Министерство высшего и среднего специального образования республики

256 
М. Зонина // Литературная газета. – 1983. – 23 ноября. – С. 6. 
3. Полянская И. Литература – это послание: [беседа с писательницей И. Полянской 
/записала Е. Черняева] // Вопросы литературы – 2002. – № 1. – С. 243-260. // 
http://www.kulichki.com/moshkow/NEWPROZA/POLYANSKAYA_I/interviewvl.txt 
4. Савкина И. Л. Говори, Мария! (Заметки о современной женской прозе) // 
Преображение (Русский феминистский журнал). – 1996. – № 4. – С. 62-67. 
5. Чжан Цинхуа О литературных тенденциях современного китайского авангарда. – 
Издательство литературы и искусства Цзянсу,1997. – 343 с. 
 
Хакимуллина Э. Н. 
К(П)ФУ, 4 курс, Казань
 
Научный руководитель – доц. Афанасьев А. С. 
ПАРИЖСКИЙ ТЕКСТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В ЛИРИКЕ И. Г. ЭРЕНБУРГА 
Илья Григорьевич Эренбург – писатель, поэт, один из самых известных деятелей 
советской культуры и «советский европеец», как он назван в книге П. Вайля и А. Гениса 
«Шестидесятые. Мир советского человека» [1, с. 44]. Париж как город, в котором И. Г. 
Эренбург жил в разные периоды своей жизни, часто упоминается в его произведениях либо 
становится основным местом действия (роман «Падение Парижа»), однако особенности 
репрезентации этого локуса позволяют говорить о выстраивании особого парижского 
текста в творчестве И. Г. Эренбурга. 
Городскому тексту в отечественном литературоведении посвящено множество 
исследований, видное место среди них занимают труды, в которых изучается 
петербургский текст русской литературы. Одним из самых значительных по сей день 
остаётся монография В. Н. Топорова «Петербургский текст русской литературы», в которой 
учёный исследует структуру городского текста – «некого синтетического сверхтекста, с 
которым связываются высшие смыслы и цели» [4, с. 23]. В частности, семантическую 
связность разным текстам, по мнению В. Н. Топорова, придаёт единство описания 
субстратных элементов – климатически-метеорологической и ландшафтной, материально-
культурной и духовно-культурной сфер, а также языковое кодирование в виде «городского» 
словаря, состоящего из слов-шиболетов, характерных для петербургского текста.
В своей работе мы придерживаемся методологии В. Н. Топорова, что позволит нам 
изучить, как функционируют выделенные им элементы в творчестве И. Г. Эренбурга, 
парижский текст которого можно рассматривать как часть единого парижского сверхтекста 
русской литературы. С этой целью мы рассмотрели 11 стихотворений и одну поэму, 
подозреваемых в принадлежности к парижскому тексту. Поделимся результатами нашего 
исследования. 
Антитетичная разделённость времени на день и ночь становится одним из 
важнейших аспектов, характеризующих парижский текст в поэзии И. Г. Эренбурга. В 
стихотворении «Париж», относящемся к раннему периоду творчества поэта (1911 г.), это 
противопоставление выражено с помощью урбанистического пейзажа, изображённого в 
четырёх строфах, каждая из которых посвящена определённой части суток: утру («Под 
чёткий стук разбуженных трамваев / Встречает утро заспанный Париж» [5, с. 98]), дню, 
вечеру и ночи («Блуждает ночь по улицам тоскливым» [Там же, с. 99]). Обозначение утра 

257 
и дня встречается в тексте 3 и 4 раза соответственно, о ночи и вечере говорится лишь 
единожды. Однако подобное соотношение не раскрывается в традиционной русской 
культурно-философской диаде света и тьмы, в которой первое оценивается положительно, 
а второе – отрицательно [2]. Парижский день имеет негативную семантику: этому 
персонифицированному образу присущи тиранические признаки («И утомлённых 
подымает властно / Грядущий день, всесилен и несыт», «Под крик гудков бессмысленно и 
глухо / Проходит новый день – ещё один!» [5, с. 99]), свет характеризуется как «тупой и 
безучастный». Город, на который пролит дневной свет, выглядит хаотичным и 
разрозненным. Наступление вечера становится предметом ожидания людей, однако 
темнота становится лишь временем забвенья в пороках: «Мужчины ждут, чтоб опустилась 
тьма, / И при луне, насыщены и пьяны, / Идут толпой в публичные дома» [Там же]. В 
последней строфе появляется образ лирического героя, которому сопутствует образ ночи. 
Это время суток дарит парижанам свободу от оков дневной будничной суеты: рабочие 
«бунтуют и поют, / Чтоб завтра утром в ненавистных зданьях / Найти тяжёлый и позорный 
труд» [Там же], лирический герой предаётся размышлениям о счастье и о жизни. 
Определение былого как прошедшего «бесслёзно и ненужно» соотносится с определением 
Парижа как «непонятного и чужого» – этот вывод поддерживается кольцевой композицией, 
возвращающей к утру, за которым неизбежно придёт день, наполненный шумом и 
бессмысленными делами. 
В стихотворениях, написанных годом позже, появляется противопоставление 
России и Парижа: французская столица замещает собой и олицетворяет всю страну, в 
сознании лирического героя уступающую родным просторам. Спасением от непогоды, 
преследующей во Франции, становятся мысли о России: интересно, что парижской 
реальности, в которой находится лирический герой, присуща ограниченность хронотопа, 
выражающаяся в первом случае полутёмной мансардой, во втором – улицами. 
Пространство родины в мыслях героя безгранично и простирается во все стороны благодаря 
создающим горизонталь и вертикаль образам бега санок и дымка над домами. В 
стихотворении «Когда встают туманы злые…» «безразличье» и «нехотенье жить» лишь 
поддерживают «величье» России, которое несравнимо с незначащим «шумом парижской 
мостовой» [5, с. 103]. Образ недоступной и величавой страны в стихотворении «Когда в 
Париже осень злая…» конкретизируется с помощью сужения пространства до образа дома: 
«недостижимой» Россия является только для лирического героя, для которого и «робкий 
огонёк, зажжённый милыми руками», и «у огня горячий чай» [7] – детали, создающие образ 
уютного домашнего очага, – оказываются лишь бредом, мечтой, которая не может сбыться 
в холодном чужом городе. 
Другим элементом, имеющим моделирующую роль в парижском тексте И. Г. 
Эренбурга, является образ Сены, который появляется в ряде произведений разных лет и 
соотносится в сознании лирического героя с Летой. Мортальный образный ряд, 
сопутствующий изображению «летейских вод», поддерживает ощущение надвигающейся 
на город катастрофы. В поэзии, созданной во время оккупации Франции, частотен приём 
создания апофатических образов, который подчёркивает трагичность происходящего для 
лирического героя и для Парижа. В стихотворении «У приёмника» данный приём 
реализуется через кольцевую композицию: в начале утверждается, что «над крышами 
Парижа весна не зашумит», в финале констатируется, что «над крышами Парижа ни звуков, 

258 
ни огня» [7]. Отсутствие весны как символа жизни усиливает ощущение омертвелости 
города, в котором обречено на гибель всё – и ночь («А ночь давно мертва»), и мыши, и 
народ, который «выполот», словно сорняки [Там же]. 
Метаморфозы, произошедшие с французской столицей, описываются в 
стихотворном цикле «Париж» 1940 года – в нём прошлое маркируется через словоформу 
«был»: «Был здесь каждый камень мил и дорог», «Был этот город густым, как лес» [5, с. 
249-253]. Настоящее сопровождается мотивом ухода: уходят предметы («Вывозили пушки. 
Жгли запасы нефти»), люди, искусство («Вместе с пехотинцем уходило / Тёмное, как 
человек, искусство») [Там же]. Несмотря на чужаков-оккупантов, Париж пуст и тих – в 
третьей части он персонифицируется и сравнивается с трупом, лежащим в гробу, эта 
мортальная тематика поддерживается вновь возникшим образом Сены, уже прямо 
названной рекой подземного царства: «Как руки улиц легли на грудь, / Как стала Сена, 
пожрав мосты, / Рекой забвенья и немоты» [Там же]. 
В более позднем стихотворении «Я помню – был Париж. Краснели розы…» также 
появляется слоформа «был», но есть и два глагола в будущем времени, которые относятся 
к персонифицированному образу победы и актуализируют мотив надежды: «В грязи, в 
крови, озябшая сестра, / Она придёт и сядет незаметно / У бледного погасшего костра» [Там 
же, с. 275]. 
В поэме «Париж», написанной в 1943 году, продолжает выстраиваться 
персонифицированный образ столицы. В начале произведения превалируют мортальные 
образы («Парижа небо всех небес спокойней, / Как зеркало, что не смутил покойник»), 
однако город, оказываясь ненужным для чужаков, сохраняет свой смысл в деталях, важных 
для горожан, и именно это даёт надежду на спасение. 
В стихотворении «Ты говоришь, что я замолк…», написанном в первом году после 
освобождения Парижа, изображён город, который восстановил своё величие: «И голубой, 
и в пепле лет / Стоит, шумит великий город. <…> / И там с шарманкой под окном / И плачет, 
и смеётся вольность» [5, с. 289-290]. Значимость времени, проведённого в Париже и 
ставшего воспоминанием, становится темой и произведения «Во Францию два 
гренадёра…», в котором лирический герой рефлексирует над своей особенной связью с 
чужбиной: «Зачем только чёрт меня дёрнул / Влюбиться в чужую страну?» [Там же, с. 299]. 
Превращение Парижа в воспоминание продолжается в двухчастном стихотворении 
«Франция», созданном в 1947 году. В первой его части актуализируется мотив поиска 
страны, связанный с мотивом разлуки с ней. Францию лирический герой «выдумал … во 
сне», однако это ощущение иллюзорности исчезает во второй части текста, где появляется 
«былой Париж»: он оказывается городом, «готовым в любое сердце влезть» [Там же, с. 301-
302]. Стихотворение завершается словосочетанием «тот Париж»: данное указательное 
местоимение обозначает существование Парижа как локуса, который существует вне 
реального времени и пространства и который в таком виде известен лирическому герою, 
прожившему там много лет и переживавшему трагедию города как свою. 
Таким образом, парижский текст И. Г. Эренбурга выстраивается на протяжении 
всего его творчества – в прозе, воспоминаниях и поэзии. В лирике константными 
приметами репрезентации образа Парижа является оппозиция света и тьмы, под покровом 
которой парижане могут предаться своим истинным желаниям, а также изображение 
хаотичного облика города. В стихотворениях, посвящённых тематике войны, частотны 

259 
мортальные образы, создающие ощущение гибнущей столицы, в центре которой 
расположена Сена – река, превратившаяся в Лету. Мотивы пустоты, молчания, ухода, 
актуальные в текстах, описывающих оккупационный период, сменяются мотивом надежды 
на жизнь. В послевоенной лирике появляется мотив обретения былого величия города – в 
том числе он проявляется в сравнении Парижа с ульем, который был распотрошён 
нацистами, и в обретении столицей после победы способности снова быть наполненной 
шумом. Несмотря на трагическую тональность военных произведений, Париж в лирике И. 
Г. Эренбурга не теряет своей самости, глубинной сущности и цельности, сохраняя свободу 
и умение жить. 

жүктеу/скачать 7.64 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: