Metallica (что для подростка в 1998-м было равнозначно смертному
приговору после страшных пыток). Отец брал меня с собой на работу по
утрам и заставлял без конца раскладывать бумаги по папкам. А когда
период домашнего обучения закончился, меня отдали в маленькую
частную христианскую школу, где, как вы понимаете, я чувствовал себя
дискомфортно.
Но как раз когда я завязал с прошлым, стал паинькой и научился
ответственности, родители решили развестись.
Я рассказываю вам это лишь для того, чтобы показать: юность моя
была такая, что глаза бы не глядели. Месяцев за девять я потерял всех
друзей, компанию, законные права и семью. Впоследствии, когда мне
будет за двадцать, мой терапевт назовет это «настоящим травматическим
дерьмом», и у меня уйдет десять с лишним лет на то, чтобы вылезти из
него и стать менее эгоистичным и претенциозным ублюдком.
Однако вот в чем состояла главная проблема в нашей семье. Не в том,
что говорилось или делалось что-то ужасное. Она состояла в том, что
важные вещи не делались и не говорились. Семья укрывала свою жизнь
под таким покровом секретности, под каким Уоррен Баффетт прятал
источник своих денег, а Дженна Джеймсон — свои связи. Тут нам не было
равных. Хоть бы вокруг нас горел дом, на это родители все равно бы
сказали: «Да нет, все нормально. Может, чуток жарковато, но в целом
ничего».
Когда они разводились, никто не бил посуду, не хлопал дверями и не
скандалил по поводу того, кто кого трахает. Однажды они заверили нас с
братом, что нашей вины тут нет, и дали время для вопросов и ответов (да,
вы правильно прочли) насчет того, как теперь все устроится. Не пролилась
ни одна слеза. Ни разу не был повышен голос. Однажды мы с братом
подслушали, как родители выясняют отношения: «Никто никого не
обманывал». Как мило! Может, чуть-чуть жарковато, а так ничего.
Поймите правильно: мои родители — хорошие люди. Я ни в чем их не
виню (во всяком случае больше не виню). И я очень их люблю. У каждого
из них, как и у всех родителей (в том числе их собственных родителей),
своя история жизни, со своими перипетиями и проблемами. Как и все
родители, мои родители с самыми лучшими намерениями передали часть
своих проблем мне. Так, наверное, будет и у меня с моими детьми.
Когда в нашей жизни появляется «настоящее травматическое дерьмо»,
мы подсознательно думаем, что перед нами проблемы, которые в принципе
нерешаемы. И эта предполагаемая неспособность решить проблемы
заставляет нас чувствовать себя несчастными и беспомощными.
И этим дело не ограничивается. Если у нас есть нерешаемые проблемы,
наше подсознание делает вывод: мы либо уникально одаренные, либо
уникально ущербные. Мы не такие как все. А значит, и правила для нас
должны быть отдельными.
Иными словами, мы достойны чего-то особого.
Беды юности создали во мне ощущение, что я «вправе», не покидавшее
меня и в начале взрослой жизни. Но у Джимми аналогичный настрой
проявлялся в бизнесе, где он вечно претендовал на гениальные идеи, а у
меня он сказался на отношениях, особенно с женщинами. Травма
затрагивала близость и приятие, поэтому я ощущал постоянную
потребность в компенсации. Мне снова и снова нужно было доказывать
себе, что меня любят и принимают. В результате я прилепился к
женщинам, как кокаинщик к снеговику из кокаина. Я уходил с головой в
любовь, захлебывался ей — и тонул.
Я стал игроком: игроком незрелым и эгоистичным, хотя и подчас
обаятельным. Значительная часть десятилетия ознаменовалась длинной
серией поверхностных и нездоровых отношений.
Секс был приятен, но желал я не столько секса, сколько
самоутверждения. Меня хотели; меня любили; впервые на моей памяти я
был достоин. Жажда самоутверждения быстро создала умственную тягу к
самоупоению и излишествам. Я считал себя вправе говорить и делать все,
что хочу: нарушать доверие, пренебрегать чужими чувствами, а затем
прикрываться говнистыми, пустыми оправданиями.
Да, в это время были и свои радости, и свои удовольствия. На своем
пути я встречал также очень хороших женщин. Но в общем и целом жизнь
шла наперекосяк. Зачастую я сидел без работы, жил у приятелей или у
мамы, пил больше необходимого и отвратил от себя немало людей, хорошо
ко мне относившихся. А когда встречал женщину, которая мне
действительно нравилась, мой эгоизм пускал все под откос.
Чем глубже боль, тем беззащитнее мы ощущаем себя в наших
проблемах и тем больше развязываем себе руки в попытке компенсировать
проблемы. Эта установка работает одним из двух способов:
Я замечательный, а остальные — уроды, поэтому я заслуживаю особого
обращения.
Я урод, а остальные — замечательные, поэтому я заслуживаю особого
обращения.
С виду противоположные вещи, но эгоистическая начинка одинаковая.
Люди, которые считают себя особенными, часто колеблются между обеими
крайностями. То они на вершине мира, то у его дна: в зависимости от дня
недели и эффективности самообмана.
Большинство людей справедливо сочтут Джимми законченным
нарциссом и мудаком. Но это потому, что в своем дурацком самомнении
он меры не знает. Зачастую труднее распознать претензию на
исключительность в людях, которые ощущают себя ущербными и
недостойными окружающих.
Ведь постоянно считать себя жертвой — ничуть не меньший эгоизм,
чем пребывать в упоении собой. Нужно не меньше сил и мании величия,
чтобы верить в уникальную непреодолимость своих проблем, чем чтобы
верить в их отсутствие.
Однако уникальных проблем вообще не бывает! С такими проблемами,
как у вас, миллионы людей жили в прошлом, живут сейчас и будут жить в
будущем. Очень возможно, что такие люди есть и среди ваших знакомых.
Это не умаляет проблем и не означает, что вам не должно быть больно. Это
не означает, что в каких-то обстоятельствах вы напрасно считаете себя
жертвой.
Это означает одно: вы не уникальны.
Зачастую осознание лишь этого факта — что в серьезности и
болезненности ваших проблем нет ничего особенного — становится
первым и важнейшим шагом к их решению.
Почему-то все больше и больше людей, особенно молодых, забывают
об этом. Многие профессора и педагоги отмечают отсутствие
эмоциональной устойчивости и избыток эгоистических требований у
нынешней молодежи. Нередко книги убирают из школьной программы
лишь потому, что они кого-то раздражают. Ораторам и профессорам
затыкают рот, изгоняют их из кампусов за сущую ерунду: скажем, за
мнение, что какие-то костюмы на Хэллоуин не оскорбительны. Психологи
констатируют: как никогда много учеников переживают крайний
эмоциональный стресс из-за самых обычных школьных проблем — ссоры с
одноклассником, плохой отметки на уроке.
Странно, что в эпоху всеобщей коммуникации ощущение своей
неповторимости достигло максимума. Нечто в современной технологии
позволяет разгуляться нашим комплексам как никогда раньше. Чем больше
свободы выражения нам дают, тем больше мы хотим освободиться от
нужды иметь дело с людьми, которые не согласны с нами или
расстраивают нас. Чем чаще мы сталкиваемся с противоположными
точками зрения, тем больше недовольны, что эти точки зрения
существуют. Чем легче и свободнее от проблем становится наша жизнь,
тем более уникальными мы считаем оставшиеся проблемы.
Без сомнения, интернет и социальные сети — настоящее чудо. Во
многих отношениях наше время — лучшее в истории. Но быть может, в
социальном плане эти технологии дают и нежелательный побочный
эффект. Технологии, которые принесли свободу и знания столь многим
людям, внушили многим и чувство уникальности, какого не знали их
предки.
Достарыңызбен бөлісу: |