Поэтические воззрения славян на природу



бет16/37
Дата18.06.2016
өлшемі4.02 Mb.
#145231
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   37
albere, album esse; латышек. кв1тет — flimmern, blitzen; лит. швисти, наст, швинту — рассветать (об утре), швести, наст, швечю — светить». Обл. Сл., 200; болезнь золотуха в Новгородской губ. называется цветуха. — Доп. к обл. сл., 296.

2 D. Myth., 923; Der Ursprung der Myth., 22.

3 Lud Ukrain., II, 64.

4 Приб. к Ж. М. Н. П. 1846, 10-12; Приб. к Изв. Ак. Н. 1853, 179.

5 Москв. 1844, XII, 28—23, ст. Якушкина. Рассказ, записанный в Воронежской губ., упоминает о двух бородачах белом и черном, которые предстали кладокопателям и потом вмиг исчезли. — Ворон. Г. В. 1850, 28.

нос, то он тотчас же рассыпается серебром1: предание это белорусы относят к Белуну (см. т. I, 49), в образе которого олицетворялось ясное небо и который поэтому соединяет в себе черты бога-солнца и бога-громовника; как первый прогоняет ночь, так последний — темные тучи. Имя деда равно придается и Дажьбогу, и Перуну (см. гл. XIX). В зимний период это светлое божество утрачивает свой блеск, дрях­леет, рядится в грязные нищенские одежды и является неопрятным Неумойкою; сопли = метафора сгущенных туманов, и надобно утереть их, чтобы золотые лучи солнца могли просиять из-за облачных покровов (сума = облако — т. I, 158; см. гл. XXVI). Согласно с метафорическим названием огня и дневного рассвета — пету­хом, клады являются в виде этой птицы или золотой курицы; другие животненные превращения кладов объясняются тем, что небесные сокровища, облекаясь в тучи, необходимо принимают на себя и их мифические образы. Этим же сказочным жи­вотным приписывается и охранение кладов, ибо в их облачных шкурах затаено, спрятано от взоров смертных золото солнечного света и грозового пламени. Удар, наносимый такому оборотню, заставляет его рассыпаться деньгами, т. е. громовый удар, разрывая темные покровы туч, выводит из-за них сверкающие молнии и яр­кие лучи солнца; подобно тому, о чудесной драконовой плети (= молнии) расска­зывают, что всякий удар ее заставляет прыгать золото (I, 144). Поэтому лужичане и чехи советуют бросать нож или огниво (метафоры молнии) на то место, где горит клад, и думают, что в таком случае подземные богатства не уйдут от рук человека2. Между немцами существует поверье, что удары грома приносят с неба золото, и в Тироле тот, кому удастся, вслед за пронесшеюся грозою, найти монету, носит ее на шее, чтобы быть счастливым3. Итак, обретение клада возможно только при усло­вии, чтобы молния поразила оборотня-тучу. По мнению немцев, кладокопатель, для успеха в своем предприятии, должен на том месте, где зарыто сокровище, убить черного козла или черную курицу; позднее этот символический обряд получил зна­чение жертвенного приношения подземным духам; в некоторых деревнях думают, что для обретения клада необходимо обнести вокруг церкви черную кошку4. Похи­щение ярких лучей солнца и громовой палицы совершается демонами зимы, тума­нов и туч; отсюда — верование, что клады захватываются чертями, змеями, велика­нами и карликами, этими обитателями облачных гор и подземелий и хитрыми кузнецами, искусными в обработке всяких металлов. Такой воровской, хищниче­ский характер, присвоенный демоническим духам, дал повод назвать их разбойни­ками, грабителями и вместе с тем, по низведении старинных мифов на землю, по­будил народную фантазию связать предания о кладах с рассказами про славных разбойников; на этих последних, взамен древних великанов и демонов, были пере­несены басни о зарытии и оберегании кладов. Наконец, по связи зимы с идеею смерти, облачных подземелий с загробным миром (см. стр. 186), а стихийных ду­хов с тенями усопших (см. гл. XXIV), клады охраняются и мертвецами (привиде­ниями), и самою Смертью. Землетрясение, звуки цепей, свист, гам, неистовый хо­хот, которыми сопровождается добывание клада, суть метафоры, означающие рас­каты грома и вой грозовой бури; быстрое погружение клада в глубь преисподней — поэтическая картина наплыва новых облаков, которые заволакивают только что
1 Lud Ukrain., II, 68.

2 Neues Lausitz Magazin 1843, III—IV, 352; Громанн, 215.

3 Die Götterwelt, 204; см. т. 1, 000—о золотых монетах, приносимых радугою.

4 D. Myth., 929; Beiträge zur D. Myth., II, 420.

проглянувшее солнце, или живописное изображение молний, исчезающих во мра­ке туч. До весенней поры клад лежит сокрытый в темных пещерах, зачарованный или заклятый нечистою силою, и добывается оттуда не прежде, как после убийст­венных ударов, нанесенных Перуном демонам-похитителям; говоря, мифическим языком, клад заклинается на известное число голов, и пока не будет совершено это жестокое душегубство, пока не будет пролита кровь (= дождь), до тех пор сокрови­ще не доступно обладанию смертных. Благородным металлам принадлежит одна из самых видных ролей в системе языческих верований. Язык и мифы приписали им способность светить и гореть, поставили их в ближайшее соотношение с боже­ствами света и наделили целебною силою (см. I, 105, 220). Доставляя человеку много жизненных удобств, металлы эти представлялись ему божественным даром. Но вечно враждебная нечистая, сила и злые колдуны стали похищать их так же, как похищают они свет и плодородие, и скрывать от людского пользования. Вместе с этим родилось убеждение в несчетные богатства, обладаемые чертом. В народе хо­дит множество рассказов о том, как отчаянные грешники продают свои души дья­волу за серебро, золото и драгоценные камни, и тот наделяет их несметными со­кровищами1. На Украине говорят: «срибло — чортове ребро», «и чорт богато грошей мае, а в болоти сидит», «богач гроши збирае, а чорт калитку (кошелек) шие»2. Бо­гатства эти состоят под проклятием, и приобретение их причиняет человеку бедст­вия и гибель. По нашим поверьям, редко кому удается отыскать и добыть клад, да и то — не на радость: большею частью люди эти чахнут и умирают безвременно, со всеми своими родичами и домочадцами, или на целую жизнь теряют память и ос­таются немы и слепы = как бы оглушенные громом и ослепленные молнией. При­помним, что знаменитый клад карлика Андвари привел к гибели всех тех, которым доставался в обладание3.



Указанное выше (стр. 190) сродство понятий: светить и цвести заставило наших отдаленных предков усматривать в молниях красные цветы, вырастающие на дере­ве-туче. До сих пор во всех славянских землях верят, что без огненного цвета папо­ротника ни за что нельзя добыть клада. Этот фантастический цветок — метафора молнии, что очевидно из придаваемых ему названий и соединяемых с ним пове­рий4. У хорватов он прямо называется Перуновым цветом5, у хорутан — suncec6 = солнечник, ибо, по их рассказам, он расцветает тогда, когда весеннее солн­це победит черного волка (демона зимы), и хотя нечистые духи силятся не допу­стить его до расцвета, но усилия их постоянно бывают безуспешны. На Руси ему дается название светицвет7; народная же сказка8 упоминает о жар-цвете, который когда цветет — то ночь бывает яснее дня и море (= дождевая туча) колыхается. О
1 Маяк, XVI, 18—29; XV, 20; Пов. и пред., 66—70.

2 Номис, 9, 31, 57: «сидить, як черт на грошах в болоти».

3 Несмотря на то, желание вдруг разбогатеть и вера в существование кладов так сильны в просто­людинах, что и доныне есть много кладоискателей; в народе обращаются разные тетрадки с описани­ем мест, где кроются клады и по каким приметам можно до них добраться. — Записки Общ. слав. архе­олог., I, 33; Lud Ukrain., II, 72—78; в некоторых губ. подобные записи называют завещанием Стеньки Разина. — Дух Христианина 1861—2, XII, 280.

4 Народная загадка на вопрос: «что цветет без цвету?» (т. е. что, не будучи цветком, подобно ему, расцветает?) — отвечает папороть (Ч. О. И. и Д. 1864, 1, галиц. песни, 83).

5 Переново цветке — ст. Срезневского в Москв. 1851, V, 64.

6 Ж. М. Н. П. 1846, VII. 45.

7 Доп. обл. сл., 239.

8 Н. Р. Ск., V, 13, а.

папоротнике рассказывают, что цветовая почка его разрывается с треском и распу­скается золотым цветком или красным, кровавым пламенем, и притом столь яр­ким, что глаза не в состоянии выносить чудного блеска1; показывается этот цветок в то же самое время, в которое и клады, выходя из земли, горят синими огоньками. Так в ночь на Светло-Христово Воскресенье, когда запоют в церквах: «Христос воскресе!» — развертывается дивный цветок во всей своей красе и в тот же миг увядает: листочки его осыпаются и бывают расхватаны нечистыми духами, т. е. в весеннюю пору воскресает и цветет молния во мраке ночеподобных туч, но едва заблестит — как тотчас же рассыпается и исчезает в темных облаках, как бы похищаемая злыми демонами (Херсонск. губ. ). Другая ночь, в которую цветет папоротник, бывает сре­ди лета — на Ивану Купалу, когда Перун, по древнему представлению, выступал на битву с демоном-иссушителем, останавливающим колесницу Солнца на небесной высоте, разбивал его облачные скалы, отверзал скрытые в них сокровища и умерял томительный зной дождевыми ливнями (I, 107). «В Ивановскую нощ, по свиде­тельству памятника прошлого столетия, поклажев стрегут»2. Сверх того, папорот­ников цвет распускается и в бурно грозовые летние и осенние ночи, известные под именем воробьиных или рябиновых. В Мосальском уезде существует поверье, что в каждом году непременно бывают три «рябиновы» ночи: одна в конце весны, другая в средине лета, а третья в начале осени, или первая — когда цветет рябина, вторая — когда начинают зреть на рябине ягоды, и третья — когда ягоды эти совершенно по­спеют. Усматривая в тучах небесные сады и рощи, фантазия сближала это мифиче­ское представление с различными земными деревьями, и между прочим с ряби­ною, красные ягоды которой напоминали молниеносный цвет Перуна; потому бурногрозовая ночь (= первоначально: мрак от застилающих небо сплошных облаков) получила название рябиновой, а ветка рябины, как увидим ниже, принималась за символ Перуновой палицы. Другое название: «воробьиная ночь»3 стоит в связи с старинными сказаниями о птицах, как мифических спутниках грозы и вихрей. Во­робей (др. слав. врабий, пол. wróbel, илл. vrabaz, чеш. wrabec) = санскр. vara от уг — optare, с суффиксом bha, т. е. птица, с избытком наделенная силой любовного жа­ра4; у греков она, наравне с голубем, была посвящена Афродите5. По южнорусскому поверью, в темные воробьиные (или осенние) ночи черт меряет воробьев: часть их отпускает на волю, а другую предает смерти^, что указывает на враждебное отноше­ние его к этим птицам. Но, вероятно, еще в эпоху язычества с воробьем стали сое­динять то же демоническое значение, какое присваивалось ворону, сове и другим хищным птицам, в которых обыкновенно олицетворялись грозовые бури (I, 269). Если влетит в избу воробей — это служит предвестием смерти или несчастия, и крестьянин считает обязанностью открутить ему голову. Когда жиды преследовали Спасителя, чтобы предать его на распятие, то (по народному сказанию) все птицы, особенно же ласточка, старались отвести их от того места, где укрывался Христос; но воробей указал на это место своим пискливым чириканьем (Харьков, губ. ). И
1 Черещ., V, 89; Молодик 1844, 92; Полтав. Г. В. 1845, 24; Каравел., 234; Slov. pohad., 212-4; Громанн, 97.

2 Оп. Румян. Муз., 551.

3 Малорос. горобиная ночь; горобец — воробей: в изменилось вг, как в словах корогод, ягор вм. хо­ровод, явор и др.

4 Пикте, I, 484.

5 Griech. Myth. Преллера, I, 290—1.

6 Киев. Г. В. 1851, 22; Послов. Даля, 995.

когда предали Христа на страдания — воробьи беспрерывно кричали: «жив-жив-жив-жив!», вызывая жидов на новые мучительства; напротив, ласточки чирикали и голуби ворковали: «умер, умер!» Ласточки даже старались похищать приготовлен­ные мучителями гвозди, а воробьи отыскивали их и приносили назад. Потому Гос­подь проклял воробья, мясо его запретил употреблять в пищу, а ноги его связал не­видимыми путами, отчего он может только прыгать, а не ходить. Изо всех птиц один воробей не чтит праздника Благовещенья и вьет в этот день свое гнездо1. Из-за такой легендарной обстановки в приведенных поверьях сквозит древнеязыче­ская основа; как ласточка, вестница весны, почиталась сопутницею воскресающего божества света и плодородия, так воробей — птица, которая постоянно и лето, и зи­му остается в холодных странах и опустошает сады, огороды и нивы — получила противоположный характер; она не радуется возврату весны и потому признана проклятою. В темную, непроглядную ночь, ровно в двенадцать часов, под грозой и бурею, расцветает огненный цветок Перуна, разливая кругом такой же яркий свет, как самое солнце; но цветок этот красуется одно краткое мгновение: не успеешь глазом мигнуть, как он блеснет и исчезнет! Нечистые духи срывают его и уносят в свои вертепы. Кто желает добыть цвет папоротника, тот должен накануне Светлого праздника отправиться в лес, взявши с собою скатерть, на которой хотя раз святи­ли пасху, и нож, которым ее разрезывали; потом найти куст папоротника, очертить около него ножом круг, разостлать скатерть и, сидя в замкнутой круговой черте, не сводить глаз с растения; как только загорится цветок, тотчас же должно сорвать его и спешить домой, накрывши себя скатертью, а дома тем же самым ножом разре­зать палец или ладонь руки и в сделанную рану вложить цветок. Тогда все тайное и скрытое будет ведомо и доступно человеку (Херсон. губ. ). Вместо ножа круг может быть обведен страстною четверговою свечою, если она была принесена из церкви зажженною, а вместо скатерти — разостлано полотенце, которым священник обти­рал церковный престол; огненный цветок сам свалится на это полотенце2. Накану­не Иванова дня также можно добывать цвет папоротника; круг советуют обводить рябиновой палкою или остатком перволучины, горевшей накануне Нового года3; сидя в кругу, следует зажечь свечу, которая горела в Христовскую заутреню4, и чи­тать молитву: «да воскреснет бог и расточатся врази». Нечистая сила всячески ме­шает человеку достать чудесный цветок; около папоротника в ночь, когда он должен цвести, лежат змеи и разные чудовища и жадно сторожат минуту его расцвета. На смельчака, который решается овладеть этим цветком, нечистая сила наводит не­пробудный сон, или силится оковать его страхом; едва сорвет он цветок, как вдруг земля заколеблется под его ногами, раздадутся удары грома, заблистает молния, завоют ветры, послышатся неистовые крики, стрельба, дьявольский хохот и звуки хлыстов, которыми нечистые хлопают по земле; человека обдаст адским пламенем и удушливым серным запахом; перед ним явятся звероподобные чудища с высуну­тыми огненными языками, острые концы которых пронизывают до самого сердца. Пока не добудешь цвета папоротника — Боже избави выступать из круговой черты, или оглядываться по сторонам: как повернешь голову, так она и останется навеки! А
1 Иллюстр. 1846, 262, 333; Маркевич., 77; Дух Христианина 1861—2, XII, 274; Черты литов. нар., 95: в день Рождества Христова литвины советуют топить печи до зари, чтобы воробьи не увидели вы­ходящего из труб дыма; где не исполняют этого, там воробьи опустошают нивы.

2 Пассек, 1, 106—7; Громанн, 97.

3 Сравни с теми чудесными свойствами, какие приписываются бадняку.

4 По мнению словенцев, при этом необходима свеча, освященная па světio Marinje. — Иличь, 124.

выступишь из круга, черти разорвут на части. Сорвавши цветок, надо сжать его в руке крепко-накрепко и бежать домой без оглядки; если оглянешься — весь труд пропал: цветок исчезнет! По мнению других, не должно выходить из круга до само­го утра, так как нечистые удаляются только с появлением солнца; а кто выйдет прежде, у того они вырвут цветок1. Те же условия: очертить себя кругом и не огля­дываться необходимо соблюдать и при добывании клада. Замкнутая круговая черта служит преградою, за которую не может переступить нечистая сила; нож, четверго­вая свеча, рябиновая палка и лучина — эмблемы молнии, поражающей демонов, а скатерть — облачного покрова, одеваясь которым становишься невидимкою; на те же облачные покровы опадает и цвет-молния. В одном рукописном «травнике» (ка­ких довольно обращается в среде грамотного простонародья) о добывании папо­ротникова цвета сказано: «в то время приходят множество демонов и великие стра­хи творят, что уму человеческому непостижимо. Цвет папороти, когда отцветет, осыплется на то, что постлано, и ты тот цвет смети перушком в одно место бережно и залепи воском (от свечи, горевшей у запрестольного образа Богородицы); тот цвет завсегда цел будет. А если не залепишь, то нечистые унесут у тебя; для того людям не дают его взять, что он очень им противен и всю их силу разрушает. Если кто его возмет, то никакой диявол, и ворожея, и грешник укрыться не может, и дья­вольская сила вся ему будет видна и знатна и ни с какой своей пакостию от него не укроется... Тот цвет носи на лбу: узнаешь и увидишь, где какая поклажа (клад) ле­жит и как что положено и сколь глубоко, и можешь взять без всякого вреда и оста­новки — для того, что ты уже демонов увидишь; а с ним тебя жестоко бояться ста­нут, и когда ты куда ни поедешь, если нечистые тут на месте есть, то они отходить с того места станут, и можешь всякие поклажи с тем цветом получить — не заперто! Все узнаешь, что где есть, или лежит, или делается, и как, куда и в коем месте; про­сто сказать — все будешь знать, хотя и в чужие города и иные государства дороги и пропуски. Тот цвет положи в рот за щеку и поди куды хошь: никто тебя не увидит; что хошь — делай!.. Тот же цвет носить на голове — все видеть и знать станешь, и вельми счастлив будешь и достоин всякому начальству, во всякой чести будешь. А сия трава самая наисильнейшая над кладами — царь над цветами, трава-папо­роть!»2. Из приведенных нами поверий видно, что расцветание папоротника сопро­вождается всеми торжественными знамениями грозы; демонские крики, стрельба, хохот, удары хлыстов, землетрясение — все это метафоры грома, огненные язы­ки — языки грозового пламени, серный запах, обыкновенно следующий за появле­нием и исчезанием нечистых духов, — подробность, возникшая из древнейшего уподобления молниеносных туч котлам кипучей смолы (см. гл. XXII). Та же могу­чая сила, какая присвоялась Перуновой палице, принадлежит и цвету папоротника: обладая им, человек не боится ни бури, ни грома, ни воды, ни огня, делается недо­ступным влиянию злого чародейства и может повелевать нечистыми духами; для этих последних цвет папороти так же страшен, как и громовые стрелы: завидя пла­менный цветок, они, по одному представлению, стараются овладеть им и запрятать в облачные пещеры, а по другому — в ужасе разбегаются от него по своим трущо­бам и болотам. Цветок этот отмыкает все замки и двери (только приложи его — и железные запоры, цепи и связи вмиг распадаются!), открывает погреба, кладовые,
1 Терещ., V, 74—75; Иллюстр. 1846, 136; 1848, № 28; Семеньск., 143; Москв. 1844, XII, 32; Вологод. Г. В. 1852, 35.

2 Лет. рус. лит., т. IV, отд. 3, 73—74.

казнохранилища и обнаруживает подземные клады — подобно тому, как удары молнии, разбивая облачные скалы, обретают за ними золото солнечных лучей; кто владеет чудесным цветком, тот видит все, что кроется в недрах земли: темная зем­ная кора кажется ему прозрачною, словно стекло1. Так как молния есть проводник живой воды и так как вода эта называлась небесным вином, то отсюда возникли поверья, наделяющие папоротник целебными свойствами, и мнение, будто с по­мощью его цвета можно черпать из рек и колодцев вместо воды славное вино, т. e. добывать дождь из небесных источников. Так думают чехи; у них же в обычае, для охраны скота от злых духов и околдования, вытирать ясли корнем папоротника, известным под именем svatojanská ručička2. Русская сказка приписывает жар-цвету исцеление трудных болезней. С живою водою миф связывал духовные дары пре­двидения и мудрости; потому всякий, кто достанет цвет папоротника, становится вещим человеком, знает прошедшее, настоящее и будущее, угадывает чужие мысли и понимает разговоры растений, птиц, гадов и зверей. Сверх того, он может по соб­ственному произволу насылать в сердце девицы горячее чувство любви, для чего заговоры постоянно обращаются к богу-громовнику и его молниеносным стрелам (I, 228). Наконец, соответственно представлению быстро мелькающей, неуловимой для глаз молнии — невидимкою, создалось поверье, что всякий, кто носит при себе цвет папоротника, делается незримым для всех присутствующих3. Один крестья­нин искал накануне Иванова дня потерянную корову; в самую полночь он зацепил нечаянно за куст папоротника и чудесный цветок попал ему в лапоть. Тотчас про­яснилось ему все прошлое, настоящее и будущее; он легко отыскал пропавшую ко­рову, сведал о многих сокрытых в земле кладах и насмотрелся на проказы ведьм. Когда крестьянин воротился в семью — домашние, слыша его голос и не видя его самого, пришли в ужас; но вот он разулся и выронил цветок — и в ту же минуту все его увидали. С потерею цветка окончилось и его всеведение, даже позабыл про те места, где еще недавно любовался зарытыми сокровищами4. Рассказ этот заканчи­вается и так: к мужику, который и сам не понимал, откуда далась ему мудрость, явился черт, купил у него лапоть и вместе с лаптем унёс и папоротников цвет5. У словенцев те же чудесные свойства придаются зерну папоротника, которое зреет и опадает на Иванову ночь, а взамен черта является вила и уносит это дорогое зёр­нушко6. В немецких сагах упоминается wunderblume, glücksblume — белый, синий или пурпуровый цветок; кто его отыщет и воткнет в свою шляпу, тому открыты входы ко всем сокровищам, заключенным в горах. Однажды такой счастливец, войдя в подземные пещеры за золотом и растерявшись при виде несчетных бо­гатств, позабыл там свою шляпу; когда он уходил с добычею, позади его раздался голос: «не забудь самого лучшего!» Но уже было поздно: железная дверь захлопну­лась, чудесный цветок остался в подземелье, а без него невозможен и доступ к со­кровищам7.

Разнообразные характеристические признаки, которые подметил древний чело-


1 Lud Ukrain., II, 61.

2 Громанн, 44, 136.

3 Иллюстр. 1846, 136; Терещ., V, 88-89; Громанн, 97; Иличь, 167—8; D. Myth., 1166.

4 Семеньск., 143—4; Иллюстр. 1848, № 28; Вест. Р. Г. О. 1857, IV, 272—3; Волын. Г. В. 1847, 14; D. Myth., 1160-1.

5 Черниг. Г. В. 1855, 21.

6 Иличь, 168; Минск. Г. В. 1866, 25-го июня.

7 D. Myth., 923-4.

век в сверкающей молнии, были выражены им в метких, живописующих эпитетах. Согласно с этими эпитетами, и огненный цвет Перуна на старинном поэтическом языке обозначался различными названиями, которые впоследствии были приняты за совершенно отдельные, самостоятельные представления и которые, с течением времени, стали переноситься на те или другие земные растения, если форма их ли­стьев и корней, краски цветов или свойства соков подавали повод к такому сближе­нию.



а) Одно из названий Перунова цвета было перелёт-трава; оно придано ему ради той неуловимой быстроты, с которою ударяет молния; миф, общий всем индоевро­пейским племенам, представлял ее крылатою и птицеподобною. О баснословной перелет-траве русской народ рассказывает, что она сама собой переносится с места на место; цвет ее сияет радужными красками, и ночью в полете своем он кажется падучей звездочкой. Счастлив, кто сумеет добыть этот прекрасный цветок; все же­лания его будут немедленно исполнены1. Тем же свойством наделяется и цвет па­поротника: почка его ни минуты не остается в покойном состоянии, а беспрерывно движется взад и вперед и прыгает, как живая птичка; самый распустившийся цве­ток быстро носится над землею, словно яркая звезда, и упадает на то место, где за­рыт клад2. Такое представление молнии летучим = пернатым цветком заставило на­род, при забвении исконного смысла старинной метафоры, перенести предания о Перуновом цвете на папоротник (filix). Слово папороть (пол. раргоć, луж. papruš, илл. и хорват. praprat, preprut, хорут. praprot, др.-чешск. paprut, новочешск. papradj и с изменением звука р в к — kapradj, лит. papartis, летт. papardi) образовалось, через удвоение корня, от глагола парити — volare, откуда произошли и перо, и нетопырь (= нотопырь — vespertilio, νυχτερίς , nottola, от not' = нощь и пыр); сравни греч. πτέρις и нем. farnkraut (др.-верх.-нем. faram, ср.-верх.-нем. varm, varn, англос. fearn), в которых сохранился неудвоенный корень3. Приведенные выражения род­ственны с сакскр. patra и рагпа (корень pat — лететь, падать; греч. πτερόν, πτίλον , латин. реппа вместо petna, сканд. fidr, др.-нем. fedara, англос. fether), равно означаю­щими лист, перо и крыло; ибо листья так же одевают или покрывают дерево, как перья птицу (крыло от глагола крыть)4. Перо во многих славянских наречиях сое­диняет в себе двоякий смысл: реппа и folium; так пол. pioro, pierze, серб. и хорут. пе­ро, nepje употребляются для обозначения листьев розы, капусты, лука и травы; на Руси говорят: «хмелево перо», «хлеб в третьем пере», т. е. пустил третье коленце5, «деревья начинают опушаться» (от слова пух), т. е. распускаются с приходом весны. Сближая листья с перьями, народная фантазия стала связывать миф о крылатой молнии, расцветающей на дереве-туче, с теми земными растениями, листва кото­рых по своей форме сходствовала с птичьим крылом, а ярко-красные или желтые цветы напоминали пламя молний. По древнеиндийскому сказанию, Индра в виде сокола похищал из облачных гор дождь-сому и, преследуемый одним из стражей бессмертного напитка — стрелком Krçânu, ронял на землю отбитое перо или коготь (т. е. летучую и острую молнию), из которых вырастали тернистые иглы на древес­ных ветках (dorn) или дерево-parna (palaca), известное пурпуровыми цветами. По


Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   37




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет