной каменной щели мне не удалось залезть так далеко, как в Теулэ, но только случайно я избег страшных челюстей. Это произошло в долине Гаронны недалеко от Баньер-де-Люшон. К тому времени я уже сменил примитивные свечи моих первых походов на ацетиленовую лампу. Узкий вход на склоне горы привлек мое внимание. Я вполз в него на животе тем способом, который ранее описал, и вдруг из моей вытянутой руки вырвали фонарь, и я услышал резкий щелчок и какой-то металлический звук. В каких-нибудь двух метрах от входа был поставлен и замаскирован в пыли стальной капкан с зубьями, как у пилы, который я "разрядил" своим фонарем. Еще несколько сантиметров, и грозная ловушка раздробила бы мою руку или лицо. Как видно, даже самые скромные пещеры, самые незначительные щели могут таить опасность, и хорошо, если бы охотники, ставя капканы, делали надпись или какой-нибудь знак, где установлены эти зловещие приспособления! Отсутствие таких указателей может привести к тяжелым ранениям спелеологов и дает им право конфисковать эти приспособления, что я и не преминул сделать. Так же я поступил и со вторым капканом, обнаруженным в другой раз в одном из переходов пещеры. Первый капкан я бросил в Гаронну, второй - в естественную пропасть, находившуюся поблизости. Пусть это послужит предупреждением легкомысленным охотникам или браконьерам, расставляющим капканы без различия - на лис, барсуков или спелеологов. Мы рассказали о трех случаях, связанных с норами. А вот еще один, четвертый. Как и предыдущий, он не относится ко времени самых ранних моих спелеологических дебютов, однако дополнит нашу тему. Около 1930 года, по привычке бродя полосу в окрестностях Сен-Бертран-де-Комминж, я встретил молодого человека, который охотился. У нас завязался разговор, и я поспешил спросить этого хорошо знавшего лес охотника, не встречал ли он пещер. Нет, в этом лесу пещер нет, он был в этом уверен. Но когда я спросил, нет ли за неимением пещер просто расщелин или ходов в скалах, он ответил, что знает одну дыру, в которой барсуки устроили нору. Мои настойчивые расспросы сделали его более разговорчивым, и он рассказал мне, что его собака несколько раз проникала в эту дыру, задерживалась в ней и что лай ее слышался откуда-то издалека. Естественно, что через каких-нибудь полчаса после такого сообщения я, лежа на животе, уже исследовал эту дыру, к которой меня охотно проводил Бертран Абади. Проникнуть в это отверстие, казалось, совершенно невозможно, но все же был один обнадеживающий признак - из него явно тянуло ветерком. Было около полудня. Я решил тут же перекусить, а затем попытаться расширить отверстие альпенштоком. Бертран Абади отправился к себе в поселок Сен-Мартин и обещал вернуться после завтрака с лопатой и заступом, чтобы помочь мне. Он не только выполнил обещание, но еще привел с собой товарища, Бертрана Эскуба, который тоже принес инструменты. За час они освободили вход от массы земли, натасканной многими поколениями барсуков ("отходы", как говорят охотники, подтверждали, что это были именно барсуки). Теперь я мог проникнуть в очень узкое, но все же, по моему мнению, проходимое отверстие. Абади и его товарищ отговаривали меня и уверяли, что я никак не пролезу. Но я уже скрылся под землей и сообщал им о своем продвижении. Оно было очень трудным и медленным. Ход был узким и извилистым, мои сигналы перестали доходить до них, и они начали сильно беспокоиться. Однако, проползши с трудом метров тридцать, я попал в высокое просторное помещение и бегло обследовал примерно метров двести. Вернувшись на дневную поверхность, я рассказал об увиденном моим пораженным и восторженным компаньонам. Они начали с удвоенной силой расширять вход, а я в это время осмотрел пещеру во второй раз и обнаружил лабиринт и интересный нижний этаж. Незнакомые с приемами ползания и напуганные узким входом, Абади и Эскуба в первый день так и не отважились войти в пещеру. Позднее они осмелели, поползли по моим следам, и мне удалось заставить их пройти сотни метров по коридорам, украшенным сталактитами и прекрасными конкрециями, сильно их поразившими, так как они никогда раньше не видели пещеры, а эта оказалась к тому же весьма обширной. Для полного обследования пещеры пришлось посетить ее много раз, и я нашел, что в ней много ходов протяженностью более километра на трех уровнях, а кроме того, ручей, подземное озеро и несколько водопадов. Мы назвали эту пещеру гротом Кум-Нер, по названию этого района на местном диалекте (Кум-Нер - "черная долина"). Так иногда бывает, что за, казалось бы, непроходимым узким входом в нору может скрываться обширное подземелье. IV Эмиль Картальяк и Тулузский музей После того периода, который я назвал первыми и прекрасными годами детства, проведенными в Сен-Мартори, где посещал начальную школу, мы с братьями оказались в Тулузе, куда родители переехали на время нашего обучения. Теперь мы возвращались в Сен-Мартори только на пасхальные и летние каникулы. Конечно, три летних месяца я посвящал своему любимому занятию - искал пещеры. В Тулузе мы жили в квартале Ботанического сада, где находился также Музей естественной истории, и часто послеобеденное время по четвергам и воскресеньям я проводил в зале под названием Пещеры, склонившись над витринами, заключавшими бесценные коллекции доисторического оружия, орудий труда, обработанных камней, костей и предметов, сделанных из костей животных и слоновой кости, изготовленных нашими предками каменного века. С особым уважением я смотрел на хорошо сохранившиеся скелеты животных, современников пещерного человека, - большого ирландского оленя (magaceros), пещерного медведя (Ursus spaelaeus), гиены и волка. В большой настенной витрине была представлена коллекция (я думаю, единственная в мире) черепов пещерных медведей. Один из них, я помню, достигал 0,67 метра вместе с клыками величиной с банан. В узком и темном коридоре была выставлена другая коллекция, около которой я задерживался неохотно, - человеческие черепа; эти более или менее разрушенные мертвые головы производили мрачное впечатление, их пустые черные глазницы, казалось вечно созерцающие небытие, приводили меня в содрогание. Я подсознательно был благодарен хранителю "допотопных древностей" за то, что он не выставил эти останки наших предков на полном свету, а почтительно отвел им место в самой темной части музея. Вскоре я познакомился с хранителем, который создал и продолжал пополнять экспозицию зала пещер с большой тщательностью. Однажды, когда я склонился над витриной с коллекцией обработанных кремней из пещеры Мае д'Азиль, я услышал, а потом увидел, как вошел мелкими шажками старичок в сюртуке, без шляпы, согнувшийся под бременем лет, с белыми пушистыми бакенбардами и, несмотря на заметную лысину, с нимбом длинных волос вокруг головы, тоже белых. Очки в тонкой стальной оправе с очень маленькими стеклами придавали его морщинистому лицу сходство с традиционным образом ученого, каких еще можно было изредка встретить в то время. Этот старик, расхаживающий с непокрытой головой по залам и галереям, чувствовал себя в музее как дома. Передо мной был хранитель музейных фондов Эмиль Картальяк - знаменитый археолог и знаток доисторического периода, горячий поборник дарвинизма. В большом зале пещер мы были одни. Он остановился и обратился ко мне столь ласково и приветливо, что я смутился. Он спросил, нравятся ли мне доисторические времена, осведомился о моих стремлениях и уровне знаний в этой области. Мои наивные ответы ясно показали, что я был просто влюбленным в пещеры мальчиком, не обладающим никакими хотя бы приблизительными знаниями о доисторическом периоде. Тогда он охотно прочел мне лекцию, навсегда сохранившуюся в моей памяти; он нарисовал мне грандиозную картину предыстории человечества и познакомил меня с такими терминами, как ашельская, мустьерская, ориньякская, мадленская культуры, то есть с наименованиями различных стадий доисторического периода. Эти слова давно интриговали меня, но лишь в тот день я узнал их значение. Кроме того, он указал мне, где находятся стоянки первобытных людей, с которыми связаны эти названия. Его исключительное дружелюбие и ясность объяснений помогли мне очень быстро перейти мост, ведущий к доисторическим временам, и дали мне ключ вроде волшебного слова "сезам", без которого двери предыстории остались бы для меня закрытыми. Он до того был благожелательным, что назвал мне популярные книги, которые я мог посмотреть в библиотеке музея. Нашу беседу, вернее монолог, так как я не произнес и десяти слов, он закончил выражением одобрения и дружеским рукопожатием. Пока он удалялся мелкими шажками, я стоял как пригвожденный к месту около витрины шелльских экспонатов, к которой он подвел меня. Я старался осознать, что произошло, пытался привести в порядок свои впечатления, как вдруг услышал движение в другом конце зала. Это оказался служитель музея (в то время единственный), симпатичный Брюникель, само имя которого предназначило его для роли хранителя доисторических коллекций3. Он подошел ко мне с громким смехом и заговорил со своеобразным тулузским акцентом. Я не подозревал, что он издали наблюдал нашу встречу, на что имел полное право, так как сам ее подстроил. Он давно заметил мою заинтересованность витринами, посвященными доисторическому периоду, и проникся ко мне симпатией, не переставая, впрочем, подшучивать над моей страстью к "старым камням", как он говорил. Он рассказал Эмилю Картальяку о заинтересовавшем его несколько необычном мальчике, влюбленном во все доисторическое. Таким образом, встреча и лекция не были случайными - ученый не пожалел своего времени, чтобы просветить новичка и, конечно, постараться сделать из него ученика и последователя. И учеником я, безусловно, стал, ибо с этого времени получил доступ в библиотеку. Но робость не позволила мне еще раз подойти к археологу, несмотря на то что он сам сделал ко мне первые шаги. Он так никогда и не узнал, какую благодарность и уважение я питал к нему и продолжаю хранить к его памяти. При содействии того же Брюникеля мне удалось проникнуть в святая святых - в лабораторию, где набивались чучела и где я познакомился с другим ученым - Филиппом Лакоммом, техническим хранителем коллекций музея, с которым у меня завязалась большая дружба. Теперь я могу признаться, что на чтение книг в библиотеке музея и на беседы с Филиппом Лакоммом я тратил не только послеобеденное время по четвергам. Ради этого часто прогуливал занятия в лицее, и должен сказать, что не испытываю ни малейших угрызений совести и даже, если мои лицейские занятия несколько или даже сильно от этого пострадали, теперь я об этом нисколько не жалею, напротив! V Знаменитая, но разочаровывающая пещера Ориньяк Эмиль Картальяк, справившись о том, где я провожу каникулы, рассказал мне, что в каких-нибудь десяти километрах от Сен-Мартори, близ маленького городка Ориньяк, находится знаменитая Ориньякская пещера, известная всему миру тем, что ее имя присвоено одному из главных периодов первобытной истории, так называемой ориньякской эпохе4. В следующие же каникулы я сел на велосипед и направился в сторону Ориньяка и Ориньякской пещеры. Признаться, она разочаровала меня. Это был просто грот под навесом скалы. Но все же я побывал в этой знаменитой выемке в скале. Более века назад, в 1842 году, из маленького городка Ориньяк, расположенного, как и подобает средневековому городу, на круглом холме, вышел человек. Это был землекоп по фамилии Бонмезон, и на плече он нес орудия своей профессии - лопату и кирку. Пройдя около километра вниз по дороге на Булонь, он перешагнул через текущий вдоль дороги ручеек, поднялся на несколько метров по берегу Файоля, остановился и положил свои инструменты. Никто не нанимал его для работы, которой он собирался сейчас заняться, его побуждало чистое любопытство, и не без оснований. Несколько дней назад на этом самом месте Бонмезон, бывший к тому же охотником, вернее браконьером, заметил кролика, который скрылся в норе. Он засунул руку в эту дыру и вытащил большую тяжелую кость. Это озадачило его, и он решил вернуться, чтобы раскопать нору. Часто мелкие причины имеют большие последствия. Паническое бегство кролика, притягательная сила вкусного жаркого имели грандиозный резонанс, вызвали к жизни головоломную проблему, научные споры, пылкие дискуссии и в конце концов обессмертили название ничем не примечательного городка. Но не будем предвосхищать события и вернемся к начатым раскопкам. После первого же удара киркой землекоп обнаружил каменную плиту, поставленную вертикально и, казалось преграждавшую вход в пещеру или подземелье. Сгорая от любопытства и стремясь открыть тайну, он начал вскрывать склон, делая подкоп снизу. Проработав так несколько часов, он полностью очистил тяжелую плиту от песка. Бонмезон, благословляя свою настойчивость и свое чутье и не сомневаясь, что здесь спрятан клад, опрокинул преграду и застыл от ужаса при виде множества человеческих скелетов, беспорядочно нагроможденных в маленькой пещере! Испугавшись, что он осквернил могилы, которые, впрочем, никак нельзя было встретить в этом месте, Бонмезон поспешил домой и рассказал о своей находке. Жертвы революции? Жертвы религиозных войн? Мученики времен катакомб? Все эти предположения высказывались по поводу скелетов в пещере. Предлагали все новые объяснения, пока один из местных старожилов не выдвинул последнюю, наиболее правдоподобную гипотезу, с которой все согласились. Около полувека назад в этой местности орудовала шайка разбойников-фальшивомонетчиков. Много народу пропало тогда бесследно, так как бандиты не останавливались перед преступлением. Кому, как не жертвам этих злодеев, могли принадлежать кости, найденные Бонмезоном? Здесь, вероятно, разбойники прятали трупы своих жертв. Взволнованные жители во главе с мэром и священником отправились к зловещей пещере. Мэр, который был врачом по профессии, определил семнадцать скелетов, а священник приступил к сбору бренных останков, которые тут же были перенесены на кладбище и похоронены. Среди костей валялись какие-то шарики с дыркой, которые кое-кто из присутствовавших на церемонии взял себе на память. Через восемнадцать лет, в 1860 году, проездом в Ориньяке оказался один ученый - Эдуард Ларте. У него была привычка везде, где ему приходилось бывать, расспрашивать об археологических достопримечательностях, минералах и окаменелостях и осматривать их. Между прочим, ему показали несколько шариков, когда-то найденных в пещерах со скелетами. Ларте сразу же определил, что это были обломки морских раковин, очень ценившихся первобытными людьми, из которых они делали бусы и головные украшения. Ему рассказали о находке Бонмезона. Тогда ученый стал расспрашивать о скелетах, но воспоминания могильщиков стали за восемнадцать лет слишком туманными, и ученому ничего не оставалось, как попросить показать ему пещеру, которую за это время никто не трогал. Он решил начать в ней раскопки. Методические раскопки дали очень интересные результаты. Оказалось, что если пещера Ориньяк и служила во времена неолита местом погребения и ее намеренно закрыли каменной плитой, то задолго до того в ней жили первобытные люди, сложившие много очагов на полу пещеры и на террасе снаружи. В пепле очагов Ларте нашел множество костей животных, которыми питались люди, - пещерного медведя, бизона, северного оленя, лошади, мамонта, носорога и т. д. Но наибольший интерес представляли орудия из кремня и кости, обработанные в какой-то ранее не встречавшейся манере. Особенно костяные изделия были совершенно новой формы и назначения. Такой способ обработки орудий из кремня тоже раньше был неизвестен и их назначение непонятно. Ларте тщательно изучил находки и методически расклассифицировал результаты своих раскопок. Он опубликовал отчет, из которого следовало, что маленькая пещера Ориньяк открыла нам особую стадию цивилизации каменного века. Позже орудия, обработанные таким же способом, были найдены во многих пещерах, расположенных очень далеко друг от друга. Хронология первобытных времен создавалась очень медленно, по мере того как ученые получали новый материал для сравнений. Долго не знали, куда отнести находки, полученные при раскопках Эдуарда Ларте. Только в 1908 году аббату Брейлю, известному специалисту по первобытной истории, пришла в голову мысль взять пещеру Ориньяк как точку отсчета и назвать целую эпоху цивилизации каменного века ориньякской. Теперь ориньякская эпоха заняла свое место среди крупных стадий развития первобытного общества между мустьерской и солютрейской. Ориньякская эпоха, одна из самых длительных и интересных эпох первобытной цивилизации, охватила наибольшее пространство, поскольку с ней приходится встречаться не только по всей Европе, но также от Южной Африки до Сибири. Ничего этого я не знал, когда в 1911 году пришел сюда и остановился перед пещерой Ориньяк. Все же я побывал на пороге этого прославленного грота, как бы на пороге моей жизни, и за неимением возможности поползать на животе, как я надеялся, решил рассматривать свое посещение как паломничество в святилище предыстории. Проходя у пещеры Ориньяк, не смотрите на нее рассеянным взором, она заслуживает более пристального внимания, так как символизирует один из решающих этапов эволюции человечества. Здесь наши очень отдаленные предки сорок тысяч лет назад жили в лишениях, боролись с дикими животными и подвергались многочисленным опасностям жестокой эпохи. В этом месте зарождался человеческий разум.
жүктеу/скачать 1.32 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|