ТРИ СЛУЧАЯ ГЕГЕМОНИИ В ИСТОРИИ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЙ

Когда имеешь дело со сложной постоянно развивающейся крупномасштабной исторической системой, понятия, используемые для краткого, стенографического описания структурных моделей, полезны только в той степени, в какой можно ясно планировать цели их построения, обозначить пределы их применения и точно определить теоретические рамки, в которых они формулируются и выдвигаются.

Позвольте мне, таким образом, сформулировать некоторые посылки, которые я не буду здесь обосновывать. Если вы не готовы признать эти посылки достоверными, то вы и не сочтете очень полезным мой способ использовать понятие «гегемония». Я полагаю, что существует конкретная единая историческая система, которую называю «капиталистическим миром-экономикой», чьи временные границы — с «долгого XVI века» до настоящего времени. Его пространственные границы первоначально включали Европу (или большую ее часть) и Ибероамерику, но впоследствии они расширялись, чтобы наконец охватить весь земной шар. Я полагаю, что эта целостность является системой, то есть что она относительно автономна от внешних сил; или, иначе выражаясь, способы ее функционирования объяснимы в основном с точки зрения внутренней динамики. Я полагаю, что это историческая система, это означает, что она зародилась, развилась и однажды прекратит свое существование (посредством дезинтеграции или фундаментальной трансформации). Наконец, я полагаю, что именно динамика самой этой системы объясняет ее исторически изменяющиеся характеристики. Следовательно, поскольку это система, она обладает структурами, и эти структуры проявляются в циклических ритмах, то есть механизмах, которые отражают и обеспечивают по­вторяемость образцов. Но поскольку эта система исторична, ни одно Из ритмических колебательных движений никогда не возвращает ее к точке равновесия, а вместо этого двигает систему в различных континуумах, которые можно назвать долгосрочными тенденциями этой системы. Эти тенденции в конечном счете должны достичь кульминации, когда станет невозможно восстановление структурных повреждений методами ремонта. Тем самым система идет к тому, что некоторые называют «точками бифуркации», а другие — «переходом количества в качество».

Эти методологические или метафизические посылки я должен дополнить несколькими содержательными посылками о том, как действует капиталистический мир-экономика. Его способ производства является капиталистическим; иными словами, он основывается на бесконечном накоплении капитала. Его структура образована осевым социальным разделением труда, выражающим напряжение по линии центр-перефирия, основанное на неравном обмене. По­литическая надстройка этой системы — сеть так называемых суверенных государств, определяемых и ограничиваемых их членством в межгосударственной системе. Основные принципы деятельности этой межгосударственной системы включают так называемый баланс силы, механизм, предназначенный гарантировать, что ни одно из государств никогда не будет способно преобразовать эту межгосударственную систему в единый мир-империю, чьи границы совпадут с границами осевого разделения труда. Разумеется, в ходе истории капиталистической мироэкономики были повторяющиеся попытки трансформировать ее в направлении мира-империи, но все эти попытки потерпели неудачу. Вместе с тем были и совершенно иные, хотя также повторяющиеся, попытки определенных государств достичь гегемонии в межгосударственной системе. И эти попытки на самом деле удались в трех случаях, хотя и на относительно короткий исторический период.

У гегемонии совершенно иная основа, чем у мира-империи, на самом деле во многих отношениях они прямо противоположны. Таким образом, я (1) объясню, что я понимаю под гегемонией; (2) опишу аналогии в трех рассматриваемых случаях; (3) постараюсь выявить корни стремления к гегемонии и выскажу предположение, почему оно удавалось трижды, но результат никогда не длился слишком долго; и (4) извлеку выводы относительно того, что мы можем ожидать в ближайшем будущем. Цель всех этих действий не в том, чтобы воздвигнуть некую категорию, прокрустово ложе, в которое будет загоняться сложная историческая реальность, но в том, чтобы осветить то, что я считаю одним из центральных процессов развития современной миросистемы.

I

Понятие гегемонии в межгосударственной системе относится к такой ситуации, в которой продолжающееся соперничество между так называемыми «великими державами» настолько не сбалансировано, что одна держава оказывается поистине primus inter pares*, то есть одна держава

может в значительной степени навязывать свои правила и свои желания (по крайней мере эффективным использованием права вето) в экономической, политической, военной, дип­ломатической и даже культурной сферах. Материальная основа такой мощи коренится в возможностях предприятий, расположенных на территории державы, более эффективно действовать на всех трех основных экономических поприщах — аграрно-промышленном, торговом и финансовом. Преимущество в эффективности, о котором мы говорим, настолько велико, что эти предприятия могут превзойти предприятия других великих держав не только на мировом рынке в целом, но во многих случаях и на внутренних рынках конкурирующих держав.

Я считаю это определение сравнительно ограниченным. Недостаточно, чтобы предприятия одной державы просто захватили большую долю мирового рынка по сравнению с предприятиями любой другой державы, недостаточно просто иметь более могущественные военные силы или играть самую важную роль в политике. Я полагаю, что о гегемонии можно говорить только применительно к ситуациям, когда преимущество так значительно, что даже крупнейшие союзные государства являются de facto** клиентельными государствами, а противостоящие крупнейшие государства ощущают свою относительную Ущербность и занимают оборонительную позицию по отношению к державе-гегемону. И хотя я хочу ограничить мое определение теми случаями, когда разница сил действительно велика, я не собираюсь утверждать, что когда-либо было так, чтобы держава-гегемон была всемогущей и могла делать все, что ей заблагорассудится. Внутри межгосударственной системы не существует всемогущества. Гегемония, следовательно, не состояние, а скорее один из концов того текучего континуума, которым описываются отношения конкурирующих великих держав друг к другу. На одном конце этого континуума — почти совершенное равновесие сил, ситуация, при которой существует множество держав, более менее равных по силе, и они не собираются в четко очерченные или длительно существующие группы. Так бывает редко, и такое положение неустойчиво. Для середины этого континуума характерно существование множества держав, более или менее сгруппированных в два лагеря, однако при наличии нескольких нейтральных или колеблющихся элементов, и ни одна из сторон (и a fortiori ни одно отдельно взятое государство) не в состоянии навязать свою волю остальным. Это статистически нормальная ситуация соперничества внутри межгосударственной системы. На другом же конце (континуума) находится ситуация геге­монии, также редкая и неустойчивая.

Теперь вы можете понять, что именно я описываю, но можете и недоумевать, почему я озабочен тем, чтобы дать этому явлению имя и, следовательно, сфокусировать на нем внимание. Это происходит потому, что я считаю гегемонию не результатом случайного расклада карт, но феноменом, который возникает в специфических условиях и играет важную роль в историческом развитии капиталистического мира-экономики.

II

Если использовать наше ограничительное определение, единственными тремя случаями гегемонии должны быть Объединенные провинции (Голландия) в середине XVII в., Соединенное Королевство в середине XIX в. и Соединенные Штаты Америки в середине XX в. Если кто-то настаивает на точных датах, я бы на пробу предложил в качестве предельных временных границ 1620—1672 гг., 1815— 1873 гг., 1945-1967 гг. Но, конечно же, было бы ошибкой пытаться быть слишком точным, когда наши измерительные приборы одновременно столь сложны и столь приблизительны.

Первая аналогия касается последовательности достижения и потери относительной эффективности в каждой из трех экономических областей. Я считаю, случилось то, что в каждом случае предприятия, расположенные в данной державе, достигали своего преимущества сначала в области аграрно-промышленного производства, затем в торговле и затем в финансах1. Я считаю, что они теряли свои преимущества в такой же последовательности (в третьем случае процесс начался, но еще не завершился). Гегемония, таким образом, относится к тому короткому интервалу, в котором преимущество существует одновременно во всех трех экономических сферах.

Экономическое положение державы-гегемона

44

Следовательно, может быть правдоподобным доказывать существование таких (ценовых) логистических циклов вплоть до сегодняшнего дня, используя следующие даты: 1450-1730 гг. с 1600-1650 гг. в качестве пика описывающей период кривой; 1730-1897 гг. с 1810-1817 гг. в качестве пика; и 1897-? со все еще неопределенным пиком. Если такие логистические циклы действительно суще­ствуют, выходит, что мировая война и (последующая) эра гегемонии расположены где-то вокруг (сразу перед и после) пиков логистического цикла. Иначе говоря, эти процессы, возможно, являются результатом длительного соперничества в экспансии, которое, как кажется, привело к особенной концентрации экономической и политической власти.

Исход каждой из мировых войн включает существенную реструктуризацию межгосударственной системы (Вестфальский мир; Священный союз европейских держав после Венского конгресса; ООН и Бреттон Вудс) в форме, созвучной необходимости относительной стабильности нынешней державы-гегемона. Далее, однажды позиции гегемона оказываются разрушенными экономически (потеря преимущества в эффективности аграрно-промышленного производства), и, следовательно, наступает упадок гегемонии. Одним из последствий этого, видимо, является разрушение сети союзов, терпеливо созданных державой-гегемоном, и, в конечном счете, серьезное изменение конфигурации союзов.

В течение долгого периода, следующего за эрой гегемонии, в конечном счете, возникают две державы — «кандидата на успех»: Англия и Франция после гегемонии Голландии; США и Германия после гегемонии Великобритании; и теперь Япония и Западная Европа после гегемонии США. Более того, окончательный победитель из этой пары кандидатов, по-видимому, делает сознательной частью своей стратегии мягкое превращение прежней державы-гегемона в своего «младшего партнера» — Англия по отношению к Голландии, США по отношению к Великобритании... а теперь?

III

До сих пор я занимался в основном описанием. Я понимаю, что это описание уязвимо для критики с технической точки зрения. Принятые мною даты могут не совпадать с принятыми другими. Я думаю тем не менее, что в качестве первой попытки мои обозначения оправданы и что я все же наметил в общих чертах повторяющуюся модель функционирования межгосударственной проблемы. Теперь вопрос в том, как ее интерпретировать. Что именно в функционировании капиталистического мира-экономики порождает подобные циклические модели в межгосударственной системе?

Бытуют два мифа о капитализме, выдвинутых его главными идеологами (и странным образом широко признанные их критиками XIX в.). Один из них состоит в том, что капитализм характеризует­ся свободным движением факторов производства. Второй — в том, что ему свойственно невмешательство политической машины в действие «рынка». На самом деле, капитализм определяется частичной свободой движения факторов производства, избирательным вмешательством политической машины в действие «рынка». Гегемония — пример последнего.

Наиболее фундаментально капитализм определяется тенденцией к бесконечному накоплению капитала. «Избирательные» вмешательства — это как раз те, которые способствуют процессу накопления. Однако с «вмешательством» связано две проблемы. Оно имеет цену, и, следовательно, выгода от любого вмешательства является таковой лишь в случае, если выигрыш превосходит издержки. Когда выгода доступна без всякого «вмешательства», это, очевидно, приветствуется, поскольку минимизирует издержки. И, во-вторых, вмешательство всегда происходит в пользу одной группы тех, кто осуществляет накопление, и против другой группы, а последние всегда будут пытать­ся противодействовать первым. Эти два соображения предписывают политику гегемона в межгосударственной системе.

Издержки, связанные для предпринимателя с государственным «вмешательством», ощущаются главным образом в двух формах. Во-первых, в отношении финансовых условий — государство может взимать прямые налоги, влияющие на норму прибыли, требуя от фирмы платить

46

государству, или косвенные налоги, которые могут сокращать норму прибыли, воздействуя на конкурентоспособность производства. Во-вторых, государство может вводить правила, которые направляют потоки капиталов, труда, товаров; или же устанавливать минимальные и/или максимальные цены. В то время как прямые налоги всегда являются для предпринимателя прямым вычетом, калькуляции влияния косвенных налогов и государственного регулирования более сложны, поскольку они влияют на издержки как самого предпринимателя, так и (некоторых) его конкурентов. Основная проблема с точки зрения индивидуального накопления — не абсолютный, а относительный размер издержек. Издержки, даже высокие, могут позитивно восприниматься предпринимателем, если действия государства приводят к еще более высоким издержкам для части его конкурентов. Абсолютный размер издержек вызывает озабоченность только в том случае, если потери предпринимателя превосходят приобретения в среднесрочном плане, которые становятся возможны благодаря большей конкурентоспособности, порожденной подобными действиями государства. Следовательно, абсолютный размер издержек больше всего заботит тех предпринимателей, которые были бы наиболее успешны при свободной рыночной конкуренции даже в отсутствии государственного вмешательства.

Комбинация конкурентного давления и постоянного государственного вмешательства имеет своим результатом постоянную тенденцию к концентрации капитала. Выгоды государственного вме­шательства внутри и за пределами государства носят кумулятивный характер. В политическом отношении это выражается как экспансии мощи на мировой арене. Преимущество экономических предприятий поднимающейся державы над предприятиями поднимающейся державы-конкурента может быть слишком небольшим и потому неустойчивым. Вот тогда-то и начинаются мировые войны. Тридцатилетняя борьба может быть очень драматичной в военном и политическом отношении. Но самым существенным может быть экономический эффект. Преимущество экономики победителя растет в ходе самой войны, и послевоенные межгосударственные соглашения создаются для того, чтобы закрепить значительное превосходство и защитить его от разрушения.

Данное государство, таким образом, присваивает «ответственность» за дела в мире, что отражается в дипломатических, военных, политических, идеологических и культурных аспектах. Все делается для того, чтобы усилить отношения сотрудничества между социальными группами предпринимателей, бюрократии и, с некоторым отставанием, слоев рабочего класса державы-гегемона. Эта держава может затем развиваться в «либеральной» форме — реально сокращая политические конфликты внутри государства в сравнении с более ранними и более поздними периодами и учитывая важность подорвать законность усилий других государств на межгосударственной политической арене, направленных против экономического превосходства державы-гегемона.

Проблема в том, что глобальный либерализм, рациональный и эффективно снижающий издержки, вскармливает свою собственную кончину. Из-за него делается все труднее сдерживать распространение технологических знаний. В результате через некоторое время станет совершенно неизбежным, что предприниматели, вышедшие на мировой рынок позже, смогут освоить наиболее прибыльные рынки, используя самые передовые технологии и более молодой «подрост», вгрызаясь таким образом в материальную основу производственных преимуществ державы-гегемона.

Во-вторых, внутриполитической ценой либерализма, нуждающегося в поддержке непрерывного производства во время максимального всемирного накопления, является ползучий рост реальных Доходов как трудящихся слоев, так и высококвалифицированных специалистов, проживающих в державе-гегемоне. С течением времени это должно снизить конкурентоспособность предприятий этого государства.

Как только явное преимущество в производительности потеряно, структура трещит по швам. В период своего существования держава-гегемон может в большей или меньшей степени координировать политические ответы всех государств, экономическая активность в которых

47

осуществляется по «сердцевинному» типу, на вызовы всех периферийных государств, максимально увеличивая посредством этого дифференциал неэквивалентного обмена. Но когда гегемония размывается и, особенно, когда мир-экономика находится в нисходящей фазе кондратьевского цикла, между лидирующими государствами начинается свалка за раздел уменьшающегося пирога, которая подрывает их совместную способность извлекать прибавочный продукт посредством неэквивалентного обмена. Степень неэквивалентности обмена таким образом уменьшается (но никогда не доходит до нуля) и создает дальнейшие побудительные мотивы к переструктурированию систем союзов.

IV

Выводы для нынешнего дня очевидны. Мы находимся в только что наступившей фазе постгегемонии третьей логистики капиталистического мира-экономики. США потеряли свое преимущество в производительности, но еще не коммерческое и не финансовое превосходство; их военное и политическое преимущество больше не подавляюще. Их возможности диктовать своим союзникам (Западной Европе и Японии), запугивать своих врагов и сокрушать слабых (сравните Доминиканскую республику в 1965 г. с Сальвадором сегодня) сильно ослабли. Мы стоим в начале существенного переструктурирования союзов2. Хотя, конечно же, мы лишь в самом начале всего этого. Упадок Великобритании начался в 1873 г., но только в 1982 г. Аргентина смогла бросить ей открытый вызов.

Не следует придавать концепции гегемонии большее значение, чем в ней содержится. Это способ организации нашего восприятия процесса, не «сущность», чьи черты должны быть описаны и чьи вечные возвраты должны быть продемонстрированы и затем предсказаны. Концепция процесса предупреждает нас в отношении сил, действующих в системе, и вероятных узлов конфликтов. Большего она не делает. Но и меньшего — тоже. Капиталистический мир-экономика не постигаем, пока мы не проанализируем четко, что за политические формы он породил и как эти формы соотносятся с другими реальностями. Межгосударственная система не есть какая-то экзогенная, Богом данная переменная, которая мистическим образом ограничивает и опосредует капиталистическую гонку с целью бесконечного накопления капитала. Это ее проявление на полити­ческой арене.

Я описал это в эмпирических деталях, относящихся к первому случаю, в книге: Immanuel Wallerstein. The modern world-system, vol. II. Mercantilism and the consolidation of the European world-economy. 16001750 (New York and London. Academic Press, 1980), ch. 2.

2 .См.: I. Wallerstein. North Atlanticism in decline, SAISReview, no. 4 (Summer 1982), p. 21-26. 3 О дискуссии по этой проблеме см. «Conclusion» в книге: S. Amin,

G. Arrighi, A. G. Frank and I. Wallerstein. Dynamics of global crisis (New York: Monthly Review Press, 1982).