Охотникъ на львовъ повѣсть

— Знаешь, — вдругъ быстрымъ шопотомъ сказалъ Мантыкъ, — я придумалъ... Пойдемъ къ писателю.

— Писателю? — повторилъ Коля. — Онъ, казалось, ничего не понималъ. — Почему къ писателю?

— Башковатый народъ, Коля. У нихъ слова то пишутся ладно, слово за словомъ. У нихъ въ головѣ то, поди, какъ въ словарѣ какомъ — словъ изобиліе. И такія и этакія. Писатель приладить, какъ гвоздемъ пришьетъ. Онъ найдетъ. Ему это — плевое дѣло.

— Откуда же мы найдемъ писателя?

— А Александръ Ивановичъ?

— Это, что «Юнкеровъ» то описывалъ... Какъ вальсъ танцовали?..

Коля задумался. Вдругъ встали передъ нимъ страницы недавно прочтенныхъ, бережно вырѣзанныхъ изъ газеты главъ романа. Коля задумался объ этой красивой, свободной, безпечной и безпечальной жизни, какой онъ уже не зналъ и какою, можетъ быть, и онъ бы жилъ, если бы... Печальная улыбка освѣтила его милое лицо.

— Да, — сказалъ Мантыкъ, — и «Храбрые бѣглецы» и «Пуделиный языкъ». Помнишь, ты Галинѣ его прочелъ и потомъ мы все съ нею на пуделиномъ языкѣ разговаривали — «такъ, такъ и еще такъ» — сталъ дѣлать онъ жесты рукою, подражая чему то.

— Какъ же къ нему пойти-то? — задумчиво сказалъ Коля. — Мы его не знаемъ.

Я знакомь съ нимъ, — со скромною гордостью сказалъ Мантыкъ.

— Ты?

— Врешь!
IX

КРЕСТОСЛОВИЦА РАЗГАДАНА. ТАЙНА ОСТАЛАСЬ ТАЙНОЙ. ОДНЪ ДОГАДКИ

Но Мантыкъ не вралъ. На бульварѣ Босежуръ строили домъ. Хозяинъ Мантыка послалъ его съ каміонеткой доставить къ строющемуся дому алебастровый украшенія. Мантыкъ подъѣхалъ къ пыльнымъ тонкимъ лѣсамъ и спросилъ, куда сложить привезенный грузъ. Ему показали мѣсто. Онъ раскрылъ свой грузовичекъ и одинъ сталъ таскать громадныя, пуда по три вѣсомъ, алебастровыя плиты и ставить ихъ вдоль троттуара.

Былъ тихій, ясный осенній день. Улица спокойная, по одну сторону дома, по другую, за желѣзной рѣшеткой глубокій ровъ и въ немъ рельсы круговой дороги, за рвомъ деревья Булонскаго лѣса. Отъ грузовика ѣдко пахло бензиновой гарью, отъ строющагося дома, въ открытыя, пустыя окна тянуло сыростью и запахомъ известки, — отъ недалекаго лѣса наносило запахъ сосны и осенняго прѣлаго листа.

Мантыкъ гибкими движеніями спины и рукъ подхватывалъ грузъ на себя, шелъ, чуть сгибаясь въ колѣняхъ, легко, поддавая лопатками, снималъ плиты и мягко ставилъ на землю.

— Экій вы силачъ! — услышалъ онъ голосъ по Русски. — Въ ваши годы и Поддубный былъ не сильиѣе. Вамъ сколько? Пятнадцать, поди?

Мантыкъ въ изумленіи остановился. Обтеръ о фартукъ запачканныя алебастромъ руки и оглядѣлся. Рядомъ со строющимся домомъ, въ домѣ съ маленькимъ палисадникомъ за желѣзной рѣшеткой, было раскрыто настежь въ нижнемъ этажѣ окно. Въ окнѣ на подоконникѣ лежала громадная, пушистая пестрая кошка, щурила зеленые глаза, a подлѣ кошки стоялъ человѣкъ, съ ясными добрыми глазами и рыжевато-русой мягкой бородкой. Мантыкъ посмотрѣлъ на него. Было что то ьъ этомъ человѣкѣ, влекущее къ нему, располагающее на разговоръ и откровенность.

— Вы почему же угадали, что я Русскій, — спросилъ Мантыкъ.

— Да ужъ такъ. По всей вашей повадкѣ. Вы это дѣлали совсѣмъ какъ крючникъ золжскій или хорошій петербургски ломовикъ. Мнѣ напомнило наши дачи и переѣзды на нихъ изъ города. Французъ такъ не дѣлаетъ.

— Да?

Мантыкъ разставилъ ноги и раскрылъ ротъ. Онъ не зналъ, что надо дальше дѣлать. Повернуться спиною, благо грузъ снятъ и работа кончена и сѣсть къ рулю, не хотѣлось. Очень ужъ пріятенъ былъ въ обращеніи, въ голосѣ, во всемъ обликѣ этотъ человѣкъ... У него было такое славное, умное, Русское лицо, что Мантыкъ, одинокій въ Парижѣ, почувствовалъ, что онъ такъ уйти не можетъ, что повернуть спину этому человѣку никакъ нельзя.

— Моя, — отвѣтилъ стоявшій у окна.

— Видать, вы любите звѣрюшекъ.

— Очень... И звѣрей, и птицъ, а особенно лошадей.

— Вы кто же такой будете? — спросилъ Мантыкъ и на лицѣ его расплылась улыбка.

Незнакомецъ назвался.

— Неужели-же... писатель?.. Ахъ ты... Да вѣдь это что же!.. «Пуделиный языкъ» то вашъ?.. И «Юнкера»... и все такое... А я то такъ просто... О кошкѣ спросилъ...

Въ сильномъ смущеніи Мантыкъ снялъ свою мятую рабочую фуражку и сказалъ, низко кланяясь:

— Тогда ужъ позвольте и мнѣ вамъ представиться. Уральскій казакъ Абрамъ Петровичъ Мантыкъ.

— Очень пріятно, — сказалъ писатель. — Люблю уральскихъ казаковъ. У меня были между ними пріятели. Я даже лошадь уральскую имѣлъ. Хорошая была лошадь. Иноходецъ... Если имѣете время, зайдите ко мнѣ. Выпьемъ по стакану вина. Поболтаемъ.

Приглашеніе было такъ мило сдѣлано, что Мантыкъ отказаться никакъ не могъ. Онъ еще разъ, очень тщательно обтеръ руки и пошелъ въ домъ.

Вотъ такъ то, совершенно случайно онъ и познакомился съ писателемъ... Съ самимъ Александромъ Ивановичемъ.

Все это онъ теперь шепоткомъ, шепоткомъ разсказалъ изумленному Колѣ.

Съ лѣстницы, въ тихую комнату донеслись усталые шаги. Медленно поднималась Наталья Георгіевна.

— Ну, — зашепталъ Мантыкъ, — мнѣ пора. Маменька то, поди, устала. Спать хотятъ... Такъ, пойдемъ, Коля, къ писателю. Онъ намъ все разберетъ и на мѣсто поставить. Онъ добрый. Ужасно какой ласковый...

— Хорошо... Въ это воскресенье, послѣ обѣдни.

— Ладно, я заѣду, предупрежу... Гости, молъ, будутъ. Мантыкъ взялъ на руку свой плащъ и тихо выскользнулъ изъ комнаты. На послѣдней площадкѣ уже стояла блѣдная, сильно усталая Наталья Георгіевна. Мантыкъ поклонился ей, поцѣловалъ ей руку, какъ училъ его дѣдушка, и помчался внизъ.

Въ головѣ у него шумѣло. Вспоминались среднеазіатскіе тигры, грезились африканскіе львы.

«Въ этой бумагѣ-то», — думалъ онъ, — въ пергаментѣ-то, Богъ его знаетъ, что прописано... Можетъ быть, такое, что всѣмъ намъ свои манатки укладать надо, да всѣмъ скопомъ туда ѣхать. Можетъ, дядя Петя то этотъ, тамъ какимъ королемъ учинился. А намъ, только добраться туда, а уже тамъ я всласть поохочусь на львовъ... Да, поди, и на слоновъ можно... На носороговъ, гиппопотамовъ, жираффовъ!

Мантыкъ мчался пѣшкомъ, — на метро денегъ не было, — и пылала его голова. Мечты летѣли быстрѣе его, уносили въ пески, въ камыши, въ дремучіе, дѣвственные лѣса, полные пестрыхъ птицъ и самыхъ необыкновенныхъ звѣрей.

Александръ Ивановичъ принялъ Колю и Мантыка радушно и дружески весело. Онъ, лежа на широкомъ диванѣ и лаская большого мохнатаго пестраго кота, внимательно выслушалъ исторію дяди Пети и его таинственнаго пергамента, взялъ, перерисовалъ крестъ съ квадратами на листъ бумаги и задумался.

Доброе, Русское, красивое лицо въ слегка сѣдѣющей бородѣ нагнулось надъ рисункомъ.

— Да, — сказалъ онъ, кончикомъ карандаша поправляя прядь волосъ, — разгадать крестословицу было-бы, пожалуй, легче. Но и здѣсь вѣроятно какой нибудь смыслъ есть. Смыслъ акростиха. То есть первыя буквы намъ что нибудь дадутъ.

Онъ задумался.

— Сегодня?

— Я написалъ: — «среда», — сказалъ Коля.

— Ну почему «сегодня» — среда, милый Коля?.. Поставимъ лучше: — нынче...

Мантыкъ жестомъ показалъ Колѣ: — «вотъ башка-то!»

— Имя воина? Конечно, — Аника.

— Я думалъ: — Иванъ, — тихо сказалъ Коля.

— Возможно... возможно... Иванъ... Но оставимъ лучше Анику. Рѣка въ Сибири?.. Пропустимъ... Мечты? — грезы... Ложь? — обманъ... Путь сообщенія? — скажемъ, — каналъ... Лохмотья? — рвань...

Слова низались по клѣткамъ.

— Итакъ, что же у насъ вышло? Первый столбецъ? «На ... г... отъ креста... Значить — рѣка Сибири начинается на букву «ю»... Не придумаю такой рѣки. Но оставимъ такъ... Одну букву — «ю». На югъ отъ креста... Второй столбецъ... ынрбм... ну — чепуха, или какъ говорить чеховскій герой «реникса». Онъ слово чепуха прочиталъ какъ бы по латыни... Дальше... не такъ уже плохо... «Ниже Минабелы»... Значить, есть какая то тамъ въ Абиссиніи — Минабела... Возможно... Возможно... Будемъ слѣдовать дальше.

Колѣ казалось, что въ глубокомъ кабиыетѣ писателя была страшная тишина. Въ этой тишинѣ рождалась тайна. За окномъ, отдѣленная маленькимъ палисадникомъ съ желѣзной рѣшеткой шумѣла и гремѣла автомобилями улица.

За заборомъ проносились поѣзда городской дороги, — два зеленыхъ вагона, длинныхъ и свѣтлыхъ. Дудѣли гудки, цокали подковы тяжелыхъ лошадей. — Коля ничего не слышалъ.

Въ его мозгу отбивала кровь чеканящими молоточками тайну дяди Пети. Можетъ быть, страшную, можетъ быть, счастливую, но тайну, которую онъ долженъ разгадать. Онъ не слышалъ и не чувствовалъ времени. Онъ едва различалъ широкое лицо Мантыка, восторженно слѣдившее за писателемъ. Углы комнаты казались ему темными. Свѣтла была только голова писателя, склонившаяся надъ бумагой. Коля слѣдилъ за его карандашемъ, слѣдилъ, какъ бормочетъ слова Александръ Ивановичъ.

— Оконечность ноги лошади? Копыто, но говорятъ и копытъ.. Хрястъ... Отцѣ... аршикъ... театръ...

Слово шло за словомъ. Иногда быстро, сразу, иногда послѣ долгаго раздумья, послѣ примѣрки... Иногда мѣнялось на другое.

— Итакъ... первый и второй столбцы правой стороны... Ну, конечно: — реникса... Третій?.. Ara... Пять... шаговъ зака... Четвертый... гмъ... четвертый... реникса... чепуха... дальше... т... Очевидно относится къ третьему: — пять шаговъ закатъ... тѣнь... рой аршинъ,.. Да, что то тамъ закопалъ вашъ дядя Петя. Прочтемъ все сразу:

— На югъ отъ креста, ниже Минабелы, пять шаговъ. Закатъ. Тѣнь. Рой аршинъ.

— Что же вы думаете, Александръ Ивановичъ, — глухимъ голосомъ спросилъ Коля писателя.

Писатель какъ будто не слышалъ вопроса. Онъ сидѣлъ и смотрѣлъ куда то вдаль, въ окно. Онъ старался проникнуть въ тайну раскрытыхъ на пергаментѣ орденскаго патента словъ.

— Посмотримъ, сказалъ Александръ Ивановичъ.
X

РАЗГОВОРЪ СЪ УМНЫМЪ ЧЕЛОВЪКОМЪ

— Что я думаю, — сказалъ, отрываясь отъ листка бумаги Александръ Ивановичъ и глядя сѣрыми добрыми глазами въ голубые ясные глаза Коли. — Значитъ, гдѣ то есть какая то Минабела. Посмотримъ.

Александръ Ивановичъ медленно всталъ, прошелъ въ другую комнату и скоро вернулся съ большою и тяжелою книгою.

— Посмотримъ въ словарѣ всѣхъ населенныхъ мѣстъ земного шара.

Онъ листалъ широкія, тяжелыя страницы.

— Есть Мина... еще есть другая Мина... есть Минабъ... Минахесса... Минабелы нѣтъ, — возможно, что это урочище.

— Александръ Ивановичъ, — робко спросилъ Коля. — Что такое урочище?

— Урочище — это ненаселенное мѣсто, но мѣсто чѣмъ нибудь примѣчательное. Скажемъ: балка съ родникомъ, колодцы въ пустынѣ, плоскогорье, перевалъ, вотъ его и обозначили именемъ... Или это такая маленькая деревушка, что ее и нѣтъ въ этомъ словарѣ. Абиссинская деревушка... Надо ее отыскать.

Александръ Ивановичъ внимательно посмотрѣлъ на бѣдный, тщательно зачиненный костюмъ Коли и сказалъ.

— Допустимъ, что тамъ вашъ дядя Петя закопалъ какой то кладъ. Надо знать, какъ найти этотъ кладъ? Какъ великъ этотъ кладъ? А, если тамъ закопана какая нибудь сотня абиссинскихъ талеровъ. Овчинка выдѣлки не стоить.

— Не сталъ бы дядя Петя безпокоить, если бы это были пустяки, — хмуро сказалъ Коля.

— Да, можетъ быть... А, если это его дневники?.. Письма? Для него, для его родныхъ, это громадная цѣнность. На рынкѣ — пустяки... Вѣдь дѣло то въ томъ, милый Коля, что для того, чтобы отыскать этотъ кладъ надо поѣхать въ Абиссинію... Надо снаряжать цѣлую экспедицію... Нужны: — капиталы... Десятки тысячъ франковъ... Кто ихъ дастъ на такое невѣрное дѣло, какъ исканіе зарытаго гдѣ то въ Абиссиніи, да еще неизвѣстно какого клада?

Коля долго молчалъ. Онъ взялъ со стола свою мягкую шляпу и смущенно мялъ ее въ рукахъ. Глаза были опущены, брови, то хмурились, сжимая на лбу морщину, то выпрямлялись. Съ лица не сходилъ румянецъ.

— Прощайте, Александръ Ивановичъ, — тихо сказалъ онъ. — Благодарствую... Простите, что обезпокоилъ васъ... отнялъ ваше время... Но вы мнѣ очень помогли... Очень... Буду развивать это дѣло дальше.

Коля шаркнулъ ногой, поклонился и ушелъ, провожаемый по корридору Александромъ Ивановичемъ. Мантыкъ остался.

Когда Александръ Ивановичъ вернулся въ кабинетъ, Мантыкъ стоялъ посреди комнаты, разставивъ ноги, и тупо смотрѣлъ въ полъ.

— Онъ — такой, — сказалъ онъ, поднимая глаза на писателя.

— Какой?

Мантыкъ ткнулъ себя пальцемъ въ лобъ и сказалъ:

— Башковатый... Онъ и по англійски, и по французски, все равно, какъ по Русски говорить. Онъ это устроитъ.

Онъ всегда говорить: намъ надо: — смѣлость... бодрость... еще что то? Забылъ... Онъ добьется, найдетъ капиталистовъ... Компанію устроитъ... Я знаю... Онъ и третьяго дня, когда про дядю разсказывалъ, пергаментъ доставалъ, тоже такъ и сыплетъ... Бабъ-эль-Мандебскій проливъ, Таджурскій заливъ, Джибути, Зейла, Обокъ... точно былъ тамъ... Онъ живо обмозгуетъ. Я вижу его... Стоитъ теперь уже въ метрѣ... — Мантыкъ нарочно сказалъ въ метрѣ, а не въ метро, — стоитъ во второмъ классѣ, въ толпѣ — воскресенье сегодня. и мчится куда нибудь... Онъ уже знаетъ куда... Будетъ навѣрно тигровъ въ Абиссиніи бить.

— Тигры въ Африкѣ не водятся, — сказалъ тихо писатель.

— Не водятся?.. Все одно... Еще лучше: — львовъ, леопардовъ, пантеръ, слоновъ, гиппопотамовъ, жирафовъ... Онъ будетъ знаменитость... А я, внукъ Мантыка, истребителя тигровъ, все буду на каміонѣ мусоръ по Парижу возить. И все изъ за моей глупости и необразованности.

— Но, слушайте, Мантыкъ... Поѣдетъ Коля или нѣтъ

— это вопросъ... Потомъ... Вы знаете, гдѣ Абиссинія?

— Кабы зналъ, не горевалъ-бы. Зналъ бы что и дѣлать. Я, Александръ Ивановичъ, Парижъ до тонкости даже знаю... Каждую мелкую уличку найду... А какъ ѣхать въ Абиссинію? Съ какого такого вокзала — не знаю. Съ гаръ де л'Естъ, или гаръ дю Норъ, можетъ быть, съ гаръ Монпарнассъ, или гаръ д'Орлеанъ*)?.. Тутъ ихъ чортъма вокзаловъ то этихъ самыхъ.

*) Желѣзнодорожные вокзалы Парижа: Восточный, Сѣверный, Монпарнасскій, Орлеанскій.

— Дѣло не въ этомъ, — раскрывая атласъ съ картами, сказалъ Александръ Ивановичъ. — Ъхать въ Абиссинію надо съ гаръ де Ліонъ, по Парижъ-Ліонъ-Средиземноморской дорогѣ, такъ называемый Пари-Ліонъ-Медитерранэ

— «Пелемъ» — до Марсели. Это сутки ѣзды. Въ третьемъ классѣ и то, по меньшей мѣрѣ, двѣсти франковъ!

— Ладно... До Марсели... А дальше?

— Изъ Марсели по всему свѣту, по всѣмъ морямъ-океанамъ идутъ пароходы. Вотъ громадное общество «Мессажери маритимъ». У него пароходы ходятъ въ Японію: — въ Іокагаму; въ Шанхай, Сайгонъ, Сингапуръ... Въ Индію: въ Пондишери и Бомбей... въ Коломбо, на островъ Цейлонъ... а вотъ есть линія на Мадагаскаръ, принадлежащій Франціи. Пароходъ этой линіи заходитъ во французскій портъ Джибути. Слушайте, Мантыкъ: отъ Марсели до Портъ-Саида — пять дней пути Средиземнымъ моремъ. Отъ Портъ - Саида — Суэцкимъ каналомъ — день. Краснымъ моремъ до Адена — еще дней пять, да отъ Адена до Джибути дня два... Тринадцать дней пути! Это нѣсколько тысячъ франковъ будетъ стоить билетъ!

— Ну, какъ нибудь, доѣдемъ!

— Тамъ дальше идетъ желѣзная дорога до столицы Абиссиніи — Аддисъ Абебы... Да Колинъ дядя Петя, подика, шелъ не по ней, а караваномъ. Тогда этой желѣзной дороги и въ поминѣ не было. Надо, значить, имѣть оружіе.

— Авось достану

— Идти караваномъ. Среди дикихъ, негровъ пустыни Сомали и Данакилей.

— Вы знаете, Александръ Ивановичъ, съ англичаниномъ или французомъ не разговорюсь, a встрѣчу араба, негра... Откуда что берется? Говорю, — онъ меня, я его понимаемъ.

— Какъ вы говорите?

— Я по Русски ему, только съ мимикой, глазами показываю, онъ тамъ по арабски что-ли, и ладно выходить... Нѣтъ... только бы добраться... а тамъ... небось не пропаду.

— Пустяки, Мантыкъ, вы говорите. Авось, небось, д,а как ън и б у д ь — совсѣмъ неважную тройку запрягать вы хотите. Никуда вы на ней не уѣдете. Не погибла ли и наша Россія отъ того, что много надѣялась на авось, да все дѣлала небось, да какъ нибудь.

Мантыкъ почесалъ въ затылкѣ.

— Нѣтъ, — мрачно и твердо сказалъ онъ, — Россія, Александръ Ивановичъ, никакъ не погибла... Будемъ и мы съ вами въ Россіи. Не можетъ погибнуть Россія!

Мантыкъ всталъ.

— Что же, Александръ Ивановичъ? Коля поѣдетъ искать свой кладъ въ Абиссинію... Бить львовъ и слоновъ... А Мантыкъ на каміонѣ по Парижу будетъ сумятиться? Такъ, что-ли?

— Видно такъ...

— Значитъ, Александръ Ивановичъ, не знаете еще вы Мантыка!

Мантыкъ хмурыми, серьезными, упрямыми глазами посмотрѣлъ прямо на писателя.

«Экъ его, какой рѣшительный, славный мальчикъ», — подумалъ Александръ Ивановичъ и сталъ звать Мантыка въ столовую завтракать. Тамъ уже гремѣли посудой. Но Мантыкъ твердо отказался. Не до ѣды ему было. Свое у него было на умѣ. Все надо было обдумать, все, что сказалъ ему Александръ Ивановичъ, запомнить и заучить.

— Нѣтъ, ужъ простите меня, Александръ Ивановичъ, благодарствую очень, а только сейчасъ не могу. Право не могу... Душа какъ то не на мѣстѣ. Пойду — погуляю.

Мантыкъ крѣпко пожалъ руку писателя и не оглядываясь вышелъ. Голова его была необычно опущена и, когда посмотрѣлъ на него въ окно Александръ Ивановичъ, — удивился: Мантыкъ не мчался по улицамъ Парижа, какъ всегда, но медленно шелъ, заложивъ руки за спину. Будто не пятнадцать лѣтъ ему было, a всѣ шестьдесятъ.

ЛЮСИ ДАРСОНВИЛЬ

Коля былъ умный, сообразительный, не по лѣтамъ развитой мальчикъ. Онъ съ намека понялъ все, и все сообразилъ. Ему казалось: — тайна раскрыта. Дѣло очень простое. Дядя Петя долго жилъ въ Абиссиніи, Чѣмъ онъ тамъ занимался? — Не все ли равно. Онъ тамъ разбогатѣлъ и свое богатство зарылъ гдѣ то около Минабелы, давъ точное указаніе, какъ найти кладъ.

Было одно темное мѣсто въ завѣщаніи дяди Пети. Почему онъ не прямо написалъ, какъ искать кладъ, а прибѣгъ къ крестословицѣ? Вѣроятно, тутъ были свои причины и Коля догадывался, какія. Такую крестословицу могъ разгадать только Русскій, значитъ, если бы она попала въ руки иностранца, написанная Русскими словами, она была бы ему непонятна. Это было основательно... Но мало того: въ крестословицѣ было два слова: Юнжа и Ербень... Это были слова, которыя часто слышалъ отъ матери Коля. У ея отца былъ въ Сибири хуторъ Ербень, на маленькой рѣчкѣ Юнжѣ. Вставивъ эти слова — дядя Петя всей крестословицѣ придалъ семейный характеръ и ее вполнѣ ясно могъ бы разгадать только членъ семьи Покровскихъ, который эти слова зналъ .

Хотя разгадалъ же эти слова Александръ Ивановичъ?

Коля сразу понялъ все то, что ему сказалъ писатель.

Да, безъ капитала этого не сдѣлаешь. Надо найти капиталиста, и Коля его найдетъ. Онъ и шелъ къ такому человѣку, который ему могъ помочь въ этомъ дѣлѣ.

Этимъ человѣкомъ былъ его хозяину «патронъ», господинъ Дарсонвиль.

Контора Дарсонвиля занималась «экспортомъ и импортомъ». Отсюда — связи со всѣмъ міромъ. Коля носилъ на почту письма хозяина, адресованныя и въ Калэ, и въ Булонь, и въ Гавръ, и въ Шербургъ, въ Тулонъ и Марсель — во всѣ порты Франціи. Тамъ были агенты-помощники патрона. Оттуда тянулись нити въ Англію — въ Дувръ и Соут-гемптонъ, въ Ливерпуль и Глазго, въ, Америку — въ Нью-Іоркъ и Буэносъ-Айресъ, въ Африку, въ Алжиръ и Тунисъ, могли быть ниточки и въ Абиссинію. Коля слышалъ, какъ диктовали письма о тоннахъ кофе, a вѣдь кофе идетъ изъ Абиссиніи, Бразиліи, съ острова Цейлона, изъ Индіи.

Коля шелъ смѣло. Онъ зналъ, что его выслушаютъ, что ему повѣрятъ и отнесутся къ нему съ полнымъ сочувствіемъ, благодаря дочери хозяина, шестнадцатилѣтней Люси. Съ нею Коля былъ уже два года, какъ знакомъ. Сказать по правдѣ — Коля былъ влюбленъ въ нее, первою, дѣтскою любовью. Онъ въ зтомъ ни за что не признался-бы. Надулъ бы пухлыя губы, покраснѣлъ бы до корней волосъ и сказалъ-бы: — «бабскія нѣжности!».

Два года тому назадъ, когда тринадцатилѣтній Коля стоялъ у дверей конторы Дарсонвиля, готовый по приказу хозяина бѣжать, — тогда велосипеда ему еще не полагалось, — на почту, въ банкъ, или къ какому нибудь кліенту хозяина, когда онъ только еще знакомился съ Парижемъ, въ контору вошла дѣвочка въ темныхъ кудряхъ и голубой блеклой шляпкѣ колпачкомъ. Она пришла переводить какое-то письмо на англійскій языкъ. Она сѣла за столъ въ двухъ шагахъ отъ Коли и вдругъ задумалась и, какъ это часто дѣлаютъ дѣти, вслухъ искала нужныя ей англійскія слова. И вдругъ услышала у двери кто то ей ихъ подсказалъ: — Royalty... agreement... *).

*) Плата... условіе.

Противъ нее, заложивъ руки за спину, стоялъ хозяйскій «пикколо». Сѣрые глаза напряженно прищурены и смѣло смотрятъ въ ея прекрасные глаза.

— Вы что же, — строго спросила дѣвочка, — знаете англійскій языкъ?

— Oui, mademoiselle, — послѣдовалъ быстрый отвѣтъ. Дѣвочка еще строже спросила.

— Вы хорошо знаете, — упирая на слово: «хорошо» — англійскій языкъ?

И опять быстрое, увѣренное:

— Oui, mademoiselle.

Дѣвочка закусила нижнюю губу.

— Вы... англичанинъ? — сказала она.

— Я — Русскій... мадемуазелль!..

Послѣдовало очень долгое молчаніе. Наконецъ, дѣвочка сказала:

— Мы будемъ вмѣстѣ заниматься по воскресеньямъ... Вы будете мнѣ давать уроки. Мнѣ не дается произношеніе.

«Пикколо» принялъ совершенно независимый видъ и сказалъ:

— Это, какъ прикажетъ патронъ, мадемуазель!

— Патронъ прикажетъ, — самоувѣренно сказала дѣвочка.

И, дѣйствительно, — патронъ переговорилъ съ Колей и «приказалъ».

Дѣвочка была дочь хозяина — Люси. Отецъ, мать, старшій братъ Шарль души не чаяли въ Люси. Ея слово — законъ, ея желаніе — приказъ, ея капризъ — всѣ должны исполнять.

Сначала Коля и Люси читали вмѣстѣ по англійски. Учили склоненія и спряженія. Двѣ юныя головы склонялись надъ грамматикой. Маленькія пухлыя губы выпучивались, стараясь уловить тайну англійскаго произношенія, съ первыхъ лѣтъ жизни усвоенную Колей, еще «дома», въ Россіи. Потомъ пошли разсказы о Россіи. Коля не зналъ Россіи. Гдѣ же ему знать ее, когда онъ покинулъ ее едва семи лѣтъ!? Она рисовалась ему по разсказамъ мамочки и Селиверста Селиверстовича. Она была для него громадная: — всѣ полюсы входили въ нее, всѣ климаты въ нее вмѣщались, и въ ней было все: — отъ клюквы въ Архангельской губерніи, до чая въ Чаквѣ, отъ маленькихъ ершей въ Невѣ, до громадныхъ осетровъ на Волгѣ, отъ Сѣверныхъ оленей и собакъ-лаекъ — до верблюдовъ и тигровъ, въ ней были самоцвѣтные камни на Уралѣ и золото на Ленѣ. Она была дивно прекрасная и непремѣнно православная и царская. Въней былъ звонъ колоколовъ и удивительное пѣніе. Она была домомъ Пресвятыя Богородицы и сама Божія Матерь ходила по ней, утѣшая въ скорбяхъ, помогая въ несчастіи. Она была удивительная и совсѣмъ таки непонятная Люси. Она теперь была страшно несчастная, но будетъ — «ужасно какая счастливая»...

Люси слушала Колю и очень мало его понимала. Царь и свобода — не умѣщались вмѣстѣ въ ея головкѣ.

— О, мадемуазелль, — говорилъ ей Коля, — при царѣ было очень свободно. Вы не можете себѣ представить, какъ всѣ были свободны.

Разсказы Коли о Россіи, его восторженность при этомъ плѣняли Люси.

— У этого мальчика совсѣмъ другая душа, чѣмъ у нашихъ, — говорила она матери. — Я никогда не думала, что Русскіе такіе. Какъ вѣритъ онъ въ Бога! Какъ любитъ Родину! Но почему, почему же Родина его отвергла, и онъ долженъ жить въ изгнаніи и заниматься тяжелымъ трудомъ?

Съ уроковъ англійскаго перешли на уроки танцевъ. Братъ Шарль не любилъ танцовать. И Колю попросили проходить съ Люси всѣ новые танцы: Хэбби-Іэбби, ЛеЮкенелэ, Нью-Блю, Американскій блэкъ-боттомъ, Кинкажу, Дирши-дигъ, Шипсъ андъ Шопсъ, Чарли-фоксъ — вся эта американская дребедень, отъ которой вѣяло негрскими прыжками и танцами индѣйцевъ и которую только целомудренная прелесть гибкихъ Люси и Коли могли сдѣлать красивыми, они изучали подъ руководствомъ особой учительницы.

Такъ маленькій «пикколо» экспортной и импортной конторы сталъ другомъ дома и готовился стать секретаремъ самого господина Дарсонвиля.

Съ кѣмъ же было Колѣ и искать капиталистовъ для экспедиціи въ Абиссинію, какъ не со своимъ патрономъ?

Мантыкъ былъ правъ. Въ то время, какъ онъ разговаривалъ съ Александромъ Ивановичемъ, Коля мчался въ метро, направляясь къ плясъ де ля Бастій. Онъ втиснулся въ переполненный вагонъ второго класса и сдавленный на лѣстницѣ людьми со всѣхъ сторонъ, торопился на «семи-директъ» въ три часа. Конечно, опоздалъ. Коля не задумался вскочить въ отходившій «омнибусъ»*) и поѣхалъ потихоньку, съ томительными остановками. Такъ дотянулся онъ до Буасси. До ГроБуа, гдѣ была дача Дарсонвилей, оставалось еще цѣлыхъ три километра.