Житие Федора Васильевича Ушакова

Слово «житие» употреблено Радищевым не в традиционном, агиографическом значении, а в смысле «биография». Жанр, предложенный Радищевым, следует рассматривать как одно из явлений просветительской литературы. Он подсказан традицией дидактических произведений, в которых выводился молодой человек, свободный от окружающих его «предрассудков», сам выработавший свое мировоззрение и выбирающий свой жизненный путь.

Ушаков отличался огромной любознательностью. Перед поездкой за границу он уже имел чин коллежского асессора и мог сделать блестящую карьеру, но жажда знаний оказалась сильнее, и он чиновничьему креслу предпочел студенческую скамью. В университете особенной любовью Ушакова пользовались математика и философия. Отрывки из его научных работ по юриспруденции Радищев публикует в качестве приложения в конце «Жития».

Ушаков отличался гражданским мужеством, ярко выраженными задатками вождя, руководителя. Об этом свидетельствует следующая любопытная история, рассказанная в «Житии». К русским студентам во время их обучения в Лейпциге был прикомандирован в качестве наставника майор Бокум, грубый и невежественный человек, который, по словам автора, «рачил более о своей прибыли, нежели о вверенных ему» (Т. 1. С. 161). Он присваивал большую часть денег, отпущенных на содержание студентов, вследствие чего они жили в нетопленых помещениях и голодали. Роль парламентера взял на себя Ушаков, но самодовольный Бокум не пожелал с ним разговаривать. Обстановка накалялась, назревало возмущение. «Единомыслие, — пишет Радищев, — протекло всех души, и отчаяние ждало на воспаление случая» (Т. 1. С. 168).

Сигналом к выступлению послужила пощечина, которую Бокум нанес товарищу Радищева — Насакину. Студенты во главе с Ушаковым настояли на том, чтобы Насакин потребовал от Бокума «в обиде своей удовлетворения», а если тот от дуэли откажется, вернул бы ему пощечину. Насакин вместо одного нанес Бокуму два удара. Перепуганный наставник позорно бежал и обвинил студентов в посягновении на его жизнь, после чего все они оказались под стражей и были освобождены только благодаря вмешательству русского посла.

События, описанные автором, дают ему возможность перевести разговор из бытового плана в план политический и уподобить поведение Бокума произволу монарха в деспотическом государстве, а возмущение студентов — восстанию народа против правителя-тирана. «Имея власть в руке своей... — указывает Радищев, — забыл гофмейстер наш умеренность и, подобно правителям народа, возомнил, что он не для нас с нами... Человек много может сносить неприятностей, удручений и оскорблений... Не доводи его токмо до крайности. Но сего-то притеснители частные и общие, по счастью человечества, не разумеют...» (Т. 1. С. 166-167). Политические аналогии Радищева были тогда же замечены княгиней Е. Р. Дашковой, которая указала своему брату А. Р. Воронцову на встречающиеся в книге Радищева «выражения и мысли, опасные по нашему времени».¹⁶⁵

На последних страницах «Жития» описана преждевременная кончина Ушакова. В поведении человека перед смертью Радищев видит одно из мерил его личности. «Пиющий Сократ отраву перед друзьями своими, — пишет он, — наилучшее преподал им учение, какого во всем житии своем не возмог» (Т. 1. С. 155-156). Как известно, древнегреческий мудрец высоко ценил в человеке его смелость и доказал это своей смертью. Ушаков мужественно встретил свой последний час. Узнав от врача о близкой кончине, он поблагодарил его за «нелицемерный ответ». Затем трогательно простился с друзьями. Спустя некоторое время он позвал к себе Радищева и, передав ему свои бумаги, сказал: «Употреби их... как тебе захочется. Прости теперь в последний раз; помни, что я тебя любил, помни, что нужно в жизни иметь правила, дабы быть блаженным, и что должно быть тверду в мыслях, дабы умирать бестрепетно» (Т. 1. С. 184).

Перед смертью Ушаков испытывал ужасные муки и попросил А. М. Кутузова дать ему яд. Кутузов, посоветовавшись с Радищевым, не посмел выполнить просьбу умирающего. Вспоминая об этом, Радищев размышляет о праве человека на самоубийство. В отличие от церковников, видевших в самоубийстве вызов божеству, просветители-материалисты считали, что человек вправе лишить себя жизни, если она приносит ему страдания. Радищев разделяет это мнение и просит Кутузова, которому он посвятил «Житие» Ушакова, оказать последнюю услугу другу, если существование станет для него невыносимым.

В своих рассуждениях Радищев исходит из просветительской теории естественного права, согласно которой все люди родятся свободными. Поэтому лишение человека свободы является тяжким преступлением. «Земледельцы, — пишет Радищев, — и доднесь между нами рабы, мы в них не познаем сограждан нам равных, забыли в них человека» (Т. 1. С. 313). «Может ли государство, — продолжает он, — где две трети граждан лишены гражданского звания и частию в законе мертвы, назваться блаженным? Можно ли назвать блаженным гражданское положение крестьянина в России?.. Мы постараемся опровергнуть теперь сии зверские властителей правила» (Т. 1. С. 315). Поэтому кроме юридических («крестьянин в законе мертв»), Радищев выдвигает и экономические доводы. Крепостное право, утверждает он, мешает процветанию страны. Свободный человек делает все «с прилежанием, рачением, хорошо». И наоборот, земледелец, вынужденный работать на своего поработителя, будет выполнять свой труд «оплошно, лениво, косо и криво» (Т. 1. С. 318 —319). Яркой иллюстрацией к этой мысли служит глава «Любани». Крестьянин, старательно возделывающий свое поле, заявляет путешественнику, что он никогда не станет так же работать на пашне своего господина.

Писатель считает, что крепостное право препятствует «размножению народа». «Нива рабства, неполный давая плод», ведет к «недостатку прокормления и одежд» (Т. 1. С. 319), а сокращение населения ослабляет могущество государства. И наконец, крепостничество наносит обществу тяжелый моральный ущерб, воспитывая в помещиках наглость и жестокость, а в зависимых от них людях — страх и покорность. «Нет ничего вреднее, — пишет Радищев, — как всегдашнее на предметы рабства воззрение. С одной стороны родится надменность, а с другой — робость» (Т. 1. С. 319). Все эти соображения приводят автора к мысли о необходимости немедленного уничтожения крепостнических порядков.
Проблема самодержавия
Радищев был убежденным республиканцем, сторонником такого государственного устройства, при котором верховная власть избирается и контролируется народом. «Самодержавство, — писал он в примечаниях к переведенной им книге французского просветителя Мабли «Размышления о греческой истории», — есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние. Мы... не можем дать над собою неограниченной власти» (Т. 2. С. 282). Популярная в XVIII в. идея просвещенной монархии, которую разделяли Вольтер и Дидро, не вызвала у Радищева ни малейшей симпатии. Ему было ясно, что правительство, наделенное бесконтрольной властью, неизбежно выродится в деспотию. Эволюция Екатерины II от либерализма к реакции была для него наглядным подтверждением правильности его мысли.

В «Путешествии» Радищев поставил перед собой задачу развеять тот ложный ореол, которым на протяжении многих веков был окружен царский престол. В главе «Спасская полесть» описан аллегорический сон путешественника, построенный по принципу просветительского «прозрения», когда герой от заблуждения переходит к правильному взгляду на мир. «Мне представилось, — пишет путешественник, — что я царь, шах, хан, король, бей, набоб, султан или какое-то из сих названий нечто, сидящее во власти на престоле» (Т. 1. С 248).

Преувеличенное представление о величии монарха усиливается великолепием его дворца. «Место моего восседания было из чистого злата и хитро искладенными драгими разного цвета каменьями блистало лучезарно. Ничто сравниться не могло со блеском моих одежд. Глава моя украшалася венцом лавровым» (Т. 1. С. 248). Монарха убеждает в его значительности красноречивая лесть придворных, которую вначале он принял за искреннее восхищение его умом, справедливостью и щедростью. Такова внешняя, показная сторона самодержавного правления. Далее просветитель Радищев переходит к главной своей задаче — показать монарха и его окружение в их истинном виде.

К правителю подходит женщина по имени Прямовзора. Она снимает с глаз царя «бельма», после чего тот «прозревает». Его одежды, «столь блестящие, казалися замараны кровию и омочены слезами. На перстах... виделися... остатки мозга человеческого... Вокруг... стоящие являлися того скареднее... Они метали... искаженные взоры, в коих господствовали хищность, зависть, коварство и ненависть. Военачальник... посланный на завоевание, утопал в роскоши и веселии. В войсках подчиненности не было: воины... почиталися хуже скота. Не радели ни о их здравии, ни прокормлении (Т. 1. С. 254). «...Ведай, — заявляет царю Прямовзора, — что ты первейший в обществе можешь быть убийца, первейший разбойник, первейший предатель...» (Т 1. С. 254).

Радищев решительно отвергает эту мысль и смело разоблачает правительственную ложь. «Полезно государству в начале своем, — пишет он о дворянстве, — личными своими заслугами, ослабело оно в подвигах своих наследственностью и, сладкий при насаждении, его корень, принес наконец плод горький. На месте мужества водворилася надменность и самолюбие, на месте благородства души и щедроты посеялися раболепие и самонедоверение...» (Т. 1. С. 326). Критическое отношение к дворянству было в русской литературе и до Радищева. Достаточно вспомнить сатиры Кантемира, комедии Сумарокова и Фонвизина. Но эта критика не распространялась еще на все сословие в целом и объясняла недостатки «порочных» дворян их «непросвещенностью». Радищев не верит добродетелям дворян, поскольку видит в них прежде всего крепостников, развращенных праздностью и властью над крестьянами. Немногие исключения, типа «крестецкого» дворянина, или господина Крестьянкина, только подчеркивают общее правило.

Дворянство, по глубокому убеждению Радищева, не цвет, не гордость нации, а паразитическое сословие, незаконно присваивающее себе плоды чужого труда. Помещик из главы «Любани» заставляет крестьян шесть дней в неделю ходить на барщину, а вечерами возить из лесу сено на барский двор. Асессор, описанный в главе «Зайцово», отнял у крестьян «всю землю, скотину всю у них купил по цене, какую сам определил, заставил работать всю неделю на себя, а дабы они не умирали с голоду, то кормил их на господском дворе... по одному разу в день...» (Т. 1. С. 272). В главе «Вышний Волочок» приводится рассказ о другом помещике, прослывшем в округе «великим земледельцем». Автор глубоко возмущен действиями этого «варвара» и «палача». «Богатство сего кровопийца, — восклицает он, — ему не принадлежит. Оно нажито грабежом и заслуживает строгого в законе наказания» (Т. 1. С. 326).

Бесконтрольная власть над крестьянами делает помещиков жестокими: «Г. асессор... зрел себя повелителем нескольких сотен себе подобных. Сие вскружило ему голову... Он себя почел высшего чина, крестьян почитал скотами... Если который казался ему ленив, то сек розгами, плетьми, батожьем или кошками» (Т. 1. С. 271-272).

Другой формой расправы с непокорными была рекрутчина. В главе «Городня» приведен рассказ молодого крестьянина, которого госпожа сдала в рекруты за отказ жениться на горничной, соблазненной племянником помещицы. Солдатчина в XVIII в. была пожизненной, и поэтому проводы в солдаты уподоблялись похоронному обряду. В той же главе другого рекрута горестно оплакивают престарелая мать и невеста.

Привыкнув смотреть на крестьян как на «тварей», «созданных на их угождение», дворяне позволяют себе действия «оскорбительные целомудрию» «сельских женщин». В «Путешествии» приводятся многочисленные случаи надругательства помещиков над крестьянками. Сыновья упомянутого выше асессора «ходили по деревне... бесчинничать с девками и бабами, и никакая не избегала их насилия» (Т. 1. С. 272). В главе «Едрово» повествуется о другом дворянине, который хотя и был «господин добрый и человеколюбивый, но муж не был безопасен в своей жене, отец — в дочери... Известно в деревне было, что он омерзил 60 девиц, лишив их непорочности» (Т. 1. С. 305).

Распутство, погоня за приданым разрушают семьи дворян, которые имеют лишь видимость брачного союза. Мужья, говорится в главе «Едрово», «таскаются» «по всем скверным девкам», жены изволят иметь «годовых, месячных, недельных... ежедневных любовников» (Т. 1. С. 302-303). В главе «Зайцово» приводится история женитьбы 78летнего барона Дурындина на 62летней бывшей проститутке и сводне, накопившей капитал и пожелавшей сделаться баронессой.

Праздная, порочная жизнь дворян пагубно отражается на их здоровье. Физически немощные, они оставляют после себя столь же слабосильное, хилое потомство (см. главу «Едрово» и «Яжелбицы»).

Автор приходит к мысли о полной бесполезности и даже ненужности «благородного» сословия. «О если бы рабы, тяжкими узами отягченные, яряся в отчаянии своем, разбили железом, вольности их препятствующим, главы наши, главы бесчеловечных своих господ... что бы тем потеряло государство?» (Т. 1. С. 368). До такой степени отрицания дворянского сословия не доходил еще ни один писатель XVIII в.
Купечество
В западноевропейской литературе XVIII в. представители третьего сословия окружены сочувствием и даже героическим ореолом. Достаточно вспомнить знаменитого Робинзона Крузо из одноименной книги Дефо или добродетельных мещан из романов Ричардсона и Руссо. В «Путешествии» Радищева третье сословие — горожане — занимает очень скромное место. Ему отведена всего одна глава — «Новгород». На это были свои причины, связанные с своеобразием русского общества XVIII в. В Англии и особенно во Франции третье сословие стало носителем антифеодального движения. Русская буржуазия XVIII в. была экономически и политически еще очень слаба. Она зависела от правительственных заказов и субсидий, пользовалась трудом крепостных крестьян, мечтала о дворянских титулах и привилегиях.

Глава «Новгорода состоит у Радищева из двух частей. Первая посвящена славному прошлому Новгородской земли, когда она управлялась вечем, входила в Ганзейский союз и простиралась на севере за Волгу. От тех времен сохранилась гордая пословица: «Кто может стать против бога и великого Новагорода» (Т. 1. С. 263).

Современный Радищеву Новгород полностью утратил героический облик. Его олицетворение — купец третьей гильдии Карп Дементьич, плут и обманщик, мнимый банкрот, отказавший вернуть долги доверчивым кредиторам и таким образом наживший крупное состояние. Яркими сатирическими красками обрисована семья этого «именитого гражданина». На первом месте стоит «любезная супруга» Аксинья Парфентьевна. С помощью белил и румян она и в шестьдесят лет «бела как снег и красна как маков цвет, губки всегда сжимает кольцом; ренского не пьет, перед обедом полчарочки при гостях, да в чулане стаканчик водки» (Т. 1. С. 265). Сын, Алексей Карпыч, «в кружок острижен, кланяется гусем». Служил в Петербурге сидельцем, «на аршин когда меряет, то спускает на вершок; за то его отец любит». Новобрачная жена Алексея Карпыча — Парасковья Денисовна — «в компании сидит потупя глаза, но весь день от окошка не отходит и пялит глаза на всякого мужчину» (Т. 1. С. 265).

Купцы в главе «Новгород» будничны, пошлы и не подходят для роли борцов с крепостническими порядками.

Образ крестьянина-пахаря, кормильца и созидателя, появляется уже в начале книги, в главе «Любани». От него веет спокойной уверенностью в своих силах. «Крестьянин пашет с великим тщанием... Соху поворачивает с удивительной легкостию» (Т. 1. С. 232). Эта тема будет продолжена и в главе «Вышний Волочок», и в «Пешках», и в ряде других глав. Крестьянин выступает в «Путешествии» и как защитник родины, ее главная военная сила («Городня»). Труд, близость к природе сохраняют здоровье и красоту сельских жителей. В главе «Едрово» путешественник с восторгом описывает «толпу» «баб и девок», стиравших свое «платье». «...Шеи голые, ноги босые, локти наруже... взоры веселые, здоровье на щеках начертанное. Приятности, загрубевшие хотя от зноя и холода, но прелестны без покрова хитрости; красота юности в полном блеске, в устах улыбка, или смех сердечный... зубы, которые бы щеголих с ума свели» (Т. 1. С. 302).

Автор любуется высокими нравственными достоинствами крестьян, в чем снова видит их превосходство над дворянами. Крестьянская девушка Анюта решительно отказывается от денег, предложенных путешественником, считая, что это может бросить тень на ее репутацию. Мать Анюты полностью одобряет решение дочери. «Я не мог надивиться, — пишет путешественник, — нашед толико благородства в образе мыслей у сельских жителей» («Едрово») (Т. 1. С. 307). Анюта трогательно делится с рассказчиком своими думами о будущей супружеской жизни, о муже, о ребенке.

Простому народу, по словам автора, присуще правильное понимание искусства, в котором он ценит простоту и задушевность. Об этом свидетельствует исполнение слепым певцом духовного стиха об Алексее человеке божием («Клин»). Его пение производит глубокое впечатление на слушателей.

Опираясь на просветительскую идею внесословной ценности человеческой личности, Радищев приходит к выводу, что крестьяне могут дать обществу свою интеллигенцию, В главе «Городня» выводится крепостной крестьянин, которому «добросердечный» помещик разрешил учиться вместе со своим сыном и который оказался в науках гораздо способнее молодого барина.

Самым веским доказательством одаренности простого народа является для Радищева судьба М. В. Ломоносова. Ему посвящена последняя глава, как бы венчающая всю книгу. Правда, республиканец Радищев не разделяет монархических взглядов Ломоносова, оды которого кажутся ему «лестью» Елизавете Петровне, но огромный

Восхищаясь красотой крестьянства, Радищев с возмущением и болью говорит о его бедственном положении. Поэтому главной задачей, стоящей перед русским обществом, Радищев считает полное уничтожение крепостнических порядков.

В той же главе «Хотилов» показывается и полная несостоятельность только что предложенного решения, поскольку действия монарха определяются не его волей, а корыстными соображениями дворянства. «Известно нам из деяний отцов наших... — пишет автор «проэкта», — что мудрые правители нашего народа... старалися положить предел стоглавому сему злу. Но державные их подвиги утщетилися известным тогда гордыми своими преимуществами в государстве нашем чиносостоянием, но ныне обветшалыми и в презрение впавшим Дворянством наследственным» (Т. 1. С. 312-313).

Убедившись в несостоятельности своих надежд на монарха, автор проекта обращается к самим дворянам, к их гуманности, к их здравому смыслу. Но и этот путь также оказывается иллюзорным. Автор прекрасно понимает, что, будучи крупными землевладельцами «отчинниками», помещики заинтересованы в бесплатном крестьянском труде и никогда не согласятся добровольно лишиться его. «А все те, — пишет он в главе «Медное», — кто бы мог свободе поборствовать, все великие отчинники, и свободы не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения» (Т. 1. С. 352). Смысл последних слов этой фразы предельно точно прокомментировала Екатерина II: «Надежду полагает на бунт от мужиков».¹⁶⁷

Но в полной мере революционная мысль Радищева находит свое воплощение в следующей главе «Тверь», где была помещена, с некоторыми сокращениями, ода «Вольность». «Ода, — писала Екатерина II, — совершенно и ясно бунтовская, где царям грозится плахою... Кромвелев пример приведен с похвалою. Сии страницы суть криминального намерения, совершенно бунтовские».¹⁶⁸

Вопрос о крестьянской революции включает у Радищева две проблемы: справедливость народного возмущения и его неизбежность. К мысли о справедливости революции Радищев подводит читателя также постепенно. Он опирается на просветительскую теорию «естественного» права человека на самозащиту, без которой не может обойтись ни одно живое существо. В нормально устроенном обществе всех его членов должен охранять закон, но если закон бездействует, тогда неизбежно вступает в силу право самообороны. Об этом праве, но пока еще бегло, говорится в одной из первых глав («Любани»): «Ведаешь ли, что в первенственном уложении, в сердце каждого написано? Если я кого ударю, тот и меня ударить может» (Т. 1. С. 234).

В главе «Зайцово» доводы естественного права приводятся уже в защиту целой деревни, жители которой убили деспота-помещика и его сыновей. «Убиенный крестьянами асессор, — твердо заявляет один из членов суда, господин Крестьянкин, — нарушил в них право гражданина своим зверством... закон, стерегущий гражданина, был в отдаленности... Тогда возрождался закон природы... и крестьяне, убившие зверского асессора, в законе обвинения не имеют» (Т. 1. С. 278). И наконец, в оде «Вольность» теми же доводами естественного права доказывается справедливость народной революции, сметающей самодержавие и возвращающей народу узурпированную у него свободу.

К мысли о неотвратимости революционного возмездия приводит писателя изучение национального характера русского человека. Если Екатерина II видела особенность русского характера в «образцовом послушании», то Радищев придерживается прямо противоположного мнения. Русский человек, по его словам, «порывист, отважен, сварлив. Если что-либо случится не по нем, то скоро начинает спор или битву» (Т. 1. С. 230). «Я приметил из многочисленных примеров, — указывает господин Крестьянкин в главе «Зайцово», — что русский народ очень терпелив и терпит до самой крайности, но когда конец положил своему терпению, то ничто не может его удержать, чтобы не преклонился на жестокость» (Т. 1. С. 272-273).

Насилие, тирания закономерно вызывают в душах притесняемых гнев, желание наказать ненавистных поработителей. Чем сильнее гнет, тем неотвратимее возмездие: «Поток, загражденный в стремлении своем, тем сильнее становится, чем тверже находит противостояние... Таковы суть братия наши, во узах нами содержимые... Чем медлительнее и упорнее мы были в разрешении их уз, тем стремительнее они будут во мнении своем» (Т. I. С. 320). Так становится понятной фраза писателя «...свободы... ожидать должно... от самой тяжести порабощения» (Т. 1. С. 352).