Основные подходы к определению внешней политики

2. Основные подходы к определению внешней политики

Согласно первой из них вопрос о национальных интересах носит в основном второстепенный характер и поэтому должен быть подчинен целям демократических преобразований общества. Основная задача внешней политики России формулируется как необходимость войти в цивилизованное международное сообщество, или, иначе говоря, в сообщество западных государств. В качестве главных доминант внешней политики выдвигаются соблюдение прав человека, приверженность ценностям свободного рынка и плюралистической демократии и другие либеральные концепты. В соответствии с такой логикой «распад советской империи следует расценивать как положительный факт, поскольку в пост- колониальном пространстве больше не существует ни геополитической ниши, ни природных или демографических ресурсов, достаточных для выживания военно-бюрократического монстра» (см. прим.4, 7.02.92). С окончанием холодной войны перестала существовать и внешняя угроза российской безопасности, а с присоединением постсоветской России к вышеперечисленным универсальным ценностям развитые страны Запада стали ее естественными союзниками. Партнерские отношения с этими странами и особенно с США рассматриваются как единственная возможность спасти Россию, которая не выйдет из нынешнего экономического кризиса без финансовой поддержки Запада, и, соответственно, трактуются по сути как необходимость априорной поддержки всех западных инициатив в области международной политики.

В рамках описываемой концепции страны мусульманского Востока рассматриваются как страны, в которых власть, как правило, отчуждена от народа и отдельного человека. Парламентские формы демократии являются чаще всего не более чем внешней декорацией и в большинстве случаев не имеют прочных оснований. Агрессивный тоталитаризм мусульманского фундаментализма, проповедующего экспорт мусульманства и победоносное шествие ислама по всему миру, а также нарушение прав человека в этих странах противопоставляют их всеобщим демократическим ценностям и потому достойны публичного осуждения.

Подобные рассуждения нередко сопровождаются различного рода саморазоблачениями, публичными раскаяниями за подлинные и мнимые преступления советской и досоветской империи перед народами Российской Федерации, ее ближайшими и более отдаленными соседями. В конечном счете, речь идет о концепции, в которой идеологические пристрастия явно доминируют над прагматическими потребностями, связанными с непредвзятым анализом содержания национального интереса России и формулирования основных приоритетов российской внешней политики. Конечно, это уже не идеология марксизма-ленинизма или же нового политического мышления. Однако, противопоставляя себя первой, данная концепция лишь внешне элиминирует вторую, совершая при этом своего рода инверсию: от тотальной конфронтации с Западом она переходит к не менее тотальному (хотя и явно одностороннему) «братанию» с ним, которое переходит всякие границы разумного. Идеалы «мировой социалистической революции» уступают место идеалам «триумфа рыночной экономики во всем мире». Тезис о верховенстве прав человека и личностных свобод идеализируется и более того - догматизируется, наподобие тезиса о классовых интересах, и т.п. Выше уже говорилось о том, что демократические принципы как универсаль- ные ценности международных отношений призваны играть растущую роль в их развитии. В то же время они не должны рассматриваться абстрактно, ибо их применение вне конкретного исторического, социально-политического и культурного контекста нередко приводит к результатам, противоположным декларируемым целям. Так, например, меры по ограничению рождаемости в Китае, или запрет второго тура выборов в Алжире в 1992 году, или, наконец, указание в официальной военной доктрине вероятного противника могут быть осуждены как нарушение прав человека и демократических норм, как возврат к эпохе конфронтации на мировой арене. Однако ограничение рождаемости отвечает китайским объективным условиям, способствуя поддержанию в этом государстве социальной, экономической и политической стабиль- ности, что отвечает и потребностям России в отношениях с Китаем. Запрещение режимом Алжира второго тура парламентских выборов в стране позволило сдержать распространение агрессивного исламского фундаментализма, что соответствует как российским внешнеполитическим интересам, так и интересам универсальной демократии. Отсутствие же в российской военной доктрине понятия вероятного противника лишает ее смысла, лишает возможности установить предел материальных потребностей государства и армии для подготовки и ведения войны и в конечном счете, как подчеркивает И. Серебряков, вольно или невольно дает основания предполагать, что Россия записывает в число своих потенциальных врагов весь внешний мир (см. об этом: прим.4, 08.02.94).

Сторонники радикально-либеральной концепции нередко аргументируют свою позицию тем, что России не справиться с обрушившимися на нее экономическими проблемами в одиночку, ее потребностью в кредитах и необходимостью стимулировать интерес Запада к инвестициям в российскую экономику. Однако, помимо сомнительности данного тезиса в моральном отношении, сегодня уже нельзя не замечать фактического отсутствия такого крупно- масштабного интереса, что объясняется, во-первых, политической и юридической нестабильностью, в стране, произволом коррумпиро- ванного чиновничества, противостоянием «центра» и регионов; во- вторых, возможности Запада оказать России необходимую ей помощь достаточно ограничены ввиду испытываемого им циклического спада в экономике, проблем, возникающих в ходе как европейской, так и североамериканской интеграции; в-третьих, и это главное, необходимо принимать в расчет, что страны Запада имеют собственные интересы в том, что касается роли и места России в современном мире, и, несмотря на демократические декларации рос- сийских радикал-демократических политиков, такие интересы, как это будет показано ниже, вовсе не обязательно совпадают, а, наобо- рот, нередко кардинально расходятся с российскими интересами.

Национально-патриотическая концепция внешней политики России по сути представляет собой реакцию на крайности радикально-демократической. Высшей ценностью провозглашается национальный интерес, который рассматривается как основа ответственной внешней политики, имеющая безусловный приоритет перед ценностями демократии. Данная концепция исходит из геополитического описания российской ситуации, делая на нем сильный алармистский акцент. Ее исходным пунктом выступает бескомпромиссное осуждение разрушения СССР, которое квалифицируется как историческое преступление. Сторонники этой концепции настаивают на том, что исчезновение Советского Союза и социалистического лагеря стало мировой геополитической катастрофой. Указанные события повлекли за собой радикальную трансформацию в соотношении сил на мировой арене: Россия, которая играла роль основы, фундамента в равновесии сил, оказалась ослабленной, столкнулась вслед за развалом СССР с угрозой собственного распада, тогда как единственной сверх- державой, безраздельно господствующей в мире, стали США. При этом Соединенные Штаты стремятся ослабить Россию, с тем чтобы не допустить ее возрождения, разрушить геополитический ансамбль Евразии с целью утверждения здесь собственных интересов. В Европе, с точки зрения сторонников данной концепции, в результате объединения Германии появляется обширная зона нестабильности: в новом обличье возрождается «Mitteleuropa», что означает возврат, хотя и в иных формах, традиционной, дестабилизирующей сложив- шийся здесь баланс сил, политики блоков и союзов, названной в свое время Бисмарком «кошмаром коалиций». Восток более близок Рос- сии, с точки зрения его оппозиции Западу, а также с точки зрения ее традиций и ее особой геополитической ситуации, поэтому она должна поддерживать с ним более тесные отношения. В целом же Россия должна остаться великой державой, поэтому основной зада- чей российской внешней политики является защита своих нацио- нальных интересов на всех направлениях, тем более, что с поражени- ем Советского Союза в холодной войне внешние угрозы безопаснос- ти России не только не уменьшились, но, напротив, многократно возросли. Реализация такой политики требует временной и относительной, но тем не менее реальной самоизоляции России, с тем, чтобы она смогла, говоря словами знаменитого российского дипломата XIX века А.М. Горчакова, «сосредоточиться».

Однако такая позиция по меньшей мере не учитывает факта взаимозависимости: хотя Россия действительно вынуждена рассчитывать, главным образом, на собственные силы и средства в восстановлении страны, это не означает, что она может обойтись без взаимодействия с внешним миром. Самоизоляция России ограничила бы возможности ее экономической модернизации и демократического развития. Главное же заключается в том, что если радикально-либеральная концепция грешит определенным утопизмом, своего рода забеганием вперед, то национально- патриотическая концепция напротив характеризуется обращен- ностью в прошлое, ностальгией по великодержавности, понимаемой в духе теории «естественного состояния».

Подчеркнем еще раз, что речь идет о собирательных, «реконструированных» концепциях, которые тем не менее отражают позиции, вполне реально существующие если и не в целостной форме, то в виде разрозненных элементов как в академических, так и в политических кругах сегодняшней России, оказывая влияние на российскую внешнюю политику.

Как уже отмечалось, к ним так или иначе тяготеют дискуссии по отдельным проблемам, связанным с трактовкой внешнеполитическо- го облика России и ее роли на международной арене. Одна из таких дискуссий касается вопроса о российской исторической миссии.

Сегодня уже все менее популярной становится точка зрения, в соответствии с которой Россия в силу ее особого геополитического положения призвана выполнять исключительную всемирно- историческую роль своего рода «евразийского моста», который соединяет Запад и Восток и без которого невозможен взаимный обмен двух культур, двух цивилизаций, их взаимное обогащение. Подобная позиция, несущая на себе отпечаток старого спора между западниками и славянофилами, справедливо критикуется как неконструктивная и даже реакционная, поскольку в ней заложено отрицание собственной ценности России, ее самостоятельной роли на мировой арене, с одной стороны, а с другой - навязывание указанной функции внешнему миру, который в сущности и не нуждается - особенно в наш век электронных, трансконтиненталь- ных и космических средств связи и транспорта - в каких-то особых «мостах» (см. об этом: прим.8, с. 46- 47; а также 9 и10). Однако, отказ от мессианства не означает отрицания необходимости осмысления реальной миссии России, или, иначе говоря, той роли, которую она должна играть на мировой арене в соответствии со своими национальными интересами и объективными возможностями. В этой связи, по мнению многих экспертов, стержень исторической миссии России состоит в том, чтобы служить гарантом стабильности в постсоветском геополитическом пространстве (См.: прим.10, с.73; а также 11,12,13).

Спор о российской исторической миссии тесно связан с еще одной дискуссией, в центре которой вопрос о досоветской и советской России как имперской державе. С позиций, примыкающих к радикально-либеральной концепции, досоветская Россия собирала свои земли железом и кровью, жестоко подавляя сопротивление колонизируемых ею народов и угнетая их на протяжении всей истории своего существования. В свою очередь, СССР продолжил эту традицию, став тюрьмой народов, насильно удерживаемых в его орбите и подвергающихся экономическому ограблению и национальному унижению. Известный американский политолог Ф. Фукуяма прямо утверждает, что «Россия длительное время была имперской и авторитарной державой», играя по отношению к бывшим советским республикам роль «имперского центра» (см. прим.4, 6.11.92). Отсюда вывод: демократическая Россия должна отказаться от своего имперского прошлого и признать право всех населяющих ее народов на самоопределение, ибо удержать их в своем составе она может лишь силой (см., например: Попов А. Философия распада. Об идеологии пост-советского национал- патриотизма. прим.4,10.04.92).

Выше уже приводилась точка зрения русского историка Н.Я. Данилевского о роли национального вопроса в строительстве российской государственности. Как подчеркивают многие современные исследователи, трудно возразить против того факта, что если Россия и была империей, то довольно своеобразной: население «метрополии» не только не обогащалось за счет ограбления колониальных народов, но, напротив, нередко имело более низкий жизненный уровень, чем они. Так, например, Р. Овинников приводит следующие данные, которыми оперирует Международный валютный фонд и которые показывают, что в 1991 г. общесоюзные субсидии составляли 45% в бюджете Таджикистана, 43% - Узбекистана, 35% - Кыргызстана, 25% - Казахстана и 22% - Туркменистана. Таким образом, союзный центр (и, прежде всего, - Россия, которая давала 60% общего экономического потенциала и, соответственно, - выделяла необходимые суммы для дотаций) выступал в роли крупного донора в отношении этих пяти наиболее отсталых среднеазиатских республик. Следовательно, в соответствии с наиболее существенным критерием, Союз (и, соответственно - Россия) не был империей, ибо не выкачивал средства из республик, не «жирел за их счет», а осуществлял вливания в их экономику, способствовал росту из благосостояния (см. прим. 4, 16.04.94). Если же углубляться в историю, то, признавая, например, колониальный характер войн, которые Россия вела на Кавказе и в Средней Азии, нельзя не заметить, что последующие отношения между русскими и этими народами не были отношениями между «хозяином и слугой».

Отмечая это обстоятельство, А. Малашенко приводит слова великого тюркского просветителя XIX века Исмаила бея Гаспринского о том, что «ни один народ так гуманно и чистосердечно не относится к покоренному, вообще чуждому племени, как... русские» (см.прим.4, 22.02.92). В советский период именно Россия вынесла на себе основную тяжесть борьбы с тоталитаризмом и защиты демократических ценностей, а русский народ понес наибольшие материальные и людские потери в «социалистическом строительстве». Поэтому, как пишет С.Б. Станкевич, нынешняя Россия и русские несут «не больше ответственности за дела коммунистических вождей, чем нынешняя Латвия за дела тысяч латышских стрелков на российской земле в 1917-м» (см. прим.4, 6.11.92). Более того, на Кавказе, например, историческая память многих народов хранит воспоминания о России как о стране, которая объективно гарантировала условия их спасения от физического исчезновения. Речь идет о прекращении непрерывных пограничных войн, о братоубийственных конфликтах между кавказскими народами, а также о кровной мести и других подобных обычаях, которые стоили им многих жизней их молодого поколения¹⁴. Кроме того, «трудно отрицать тот факт, что в СССР были созданы условия для возрождения многих народов северного Кавказа. Что же касается репрессии и депортации целых народов, то это совершенно другая проблема, требующая самостоятельного анализа в общем списке преступлений большевистской диктатуры» (см. прим. 14).

Сказанное не означает, конечно, что «империя и демократия диалектически едины» и что постсоветская Россия должна поэтому как утверждает В. Гущин, обязательно стать империей (см. прим.4, 23.07.93; 17.09.93). Сильная, многонациональная и единая держава, обеспечивающая равные демократические права всем своим гражданам и народам и в то же время твердо отстаивающая свою целостность, вопреки претензиям отдельных националистических деятелей, представляющих лишь самих себя в своем стремлении к власти, - это отнюдь не империя в точном смысле данного термина, которым вряд ли стоит злоупотреблять, особенно в период глубокого экономического и политического кризиса и обострения национального вопроса. Это особенно важно подчеркнуть в свете вышеописанной дифференцированности российского национального самосознания, являющейся, в свою очередь, причиной отсутствия согласия по внешнеполитическим вопросам между различными группами российского социума, а также внутриполитической борьбы, которая характеризует процесс принятия решений в сфере международной деятельности государства.