Переосмысливая войну и мир

1. Где мы?

Вильям Шекспир «Гамлет» (пер. А. Радловой)

СОБЫТИЯ И РЕАЛЬНОСТЬ

Я пишу во времена великих потрясений и горестей. Можно поспорить, что времена иными никогда и не были, и все же, первые годы третьего тысячелетия, на самом деле, стали свидетелями невиданного ранее слияния кризисов и исключительных примеров человеческой некомпетентности и звериной жестокости. За последние 15 лет безжалостные войны чужими руками и вызванная холодной войной мировая напряженность уступили место состоянию государств на грани распада, войнам гражданским, страшным региональным войнам за власть, экономическую выгоду и контроль. И ко всему этому добавляются межэтнические и межконфессиональные конфликты устрашающей мощи.

В то же время нам противостоит полновесная реальность неоспоримого военного и экономического превосходства США, которые с давнего времени обладают военными базами более чем в сорока странах (включая несколько баз в Великобритании). В настоящее время в мире у них есть базы в каждой производящей и продающей нефть стране. Выражение «однополярный мир» не только предполагает «вывихнутость» такого положения дел, но и обозначает взгляд на мир, в котором едва ли признается реальность жизни за пределами береговой линии США. Доказательством тому служит отказ США присоединиться к Киотскому соглашению об изменении климата или признать юрисдикцию Международного уголовного суда.

События 11 сентября 2001 года послужили ошеломляющим шоком, но, если взглянуть на них в ретроспективе, возможно, нам покажется, что ничего неожиданного не произошло. Мир, в котором богатая элита одного государства (пусть даже в сговоре с богатыми элитами откуда-то еще) стремится завоевать «господствующее влияние по всему спектру», а именно, поставить под свой контроль всю планету и ее ресурсы (включая и космическое пространство), вряд ли можно назвать миром безопасным или стабильным. Пока вся мощь управления сконцентрирована в немногих руках, желание овладеть рычагами управления получает гораздо более широкое распространение, и поистине безгранично недовольство, порожденное покушением на монополию.

Мы являемся свидетелями все усиливающейся поляризации между Западом и «остальным миром», тем самым, который все чаще (хотя и не совсем точно) рассматривают с точки зрения конфронтации между исторически сложившимся христианским миром и миром ислама. В настоящее время понятие и язык идентичности, особенно такие термины, как «этнический», «культурный» и «религиозный», превалируют в наших рассуждениях о конфликте и справедливости (я поставила эти термины в кавычки, поскольку сами концепции, которые они представляют, подвергаются сомнению – по моему мнению, совершенно справедливо).

В двадцатом веке имели место более 100 миллионов смертей, связанных с войной. В последний год века в вооруженных конфликтах погибли 110 000 человек. (1) Несмотря на все юридические договоренности, основные потери во время современных военных действий – среди гражданского населения. В мире, в котором возможность техногенной катастрофы представляется все более неизбежной, живущие в богатстве все менее «склонны к риску», а посему ведущие военные державы все чаще прибегают к методам ведения военных действий, позволяющих свести к минимуму потери их собственных вооруженных сил. Складывается впечатление, что не следует более связывать понятия война и смерть. С этой целью замалчивается информация о числе жертв, тем самым, люди, подпадающие под понятие «враг», становятся как бы все более и более невидимыми.

В то же самое время те, кто выступает против превосходящих военных сил, все чаще и чаще готовы пойти на верную смерть, стремясь нанести ущерб противнику. Снова при этом страдают, прежде всего, мирные граждане, и, что еще более важно, теряет смысл само понятие военной безопасности. Ясно, что война не может быть ответом на «террор». Более того, набирает силу мысль о том, что война и есть террор.

Я считаю, что феномен террористов-смертников выявляет иную основополагающую реальность: материальные соображения более не занимают господствующую позицию в мотивационной иерархии, как это утверждают модернисты. Похоже на то, что ощущение оскорбленного чувства собственного достоинства и системы ценностей способно порождать более глубокую ненависть, нежели просто лишения или неуверенность в своей безопасности. Следовательно, убеждения играют могучую роль в мотивации действия. Это относится не только к рассмотрению вопросов, связанных с войной, но также и к любому проекту, направленному на ее уничтожение.

За последние два года мы наблюдали высшую иронию в ситуациях, когда страны, потратившие последние пятьдесят и более лет на разработку и накопление разрушительного оружия массового уничтожения, используют при этом любую попытку других разработать такое же оружие как оправдание необузданной милитаристской агрессии. Единственное государство на земле, воспользовавшееся ядерным оружием, – то самое, которое со времен Второй мировой войны (2) подвергло бомбардировкам 27 стран (некоторые из них неоднократно) и скрытным образом приняло участие в нападениях на многие другие, – сочло возможным обозначить ряд слабых стран как угрозу всемирной безопасности.

Ядерное оружие, безусловно, представляет угрозу. Его распространение, предсказанное движением против ядерной войны с самого своего зарождения, и впрямь имело место, и, следовательно, мир стал более опасным. Распад бывшего Советского Союза, – тоже предвиденный, – сделал приобретение ядерных материалов и технологий для нелегального использования еще более доступным, чем когда-либо. Невзирая на тот факт, что в настоящее время для США не существует никакой правдоподобной угрозы, несмотря на обязательства всех государств, обладающих ядерным оружием, согласно договору о нераспространении ядерного оружия стремиться к полному ядерному разоружению, гонка вооружений, – с ее практически единственным противником, – не ослабевает. При этом дополнительное внимание обращается на разработку оружия, «годного к использованию», с одной стороны, и средств обороны космического базирования – с другой. Британия, всегдашний покладистый партнер, готова размещать жизненно важные элементы системы «Звездных войн». Ядерное разоружение по-прежнему остается насущной необходимостью, и представляется проектом вполне осуществимым. В наши дни сложно найти за пределами одержимых стремлением к власти кругов кого-либо, кто возражал бы против этого.

При том, что всеобщий мир, для достижения которого была основана ООН, кажется более далеким, чем когда-либо, справедливость, которая характеризовала бы такое общество, отнюдь не более близка. В самом деле, пропасть между богатыми и бедными продолжает расти. С моральной точки зрения, отвратительно то, что пока нищета, голод, загрязненная вода, нехватка необходимого минимума в области здравоохранения и образования продолжают омрачать жизни миллионов людей, затраты на вооружение в глобальном масштабе достигли в 2002 году 794 миллиардов долларов, – не считая расходов на непосредственное ведение военных действий. (3) Даже сравнительно мизерная сумма в 2 миллиарда долларов, выделенная на решение бедственного положения со СПИДом в Африке, не поступила по назначению. В богатой Британии мы «не можем себе позволить» поддерживать национальное здравоохранение или же транспортную систему, равно как и предоставление бесплатного высшего образования. А система ухода за престарелыми, – среди прочего, – испытывает крайний недостаток средств. В то же время 3 миллиарда фунтов были ассигнованы министром финансов на войну в Ираке (и похоже, эта цифра уже превышена).

Сама Организация Объединенных Наций, какими бы концепциями не руководствовались ее основатели, и, невзирая на примеры ее великолепной работы, остается в глобальном масштабе созданием и инструментом власть имущих. Авторитет ООН, которым она обладала и который приобрела, буквально рассыпался на мелкие части, если не рухнул окончательно, – и все из-за того пренебрежения, с которым США и их союзники обращаются с этой организацией. Понятие «оборонного упреждающего удара» и тот контекст, в котором это понятие употребляется, пробили в международном законодательстве зияющую брешь.

Насилие по политическим мотивам и нищета подняли уровень миграции населения, свидетельствующий о крупномасштабных невзгодах и бедственном положении, и вызвали политические трения и определенную степень реального социального напряжения в тех странах, куда прибывают мигранты – независимо от степени вынужденного выбора или, в целом, от его наличия.

В то время как детей похищают в невообразимых количествах и силой заставляют сражаться, бытовое насилие в отношении женщин и детей продолжается с ужасающим размахом, и его уже можно приравнять к непрекращающимся скрытым военным действиям. Недостаточно просто отметить, что это происходит в рамках «нормального» социального строя, – необходимо сказать, что нелегальная торговля людьми выросла до уровня эпидемии. И при том, что войны разделяют людей, они, тем самым, открывают пути и возможности для такого рода эксплуатации.

Международная торговля оружием, с ее оборотом в 21 миллиард долларов (не учитывая многочисленные незаконные сделки), продолжает делать наш мир все более опасным для его обитателей, разжигает войны и оттягивает на себя необходимые ресурсы, потребность в которых велика. Утверждение, что таким образом создается большое число рабочих мест, никоим образом не является моральным оправданием, на самом деле военная промышленность создает на удивление мало рабочих мест на фунт. В Великобритании эта промышленность субсидируется из бюджетных средств, получая 50 % экспортно-кредитных гарантий от объема, составляющего 2% всего экспорта страны. (4)

И пока государства все еще сохраняют свою первостепенную роль в обладании военным потенциалом, «неформальное» вооруженное насилие растет повсюду, при этом все чаще случаются гражданские войны. Вооруженное вмешательство со стороны США и других стран бросает вызов самому понятию целостности государств, а международный бизнес присваивает себе властные полномочия во многих сферах. «Военно-промышленный комплекс» (5) живет и здравствует, коррумпируя политиков во всех регионах мира.

США обеспечили себе контроль над нефтью в Ираке и будут организовывать там свои военные базы, заменяя, таким образом, ставшие нежизнеспособными базы в Саудовской Аравии. Но политический хаос и человеческие страдания на Ближнем Востоке усугубляются. «Дорожная карта» никуда не привела, и ожесточение арабов только возросло. Трудно себе представить, куда это все заведет.

В других регионах мира, – например, в Чечне и на филиппинском острове Минданао, – война с террором породила климат, в котором правительства почувствовали свободу обращения с вооруженными диссидентами с большей, чем когда-либо, жесткостью, зная, что США окажет им в этом молчаливую поддержку (с другой стороны, в Шри-Ланке запрещение Тигров освобождения Тамил-Илама, судя по всему, сыграло свою роль в прекращении гражданской войны, длившейся долгие десятилетия). В самых разных государствах по всему миру ведется атака на гражданские свободы, и во имя безопасности нарушаются права человека.

Технология многое сделала для улучшения человеческой жизни, но наши технологические способности не соответствуют нашей мудрости или чувству ответственности за последствия. Культура удовлетворения личных желаний, причем – немедленного, породила непрерывный рост не только военной угрозы, но и экологической эксплуатации, ведет к резкому ухудшению состояния окружающей среды, увеличению ее загрязнения и объема отходов. Все это создает угрозу всеобщему здоровью, земля замусорена и загрязнена, при этом неумолимо меняется климат. И как обычно бывает, больше всего страдают бедняки – те, кто хуже всех защищены.

Но наш технологический гений сопровождается не только безрассудством и жестокостью – рука об руку с ними идут также беспечность и некомпетентность. Во время войны в Ираке самые большие потери в войсках коалиции были обусловлены «дружественным огнем» своих же войск. «Управляемые бомбы» отклонялись от курса и падали на Сирию, Турцию и Иран. И в настоящее время буря, которую мы пожинаем с ветра, посеянного в Ираке, ставит солдат коалиции в такие ситуации, которые они не в силах разрешить, невзирая на все свое вооружение.

С момента нападения на Башни-близнецы и Пентагон и начала войны с террором, насилие в нашем глобальном обществе самым ужасающим образом вышло на передний план и овладело нашим вниманием, – даже тех из нас, чья повседневная жизнь выглядит вполне безопасной. Несмотря на то, что война в Афганистане принесла своему народу многие тысячи смертей, большинству афганцев она не принесла ни мира, ни улучшения жизни. Недавняя война в Ираке, убрав диктатора, но взамен принеся хаос, опустошила уже и без того разрушенную страну, отчего произошло наращивание изворотливых сил террора и его сторонников, что привело к новым террористическим атакам (против этой войны яростно выступало большинство афганцев, уже вкусивших горечь «освобождения»). В Великобритании парламентский специальный комитет по «обороне» пришел к выводу, что война в Ираке явилась борьбой с угрозой, исходящей от Аль-Каиды, и таким образом не усилила безопасность Британии, а наоборот, понизила ее. И здесь, и в Штатах мы начинаем платить политическую цену. Наряду с тем, что войне в Афганистане противостояли широкие круги вне рамок западного мира, война в Ираке велась вопреки желанию огромного большинства европейцев, во всеуслышание высказывающих свой протест совместно с миллионами своих сторонников по всему миру (включая США). В рамках массовой и продолжительной кампании проводились демонстрации небывалого масштаба. Это противодействие не просто было длительным и упорным, оно еще и возросло с начала войны, особенно в США. Это движение приобрело важное значение, не только благодаря своему размаху и конкретной направленности. Оно сформировалось в контексте все углубляющегося цинизма по отношению к политике и политикам по всему миру, включая не только уже сложившиеся «демократические» страны, но и страны, еще лишь возрождающиеся после десятилетий советского контроля, и страны, никогда ничего не знавшие, кроме колониализма, коррупции и тирании. Наряду с тем, что антивоенное движение выражало это недовольство, оно также служило признаком того, что терпению может прийти конец – недовольные и, казалось бы, безропотные народные массы могут внезапно ожить и выйти на улицы.

Уровень общенародной вовлеченности был, по моему мнению, беспрецедентным. У нас в Великобритании в кои-то веки средства массовой информации обратили на это внимание. Хотя радиостанция Би-би-си в течение долгого времени самым очевидным образом не обращала никакого внимания на происходящее, на сей раз размах движения был таков, что его практически невозможно стало игнорировать. По мере приближения войны в Ираке, радио, телевидение и газеты начали уделять этому вопросу и событиям, связанным с ним, первостепенное внимание (было бы интересно узнать, отслеживал ли кто-нибудь состояние здоровья населения и частоту заболеваний, вызванным стрессом после 11 сентября в странах Запада). Движению в защиту мира не удалось предотвратить войну в Ираке, хотя, возможно, более раннее освещение могло бы существенно помочь делу. Но его анализ и прогнозы настолько явно оправдывают происходившее, что, наконец, возможно некое запоздалое признание верности действий в прошлом и того, что к ним следует серьезно относиться в настоящем.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ И ОСОЗНАНИЕ

Когда я училась в школе, история представляла войну как вереницу грандиозных боевых действий и передвижений, в ходе которых выигрывались и проигрывались героические битвы, создавалась и переделывалась политическая география, возникали и рушились государства. В батальной живописи прошлых столетий, даже если на полотнах изображали кровавую бойню в пылу сражения, картины оставались героическими и по стилю, и по масштабности. Восприятие войны обычным человеком оставалось за рамками. Всадников, триумфально размахивающих саблями, открыто чествовали на центральных площадях западных городов за их неприкрытую воинствующую силу, а не за их человеколюбие.

Памятники жертвам войны последнего столетия более мрачные, они увековечивают погибших или изображают усталых солдат, сгибающихся под тяжестью тяжелого снаряжения и оружия. Поэты Первой и Второй мировых войн вели своих читателей в дьявольскую реальность, которую им пришлось пережить, и ставили перед ними те колоссальные проблемы, которые эта реальность порождала. В наши дни непосредственное изображение войны в ликующем и победоносном духе представляется немыслимым. Акты насилия, из которых, собственно, и состоит война, приводят к нарушению душевного равновесия. Как показали недавние события, растет ощущение неуместности войны как способа достижения человеческих чаяний, растет осознание того, что война нарушает моральные нормы. И, тем не менее, военное руководство по-прежнему выставляется как образец героизма и величия.

Одним из главных парадоксов двадцатого столетия является ситуация, когда, наряду с небывалым ростом масштабов военных действий и их разрушительной силы, ширится отвращение и моральная брезгливость перед лицом их последствий. Безусловно, эту мысль можно трактовать и наоборот: несмотря на рост моральной озабоченности, война не просто процветает как институт, но становится еще более устрашающей по размаху и бесчеловечности. Как бы то ни было, обе тенденции развиваются параллельно. Во время войны в Ираке оказалось, что некоторые британские солдаты не были готовы к реалиям того, что им приказывали делать, и отказались выполнять приказы. Военный комментатор заметил, что, возможно, в последнее время слишком большое внимание в армии уделялось профессиональной подготовке, и до призывников недостаточно четко доводился тот факт, что однажды они могут получить приказ убивать.

В прошлом географическая отдаленность помогала людям дистанцироваться от кошмарных последствий войны. Расстояние по-прежнему смягчает их. Восхитительная умиротворенность весенних дней в Англии во время ранних стадий войны в Ираке как бы переместила военные кошмары далеко-далеко, они казались нереальными – даже тем из нас, кто так яростно противостоял этой войне, кто внимательно слушал все последние известия, и на которых осознание происходящего действовало непрерывно и угнетающе. И хотя чудовищное насилие творилось от нашего имени, наша собственная жизнь по-прежнему текла в мире и процветании, что одновременно и усиливало, и смягчало боль.

У нас по-прежнему не уделяют большого внимания войнам, в которых Запад не играет заметной роли и, следовательно, они весьма незначительно воздействуют на массовое сознание. Тем не менее, информированность общественности за прошедшие сто лет сделала земной шар очень маленьким. И это привело к неизбежному росту общественной осведомленности о том, что такое война, и каковы ее реалии. Современные средства коммуникации помогают людям больше знать друг о друге, а значит те, кто правят ими, уже не могут так легко скрывать последствия своих действий.

Чтобы свести к минимуму воздействие знания и размер потенциального общественного возмущения, направленных против войны, которую желают оправдать западные политики, они изобрели словарь эвфемизмов для своих презентаций. И в этом колоссальном жульническом предприятии эмоция маскируется под благоразумие, а благоразумие под эмоцию. Таким образом, выражение «вести огонь по противнику», в применении к боевым средствам ведения войны, означает, что из орудий стреляют «по-настоящему», а не используют их для учебной стрельбы. Но сам «противник», который здесь упоминается, не реален, и при «правильном» ведении войны эмоционально гневное отношение к нему не является решающим. Одна американская боевая машина реактивной артиллерии в Ираке называлась «Управление гневом». Термины, предполагающие естественные человеческие эмоции, подразумевают оправдание предпринятых действий, которые по той же схеме ложным образом представляются как взвешенные и достойные доверия.

Кровавые деяния 11 сентября были встречены с глубокой скорбью, подлинным гневом и безмерным негодованием, они требовали соответствующей реакции. Но впоследствии эти чувства были использованы как прикрытие для манипуляций и лицемерия. В период, предшествовавший недавней войне в Ираке (а до того – в Афганистане), президент Буш и его ближайшие соратники частенько симулировали определенные эмоции, тогда как Тони Блэр избрал эмоциональный стиль, носивший характер скорее серьезной озабоченности и страстной решимости, нежели гнева.

Эти напускные эмоции использовались для того, чтобы прикрывать все возрастающую противоречивую и неправдоподобную природу «причин», выдвинутых для начала войны против уже опустошенной страны. Как это ни парадоксально, единственная изначальная и убедительная причина войны с Афганистаном носила, вероятно, эмоциональный характер: потребность дать кому-то сдачи после 11 сентября и вернуть себе образ страны могущественной, а не уязвимой. Но, чтобы обеспечить этим побуждениям благопристойную одежку, пришлось скроить завесу рациональности (впрочем, подвергая ее неоднократным переделкам). Когда же и эти резоны оказались в свою очередь весьма сомнительными, то для придания им вящей убедительности в ход пошли фальсифицированные эмоции.

Акты смертоносного насилия в ходе военных действий – бомбардировки, массовое поражение, нанесение увечий, испепеление, превращение в руины, массовые убийства, кровавые расправы, полное опустошение и разорение – называют словами «конфликт», «применение силы», «вмешательство». Развязывание войны описывается как «принятие боевого дежурства». Отступая еще на шаг от реальности, изобрели глагол «вести военную игру» («противник отличается от того, с кем мы вели военную игру» (6). Термин «пушечное мясо» нынче пользующийся дурной славой, олицетворяет лингвистический подход, который создает дистанцию и отвлекает нас посредством технического языка, маскируя произвольное, но, тем не менее, огромное влияние таких слов как «беспристрастный», «точечный», «высокоточный», когда сами слова становятся как бы оружием массового поражения («театр военных действий» - это анатомический театр или драматический?). Самые разрушительные и мощные бомбы, – предшественники ядерных бомб, – называются «косилка для маргариток». Создается впечатление, что выражение «шок и трепет», которое с тем же успехом можно было бы заменить словом «блицкриг», придумано специально для того, чтобы придать намеченному нападению богоподобные свойства силы и пребывания выше морали.

Иногда язык войны скорее изобличает, нежели скрывает ее истинную природу, поскольку не только носит безличный характер (и, следовательно, не свойственен человеку), но и звучит со звериной жестокостью. Так, принятое в США выражение «обезглавить режим» Саддама Хусейна относится к институту власти, но вместе с тем содержит леденящий душу человеческий образ, который, увы, слишком близок к действительности. Когда нам объявили, что необходимо «сломить сопротивление» Иракской республиканской гвардии, метафора была одновременно эвфемистической, устрашающей и хвастливой. Налеты на Багдад, предшествовавшие «взятию» города, были приравнены выражению «ткнуть в глаз» иракскому режиму (слово «режим» применяется к вражеским правительствам).

Эти лингвистические игры характерны для современного двойственного отношения к войне: с одной стороны наличествует желание оправдать ее, даже похвастаться ею и получить поддержку. Одновременно существует осознание омерзительности войны и того, что она попирает все гражданско-правовые нормы, с которыми западные державы предпочитают ассоциировать себя. Современная версия старого мифа о войне должна угождать современной чувствительности. Поразительно было сравнить риторику «Коалиции» с высказываниями руководства партии Баас, от которых кровь стынет в жилах, тогда, когда уничтожение ее было уже близко. В них содержалось исключительно воинственная грубость, не поддающаяся маскировке посредством профессионального сленга, или же скрытое высокомерие подавляющей агрессивной мощи.

Возможно, основным лингвистическим механизмом для того, чтобы обелить войну, служит дегуманизация людей, сражающихся «на другой стороне». Их описывают просто как «врага», в отличие от «наших ребят» (не часто встречающиеся солдаты-женщины в основном также включены в это определение), наших мужей, отцов и братьев. У «наших» бойцов есть человеческие лица и индивидуальность, у «врага» этого нет. Наши погибшие сосчитаны и оплаканы, вражеские погибшие – нет. Они просто прекращают существовать. Время от времени обнародуется их количество, как повод для ликования. Но чаще всего об этом даже не упоминают – поскольку, по всей видимости, эта информация не представляет интереса. Весной 2003 года были убиты от двухсот до трехсот тысяч иракских солдат, о которых обычно принято было пренебрежительно отзываться как о «солдатах нерегулярной армии», «террористах» или «преступниках» - да о них почти и не упоминали. (Мне трудно это себе представить, настолько это невыносимо горько, – так много людей погибло в безжалостной и ошеломляющей атаке, их тела изуродованы ничуть не меньше, чем тела мирных жителей, – и никто их даже не упоминает. Конечно же, их семьи полностью ощутили воздействие своей потери, которая для них не прошла незамеченной).

Язык «свой-чужой» не только представляет в ложном свете жестокость и важность происходящего, но также создает самое что ни на есть простейшее выражение морального оправдания тому, что было бы неприемлемо, будь оно выражено другими словами. Со стороны Коалиции вступление войск на территорию другой страны и массированные бомбардировки городов и селений представлялись не как вторжение, но как акт освобождения. Те, кто сопротивлялись этому, выступали не как защитники, но как угнетатели. Я помню, как был шокирован некий британский журналист, когда сообщил, что в арабских СМИ силы Коалиции назывались «захватчиками», а иракские солдаты – «защитниками».

Не только язык и освещение войны использовались для маскировки ее истинной природы, но также и содержание того, о чем сообщалось, было заведомо избирательным в высшей степени. Например, те, кто смотрел новостные программы телевидения Аль-Джазира, видели репортажи, значительно отличающиеся от тех, что шли по эфирным каналам Великобритании или по Си-эн-эн. Там показывали гораздо больше кадров смерти и разрушения по сравнению с минутами очевидного триумфа «хороших парней». (Построение картинки само по себе тоже может быть весьма избирательным и, более того, создавать эффект преднамеренной фальсификации – например, снос статуи Саддама Хусейна в Багдаде был инсценирован для репортеров при участии небольшой группой «массовки», а кино- и фото-кадры были подвергнуты фотошопу, чтобы создать впечатление присутствия большой толпы.)

Когда война уже началась, трудно избежать ее логики и динамики. С этого момента гораздо приятнее попытаться думать о происходящем позитивно. Противостоять этому означает, что о вас будут думать как о предателе. Однако здесь снова намечается некий сдвиг в том, что касается беспокойства по поводу потерь среди гражданского населения. По крайней мере, оно рассматривается, как вполне легитимное. (Когда известного немецкого писателя Гюнтера Грасса (7) спросили о его новом романе, в котором он описывал страдания немецких мирных жителей во время Второй мировой войны, он сказал, что подобная тематика и по сей день считается неприемлемой для исследования, или даже просто для публикации.)

Беспокойство и озабоченность самым прилежным образом выражали выступавшие в поддержку военных и правительственных кругов США и Великобритании за сохранность безопасности гражданских лиц в Ираке (что в немалой степени было обусловлено общемировыми антивоенными настроениями). Нам говорили, что делается все возможное для того, чтобы избежать поражения гражданских целей, но что «шок и трепет» не способен действовать избирательно. Когда дело доходило до выбора военных предпочтений, задача избежать гибели гражданских лиц перевешивалась желанием защитить «наших собственных» солдат. Отсюда – оправдание использования кассетных бомб, к примеру, или массированных бомбовых ударов, предшествовавших вводу сил Коалиции в Багдад. Отсюда и тот факт, что сравнительно немногочисленным случаям гибели солдат Коалиции уделили гораздо больше внимания, нежели многочисленным потерям среди гражданского населения Ирака.

Выражение «пропагандистская война» как нельзя лучше подходило к недавней войне в Ираке. Когда уже не удается представлять реальность в ложном свете с помощью языка, и когда эта реальность становится крайне неприемлемой и невыгодной, прибегают к более прямым формам обмана. В начале 2003 года, по словам работника гуманитарной службы, которого я встретила вскоре после его возвращения из Афганистана, тела американских солдат, погибших в ходе схваток с полевыми командирами, просто складывали там же, на месте, чтобы минимизировать внимание общественности к продолжающимся потерям в армии США. В ходе подготовки к следующей войне становилось особенно важно искажать реалии продолжающихся сражений и хаоса, царящих на большей части территории этой разоренной страны уже после предполагаемого установления мира и демократии.

Бывает, что дезинформацию разоблачают только после окончания войны – иногда и раньше, к примеру, когда лживо утверждали, что рынок в Багдаде бомбил, вероятнее всего, Саддам Хусейн, а вовсе не США. Но в разгар войны общественное мнение всегда склонно к тому, чтобы верить в лучшее, поскольку худшее так неприглядно и неприятно. Когда во время Фолклендской войны был потоплен аргентинский корабль «Белграно», отрицали тот факт, что корабль атаковали, когда он уже отступал, хотя позднее это и было признано. И все же, судя по всему, это не сделало британскую широкую публику менее легковерной, когда ей преподносили новые лживые сведения, например – о бомбардировках мостов и поездов в последующей войне в Сербии. (8)

В подобных случаях истина, в конечном итоге, всплывает, однако эффект ее нейтрализуется временем. В других ситуациях общественность одурачивают ретроспективной дезинформацией. Например, массовый исход албанских косоваров из Косово имел место после того, как начались бомбардировки Сербии, но (буквально через несколько дней) дело было представлено так, будто именно это послужило поводом для бомбежек. Еще один пример головокружительной манипуляции событиями сразу же после того, как они имели место: Тони Блэр утверждал, что дипломатическому решению, которое сделало бы войну в Ираке ненужной, помешала Франция, нацеленная на развязывание войны и выступившая против новой резолюции Совета Безопасности. В действительности, все дипломатические усилия британского Премьер-министра были направлены на создание поддержки войне, а не на то, чтобы избежать ее.

И если слушатели и зрители не будут сохранять бдительное и критическое отношение к тому, что им говорят и показывают, ложь, преподносимая громко и повторяемая часто, на удивление легко воспринимается как правда, невзирая на противоречащие свидетельства из недавнего или более отдаленного прошлого, или же проходящие мелким шрифтом в сегодняшних новостях. Как только подходят к концу интенсивные бои и драматические события, поток новостей сходит на нет.

В большинстве своем мы не осознаем, что Косово так и не стало мульти-этнической демократией, которую нам обещали, и все еще не имеет реального статуса, что бои и беззаконие по-прежнему продолжаются в Афганистане. И только благодаря тому, что масштаб противостояния войне в Ираке и вытекающая из этого факта событийная ценность происходящего, а также политическое воздействие той правды, которая просачивается понемногу, представление об ужасной сложившейся ситуации получило достаточно широкое распространение.

Остается надеяться на то, что это окажется поворотным пунктом в осознании общественностью – что же такое война, и усилит озабоченность ее последствиями. Несмотря на всю ложь, увертки и «благоразумное сокрытие» правды, по крайней мере, хоть что-то об ужасах войны появляется в наших гостиных. Как только потребность в репортажах такого рода проявит себя достаточно четко, средства массовой информации, как мне кажется, не замедлят предоставить их во все возрастающем количестве. Более того, те материалы, которые не предназначались для публикации в настоящее время, доходят до нас по электронной почте со всех уголков планеты, да и новые источники информации доступны в Интернете. Контроль за информацией выпал из рук правительства и медийных магнатов. Джина выпустили из бутылки. На данный момент аргументы чисто морально-нравственного свойства становятся более актуальными, чем когда-либо. Битва за умы и сердца стала настоящей войной.