Отчет по Индивидуальному исследовательскому проекту №07-01-178, выполненному при поддержке Научного Фонда гу-вшэ

Видимо, в духовном слое сознания человеческую субъективность представляет Я в его различных модификациях и ипостасях. Именно это Я, составляющее момент всякого сознания, должно рассматриваться в качестве одной из образующих духовного слоя сознания - его субъективной или субъектной составляющей. Эти положения не противоречат понятию личности в философской антропологии: "Личность - центр духовных актов, по Максу Шелеру, и соответственно центр всего сознания, который сам не может быть, однако, осознан" [27; с. 100]. Парадокс в том, что «центр духовных актов» не осознает структуру сознания.

В качестве объективной образующей в духовном слое может выступать Другой или, точнее, Ты. Здесь будет использована плоскость анализа Я-Ты, артикулированная Гегелем, развитая М.Бубером, М.М. Бахтиным. Эту плоскость анализа Бубер противопоставлял как индивидуализму, так и коллективизму, для которых, по его мнению, закрыта целостность человека: "Индивидуализм видит человека в его обращенности к самому себе, коллективизм же вообще не замечает человека. Он видит лишь "общество". Там человеческий лик искажен, здесь он замаскирован" [3; с. 228]. Автор считает ошибочным выбор между индивидуалистической антропологией и коллективистской социологией. Он находит третий путь, выводящий за пределы индивидуализма и коллективизма. Для него основополагающим фактором человеческой экзистенции является отношение "человек с человеком". Здесь между человеческими существами происходит "что-то" такое, равное чему нельзя отыскать в природе. Язык для этого "что-то" - лишь знак и медиум, через "что-то" вызывается к жизни всякое духовное деяние" (там же, с. 230).

В логике Д.Б. Эльконина Я-Ты первоначально выступает как совокупное Я, являющееся агентом, актором совокупного действия, «слиянного общения» (термин Г.Г. Шпета). У М.Бубера каждый из двоих - особенный ДРУГОЙ, выступающий не как объект, а как партнер по жизненной ситуации. Хотя Бубер считает ошибочным рассматривать межчеловеческие отношения как психологические, рискну предположить, что его "что-то" представляет собой начало и условие проникновения (заглядывания) внутрь самого себя. Такому предположению отвечают и размышления Бубера, согласно которым целостность личности, ее динамический центр не могут быть осознаны путем созерцания или наблюдения. Это возможно лишь тогда, когда я вступаю в элементарные отношения с другим, т.е. когда он становится присутствующим для меня. Отсюда Бубер и определяет осознание как осуществление личного присутствия. В этой плоскости Я-Ты образуется "тонкое пространство личного Я, которое требует наполнения другим Я". Эту же мысль мы находим в давней работе Г.Г. Шпета: «Само я, как единство множества других «единств сознания» есть коллектив и собрание» (1916/2006, с. 306).

Пространство, полагаемое существованием человека в качестве Человека и понятийно еще не постигнутое, М.Бубер называет сферой МЕЖДУ. Именно эту сферу он считает изначальной категорией человеческой действительности. Эта действительность локализована не во внутренней жизни одинокого человека и не в охватывающем личность конкретном всеобщем мире. Она фактически обнаруживается МЕЖДУ людьми. Это МЕЖДУ «не является вспомогательной конструкцией — наоборот, это место и носитель межчеловеческого события. Оно не привлекало к себе особого внимания, потому что в отличие от индивидуальной души и окружающего мира не являет собой гладкую непрерывность., но всякий раз складывается заново, в зависимости от масштаба человеческой встречи" (1995, с. 230-231). Масштаб диалога может быть и такой, когда «бездна призывает бездну». Это - трудный пункт в размышлениях М. Бубера, но он вполне отвечает идеям диалогической и полифонической природы сознания М.М.Бахтина. Он отвечает и идеям Л.С. Выготского, искавшего природу ИНТРАиндивидности в ИНТЕРиндивидности, и идеям А.А. Ухтомского о "доминанте на лицо другого". Если таковая у человека отсутствует, то о нем самом нельзя говорить как о лице. Соответственно, сфера МЕЖДУ не может существовать вне языка, вне психологических орудий - медиаторов. Эта сфера заполняется собственными и заимствованными у медиаторов "силовыми линиями". При нарушении диалогизма или "диалогики", по мнению М. Бубера, язык этой сферы сжимается до точки, человек утрачивает человеческое.

У М. Бубера отчетливо выступает еще одна грань этого процесса. Он противопоставляет отношения между человеком и человеком отношению человека к миру: «Со мной случилось нечто — вот обстоятельство, которое может быть без остатка распределено между «внешним» событием и «внутренним» впечатлением. Но когда я и кто-то другой, если употребить корявое, но не имеющее эквивалента выражение, «приключаемся» друг к другу, расчет не удается: там, где заканчивается душа, но еще не начался мир, получается остаток, а в нем-то и заключена самая суть (там же, с.231). А этой сутью является возбуждение духовной деятельности, делающей человека человеком.

У Л.С. Выготского и Д.Б. Эльконина, как и у М. Бубера, Я изначально также следует из Ты. Но в рассуждениях последнего имеется и другой смысл, поскольку Ты у него - не только антропологическая и психологическая проблема, но и проблема теологическая ("Вечное Ты"). Но мне сейчас важнее искать не столько различия во взглядах ученых, сколько общие черты. А общность состоит в том, что формированию человеческих отношений к миру, в соответствии с их взглядами, предшествует взращивание человеческого отношения к человеку, в чем, видимо, и заключается подлинная духовность, подлинная со-бытийность жизни и истоки сознания.

Говоря о привычных оппозициях (или связях) человек и мир, человек и общество, человек и человек, нельзя не вспомнить размышления на эти темы С.Л. Рубинштейна, которого эти проблемы волновали с самого начала его научной биографии. К.А. Абульханова-Славская приводит показательные отрывки из рукописи С.Л. Рубинштейна 20-х годов:

"2. Активность субъектов и их бытие. Бытие — это не в их независимости друг от друга, а в их соучастии. Каждое построение бытия других совершает работу скульптора.

3. Познание в соучастии и формировании (не просто через отношение к другому существенному для каждого субъекта, а через активное воздействие)..." (см.: [1]; с. 14).

На склоне лет С.Л. Рубинштейн писал, что общественный план все же "никогда не вытеснял вовсе застрявшие в моем сердце вопросы о нравственном плане личных отношений человека к человеку" [26; с. 419].

В незаконченной книге "Человек и мир" С.Л. Рубинштейн в принципиальном плане отдавал приоритет отношениям человек - мир: "отношения человека к человеку, к другим людям нельзя понять без определения исходных отношений человека к миру как сознательного и деятельного существа" [25; с. 343]. В вопросе о генезисе феноменологических компонентов отношения Я-Ты у него довольно четко выражен приоритет Я: "Каждый индивид как "я" отправляется от "ты", "он" (2-е, 3-е лицо), когда "я" уже осознано как таковое. Так что нельзя сказать, что "ты" как таковое предваряет "я", хотя верно, что другие субъекты предваряют мое осознание себя как "я" (там же, с. 334). И все же С.Л. Рубинштейн "метался" между "я" и "ты": "Для человека другой человек - мерило, выразитель его "человечности"... и далее: "Фактически, эмпирически, генетически приоритет принадлежит другому "я" как предпосылке выделения моего собственного "я" (там же, с. 338, 339). Наверное, все-таки приоритет принадлежит пространству «между». В грехе, как и в добродетели, повинны обе стороны.

В продолжение этой мысли интересный вариант развития личности в результате видения отраженного Я в другом предложил В.А. Петровский [23]. Очень многое роднит его подход как с представлениями С.Л.Рубинштейна, так и М.Бубера о взаимоотношениях Я и Ты. Петровский предполагает, что процесс развития Я в результате взаимодействия с Ты другого может быть дополнен процессом, разворачивающимся в результате отражения собственного Я в другом. В этом случае собственное Я, наблюдая отраженное Я в другом как в зеркале, может развиваться, преодолевая различия самовосприятия собственного Я и восприятия собственного Я в другом (соответственно, Я-концепция и Меня-концепция).

Для меня сейчас не так уж важно определение "истинного" приоритета, будь то Я или Другой. Важнее преодолеть приоритет коллектива, группы, класса, нации, стаи, стада. Важно не поддаваться на провокационное и нередко страшное Мы. Сошлюсь на Г.Померанца, писавшего о своих студенческих годах: "Мы"... в моих глазах постепенно теряло человеческий облик, становилось маской, за которой шевелилось что-то гадкое, липкое. Я не мог тогда назвать это что-то, не знал его имени. Сейчас я думаю, что в 1937-1938 годах революционное "Мы" умерло, стало разлагающимся трупом, и в этом трупе, как черви, кишели "они". Те самые, имя которым "легион" (Померанец, 1993. С. 149). К несчастью, в этих словах очень точно раскрыт смысл центрального психолого-педагогического принципа советского воспитания: "личность — продукт коллектива". Скорее — основа! Правда, возлагать ответственность за формирование отвратительных форм "Мы", "Они" исключительно на систему воспитания было бы несправедливо, хотя свой "вклад" в это она несомненно внесла. Здесь имеются более глубокие механизмы, до познания которых еще довольно далеко. Специалисты в области мифологии Э.Дуте и Э.Кассирер называют мифических богов и демонов (добавлю к ним и диктаторов-выродков) "олицетворенным коллективным желанием" ( Кассирер, 1993. С. 157).

Обратим внимание также на то, что не имеющие названия "что-то" М.Бубера и Г.Померанца имеют противоположный знак. Но, наверное, было бы преувеличением сказать, что "что-то" во взаимодействии Я-Ты — всегда божественное, а "что-то" во взаимодействии Я-Мы, Я-Они — всегда сатанинское. Рационально и реалистично настроенный Шпет, завершая свои размышления о Я, сказал, что ему (Я) не обойтись без обращения на «ты» и без признания «мы».

Что касается мира и другого, то разница между ними весьма и весьма относительна. Ведь, если другой - это целый мир, то встреча с ним это счастье, если есть способность к "прозрению и познанию сущности другого человека" (там же, с. 374). В любом случае "Я для другого человека и другой для меня - является условием нашего человеческого существования" (там же, с. 373). С этой точки зрения Ты выступает в двух ипостасях: и как субъект-, и как объект-партнер, имеющий в себе свой собственный мир. В этом смысле я не нарушаю логику субъективности-объективности, вводя Я-Ты в число образующих сознания. Во взаимоотношениях Я-Ты, порождающих духовный слой сознания, также происходит движение противоположено направленных процессов, но на сей раз — это — обозначим их пока как — экстериоризация и интериоризация, которые лежат в основе не только дорогой сердцу педагогики и психологии социализации, но и индивидуализации. Без нее невозможно свободное Я, остающееся во всем самим собой.

Я столь подробно остановился на ранних и поздних взглядах С.Л.Рубинштейна, потому что он первый (с 1958 г., когда возник замысел книги "Человек и мир") продолжил традиции российской нравственной философии и психологии, имея при этом весьма и весьма смутные перспективы на публикацию при жизни. Я, правда, подозреваю, что в нем самом эти традиции никогда не прерывались, а, скорее, утаивались, к тому же не очень умело. Он оставался самим собой. Замысел книги, посвященной в основном проблемам этики, был, видимо, связан с его трепетным отношением к смерти. Смерть он рассматривал как "Завершение - обращение к своему народу и человечеству" (т.е. он действительно был космополитом не в сталинско-ждановском, а в подлинном и возвышенном смысле этого слова): "Смерть моя - для других - остающаяся жизнь после моей смерти - есть мое не-бытие. Для меня самого, т.е. для каждого человека, для него самого смерть - последний акт, завершающий жизнь. Он должен отвечать за свою жизнь и в свою очередь определять ее конечный смысл. Отношение к своей смерти как отношение к жизни" [26; с. 415, 420]. Эти размышления о смерти созвучны размышлениям М.К. Мамардашвили о своей судьбе и о своей "планиде": "А планида наша - мастеровой труд, в себе самом исчерпывающееся достоинство ремесла, "пот вещи", на совесть сработанной. Сказав это, я чувствую, насколько это похоже на клятву Мандельштама "четвертому сословию". Поэтому то же самое, что я сказал о философах, гораздо поэтичнее можно сказать его же, Мандельштама, словами: "Мы умрем, как пехотинцы, но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи" (Мандельштам, 1990, с. 199).

Размышления о жизни и смерти приведены в контексте обсуждения проблемы духовного слоя сознания не случайно. Как-то М.К. Мамардашвили на вопрос А.Н. Леонтьева: "С чего начался человек?", - ответил, - "С плача по умершему". Можно предположить, что отношения Я-Ты столь же интимны в жизни человека, сколь интимны его представления о жизни и смерти. Возможно, они даже эквивалентны. Если это действительно так, то образующими духовного слоя сознания могут выступать, наряду с реальными отношениями Я-Ты действительные или мнимые представления человека о жизни и смерти (последователи и поклонники В.С.Соловьева могут подставить представления о любви и смерти).

Духовный слой сознания, конструируемый отношениями Я-Ты, формируется раньше или, как минимум, одновременно с бытийным и рефлексивным слоями. Иными словами, формирование сознания едва ли осуществляется поэтапно, впрочем, как и формирование подлинно высших психических функций, а не отдельных утилитарных умственных и других действий (пора отказываться от унылого советского лексикона: лагерь, этап, новый человек, зона, светлое будущее и т.п.). Формирование сознания - это единый синхронистический акт, в который с самого начала вовлекаются все его образующие. Иное дело, что этот акт может продолжаться всю жизнь и, конечно, не совершается автоматически.

Духовный слой сознания - это особая онтология, к которой психология, в отличие от бытийного и рефлексивного слоев, прикасалась лишь изредка, поскольку она шла вслед за традиционными оппозициями "человек и мир", "человек и общество", "человек и машина" не говоря уже о примитивных оппозициях "материя и сознание" или "мозг и сознание". Это особая онтология, по словам М.Бубера, обнаруживает себя лишь между двумя трансцендирующими личностями: "Царство МЕЖДУ находится там, где встречаются Я и Ты, на узком горном хребте, по ту сторону объективного и субъективного" (Бубер М., 1989, с. 96). Образ узкого горного хребта очень точен. Если бы мы попытались изобразить модель сознания, она бы не уместилась на плоскости. Духовный слой сознания - это, на самом деле, его вертикальное измерение. И вершиной его, несомненно, окажется символ. Я, конечно, понимаю, что и бытие не одномерно (если это не быт), но духовный слой сознания - это прорыв за многомерность бытия. Такой прорыв, порой взрывает бытие или заставляет бытие оцепенеть и замерзнуть.

5. Структура сознания в целом

Обратимся к предложенной структуре сознания в целом и рассмотрим некоторые ее общие свойства сквозь призму действия, памятуя о гегелевском положении: истинное бытие человека есть человеческое действие. В нем индивидуальность действительна. Предложенная структура — деятельностна, действенна, потенциально со-бытийна, так сказать, вписана в бытие. Она сохраняет по отношению к бытию некоторую автономию, оставаясь сознанием бытия. В этом смысле она отвечает тезису М.К. Мамардашвили о существовании единого континуума бытия—сознания. Структура строилась на предположении о том, что жизнь и игра сознания невозможны вне противоположно направленных диалогических актов субъективации объективного и объективации субъективного. Само наличие таких актов свидетельствует о необходимости расширения понятия объективного за счет включения в его орбиту также и описания предметов, естественные проявления которых содержат в себе отложения субъективно-деятельностных проявлений действительности.

Жизнь и игра сознания по разному протекают на каждом из выделенных его слоев. На бытийном слое в актах взаимодействия биодинамической и чувственной ткани происходит очувствление движения (субъективация объективного) и испытание, реализация чувственного (объективация субъективного). Как говорилось выше, возникающие в ходе взаимодействия биодинамической и чувственной ткани эффекты, названные фоновой рефлексией, в качестве результата дают основания для принятия решения о возможности осуществления действия, поведенческого акта. Подчеркнем, пока речь идет только о возможности, что, впрочем, не так мало. А.А. Ухтомский говорил, что судьба реакции (в широком смысле — действия) решается не на станции отправления, а на станции назначения. Посмотрим, что делается на следующей «станции», т.е. в рефлексивном слое сознания, работа которого тоже имеет отношение к судьбе действия. В противоположно направленных актах осмысления значений (субъективация объективного) и означения смыслов (объективация субъективного) достигается понимание. Конечно, понимание может быть вполне бескорыстным, оно ведь несет награду в самом себе и далеко не всегда осуществляется в интересах действия. Но там, где такое происходит, требуется понимание не только возможности, но и целесообразности действия. Едва ли нужно говорить, что достижение такого понимания часто связано с мучительными колебаниями. Но даже когда понимание достигнуто и действие признано целесообразным, — это еще не последняя инстанция. Необходимо участие духовного слоя сознания — инстанции, способной взять на себя ответственность за последствия осуществления действия.

Относительно духовного слоя сознания едва ли можно столь же однозначно указать на акты, субъективации объективного и объективации субъективного. К первым относятся подражание, сочувствие, сопереживание, духовный поиск, овладение, одним словом — интериоризация или интроекция опыта. Ко вторым — опредмечивание собственного Я, самоидентификация, самореализация (когда есть что реализовать), построение Я-концепции, словом различные формы трансцендирования Я, которые можно обозначить как экстериоризацию или экстраекцию. Зато и результаты этих сложных форм деятельности могут быть довольно богатыми. К самым значительным относятся осознающая свое место в мире личность, способная к свободному, ответственному действию-поступку. Желательно, чтобы такое действие не было глупым и осуществлялось с учетом понимания его целесообразности и возможностей реализации. Это требует привлечения к его организации и построению рефлексивного и бытийного слоев сознания. Не стану фантазировать, работают ли слои, вовлекаемые в тот или иной акт, последовательно или параллельно. Скорее всего это некоторый пул, в котором принимают участие все слои и все компоненты структуры сознания.

Если представить предлагаемую структуру сознания в целом, то рефлексивный слой занимает в ней промежуточное место между бытийным и духовным слоями. Рефлексивный слой, наряду со своими собственными функциями, выполняет по отношению к другим слоям своего рода контрольные функции: он не позволяет бытийному слою слишком заземляться, совсем погружаться в быт (ср. В. Маяковский: «Любовная лодка разбилась о быт»), а духовному – чрезмерно воспарять и вовсе отрываться от реальности и растворятся в мифах. Например: «Мы поднимаемся только на те башни, которые сами можем построить» (О. Мандельштам). Рефлексивный слой как бы подчиняется фрейдовскому принципу реальности.

Разумеется, функции сознания далеко выходят за пределы непосредственного обеспечения деятельности и действия. Слава Богу, есть поток сознания, который может далеко унести нас от них, в том числе в будущее, перенести в него смыслы, которые, в свою очередь, способны осветить настоящее и т.д. Есть медитация, покой, молчание, словом, есть место и время для спонтанной жизни сознания, для свободы и творчества — все это далеко выходит за пределы статьи.

Настало время вернуться к началу главы и прежде всего к вопросу о сознании как предмете психологии. Ответ на него, собственно, содержится в эпиграфе, взятом из «Эстетических фрагментов» Г.Г. Шпета. Предмет психологии сознания — это Игра и Жизнь сознания, Слово на Слово, Диалог. Но слово, понятое как Логос, т.е. как слово и дело, как разум и смысл. Слово во всем богатстве своих внешних и внутренних форм, изучавшихся В. Гумбольдтом, А.А. Потебней, Г.Г. Шпетом и др. Шпет даже провозгласил слово (а не чувственность) главным принципом познания (что, правда, не отменяет золотого правила: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать).

Психологическое изучение сознания нельзя ограничить отражением, ориентировкой, даже поиском. Кажется, Сальватор Дали сказал: я не ищу, я нахожу. Здесь нужен более сильный образ, чем поиск. Когда я работал над текстом, меня преследовал и вел платоновский образ охоты, которая, как известно, пуще неволи. Согласно Платону, чувственность охотится за идеями, чтобы стать чем-то определенным, а идея охотится за чувственностю, чтобы осуществиться. У Спинозы, память — это ищущий себя интеллект. По этой же логике, живое движение — это ищущий себя смысл. Да и сам человек ищет самого себя с помощью сознания, а не только ориентируется в мире. Охотится за своим предметом и наука (пока она жива), в том числе и психология. Предложенная в статье структура сознания — это не больше, чем возможный предмет психологии сознания (но и не меньше!). Или — это психологическая проекция возможного, развитого сознания. В этом пункте, чтобы меня не приняли за afterпостмодерниста, мечтающего о небытийной реальности, уместно вспомнить, что за мной числится должок. Не могу не посочувствовать и не помочь коллегам психофизиологам, хлопочущим о нейронах сознания. Нейроном даже не слишком богатого сознания, описанного в настоящей статье, является весь человек, с духом, с душой, с телом. С его настоящим, прошлым и будущим.

Мыслимая структура сознания не только полифонична, но и полицентрична. Каждая из образующих бытийного, рефлексивного и духовного слоев сознания может стать его центром. Смена таких зафиксировавшихся (иногда болезненно) центров тем легче, чем выше духовная вертикаль, представленная в сознании. А подобная смена (смены) необходима, поскольку сознание должно быть открытым, свободным и всеобъемлющим, если, конечно, оно не отравлено, и не заместилось идеологией, «обманами путеводными», т.е. "ложным сознанием". Смена необходима и для поиска точки опоры, для самопознания. Другими словами, полицентризм столь же необходим сознанию, как моноцентризм - совести. Полицентризм и плюрализм совести равнозначны ее отсутствию. Но это уже философия (и онтология) не психологии, а этики, морали, нравственности, которые, впрочем, не должны быть чужды и психологии. Переходя к следующей главе, зафиксируем, что предложенная выше версия структуры сознания сама по себе, как таковая обладает творческим потенциалом, который будет раскрываться в последующем изложении.

Глава 2. ПОРОЖДЕНИЕ И МЕТАМОРФОЗЫ СМЫСЛА: ОТ МЕТАФОРЫ К МЕТАФОРМЕ

«В ней наше зеркало. смотри, как схожи

Душевный мир и радуги убранство.

Та радуга и жизнь – одно и то же!»

Смысл есть жизнь. Моя жизнь.

А. Белый

Опыт показывает, что нередко люди, далекие от психологии, справляются с концептуальной неопределенностью смысла значительно лучше, чем причастные к ней. Это происходит потому, что человек удовлетворяется ощущением, как правило, безошибочным чувством наличия смысла и не слишком хлопочет о его рационализа­ции и концептуализации. Непроясняемость смысла не означает его отсутствия. Автор решил, что неопределенность и тайна смысла могут быть уменьшены, если к ощуще­нию и чувству прибавить метафоры, аффективно-когнитивные образы, мотивирую­щие представления смысла. Насколько предлагаемая автором игра в метафоры смысла приблизит к пониманию, а, возможно, и к концептуализации смысла, судить читателю.

Слово «душа», когда-то бывшее главным словом психологии почти не исполь­зуется психологами. Оно постепенно вытеснялось и заменялось другими главными словами: ассоциация, гештальт, реакция, рефлекс, поведение, ориентировка, уста­новка, значение, переживание, действие, деятельность, сознание (бессознательное) и др., которые ожидала та же участь, что и слово душа. Все они в свое время наделялись гипертрофированными значениями и глобальными смыслами. Потом, со временем они становились рабочими терминами с весьма ограниченными функциями, значе­ниями и смыслами. Поскольку поиск главного слова продолжается, попробуем сде­лать таким словом слово «смысл», так как именно он витает над каждым из перечис­ленных слов и, более того, вплетается в их внутреннюю форму. К тому же смыслораз­личимость мира предшествует всякому его означиванию.