Охотники за лавинами

Я сказал: «Джон, давай-ка бросим это Уведи их оттуда».

«Я надеялся, что ты это скажешь»,— ответил он.

По причинам, не сразу очевидным, очень редко случается, чтобы лавинщик мог подойти к кому-то и сказать: «Я спас вам жизнь». Обычно он говорит, чтобы кто-то не ходил туда-то. Даже если лавина сходит, нет никакой уверенности, что данный человек оказался бы в критический момент на ее пути. Во время Апрельской Безрассудной Метели верхняя станция канатной дороги Скво-один была снесена через полчаса после того, как люди вернулись в приют. Один из трех спасенных телефонным приказом был Норман Уилсон, который сам должен был позже стать самостоятельным шефом лавинной службы

Это было зловещее предзнаменование для игр. Я предложил Олимпийскому комитету заключить конечную станцию в бетон или передвинуть ее в более безопасное место В конце концов они восстановили ее там же, но удлинили отклоняющую стенку.

Шли месяцы. На Пэпуз, КТ-22 и Скво-Пик поднялись новые канатные дороги. В долине росли здания. Среди них красовалась Большая Ледовая Арена — главное здание игр с волнистой оранжевой крышей, похожее на гигантского, перевернутого на спину жука.

Особенность бюрократического мышления состоит в том, что, когда бюрократ сталкивается с неприятным, но неизбежным фактом, он откладывает решение со дня на день Ультраконсерваторы из Калифорнийского отделения Лесной службы были горды торжественным обещанием своего начальника поддержать игры, но никак не могли усвоить мысль, что они уже непосредственно вовлечены в противолавинную деятельность. Официально я был назван «техническим советником». Следовательно, я мог давать рекомендации, но не распоряжаться. Это было скорее забавно, чем досадно. Но пришло время, когда нужно было кончать пустое жонглирование словами. Кто-то должен был стать главой лавинной службы, и этот человек должен был подчиняться не Лесной службе, а оргкомитету Олимпиады. Когда оргкомитет спросил меня, кого я мог бы порекомендовать, я сразу же назвал Дика Стилмена. Они знали, что он тоже сотрудник Лесной службы, и потому были слегка удивлены. В торжественных выражениях они написали в Колорадское отделение Лесной службы, запрашивая разрешение использовать Дика. Столь же торжественно Колорадо ответило, что ему будет дарован продолжительный отпуск без сохранения содержания и разрешение принять предложение олимпийского оргкомитета, «если это не будет противоречить интересам Лесной службы».

Все-таки результатом этой бессмыслицы было нечто чего я добивался в течение многих месяцев: теперь «Медведь с перевала Берту» мог вступить в жестокую битву с олимпийскими организациями. Наши взаимоотношения с различными подразделениями этих организаций не всегда были мирными. Однажды утром многожильный кабель на Скво-Пике перестал действовать. Мы с большим трудом уложили этот кабель под землю — очень тщательно, чтобы предохранить его от сползающего снега и лавин. Кроме того что он связывал огневые позиции друг с другом и со штаб-квартирой Снежной службы, по нему автоматически передавались данные о силе и направлении ветра на вершине пика. Обычным виновником нарушения работы кабеля оказывался бульдозер, но в этот день ни один бульдозер не работал. Наконец мы выяснили, что начальник связи Олимпиады попросту перерезал кабель и провел его к себе. Его собственные линии, проложенные неопытным связистом по поверхности, вышли из строя в первый же снегопад.

Наша апелляция в оргкомитет не имела успеха. Для них, естественно, было важнее, чтобы связь имели организаторы соревнований, а не охотники за лавинами. Мы провели еще одну линию связи, но уже не смогли организовать передачу данных о ветре, что было немаловажным препятствием для прогноза лавинной опасности.

Позже, проходя однажды по олимпийской деревне и направляясь на склад взрывчатых веществ, я увидел горку корзин с надписями на каком-то непонятном языке, сложенную посреди дороги к складу. Мы с Диком объяснили начальнику снабжения Тиму Сал-ливену, что нельзя загромождать подходы к складу и недопустимо размещать обычные вещи вместе со взрывчаткой.

«Но послушайте,— сказал Тим,— это же фейерверк, подаренный японским правительством. Куда же я еще его помещу?»

Я думал, Дика Стилмена хватит удар. Склад был уже полон, а фейерверки очень чувствительны. Если бы они взорвались, а с ними и склад, это сравняло бы с землей всю олимпийскую деревню.

На этот раз мы победили. Было вынесено решение сжечь весь японский фейерверк в одном грандиозном и необъявленном представлении, о котором потом много говорили в Скво-Вэлли.

Глава того подразделения оргкомитета, которое занималось горными лыжами, выдвинул теорию, что Служба подготовки трасс важнее Снежной службы и потому это он должен решать, когда склоны и подъемники не подвержены лавинной опасности. Однако в плане обеспечения безопасности Олимпиады от лавин было записано, что начальник Снежной службы обладает в этом отношении полной и абсолютной властью.

Наше соперничество никогда не заканчивалось для нас лучше, чем вничью. Так было до одного непогожего утра, когда мы со Стилменом стреляли по цирку Сибирь. Дик уже собирался выпустить снаряд по одной из крупных лавин под Скво-Пиком, но в это время на мушке орудия замаячил вездеход Службы подготовки трасс. В результате возник шумный скандал.

Были и другие забавные моменты, например в день, когда мы согласились показать, как мы стреляем. Погода портилась, но новички и фотографы все равно жаждали зрелищ. Подойдя к затвору орудия, Дик обнаружил, что шпонка Вудруфа проскочила сквозь дырку в кармане его брюк и проскользнула по штанине в ботинок. Шпонка Вудруфа — небольшой полукруглый кусочек стали, но без нее 105-миллиметровое безоткатное орудие стрелять не может. На вершине КТ-22 при сильном ветре, по крайней мере перед пятьюдесятью зрителями обоего пола Дик разделся и достал шпонку.

Но это было еще не все. Из-за плохой видимости мы стреляли вслепую. В рукаве куртки Джоан держала схему ориентиров. После каждого выстрела она называла данные для следующего. И мы подслушали следующий разговор.

Репортер (своему фотографу): «Сними эту девушку».

Фотограф: «Это еще зачем? Она же ничего не делает».

Репортер: «Делает, и даже очень. У нее, наверное, радиолокаторы вместо глаз. Она подсказывает этим идиотам на платформе, куда целиться».

Фотографы нас немало веселили. Однажды утром погода была настолько ужасной, что даже глава Службы подготовки трасс пожелал остаться дома. Мы с Диком повели орудийный расчет к позиции у 15-й опоры. Мы собирались стрелять по склону Хедуолл и западному склону КТ-22, откуда четыре лавинных лотка были нацелены на финиш мужской трассы скоростного спуска. На станции, где мы разгружались, нам сказали, что один из фотографов хочет подняться к нам. Я вспомнил его имя — это был мой друг по приключению с карнизом. Джоан осталась подождать его у подъемника, потому что от станции канатной дороги до огневой позиции было около 400 м.

Я сказал Дику, стоящему на платформе: «Их уже видно. Сделай первый выстрел, и пусть это представление начнется».

Орудие выпустило свою обычную вспышку огня и грома. Снег был неустойчив. Лавины обрушились со всех гор, включая Броу-кен-Эрроу прямо за нами. Фотограф поглядел вокруг безумными глазами. «Как бы хорошо вам, дуракам, ни платили за такую работу, этого все равно недостаточно»,— сказал он. После этого он уехал и никогда больше не появлялся в Скво-Вэлли.

Для Восьмых зимних Олимпийских игр мы подготовили наиболее мощную из всех когда-либо применявшихся программ контроля за лавинами. В любой момент мы могли выставить четыре 75- и два 105-миллиметровых безоткатных орудия и шесть орудийных расчетов. Поскольку оказалось невозможным обезопасить путь для всех олимпийских групп, выполнявших какую-либо работу или слоняющихся без нее, мы должны были также заниматься такими изысканными вещами, как прогноз опасности и испытание склонов на лыжах. Проклиная все на свете, мы каждый день объезжали все склоны. Мы ввели три новых приема в борьбе с лавинами: бросали бомбы с подъемников, подрывали карнизы взрывчаткой и стреляли снарядами замедленного действия по твердой снежной доске, лежащей на глубинной изморози.

Все знают, что во время церемонии открытия сквозь шквалистые облака прорвалось солнце и игры проходили при великолепной погоде вплоть до их триумфального завершения. Но не все знают, что в самом конце Олимпиады чуть не случилось несчастье. Скоростной спуск среди мужчин был важнейшей частью горнолыжной программы. Главный подъемник должен был быть забит ордой участников, судей, лыжных патрульных и репортеров. Поэтому мы разработали способ использовать подъемник КТ-22 для зрителей, которые могли оттуда добраться до трассы спуска. С КТ-22 они могли съехать через седловину Файф-Лейкс к дальнему краю Рок-Гарден. Затем короткий путь по горизонтали приводил их к середине трассы. Мы с большой тщательностью готовили и размечали этот маршрут, потому что опасности подстерегали публику по его обе стороны, в особенности если бы какой-нибудь лыжник захотел взять повыше, что привело бы его под Большой карниз.

Склон под карнизом представлял собой висячее снежное поле с наклоном, близким к 40°. Если бы лыжник сорвался или его задела бы лавина, или на него обрушился бы карниз, то его потащило бы вниз по скалам.

Когда я доехал до места, где маркированная тропа поворачивает вниз к седловине, я обнаружил, что кто-то забросил ограждающие флаги в кустарник. Люди растянулись вереницей по всему пути через снежное поле. Джоан, пытавшуюся предотвратить возможный «страшный суд», сбило креслом канатной дороги, и ей сломало запястье. Я считаю, что это была моя ошибка. Я знал лыжников и должен был помнить, что бесполезно заставлять их подчиняться каким-то флагам в день соревнований. Я должен был бы поставить на повороте тропы лавинщика, вооруженного дубинкой.

Через два дня после закрытия игр во время небольшой пурги выпало всего 15 см снега. Лавина с висячего снежного поля под Большим карнизом смела весь снег до земли.

Нарисованная мной картина зимней Олимпиады 1960 г. имеет мало сходства с тем, что вышло из-под пера репортеров или было показано по телевидению и стимулировало быстрый рост интереса к зимнему спорту, который чувствуется и по сей день. Тем не менее наблюдение события изнутри имеет свою ценность. Внутренняя суета и раздоры типичны для всех зрелищных мероприятий, но они не влияют на окончательный результат. После спада напряжения один из официальных деятелей, дитя равнины, сказал мне: «Так что мы в конце концов вовсе и не нуждались в вас, лавинщиках. Ни одной лавины не было». На самом деле лавина из-под Большого карниза была сто тридцать седьмой за сезон.

Восьмые зимние Олимпийские игры в Скво-Вэлли, по всеобщему признанию, были проведены на наилучшем уровне из всех проведенных до того времени, и охотники за лавинами также внесли в это свой вклад.

Тридцать шестое Campeonato Mundial de Ski *(* Campeonato Mundial de Ski (ucn.) — первенство мира по горным лыжам>), Портильо 1966 г.

Первенство мира по горным лыжам, часто называемое чемпионатом ФИС (по названию Международной федерации лыж), проводится каждый четный невисокосный год. Право провести чемпионат 1966 г. было завоевано для Чили неким Серхио Наварете благодаря его искусству показать товар лицом, как и в случае со Скво-Вэлли. По сравнению с зимней Олимпиадой чемпионат мира по горным лыжам требует меньше забот, потому что он включает только слалом, слалом-гигант и скоростной спуск. Тем не менее это было дело чести для страны, не имевшей раньше никакого опыта в проведении подобных международных зимних празднеств. И, как заявляли разочарованные конкуренты во всех уголках земного шара, Портильо было мало подходящим местом для чемпионата, несмотря на то что он является одним из старейших лыжных районов Западного полушария.

Но у медали всегда имеются две стороны. Место это великолепно. Изогнутая громада отеля «Портильо» расположена в чаше, залитой солнцем, на краю гигантской ледниковой морены. С одной стороны от отеля на тысячу метров вглубь простирается долина Хункаль, с другой стороны — темно-синие воды озера Инка, а вокруг поднимаются пики Анд.

В этом отдаленном районе можно было разместить только спортсменов, судей и репортеров. А приехавшие туда зрители испытывали бы массу неудобств. Однако в Портильо имелось все, что было необходимо для проведения прекрасных соревнований: снег, склоны, подразделение выносливых чилийских горных стрелков для проведения трудной работы по подготовке лыжных трасс, а также энтузиазм нации, решившей доказать миру, что и она может провести соревнования такого масштаба.

Первоначально в Портильо катались по обособленной горе, называемой Плато, между озером и главной Кордильерой. Такое отделение места катания от лавин, срывавшихся с обрывов, и от висячих снежных полей делало эту территорию относительно безопасной. Для чемпионата новые владельцы построили четыре подъемника и удлинили один старый. (Новыми владельцами была группа из Нью-Йорка, возглавляемая Робертом Перселлом, или Дядей Бобом, и Ричардом Олдрихом, или Большим Папочкой.) Современный высокопроизводительный парнокресельный подъемник сменил на Плато старый, который уже весь дребезжал. Второй парнокресельный подъемник начинался ниже отеля, на ровном участке морены, называемом Хункалильо, и проходил у подножия гор, по западной стороне цирка. Он заканчивался у оснований Рока-Джека, 35-градусного склона, больше всего напоминавшего мне северный цирк Тимпаногоса, но Рока-Джек был выше и круче. Третий подъемник поднимался по Рока-Джеку до места, где скалы сходились к кулуару с наклоном около 45°, что является почти пределом для горнолыжников. Четвертый подъемник проходил над Плато на другую скалу, известную под названием Эль-Нидо-Кондорес — Гнездо кондоров.

Такова была ситуация к августу 1965 г., когда горнолыжники мира начали собираться в Чили на пробные соревнования. Эти соревнования преследовали две цели: дать возможность лыжникам привыкнуть к высоте и проверить трассы, подготовленные чилийским оргкомитетом. Мое присутствие в Чили в то время никак не было связано с деятельностью Международной федерации лыж. Я работал там по заказу ньюйоркской фирмы «Серро корпорейшн», проводившей изыскания для строительства медного рудника в богатом лавинами каньоне Рио-Бланко, расположенном за хребтом к югу от Портильо.

Чилийская зима 1965 г. была необычной. Она началась снегопадом, отложившим метровый слой свежего снега, что в такую раннюю пору бывает очень редко. Затем последовали почти два месяца ясной, необычайно холодной погоды. К югу от экватора зимние бураны приходят из Антарктики или с островов Хуан-Фернандес в Тихом океане. Прогнозисты проникновенными голосами говорили об области высокого давления, простирающейся от Центрального Чили до Южного полюса. Это был типичный случай — тонкий снежный покров и продолжительный холод, но такая погода не характерна для Анд, зимний климат которых напоминает климат Алты.

В горняцком поселке в Рио-Бланко мы поняли, что происходит нечто необычное. В это время лавина замедленного действия, связанная с падением температуры, на несколько минут опоздала заживо похоронить меня. Лавина не только сошла в необычное время дня, но была к тому же слишком большой для данных условий, что объяснялось только одним: твердая снежная доска лежала на глубинной изморози.

Июль принес нормальное количество буранов и лавин. Мы надеялись, что глубинная изморозь, может быть, исчезла. Я должен объяснить, что невозможно копать шурфы в снеге, когда верхняя часть лавины находится в 3000 м над районом работ. Вот выдержка из моего отчета о буране 19 июля 1965 г.: «Состояние подстилающего слоя вызывало беспокойство... Неустойчивое состояние вполне может вызвать трудности в оставшуюся часть зимы». Когда я перечитал этот отчет со всеми его искусными оговорками, я счел его верхом сдержанности.

9 августа в Сантьяго, столице Чили, я встретился с одним швейцарским инженером, чтобы вместе просмотреть проект линии электропередачи к руднику. В это время уже началась буря, известная в истории как Шторм Столетия. На следующий день мы выехали в Рио-Бланко со швейцарцем и двумя чилийскими инженерами — Хайме Кларо и Альфонсо дель Рио. Над снегоочистительным пунктом на 15-м километре дороги развевались предупреждающие флаги. Было объявлено состояние тревоги третьей степени: дорогу закрыли от 21-го километра до горняцкого поселка.

На нашей высоте снег не шел, но вершины были окутаны облаками. Было слышно, как ветер завывал в «кебрадах» (quebrados) — крутых кулуарах в скалах, по которым лавины сходят с высоты, как по стволам орудий Мы проехали немного подальше, до края Гальярдо — одной из грандиознейших лавин в этом страшном каньоне. Я предложил оттуда идти пешком

Мои компаньоны, естественно, пожелали узнать, почему Как объяснить им клаустрофобию горца, заключенного в автомашину, где он не может ни видеть, ни слышать, ни бежать? Я сказал, что лучше не попадать с машиной под лавину Уверен, что мои спутники подумали, будто я разыгрываю спектакль, когда я пошел, напряженно оглядываясь через плечо на устья кебрад, из которых, как из противотанкового орудия, в любой момент могла выстрелить лавина. Плотная стена снегопада гнала нас вниз по каньону Это была сама жуткая из всех прогулок за мою жизнь.

В эту ночь первые лавины упали на Портильо Одна соскользнула по главной лыжной трассе с Плато, раздавила нижнюю станцию новой канатной дороги и убила пять лыжников-спасателей, спавших в ближайшем приюте.

Некоторые из спортсменов, включая и американскую команду, были уже в Портильо и приняли участие в поисках оставшихся в живых Они прокопали снег на глубину более чем 6 м и нашли единственного спасшегося Другие команды были еще в Сантьяго Чилийский оргкомитет, пытаясь сохранить оптимизм, объявил, что пробные соревнования можно отложить на день или два В Портильо было много еды, отель имел независимые системы освещения и отопления и сам не подвергался воздействию лавин Отрезанные лыжники всячески развлекались — например, выпрыгивали из окон второго этажа в море снега

В военном лагере чилийские горные стрелки готовились к отправке трупов погибших на санях Благодаря сочетанию выносливости, мастерства и удачи они дотащили их до ближайшей точки, куда еще можно было доехать по железной дороге Я слышал единственное оправдание этой безрассудно смелой экспедиции в Андах существует поверье, что, пока тело погибшего от лавины остается в горах, снегопад будет продолжаться Этому суеверию следовало бы скончаться благородной смертью во время Шторма Столетия.

Пока стрелки нащупывали себе дорогу вниз по ущелью Хункаль, другая группа решила попытать счастья. Это были горняки из Диспутады — поселка, отстоящего на две долины от Портильо Они попытались пройти вниз, к Сантьяго Их тела были найдены спустя много времени после тою, как закончился буран

Шторм Столетия назван так метеорологами потому, что сочетание факторов, его вызвавших, едва ли могло случиться чаще, чем один раз за сто лет Буран продолжался восемь дней — с 9 по 16 августа. В горах выпало не менее 6 м снега Я говорю «не менее», потому что Гильермо Ибаньес, лавинщик в Рио-Бланко, измерил его количество и получил эту цифру намного раньше, чем его площадка для наблюдений была на шестой день сметена лавиной.

Через несколько дней я получил письмо, в котором меня просили приехать в Портильо и дать рекомендации относительно восстановительных работ. Я попал на один из вертолетов, эвакуировавших отель. Человек способен воспринять только определенное число катастроф. Я уже видел побережье Чили, район бедствия, где ущерб от ветра и наводнения был больше, чем от землетрясения за год перед тем. Я уже видел ущелье Рио-Бланко, настолько заполненное лавинным снегом, что оно было совершенно на себя не похоже. Почти равнодушно я летел вверх по долине Хункаль над галереями железной дороги, раздавленными навалившимся сверху снегом, над шоссе, где на участке длиной 3 км лежало восемь гигантских лавин, над опорами линии электропередачи, скрученными так, что они напоминали произведения скульпторов-модернистов. Из четырех линий коммуникаций в этой долине — железная дорога, шоссе, электричество и телефон — уцелела только подземная телефонная линия.

Пока вертолет кружил, набирая высоту, чтобы подняться над мореной, я посмотрел на гордость Портильо, подъемник Хунка-лильо, построенный год назад. Я не испытал удовлетворения, когда вспомнил, что предупреждал администрацию об уязвимости этого подъемника. Но я не мог предвидеть разрушений такого масштаба. Лавины смели его от Рока-Джека до кебрады Хункалильо. Из двух конечных станций и двадцати семи опор уцелела лишь одна опора.

В отеле я встретил управляющего Генри Перселла, руководителей чилийского оргкомитета во главе с Рейнальдо Солари и инспекторов ФИС во главе со Станиславом Жибринским из Польши. Это были люди, понимающие толк в зимнем спорте. Пока мы потягивали «писко сауэ»* (* «Писко сауэ» — популярный в Чили напиток, смесь виноградной водки *и лимонного сока с сахаром.— Прим. перев.) и обменивались любезностями, мне стало ясночто они потрясены. Это было неудивительно. Хотя сейчас в окна отеля било сияющее солнце, прошло всего несколько дней с тех пор, как последняя лавина сокрушила Лас-Куэвас. Разрушение горнолыжного района было ужасным. Когда начался буран, в Портильо было пять подъемников. Когда он окончился, не осталось ни одного.

Откровенно говоря, моей первой заботой было поднять моральный дух моих собеседников. Я втянул их в длинную ученую дискуссию об особенностях экстраординарной зимы 1965 г. Основа катастрофы была заложена три месяца назад майским бураном, за которым следовал длинный период холодной ясной погоды; затем нормальные снегопады июля завершили роковую комбинацию: глубинная изморозь плюс твердая доска — ситуация опасная, но не отчаянная; наконец, буран, выдающийся сам по себе, принес за неделю столько снега на неустойчивое основание, сколько его бывает в среднем за зиму. Общая сумма этих факторов, распределенная на период в несколько месяцев, была равна бедствию. Удалите один из факторов, даже просто измените их последовательность, и сумма будет совсем другой. Я подчеркнул, что организация крупных зимних спортивных соревнований — всегда игра с погодой в любом месте и в любую зиму, и так же, как в игре в рулетку, маловероятно, чтобы ситуация 1965 г. повторилась.