Целевой бихевиоризм Эдварда Чейза Толмена

бихевиористы редукционистского, или физиологического, толка, пытались сделать это, заявляя, что сознание, цель и познание представляют собой всего лишь мифы, поэтому задача психологии — описание опыта и поведения как продуктов механистических операций нервной системы. Моторная теория сознания подкрепляла эту аргументацию, поскольку демонстрировала, что содержание сознания представляет собой всего лишь ощущения движений тела, которые свидетельствуют о поведении, а не являются его причиной. К. Л. Халл и Э. Ч. Толмен разрабатывали различные подходы к объяснению поведения без привлечения разума.

В 1911 г., имея степень бакалавра по электрохимии, Э. Ч. Толмен (1886-1959) приехал в Гарвардский университет, чтобы пройти обучение в аспирантуре по философии или психологии. В конце концов он остановился на последней, поскольку она больше отвечала его способностям и интересам. Он учился у ведущих философов и психологов: Перри, Хольта, Мюнстерберга и Йеркса. Познакомившись с работами Э. Б. Титченера, Толмен увлекся его структуралистической интроспекцией, но затем обратил внимание, что в работах по экспериментальной психологии редко приводились интроспективные данные, так как они приносили мало пользы. Толмен начал сомневаться в научности психологии, однако затем прочел книгу Дж. Уотсона «Поведение» и, по собственным словам, испытал облегчение, узнав, что истинным методом научной психологии является не сомнительная интроспекция, а объективное исследование поведения. Именно на время обучения Э. Ч. Толмена в Гарварде пришелся наивысший расцвет неореализма.

Неореализм дал Э. Ч. Толмену основу для подхода к проблеме разума, которой он занимался после того, как получил должность в Калифорнийском университете в Беркли в 1918 г. Традиционно для демонстрации существования разума предлагали доказательства двух видов: интроспективное осознание и явный интеллект и целесообразность поведения. Вслед за Перри, Э. Ч. Толмен счел «мышечное скручивание» Уотсона слишком простым и грубым, чтобы расцениваться в качестве доказательства. Неореализм подразумевал, что интроспекции не существует, равно как нет и психических объектов для наблюдения; согласно взглядам неореалистов, интроспекция представляла собой искусственную проверку объекта в окружающей человека среде, в ходе которой человек описывал атрибуты объекта в мельчайших подробностях. Э. Ч. Толмен объединил этот анализ с моторной теорией сознания, утверждая, что интроспекция таких внутренних состояний, как эмоции, является лишь обратным воздействием поведения на осознание (Е. С. Tolman, 1923). Так или иначе, но интроспекция не имела большого значения для научной психологии; утверждая это, книга Э. Ч. Толмена «Новая формула бихевиоризма» (1922) отражала точку зрения методологического бихевиоризма, допускавшего существование осознания, но считавшего его исследование не относящимся к науке.

Доказательство осмысленных целей также можно было рассмотреть с позиций неореализма. Ведущим направлением в психологии целенаправленного поведения была гормическая психология (от греч. «горме» — стремление) У. Мак-Дугалла. В своей работе «Бихевиоризм и цель» (1925) Э. Ч. Толмен критиковал Мак-Дугалла за обращение с целью в духе картезианских традиций: Мак-Дугалл, менталист,

278 Часть IV. Научная психология в XX веке

просто подразумевает цель на основании устойчивости поведения, тогда как мы, бихевиористы, отождествляем цель с ее упорным достижением. Вслед за Перри и Хольтом, Толмен утверждал, что «цель... это объективный аспект поведения», который наблюдатель непосредственно воспринимает; она отнюдь не умозаключение, сделанное на основании наблюдаемого поведения. Толмен подверг такому же анализу память, вспомнив реалистов шотландской школы и предвосхитив Б. Ф. Скиннера: «память, как и цель, можно понимать... как чисто эмпирический аспект поведения». Сказать, что кто-то помнит отсутствующий объект X, это все равно, что сказать, что поведение кого-то в настоящий момент «причинно обусловлено» объектом X.

Обобщая все это, Толмен предложил бихевиоризм, исключающий из психологии разум и сознание, как того и желал Дж. Уотсон, но сохраняющий цель и познание — не как силы загадочного разума, выводимого из поведения, а как объективные, наблюдаемые аспекты самого поведения. Еще одним отличием от Уотсона было то, что бихевиоризм Толмена был скорее «молярным», а не «молекулярным» (Е. С. Tolman, 1926,1935). Согласно молекулярным взглядам Уотсона, поведение определяли как мышечный ответ, вызванный триггером — стимулами, поэтому соответствующей стратегией предсказания и контроля поведения было аналитическое разложение сложного поведения на мельчайшие мышечные компоненты, которые, в свою очередь, можно было понять физиологически. Толмен, считавший поведение неистребимо целенаправленным, изучал целые, интегрированные, молярные акты.

Например, согласно сторонникам молекулярного подхода, субъект, наученный отдергивать палец от электрода, когда предупреждающий сигнал предшествует удару тока, выучивает специфический условный мышечный рефлекс; согласно молярному бихевиоризму, субъект усвоил общую реакцию избегания. Теперь давайте повернем руку субъекта таким образом, чтобы тот же самый рефлекс наталкивал его палец на электрод. Бихевиоризм Уотсона предсказывает, что произойдет научение новому молекулярному рефлексу, тогда как бихевиоризм Толмена предсказывает, что субъект сразу же начнет избегать электрического разряда посредством нетренированного отдергивающего движения, основанного на выученной молярной реакции избегания электрошока (D. D. Wickens, 1938).

Рассматривая цель и познание с позиции неореализма, Толмен намекал на другой, более соответствующий менталистской традиции подход к проблеме, которую они собой представляли; этот подход сослужил Толмену хорошую службу после кончины неореализма в 1920-х гг. и является фундаментальным в современной когнитивистике. В одной из первых статей Толмен (Е. С. Tolman, 1920) писал, что с объективной точки зрения можно считать, что мысли заключаются в интерналь-ном предъявлении организму стимулов, отсутствующих в настоящий момент. Позднее, наряду с аргументами в пользу того, что познание «имманентно» поведению, а не подразумевается исходя из него, Толмен (1926) писал о том, что сознание поставляет «репрезентации», которые руководят поведением. Представление познания и мыслей как внутренних репрезентаций мира, играющих роль причины, определяющей поведение, означало разрыв как с неореализмом, так и с бихевиоризмом: с неореализмом — поскольку репрезентации считались чем-то вроде идей

Дж. Локка; с бихевиоризмом — поскольку чему-то психическому отводили роль причины поведения. По мере того как Толмен развивал свою систему, он все больше и больше основывался на концепции репрезентации, превращаясь, как мы увидим, в умозрительного бихевиоралиста, преданного идее реального существования разума.

В 1934 г. Толмен поехал в Вену, где попал под влияние логических позитивистов, особенно Рудольфа Карнапа, лидера венского кружка. В трактовке психологии Карнапа традиционные термины менталистской этнопсихологии следовало понимать относящимися не к психическим объектам, а к физико-химическим процессам в теле. Так, например, смысл утверждения «Фред возбужден» получен из железистых, мышечных и других телесных процессов, которые порождают возбуждение; анализ Карнапа был версией моторной теории сознания. В ожидании полной редукции психических терминов к их истинным физиологическим референтам, мы должны, как утверждал Карнап, заключить своего рода компромисс с бихевиоризмом. Поскольку нам неизвестен физико-химический референт «возбуждения», мы должны понимать «возбуждение» как нечто, относящееся к поведению, что и ведет к приписыванию кому-либо возбуждения; этот компромисс допустим, поскольку поведение — своего рода «детектор» неизвестного физиологического процесса, лежащего в его основе. В отдаленной перспективе мы должны суметь отказаться от бихевиоризма и понять язык сознания в сугубо физиологических терминах. Карнап признавал, что помимо референтной функции язык выполняет и экспрессивную: если я говорю «Я чувствую боль», я не только ссылаюсь на какие-то физические процессы в моем теле, я выражаю страдание. Согласно представлениям Карнапа, экспрессивная функция языка лежит за пределами научных объяснений и является предметом художественной литературы и искусства.

Психология Карнапа не противоречила взглядам Толмена, но она открыла ему новый способ сформулировать бихевиоризм в рамках философии науки, чей престиж и влияние росли с каждым днем. Вскоре после возвращения в США Толмен переформулировал свой целевой бихевиоризм с помощью языка логического позитивизма. Он (Tolman, 1935) писал, что научная психология «занята поисками... объективно устанавливаемых законов и процессов, управляющих поведением». Описания «непосредственного опыта... можно оставить искусству и метафизике». Теперь Толмен мог быть достаточно точным в отношении исследовательской программы бихевиоризма. Поведение следовало рассматривать как зависимую переменную, обусловленную независимыми переменными окружающей среды и внутренними (но не психическими) переменными. В таком случае конечная цель бихевиоризма — «описать форму функции/, соединяющей зависимую переменную (поведение) с независимыми переменными — стимулом, наследственностью, обучением и таким физиологическим состоянием, как голод». Поскольку стремиться сразу достичь такой цели слишком амбициозно, бихевиористы ввели промежуточные переменные, соединяющие независимые и зависимые переменные, для уравнения, позволяющего предсказать поведение данной переменной от независимых переменных. Молярный бихевиоризм определяет независимые переменные на «макроскопическом» уровне, как цели и познание, определяемые через

280 Часть IV. Научная психология в XX веке

характеристики поведения, но, в конечном итоге, молекулярный бихевиоризм сможет объяснить молярные независимые переменные «в подробных неврологических и железистых терминах».

Толмен (Tolman, 1936) расширил эти примечания и заново определил свой бихевиоризм как операциональный бихевиоризм. Операциональный бихевиоризм вылился в форму «общего позитивистского отношения, принятого среди многих современных физиков и философов». Толмен объяснял, что прилагательное «операциональный» отражает две особенности бихевиоризма. Во-первых, оно «операционально» дает определение его промежуточным переменным, как и требует современный логический позитивизм; во-вторых, оно подчеркивает тот факт, что поведение, «по сути дела, представляет собой деятельность, с помощью которой организм... оперирует в окружающей его среде». Существуют «два основных принципа» операционального бихевиоризма. Во-первых, «он утверждает, что конечная цель психологии — исключительно предсказание и контроль поведения». Во-вторых, этой цели предстоит достичь с помощью функционального анализа поведения, в процессе которого «психологические концепции... можно понимать как объективно определяемые промежуточные переменные... определяемые, в целом, операционально».

В этих двух статьях Толмен убедительно и ясно разработал классическую программу методологического бихевиоризма, определение которого возникло под влиянием логического позитивизма. Но мы должны отметить, что Толмен не получил концепцию психологии от логических позитивистов. Их философия науки смешалась с тем, о чем Толмен уже думал и чем он занимался, создав мудрое и престижное оправдание его собственным концепциям; его термины независимая, зависимая и промежуточная переменные надолго сохранились в языке психологии. Еще важнее то, что Толмен, похоже, быстро отринул свой операци-онализм ради психологического реализма. Согласно операционализму, теоретические термины вообще ни к чему не относятся, они представляют собой лишь удобный способ обобщения наблюдений. Определением намерения голодной крысы была бы ее явно устойчивая ориентация на цель в лабиринте. Но в своих более поздних работах (Е. С. Tolman, 1948) он говорит о познании как о психически реальной сущности, а не просто как о кратком описании поведения. Поэтому «когнитивные карты» понимали как репрезентации окружающей среды, которыми крыса или человек решают руководствоваться при интеллектуальном поведении, направленном на достижение цели. Уже через несколько лет после своего возвращения из Вены Толмен перестал преподавать и как-либо пропагандировать логический позитивизм (L. J. Smith, 1986). Возможно, именно поэтому его работы 1935 и 1936 гг., хотя и демонстрируют широкому читательскому кругу методологический бихевиоризм, никогда не отражали истинного понимания Толменом психологии.

Наконец, интересно отметить, что Толмен иногда вплотную подходил к концепции психологии, которая в то время была недоступной, — а именно к вычислительной концепции когнитивистики. В 1920 г. он отказался от взгляда на организм как автомат для продажи сигарет, который он разрабатывал совместно с Уотсоном. Согласно этому представлению, организм является машиной, в ко-

Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 281

торой каждый конкретный стимул влечет за собой некоторый рефлекторный ответ, точно так же как опускание монеты в прорезь автомата для продажи фасованных продуктов. Напротив, Толмен предпочитал думать об организме как о сложной машине, способной к различным формам приспособления, таким образом, что, когда осуществляется одна из форм приспособления, конкретный стимул порождает один ответ, тогда как при другой форме внутреннего приспособления тот же самый стимул повлечет за собой другой ответ. Внутреннее приспособление вызывают либо внешние стимулы, либо «автоматические изменения внутри организма». Модель, о которой Толмен мечтал в 1920 г., представляла собой компьютер, ответ которого на входящий сигнал зависит от программы и внутреннего состояния; Подобным же образом Толмен предвосхитил информационно-обрабатывающую концепцию разума, когда в 1948 г. описывал разум как диспетчерскую, в которой поступающие импульсы перерабатываются в когнитивную карту окружающей среды.

Уже в первых работах Халла проявился интерес к вопросам научения. Будучи студентом-старшекурсником, он исследовал научение у душевнобольных и попытался сформулировать математически точные законы, чтобы продемонстрировать, как у таких людей формируются ассоциации (С. Hull, 1917). Его докторская диссертация была посвящена формированию концепции и также отличалась обилием количественных методов (С. Hull, 1920). Но обстоятельства заставили Халла несколько лет проработать в иных областях, в том числе в тестировании способностей. Он предложил метод для вычисления корреляции между результатами различных тестов в батарее. Это стало для него подтверждением идеи о том, что мышление представляет собой механический процесс, который можно имитировать с помощью машины; Б. Паскаля такое прозрение ужаснуло, но К. Л. Халл счел его гипотезой, пригодной для дальнейшей разработки.

Подобно любому психологу, Халл был вынужден бороться с бихевиоризмом Дж. Уотсона. Сначала, хотя Халл и симпатизировал нападкам Уотсона на интро-

282 Часть IV. Научная психология в XX веке

спекцию и призывам к объективности, его отталкивал догматизм Уотсона и «почти фанатический пыл, с которым некоторые молодые люди предавались делу Уотсона... фанатизм, более присущий религии, чем науке» (Hull, 1952b, p. 153-154). Будучи молодым профессором в Висконсинском университете, Халл заинтересовался гештальт-психологией и пригласил в свой университет Курта Коффку. Однако негативное отношение последнего к Уотсону убедило Халла не в значимости воззрений гештальта, а в том, что бихевиоризм Уотсона нуждается в улучшении своего математического аппарата: «Вместо обращения в гештальт-терапию я испытал запоздалое обращение в своего рода необихевиоризм — т. е. бихевиоризм, имеющий дело с определением количественных законов поведения и с их дедуктивной систематизацией» (Hull, 1925b, p. 154). В 1929 г. К. Л. Халл перебрался в Йельский университет, где и начал карьеру наиболее выдающегося экспериментального психолога своего времени.

Программа Халла состояла из двух частей. Во-первых, как мы увидели, его вдохновляли машины и он был убежден в том, что они могут мыслить, поэтому Халл пытался построить машины, способные к научению и мышлению. Первые описания подобных машин появились в 1929 г., представляя собой, по его формулировке, «прямое применение механистических тенденций современной психологии. Научение и мышление рассматривались как функции живой протоплазмы, не более необходимые, чем движение» (С. L. Hull and H. Baernstein, 1929). Другой компонент теоретических амбиций Халла представлял собой продолжение геометрического духа Т. Гоббса и ассоцианизма Д. Юма, которых Халл считал первыми бихевиористами. Примерно в 1930 г. он сказал: «Я пришел к окончательному выводу о том, что психология является естественной наукой», в задачу которой входит открытие «законов, выраженных количественно посредством ограниченного числа обычных уравнений», на основании которых, как следствие, можно вывести индивидуальное и групповое поведение (1952, р. 155). Учитывая интерес Халла к механике и математике не вызывает удивления тот факт, что он глубоко страдал от зависти к физике и воображал себя Ньютоном в изучении поведения. В середине 1920-х гг. Халл прочел труд Ньютона Principia, который стал для него своего рода Библией (L. J. Smith, 1986). Он посвящал семинары отрывкам из этой книги и постоянно держал ее на столе; эта книга олицетворяла для Халла верх научных достижений, и он пытался соревноваться со своим героем.

Задачи создания умных машин и формализация психологии в соответствии с математической системой не были несовместимыми друг с другом; последователи Ньютона рассматривали физическую вселенную как машину, управляемую точными математическими законами: Халл только хотел сделать то же самое в отношении психических явлений и поведения. В начале 1930-х гг. Халл занимался формальной теорией и обучающимися машинами; одновременно он публиковал все более математические описания сложного поведения, например приобретения и объединения простых S-R привычек, и обещал построить «психические машины», способные к мышлению, которые можно было бы использовать в качестве промышленных роботов (С. L. Hull. 1930а, Ь, 1931, 1934, 1935). Но в конце 1930-х гг. психические машины начали играть в работах Халла все меньшую и меньшую роль. В то же время, подобно Э. Ч. Толмену и большинству других психологов, Халл попал под влияние

Глава 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950 283

логического позитивизма. Его акцент на формализме и редукции психического до физического вполне соответствовал философии науки самого Халла.

В 1936 г., когда Халл был президентом АРА, он окончательно отказался от работы над психическими машинами и сосредоточился на формальных теориях. В своей президентской речи Халл коснулся центральной проблемы бихевиоризма: объяснения разума. Он отметил тот же отличительный признак разума, что и Э. Ч. Толмен, — целенаправленное, устойчивое поведение для достижения цели. Однако он предложил объяснить это свойство совершенно иным способом — как результат механических, подчиняющихся законам, принципов поведения: «Будет установлено, что сложные формы целенаправленного поведения являются производными... таких основных сущностей теоретической физики, как электроны и протоны» (С. L. Hull, 1936). Халл признавал, что подобные механистические взгляды традиционно являются прерогативой философии, и предложил сделать их научными, применив к ним то, что он считал естественно-научной процедурой. Халл утверждал, что наука состоит из набора «явно установленных постулатов», на основании которых можно, посредством «самой строгой логики», сделать предсказания относительно поведения. Так же как Ньютон вывел движение планет из малого набора физических законов, Халл предложил предсказать движение организмов, исходя из относительно большого количества законов поведения, сформулированных в своей статье. Халл утверждал, что достоинство научного метода как раз и заключается в том, что предсказания можно точно проверить с помощью наблюдений, а туманные заявления философии, как материалистической, так и идеалистической, — нет.

Используя этот набор постулатов, Халл попытался продемонстрировать, что целенаправленное поведение можно рассматривать механистически. В конце он задался вопросом: но как обстоят дела с сознанием? Отвечая на него, он сформулировал собственную версию бихевиоризма: психология может освободиться от сознания в силу простого соображения, что до сих пор не найдено ни одной теоремы, логический вывод которой хоть на сколько-нибудь облегчило бы введение постулата, относящегося к сознанию. Более того, мы не в состоянии найти какой-нибудь другой научной системы поведения, которая... считала бы сознание необходимым для того, чтобы логически выводить поведение. Как и Э. Ч. Толмен, Халл поместил сознательный опыт, изначальный предмет психологии, за пределы психологии, как ее понимали бихевиористы. Халл, как и Дж. Уотсон, считал сохранение интереса к сознанию пережитком средневековой теологии. Но он пришел к выводу, что «к счастью, средство нашего спасения вполне очевидно. Как и всегда, оно таится в применении естественно-научных методов... Для нас применение методологии необходимо только для того, чтобы сбросить оковы безжизненной традиции» (р. 32). Если бы кто-нибудь смог построить «из неорганических материалов механизм, демонстрирующий адаптивное поведение, то было бы полностью доказано, что адаптивного поведения можно добиться чисто физическими средствами» (р. 31). Во время пребывания на посту президента АРА Халл продемонстрировал аудитории одну из своих обучающихся машин, и она произвела глубокое впечатление на зрителей (A. Chapanis, 1961). Поскольку Халл редко упоминал свои «психические машины», провозглашение им центрального тезиса когнитиви-

284 Часть IV. Научная психология в XX веке

стики прошло незамеченным или его отклонили как периферическое направление теоретических изысканий. На самом деле, очевидно, что механическая имитация мышления занимала главное место в размышлениях Халла и дала толчок к созданию формальной теории, благодаря которой он получил известность и занял влиятельное положение.

Мы уже знаем, что в середине 1930-х гг. Э. Ч. Толмен начал формулировать свое направление психологии в терминах логического позитивизма; то же самое произошло и с Халлом. После 1937 г. он отождествлял свою систему с «логическим эмпиризмом» и одобрял объединение американской теории поведения с венским логическим позитивизмом, которое породит истинный бихевиоризм (С. L. Hull, 1943а). С тех пор Халл направил все свои усилия на создание формальной, дедуктивной, количественной теории научения и в значительной степени забыл свои психические машины, хотя они и продолжали играть эвристическую, не афишируемую роль в его размышлениях (L. J. Smith, 1986). Принятие языка позитивизма затеняло реализм Халла, равно как и Э. Ч. Толмена. Конечно, Халл, в отличие от Э. Ч. Толмена, не верил в цели и познание, но он все же был реалистом, так как считал, что постулаты его теорий описывают действительные нейрофизиологические состояния и процессы в нервной системе живого организма человека или животного.

Он посвятил своим системам постулатов серию книг. Первой из них стала «Ма-тематико-дедуктивная теория механического научения» (С. L. Hull et al., 1940), в которой предлагалась математическая обработка вербального научения у человека. Эту книгу хвалили за то, что она «позволяла предвкушать психологию, достигшую систематической, количественной точности» (Е. R. Hilgard, 1940). Теория механического научения предваряла главную работу Халла — «Принципы поведения» (С. L. Hull, 1943b), где он изложил свою бихевиористскую систему. Книга обещала объединить всю психологию в рамках формулы S-R и заняться необходимой «радикальной хирургией иссохшего тела общественных наук», возвращая ему истинно научные качества. Халл еще дважды пересматривал свою систему (1951, 1952а), но именно «Принципы» осуществили его мечту, навеки сохранив его имя в истории психологии.