Поэтические воззрения славян на природу



бет36/41
Дата18.06.2016
өлшемі4.25 Mb.
#145230
1   ...   33   34   35   36   37   38   39   40   41
1 «Ой, вже весна вскресла!» — Ч. О. И. и Д. 1866, III, галицк. песни, 677; Маяк, XI, 48.

2 Великую субботу сербы и чехи называют белою; серб. биjела недjел(ь)а — масленица (Срп. pjeч­ник, 24).

3 Сахаров., II, 96.

4 Полтав. Г. В. 1845, 15.

5 Гануш, 117.

6 D. Myth., 581-2.

7 Die Götterwelt, 200.

vasanta — весна от корня vas. Соответственно немецкому ostern, лужичане называют праздник Пасхи — jutry (jatřy, jastry), полабские славяне — justroj (jostraj, jystroj)1. Игру лучей восходящего солнца поэтическая фантазия младенческих народов объ­ясняла тем, что светило это, пробуждаясь от сна, пляшет поутру на востоке. Такую пляску можно наблюдать только с началом весны, когда небо очистится от потемнявших его зимних облаков и туманов. Отсюда возникло поверье, общее славянам и немцам, что на рассвете Светло-Христова Воскресенья солнце от радости пляшет, играет и скачет в три прыжка. На Руси в первый день Пасхи крестьяне взбираются на колокольни, крыши и пригорки смотреть на восходящее солнце. То же поверье прилагается и ко дню Благовещенья (25 марта); заметим, что на Благовещенье по­селяне жгут старые соломенные постели и прыгают через разведенное пламя, кото­рому приписывают силу укреплять здравие2. По народному убеждению, на первый день Пасхи отворяется светлый рай (т. е. просветляется небо), и врата его (Goldtor, откуда восходит солнце — см. стр. 130) остаются отверстыми во все продолжение праздника; потому всякий, кто умирает на этой неделе, признается святым: душа его беспрепятственно входит в селения праведных. Тогда же открываются зарытые в подземельях драгоценные клады и горят ярким пламенем, т. е. из-за темных об­лаков и туманов, рассеянных весенними грозами, является очам смертных золото солнечных лучей. В Черниговской губ. Святая неделя слывет гремяцкою, а чехи на­зывают ее Червонными Святками3. С мыслью об отверстом рае тесно связаны: во-1-х, суеверное мнение, против которого еще в XVI веке выступал с обличитель­ным словом Максим Грек, будто во все продолжение пасхальной седьмицы солнце не заходит и тем самым как бы обращает ее в один продолжительный день (мало­русы Светло-Христово Воскресенье называют Велик день)4; во-2-х, верование, что именно в эту благодатную пору светлые боги сходят с небес на землю и наделяют ее дарами плодородия. Верование это, наследованное от языческой старины, в хри­стианскую эпоху было перенесено на Спасителя, Богородицу и святых угодников. По народным рассказам, с первого дня Пасхи и до Вознесения Христос и апостолы странствуют по земле в нищенских рубищах, испытуют людское милосердие, на­граждают добрых и карают злых. В Смоленской губ. утверждают, что Христос схо­дит на землю в чистый четверг, и потому, для встречи божественного гостя, в каж­дом доме приготовляется к этому дню хлеб, называемый стульце5. В белорусских деревнях на Светло-Христово Воскресенье ходят по домам волочебники и поют об­рядовые песни, славя святых Юрия и Николу, что коров и коней запасают, Пречи­стую Деву, что засевает нивы, и Илью-пророка, зажинающего колосистую рожь. Все освященные на этот праздник яства украшаются зелеными ветками брусники; к таким яствам принадлежит и жареный барашек или поросенок, кости которого частью зарывают на пашнях, с целью предохранить нивы от града, а частью держат в домах и во время летних гроз бросают в огонь, разведенный на домашнем очаге, дабы отвратить удар грома6. В Костромской губ. существует обычай: перед Христовской заутреней всходить на колокольни и стрелять оттуда из пистолетов и ру­жей; то же делают и лужичане7. Выстрелы эти знаменуют весенний гром, прогоня-
1 D. Myth., 267—8; Beiträge zur D. Myth., I, 177; Пикте, I, 156—7; II, 673—4; Курциус, 368; Гануш, 120.

2 Die Symbolik von Sonne und Tag, 29; Сахаров., II, 75—76; Москов. Вестн. 1827, VI, 360; Иллюстр. 1846, 262 и далее; О вл. христ. на сл. яз., 17—18; Neues Lausitz. Magazin 1843, III—IV, 340.

3 Маяк, XI, 18; Сахаров., II, 75; Гануш, 122.

4 Правосл. Собеседн. 1858, 1, 147.

5 Рус. Бес. 1856, 1, ст. Максимовича, 78; Цебриков., 275—7.

6 Рус. прост. праздник., I, 160; Вест. Евр. 1828, V—VI, 75—83; Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 103.

7 С.-Петерб. Вед. 1864, 118; Volkslieder der Wenden, II, 223.

ющий нечистую силу Зимы = Смерти. На второй день Пасхи, на Красную Горку и в Фомин понедельник молодые парни и девицы обливают друг друга ключевою во­дою — обряд, напоминающий сербскую Додолу и символически обозначающий пролитие небесных источников, осеменение матери-Земли оплодотворяющей вла­гою дождя1. Об этом Густинская летопись2 рассказывает так: «от сих (языческих богов) единому некоему богу на жертву людей топяху, ему же и доныне по некоих странах безумныи память творят: во день Воскресения Христова собравшеся юнии, играюще, вметают человека в воду, и бывает иногда действом тых богов, си есть бе­сов, разбиваются и умирают, или утопают; по иных же странах не вкидают в воду, но токмо водою поливают, но единаче тому же бесу жертву сотворяют». На Красную Горку (в воскресенье Фоминой или радуницкой недели), при солнечном восходе, сельские девицы собираются на ближний холм или пригорок и становятся в круг; одна из них выступает в средину круга — с хлебом и красным яйцом в руках, и, об­ращаясь на восток, творит молитву, а после молитвы закликает Весну: «Весна крас­на! на чем пришла» и т. д. В Калужской губернии укрепляют при этом на горке длинный шест с соломенной куклою, которая вечером сожигается с песнями и плясками; в Орловской же губ. поселяне на радуницкой неделе прогоняют Смерть из своего села, для чего в полночь девицы выходят с метлами и кочергами и, взма­хивая ими по воздуху, гоняются за невидимой Мораною3. Обряд этот — и по свое­му значению, и отчасти по самой обстановке — тождествен с обрядом «опахивания», каковой совершается в наших деревнях и селах для изгнания повальных бо­лезней: чумы, холеры и коровьей смерти. В старые годы в Литве друзья усопшего, провожая его тело в могилу, махали по воздуху ножами, с возгласом: «бегите, беги­те, злые духи!»4

Как скоро богиня весны победит демонов зимы, она тотчас же одевает поля, са­ды и рощи свежею зеленью и цветами. Прекрасные, благословенные дни мая и на­чала июня издревле признавались посвященными этой богине и чествовались об­щенародными игрищами. В христианскую эпоху такие игрища, совершаемые в честь Весны, были приурочены к Вознесению и Троице, так как праздники эти большею частию приходятся в мае месяце. Четверг, в который празднуется Возне­сение, и четверг, предшествующий Троице (так называемый Семик, потому что бывает на седьмой неделе после Пасхи), получили в глазах народа особенно важное значение по известной нам связи четверга с культом громовника. В некоторых мес­тностях к завиванию веников приступают уже в день Вознесения; обыкновенно же обряд этот совершается на Семик или Троицу. Пред наступлением означенных праздников поселяне отправляются толпами в поля и рощи, собирают разные тра­вы, преимущественно благовонные: чобер, мяту, зорю и калуфер и рубят молодые
1 Терещ., VI, 106, 110; Боплан: Описание Украйны, 79. К этому же времени относится и обрядовое поздравление молодых супругов — так называемый вьюнец.

2 П. С. Р. Л., 11, 257.

3 Сахаров., II, 81, 83.

4 Черты литов. нар., 111. Вотяки и черемисы перед весенним посевом хлеба гоняют шайтана; пар­ни и девки садятся верхом на коней, берут в руки зажженные лучины, бичи, палки, метлы и с диким воплем начинают скакать по деревне из конца в конец, махая метлами и ударяя по хлевам и углам изб, чтобы шайтан не осмелился повредить посеву; потом отправляются в поле, ставят две палки и делают загородку — в знак того, что шайтан прогнан и возвратный путь для него прегражден. — Записки Алек­сандры Фукс о чуваш. и черемисах Казан. губ. (Казань, 1840 г. ), 221, 261—2; Вятск. Г. В. 1851, 25. Сравни известия, занесенные в книгу «Обряды еврейские» (Орел, 1830 г. ), 179, и в путевые записки XVII века «О ходу в Персидское царство» (Времен., XV, 17—18): «и возят нарядного мужика, сделан мехом да набит соломой, и сагадак и стрелы сделаны из лучины, а ему ругаются и плюют на него, а женки плачут... того соломенного мужика вывезут на поле за город и вынесут соломы и нефти и со­жгут, а сами вязьем бьются — а то они (персы) празднуют клятым своим».

березы и другие лиственные деревья; и по городам, и по сёлам стены внутри домов убираются древесными ветвями, полы устилаются скошенною травою, а окна па­хучими зельями и цветами; на дворах и по улицам устанавливаются в землю целые ряды березок, липок и кленов, так что каждый город и каждая деревня превращают­ся на несколько дней в зеленые сады. Точно так же убираются к Троице и самые храмы; накануне праздника благочестивые прихожане привозят срубленные де­ревья, расставляют их около перил, столбов, клиросов и по углам церкви, втыкают их за образа, подсвечники и люстры, пол усыпают травою, а местные иконы укра­шают цветами. Утром следующего дня женщины, девушки и дети приходят к обед­не с пучками цветов и пахучих трав в руках и потом в продолжение года хранят их, как святыню; верят, что сломленная в церкве березовая ветка и принесенные оттуда цветы и травы обладают целебною силою против всяких недугов. В великорусских губерниях поселяне и городская чернь собираются на Семик в леса и рощи, поют песни, завивают венки, срубают молодое березовое дерево и наряжают его в жен­ское платье или обвешивают разноцветными лентами и лоскутьями. Затем следует общий пир, изготовляемый в складчину или ссыпчину, т. е. из мирского сбора муки, молока, крашеных яиц и других припасов; на покупку вина и пива назнача­ются денежные взносы. По окончании пиршества подымают наряженную березку, с радостными песнями и плясками несут ее в деревню и становят в избранном с общего согласия доме, где она и остается гостейкою до Троицына дня. В пятницу и субботу приходят навещать «гостейку», а в Троицкое воскресенье выносят ее к реке и бросают в воду. Тогда же пускаются по воде и семицкие венки. В Пинском уезде на Духов день крестьянские девушки избирают из своей среды самую красивую подругу, обвязывают ее березовыми и кленовыми ветвями и под именем куста во­дят по улицам и дворам, что живо напоминает нам сербскую Додолу, с головы до ног убранную в цветы и зелень. В Полтавской губ. водят на Духов день тополю1, ко­торую представляет девушка, в разноцветной плахте, с яркими лентами в косах и монистами на груди. В старые годы, около Воронежа, строили на Троицу посреди дубовой рощи небольшой шалаш, убирали его венками, цветами и душистыми травами, а внутри ставили на возвышении соломенную или деревянную куклу, оде­тую в праздничное мужское или женское платье; к этому месту стекались со всех сторон окрестные жители, приносили с собой различные напитки и яства, водили вокруг шалаша хороводы и предавались беззаботному веселью и играм. В семиц­кой березке, «тополе», «кусте» и в троицкой кукле народ чествовал лесную деву, ожи­вающую в зелени дубрав (см. II, 169), или самую богиню Весну, одевающую де­ревья листьями и цветами. На Троицын день молодежь отправляется в леса и рощи завивать венки, возглашая хором:


Благослови, Троица,

Богородица!

Нам в лес пойти,

Нам венки завивать,

Ай Дидо, ой Ладо!

Нам венки завивать



И цветы сорывать.
Приготовив венки, девицы и парни обмениваются ими друг с дружкою; девицы надевают их на головы, парни украшают ими свои шляпы и затем приступают к хороводным играм. Вечером, как только сядет солнце, или на следующий день хо­дят они на реку и кидают венки в воду; в некоторых же уездах этот последний обряд
1 Тополь.

совершается на Всесвятской неделе. Местом завивания венков преимущественно выбирают ту рощу, которая прилегает к засеянному полю, — для того, чтобы рожь уродилась гуще и прибыльнее. В литовских и белорусских губерниях даже коровам на Троицын день надевают на рога и шеи венки, сплетенные из зелени и полевых цветов1. Венок издревле служил эмблемою любви и супружеской связи. Так как в весеннюю пору Земля вступает в брачный союз с Небом и так как богиня весны (Жива) была не только представительницею земных урожаев, но и вообще покро­вительницею брака и любовных наслаждений, то и посвященный ей праздник не­обходимо должен был считаться лучшим в году временем для заявлений любви и для гаданий о будущем семейном счастье. Бросая венки в воду, юноши и девицы допрашивают эту пророческую стихию о своей грядущей судьбе (см. II, 99—100; III, 170, 174): если брошенный венок уплывет, не коснувшись берега, — это предве­щает исполнение желаний, счастливый брак и долгую жизнь; если венок закружит­ся на одном месте — это знак неудачи (свадьба расстроится, любовь останется без ответа), а если потонет — знак смерти, вдовства или бессемейной жизни (молодцу не быть женатому, девице оставаться незамужнею). Замечают еще: уцелел ли све­жим или завял венок, сбереженный от Семика до Троицына дня? в первом случае рассчитывают на долголетнее и счастливое супружество, а в последнем — ожидают скорой смерти. Не так давно в Калужской губ. существовало обыкновение, по кото­рому парень, задумавший жениться, обязан был вытащить из воды венок полю­бившейся ему девицы2. Таким образом, зелень и цветы играют главную роль на ве­селом празднике Весны; ее благотворное влияние именно в том и выражается, что мать сыра земля, словно юная и прекрасная невеста, рядится в роскошные уборы растительного царства; апрель и май месяцы получили поэтому названия травня и кветня3; семицкая неделя слывет в народе зеленою, клечальною, а три последние дня этой недели и следующие за ними праздники Троицы и Св. Духа называются Зелеными Святками. Те же обряды совершаются на Троицу и в Литве, и в Поль­ше4. У германских племен на Троицын день или в начале мая соблюдался в старые годы такой обычай: из среды юношей избирался maigraf (maikönig); затем приво­зили из лесу повозку, нагруженную зелеными ветками и венками (maiwagen); один венок (maikranz) был вручаем бургомистром и городским советом майграфу; ос­тальные связки зелени шли в раздел между местными жителями, но самая боль­шая часть их отдавалась в монастыри и церкви. Церковные башни были украшае­мы древесными ветвями, а помосты храмов усыпались обрезками кустарников и полевыми цветами. Нередко майграфу вручались два венка и предоставлялось пра­во избрать из числа девиц царицу праздника (maigräfin, maikönigin, maibraut); на эту последнюю он возлагал один из своих венков. Существовал также обычай искать maikönig'a: для этого вооруженная толпа юношей отправлялась в лес и немного по­годя возвращалась оттуда вместе с «майским королем», который ехал верхом на ко­не, опутанном гибкими зелеными ветвями, или в повозке, запряженной в четыре лошади и убранной разным «клечаньем». Этим торжественным поездом означался
1 Сахаров., II, 83—89; Этн. Сб., II, 52; Ворон. Г. В. 1850, 8; Москов. Телеграф 1830, XVII, 31; Вест. Евр. 1821, III, 198; 1828 г., V-VI, 83-84; Москв. 1849, IX, 10; Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 28; 1827, IV, 278; Терещ., VI, 173—186, 193—5; Казан. Г. В. 1846, 3; Минск. Г. В. 1866, стр. 328-9; Маяк, XI, 22; Украин. Журнал 1824, XI, 255-6.

2 Рус. прост. празд., III, 132—3, 136; Терещ., VI, 197—8. В некоторых городах троицкое гульбище превратилось в обрядовый смотр невест.

3 Квет = цвет, римляне с 28 апреля по 1-е мая праздновали floralia — в честь богини Флоры.

4 Терещ., VI, 174.

возврат бога весеннего плодородия (Одина или Тора) из дальних неведомых стран, где проводил он зиму. О таком поезде датчане выражались: at ride Sommer i bye (den Sommer in das land reiten). В разных местах Германии на Троицын день и доныне продолжают украшать дома зеленью. В Англии в XVI и XVII столетиях на первый день мая ранним утром юноши и девицы, в сопровождении музыкантов, отправля­лись в ближайший лес, сламывали древесные ветви, убирали их цветами и, воро­тившись домой, ставили эти майские знамения на дверях и окнах своих жилищ. Тогда же общими усилиями срубали они большое дерево и привозили его в город или деревню на нескольких парах быков; каждому быку прикрепляли между рога­ми букет цветов; дерево это — maibaum — ставили посреди площади и предавались вокруг него играм и пляскам. Распорядитель празднества назывался lord of the may, а избранная ему в подруги — lady of the may1. Чехи на майский праздник избирают краля и кральку, и неделя, в которою происходит это народное гульбище, известна под именем кралевой (králova nedĕle). Краль и кралька являются на праздник увен­чанные коронами и убранные цветами. Словенцы, празднуя возврат весны, назна­чают одного из юношей представлять Зеленого Егора (Юрия) и обвязывают его бе­резовыми ветками (см. II, 91). Срубленные деревья, которыми украшают в это время дома, называются майями. В Литве 1-го мая уставляли на лугу зеленое дере­во, обвешанное разноцветными лентами; сельская молодежь, избрав из своей сре­ды самую красивую девушку, надевала ей на голову венок, обвивала ее стан березо­выми ветвями и веселою толпою сопровождала ее на место гульбища. Там, возле майского дерева, начинались танцы и песни, с постоянно повторяемым возгласом: о майя, о майя!2



Но лето гостит на земле короткое время. Солнце, достигнув полнейшего прояв­ления своих творческих сил, поворачивает на зиму и с каждым днем более и более утрачивает свой живоносный свет; дни начинают умаляться, а ночи удлиняются. Этот поворот Солнца (sunnewende) = выезд его в далёкий зимний путь сопровож­дается народным празднеством, приуроченным ко дню Иоанна Крестителя (24-го июня). Пламя костров, разводимых в навечерии этого дня (Johannisfeuer), служит символическим знамением знойного июньского солнца. Немцы в XIV и XV столе­тиях называли это пламя sunwentfeuer. «Ивановы огни» зажигаются под открытым небом на площадях, полях и горных возвышениях; в некоторых областях принято, чтобы священник благословлял возжженное пламя, и до тех пор, пока оно продол­жает гореть, народ молится Богу. Возжжение огней при летнем повороте солнца — обычай, равно встречаемый как у народов индоевропейских, так и семитических; в старые годы в совершении его принимали участие не одни простолюдины, но и владетельные князья и благородные сословия. В Западной Европе относящиеся к этому вопросу свидетельства памятников начинаются уже с XII века. В XV, XVI и XVII столет. в больших городах (как, например, Париже, Метце и др. ) костёр скла­дывали перед ратушею, убирали его цветами и зеленью, а почетную обязанность зажигать его предоставляли мэру. В Пиренеях 1-го мая отыскивали самое высокое дерево: ель, сосну или тополь, обрубали на нем все ветви, вбивали в ствол несколько кольев и оставляли на корню до 23-го июня; накануне же Иванова дня, после дан­ного священником благословения, сваливали это дерево наземь и предавали со­жжению. У священного огня толпился народ; молодежь украшала себя венками, пе­ла и танцевала; все же вообще — и старые, и молодые прыгали через пламя, перено-
1 D. Myth., 736—8; Die Götterwelt, 144—7.

2 Гануш, 155; Иличь, 132; Volkslieder der Wenden, II, 223; Терещ., VI, 212.

сили через него детей и бросали в костёр разные травы — с целью запастись здо­ровьем и отстранить от себя губительных демонов. Бросая в огонь травы, причиты­вали: «да сгорят с этим зельем и все мои беды!» Или дотрагивались до огня ветка­ми орешника и потом втыкали их у дверей коровьих хлевов. Каждый считал обя­занностью захватить с собой головешку или несколько угольев и пеплу от иванов­ского костра; подобно «громовой стрелке», уголья эти и пепел предохраняют дом от удара молнии и служат целебным средством против волшебного очарования и бо­лезней. В средине лета природа во всех своих стихийных проявлениях обнаружива­ет особенно живительную силу. Как пламенные лучи солнца прогоняют демонов мрака, холода и бесплодия, так и эмблема их — земной огонь в воззрениях языч­ников получил то же благодетельное свойство прогонять болезни и мор; надо толь­ко пройти сквозь его очистительное пламя, проникнуться его священным веянием (сравни II, 13—15). Вместе с огнем и вода, как стихия, знаменующая амриту (пло­доносный дождь), получает на Иванов день чудесное свойство смывать с больного тела все недуги и наделять его крепостью и здравием; поэтому в числе совершае­мых тогда обрядов не последнее место занимает и купанье в реках и источниках. Наконец, и самые травы и цветы, сорванные в период солнечного поворота, счита­ются по преимуществу целебными, так как с ними соединяется мысль о плодородящей силе земли, возбужденной ясным солнцем и летними дождями1. У славян и литовцев встречаем ту же обстановку Иванова празднества. Словенцы называют Иванов день и самый поворот солнца — kres (кроат. kresz = огонь), а месяц июнь — kresnik; серб. кресови — dies solstitiales («три дана пpиje и три пocлиje Илиjна дне»), кpиjec — огонь, разводимый накануне Иванова, Витова, Петрова и Юрьева дней, с которыми народная мысль связывает старинные воспоминания о боге-громовни­ке, возжигателе небесного пламени2; в одном из рукописных прологов крес, креси­ны — поворот солнца на лето (I, 97, 130). Поляки и чехи называют иванов огонь — sobotka (малая суббота, канун воскресного дня, издревле посвященного солнцу), в отличие от огня, возжигаемого в ночь на Пасху, которому присвояют название sobota (Ostersonnabend, великая суббота, канун Светло-Христова Воскресения)3. На Руси Иванов праздник известен под именем Купалы. По указанию профессора Буслаева, корень куп совмещает в себе те же понятия, что и корни яр и буй. Во-пер­вых, говорит он, куп имеет значение белого, ярого, а также буйного в смысле рос­кошно растущего, откуда в нашем языке употребительны: купáвый — белый, купáва — белый цветок, купáвка — цветочная почка у особенно белых цветов. Так как у, и, ы в известных случаях чередуются, то корень куп может иметь и другую форму кып, откуда кыпеть и кипень (кыпень) — в значении белой накипи и вообще белизны («бел, как кипень»). Во-вторых, «ярый» и «буйный» заключают в себе по­нятия кипучего, неукротимого, бешеного, раздраженного; соответственно этому, в санскрите kup — не только блистать, но и яриться, гневаться, слав. кыпети, кыпати, кипятиться — горячиться, сердиться. Наконец, в-третьих, как с словами «ярый», «ярость» нераздельно понятие желания, похоти, так при нашем «кыпети» находим лат. cupio4. Допустив эти лингвистические соображения, надо будет признать, что имена Куп-ало и Яр-ило обозначали одно и то же плодотворящее божество лета; та­кой вывод, во-1-х, подтверждается старинным свидетельством о «бесстудном» ха-
1 D. Myth., 584—593; Beiträge zur D. Myth., I, 217; Ж. M. H. П. 1841, т. XXXI, стат. Сабинина.

2 Cpп. pjeчник, 301—3; Москв. 1844, IX, ст. Срезнев., 214, 222. Светящийся Ивановский жук назы­вается у словенцев kersnica.

3 D. Myth., 590.

4 История Росс. Соловьева, II, приложен., стр. 25—26; Radices linguae slov., 42.

рактере купальских игрищ (см. I, 225), а во-2-х, — тем обстоятельством, что в Ярославской, Тверской и Рязанской губ. празднество Купалы еще недавно называ­лось Ярилою1. Согласно с этим, составитель Густинской летописи принимал Купа­лу за бога земного плодородия: «Купало, яко же мню, бяше бог обилия, яко же у еллин Церес, ему же беузмныи за обилие благодарение приношаху в то время, егда и мяше настати жатва. Сему Купалу-бесу еще и доныне по некоих странах безумныи память совершают, наченше июня 23 дня, в навечерие Рождества Иоанна Предте­чи, даже до жатвы и далей, сицевым образом: с вечера собираются простая чадь обоего полу и соплетают себе венцы из ядомаго зелия или корения, и препоясавшеся былием возгнетают огнь; инде же поставляют зеленую ветвь, и емшеся за руце около, обращаются окрест онаго огня, поюще свои песни, преплетающе Купалом; потом чрез оный огонь прескакуют»2. По древнепоэтическому представлению бог-громовник кипятит в грозовом пламени дождевую воду, купает в ее ливнях небо и землю и тем самым дарует последней силу плодородия; в христианскую эпоху дождящий громовник уступил свое место Иоанну-крестителю, к имени которого ста­ли прилагать народное прозвание «Купалы»: Иван-Купало. Эта замена условлива­лась: во-1-х, совпадением праздника, посвященного Иоанну-крестителю, со време­нем купальских игрищ и, во-2-х, — влиянием языка, так как самое слово «купало» должно было возбуждать мысль о крестителе: купать — погружать в воду, омывать тело, делать его чистым, белым, купель — сосуд, употребляемый для крещения, илл. kupalo, чеш. kupadlo — мовница, снкр. kûра — источник, колодец3. Наравне с прочими родственными племенами славяне при летнем повороте солнца возжига­ют костры, совершают омовения в реках и источниках и собирают целебные травы. Костры раскладываются на открытых полях, по берегам рек и преимущественно на холмах и горных возвышениях: в ночь на 24 июня, как скоро загорятся Ивановские огни, Карпаты, Судеты и Исполиновы горы представляют истинно великолепное зрелище. На Руси для возжжения купальского костра употребляется живой огонь4; почетные старики добывают его трением из дерева, и пока продолжается эта рабо­та — собравшийся вокруг народ стоит в благоговейном молчании, но как только огонь вспыхнет — тотчас же вся толпа оживляется и запевает радостные песни. Де­вицы в праздничных нарядах, опоясанные чернобыльником и душистыми трава­ми, с цветочными венками на головах, и холостые юноши схватываются попарно за руки и прыгают через разведенное пламя; судя по удачному или неловкому прыжку, им предсказывают счастье или беды, раннее или позднее супружество; сверх того, на Украйне девушки пускают свои венки в воду, прилепив к ним за­жженные восковые свечи, и по этим плывучим венкам гадают о своей будущей судьбе. Прыганье через огонь избавляет от недугов, злого очарования и бесплодия5; матери нарочно сожигают на купальском костре снятые с хворых детей сорочки — для того, чтобы вместе с этим бельем сгорели и самые болезни. Чтобы скотина не болела и чтобы коровы давали больше молока, в Литве, на Руси и в Чехах принято перегонять стада через Ивановские костры. В Сербии, накануне Иванова дня, пас­тухи зажигают свёрнутые из бересты факелы; с этими факелами они обходят овечьи закуты и коровьи загоны, а затем складывают их на ближайшем холме и ос-


Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   33   34   35   36   37   38   39   40   41




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет