Межкультурные различия в атрибуции

Чтобы проверить такую возможность, испытуемых из Японии (это общество с коллективистской ориентацией) и США просили неоднократно отвечать на вопрос «Кто я?». Японские испытуемые перечислили в четыре раза меньше психологических качеств (например, «Я — оптимист»), чем американские, но втрое больше социальных ролей и контекстов (например, «Я — член клуба драмы»). Любопытно, что когда назывался социальный контекст, японцы на самом деле чаще американцев использовали для описания себя психологические черты (например: «дома я иногда ленюсь» или «в школе я усердный»), указывая тем самым на зависимость своего поведения от ситуации (Cousins, 1989). Другие аналогичные исследования подтверждают, что жители Европы и Северной Америки значительно чаще азиатов говорят о себе в терминах личностных диспозиций (Trafimow, Triandis & Goto, 1991; Triandis, 1989).

В другом межкультурном исследовании пытались определить, чаще ли американцы предпочитают объяснять поведение личностными диспозициями, а не ситуацией, чем индийцы (Hindus). Каждого испытуемого попросили «описать что-то, что недавно сделал человек, которого вы хорошо знаете, и что вы считаете неправильным», а также «описать что-то, что недавно сделал человек, которого вы хорошо знаете, и что вы считаете полезным для кого-то еще». Затем испытуемых попросили объяснить причину каждого поведения.

Как и ожидалось, испытуемые американцы чаще индийцев основывали объяснения на диспозициях (например, «он довольно легкомыслен и неосмотрителен») и реже них ссылались на ситуацию (например: «было плохо видно, а другой велосипед ехал очень быстро»). Чтобы выяснить, не определяются ли эти различия просто теми видами поведения, которые выбрали представители каждой из культур, американских испытуемых попросили также объяснить поведение, упоминавшееся индийцами. Разницы не оказалось; они все равно с тем же соотношением предпочитали объяснять произошедшее личностными диспозициями, а не ситуацией (Miller, 1984).

На первый взгляд, эти результаты вроде бы показывают, что люди из коллективистских азиатских культур реже совершают фундаментальную ошибку атрибуции, чем люди из Соединенных Штатов или других индивидуалистских культур. Но может быть и так, что в коллективистских культурах ситуационные факторы действительно сильнее определяют поведение. Именно это положение является основным у тех ученых, которые сопоставляют индивидуалистские и коллективистские культуры. Эти объяснения, однако, не являются взаимоисключающими. Возможно, в коллективистских культурах ситуация сильнее определяет поведение и, следовательно, ее влияние когнитивно более приемлемо для объяснения поведения (Ross & Nisbett, 1991).

В коллективистских культурах чаще, чем в индивидуалистских, люди описывают и объясняют поведение в терминах социальных ролей и ситуаций, а не в терминах личностных качеств или диспозиций.

Установки — это симпатии и антипатии, то есть благосклонные или неблагосклонные реакции и оценки, относящиеся к предметам, людям, ситуациям и другим аспектам окружения, включая абстрактные и социально-политические идеи. Мы часто выражаем свои установки, высказывая их в виде мнений: «Мне нравятся апельсины» или «Терпеть не могу республиканцев». Но хотя в установках и выражаются чувства, они часто связаны с когнитивными явлениями, особенно с убеждениями относительно объектов установки («В апельсинах много витаминов»; «У республиканцев нет сочувствия к бедным»). Кроме того, установки иногда связаны с действиями, которые мы предпринимаем в отношении их объектов («Я ем апельсины каждое утро»; «Я никогда не голосую за республиканцев»).

Соответственно, в социальной психологии выделяют три компоненты установки: когнитивную, аффективную и поведенческую. Например, при изучении негативных установок в отношении к некоторым группам населения социальные психологи различают негативные стереотипы (негативные убеждения относительно некоторой группы и негативное ее восприятие — когнитивная составляющая), предубеждение (негативные чувства в отношении некоторой группы — аффективная составляющая) и дискриминацию (негативные действия в отношении членов этой группы — поведенческая составляющая). Некоторые теоретики предпочитают считать, что установка имеет только когнитивную и аффективную составляющие; другие включают в нее только аффективную составляющую. Но несмотря на различия в определениях установки, все разделяют интерес к взаимосвязям между убеждениями, чувствами и поведением.
Согласованность в установках
Некоторые установки функционируют совместно. Например, люди, выступающие за программу Акции поддержки [В США Акция поддержки (affirmative action) — это активное благоприятствование найму на работу тех, с кем общество (согласно взглядам представителей данного течения) поступает несправедливо, — в первую очередь представителей расовых меньшинств и женщин, а также преимущественному приему их в учебные заведения (Merriam-Webster's Collegiate Dictionary). — Прим. пер.], часто выступают также за ограничение права владения оружием, против смертной казни и за право на аборт. Внешне эти разные установки не вытекают друг из друга логически. И все же, зная, что человек следует одной установке, часто можно достаточно точно угадать остальные, и в этом есть своего рода логика. Все эти установки более или менее вытекают из некоторого общего набора ценностей, которые мы называем «либеральными».

Аналогичную логику можно проследить среди «консервативных» установок. Многие люди, выступающие против Акции поддержки и против закона о контроле над оружием, в качестве основания своей точки зрения указывают на свою веру в ценность человеческой свободы. Даже те, кто расходится с ними во мнениях, способны понять их логику. Но многие свободолюбивые индивиды считают также, что женщина принадлежит дому, что за употребление марихуаны следует жестче наказывать и что гомосексуальное поведение следует запретить законом. Здесь уже трудно заметить логику, и тем не менее эти установки странным образом также предсказуемы.

Короче говоря, установкам людей часто присуща своего рода внутренняя логика, хотя обычно она отличается от строгой формальной логики. Это особая психологика, и именно ее социальные психологи назвали когнитивным консонансом. Основная посылка теорий когнитивного консонанса состоит в том, что мы все стремимся быть последовательными в своих убеждениях, установках и поведении и что непоследовательность действует на нас как возбудитель, или стимул, мотивирующий нас на их изменение, пока они не примут если не логически стройный, то хотя бы согласованный вид. За истекшие годы представители этого направления накопили большое количество данных в пользу этого основного положения (Abelson et al., 1968).

Но большинство исследований консонанса было проведено со студентами колледжа в лабораторных условиях. Психологи и политологи, анализирующие общественное мнение вне лаборатории социальной психологии, разделились в своих взглядах на идеологическую согласованность общественного мнения по социальным и политическим вопросам (Kinder & Sears, 1985). Один из тех, кто считает, что публика идеологически невинна, сказал:

«Как интеллектуалы и как изучающие политику, мы склонны и в силу своего образования, и в силу своей чувствительности принимать политические идеи всерьез... Тем самым мы склонны забыть, что большинство людей принимают их не так серьезно, как мы, и что они мало уделяют внимания тем или иным вопросам, редко беспокоятся о согласованности своих мнений и тратят мало времени или не тратят его вовсе на раздумья о ценностях, исходных предпосылках и подтекстах, отличающих одну политическую ориентацию от другой» (McClosky, цит. по: Abelson, 1968).

За последние десятилетия накопилось немало примеров такой непоследовательности. Например, в национальном обследовании, которое предприняли в 70-х годах New York Times и C-B-S News, большинство американцев ответили, что они не одобряют «большинства финансируемых правительством программ социального обеспечения». При этом более 80% сказали, что они поддерживают: правительственную «программу финансовой помощи детям, выросшим в малообеспеченных семьях с одним недостающим родителем» (Помощь семьям с несамостоятельными детьми — основная программа социального обеспечения); правительственную программу «помощи бедным людям в покупке продуктов для своей семьи по сниженным ценам» (суть федеральной программы продуктовых талонов); правительственную программу «оплаты медицинского ухода для бедных» (программа Медпомощи). Эти основные программы социальной помощи имеют примерно одинаково сильную поддержку среди всех людей — бедных и богатых, либералов и консерваторов, демократов и республиканцев. И несмотря на недавние попытки протолкнуть реформу системы социального обеспечения, люди все-таки, скорее, выступают против общей концепции социальной помощи, чем против конкретных программ. (Кроме того, правительственные субсидии, приносящие выгоду средним слоям — Медпомощь, субсидированные займы на учебу в колледже, налоговые скидки для выплаты процентов по ипотечным кредитам, — публика редко относит к категории социальной поддержки.)

В более раннем национальном обследовании, специально посвященном этой непоследовательности, было обнаружено аналогичное противоречие между идеологическим консерватизмом и фактическим либерализмом установок в отношении социального обеспечения. Каждый четвертый американец был консерватором в отношении общей концепции социального обеспечения, но одновременно был либералом в отношении конкретных программ социальной помощи (Free & Cantril, 1967).

Несмотря на эти результаты, следует с осторожностью относиться к обвинению кого-либо в непоследовательности. Установки другого человека могут просто не согласовываться с нашими собственными идеологическими взглядами. Например, выступление против смертной казни обычно характерно для либеральной позиции, а выступление за запрещение абортов обычно связывают с позицией консерваторов. И все же оно логически согласуется со взглядами человека, который, будучи против любого отнятия жизни, протестует и против смертной казни, и против абортов (таких взглядов, например, придерживается обычно католическое духовенство). Другим примером являются представители движения за свободу личности, которые выступают против любого вмешательства правительства в жизнь человека. Они занимают консервативную позицию в экономике, выступая за то, чтобы экономика регулировалась свободным рынком, а не правительством, а также против того, чтобы правительство силой навязывало законы гражданского права, и против программ Акции поддержки. Но одновременно они являются либералами в личных социальных вопросах, считая, например, что правительство не должно рассматривать употребление марихуаны как криминал или интересоваться частной сексуальной жизнью людей. Для представителей движения за свободу личности и консервативная, и либеральная позиции являются непоследовательными.

Тем не менее данные показывают, что убеждения и установки большинства граждан не принадлежат какой-либо из общих идеологий; непоследовательность, или даже противоречивость, чаще преобладает над согласованностью. Это заставило одного психолога предположить, что многие наши установки напоминают скопления молекул мнений. Каждая молекула состоит из (а) убеждения, (б) склонности и (в) чувства социальной поддержки данного мнения. Другими словами, каждая молекула мнения состоит из факта, чувствования и сторонников (Abelson, 1968): «Это действительно факт, что когда у моего дяди Чарли болела спина, ему помог хиропрактик [факт]» [Хиропрактика — альтернативная система лечения, полагающая, что болезни в человеческом организме возникают из-за ненормального функционирования нервов, особенно спинного мозга; основана в 1895 году торговцем из Айовы Д. Д. Палмером. — Прим. пер.]; «Знаете, мне кажется, что над хиропрактиками зря насмехались [чувство]»; и «Я не стыжусь сказать, что есть много людей, которые думают так же, как и я [сторонники]». Или: «На самом деле американцы не хотят универсального страхования здоровья» [сторонники]; «И я тоже не хочу этого [чувство]»; «Это приведет к тому, что медицина станет общественной [факт]».

Молекулы мнения выполняют важные социальные функции. Во-первых, они играют роль разговорных единиц, позволяя нам высказываться в соответствии с темой, которая всплывает в разговоре. Они придают также рациональный вид нашему безотчетному согласию с друзьями и соседями по поводу тех или иных социальных вопросов. Но самое важное — что они служат признаками идентификации нас с основными социальными группами, подкрепляя наше чувство принадлежности к тому или иному социальному слою. Поэтому факт и чувствование — менее важные компоненты молекулы мнения, чем сторонники.

Представление, что негативное отношение к меньшинствам может выполнять функцию психологической защиты, называется теорией козла отпущения, поскольку враждебность человека здесь часто выражается в обвинении групп меньшинств и в личных, и в общественных проблемах. Эта теория проверялась в конце 40-х годов группой психологов из Калифорнийского университета в Беркли. Исследователи хотели выяснить, может ли психоаналитическая теория объяснить антисемитизм и фашистскую идеологию в нацистской Германии и можно ли выделить индивидов, особенно подверженных такой идеологии. Это исследование, описанное в книге «Авторитарная личность», стало классическим в социальной психологии (Adorno et al., 1950).

С помощью опросников сначала было установлено, что антисемиты часто имеют предубеждения против многих других групп людей, отличающихся от них, — «не наших». В интервью такие индивиды вспоминали о жесткой моралистической дисциплине родителей, иерархическом строении семьи и о тревоге по поводу социально-экономического положения семьи.

Согласно этим исследователям, такая семейная обстановка порождала индивидов с «авторитарной личностью»: они покорны и подчинены тем, кого они считают выше себя (включая авторитетные фигуры), но презрительны и агрессивны к тем, кого они считают ниже. Как и предсказывает психоаналитическая теория предубеждения, авторитарные индивиды подавляют знание о собственных нежелательных характеристиках, проецируя их вместо этого на «неполноценных не наших».

Хотя исследование авторитарной личности критиковалось за ряд недостатков (Christie & Jahoda, 1954), многие его оригинальные выводы выдержали проверку в последующих исследованиях. В частности, именно авторитарный тип личности наиболее восприимчив к фашистской идеологии, сердцем которой является враждебность к не нашим. Более новые исследования показывают, однако, что предубеждения и авторитарные установки могут приобретаться непосредственно в семейном окружении путем обычного процесса научения, а не только при участии сложных психоаналитических процессов, описанных в оригинальном исследовании (Altemeyer, 1988). Кроме того, конкретное политическое содержание авторитарных взглядов может в разных обществах различаться. Обследование, проводившееся в 1991 году, показало, что русские с сильными авторитарными позициями противостоят индивидуализму, но поддерживают равенство (например, бесплатное и равное медобслуживание для всех), — схема, противоположная той, которая свойственна авторитарным индивидам в США (McFarland, Ageyev & Abalakina-Paap, 1992).

Функция социального приспособления. Об установках, помогающих нам чувствовать себя частью социального окружения, говорят, что они служат функции социального приспособления. Одним из примеров являются молекулы мнения, упомянутые выше. Другим примером являются убеждения и установки людей, которые им предписывают церковь или политическая партия и которых придерживаются их друзья, семья или соседи; реальное содержание таких убеждений и установок менее важно, чем наделяемые ими социальные узы. В той степени, в какой установки выполняют преимущественно функцию приспособления, они меняются, когда меняются социальные нормы.

Это было наглядно показано на американском Юге в 50-х годах, когда там была ликвидирована легальная расовая сегрегация. Обследования показали, что американцы на Юге были, в общем, против десегрегации и сильнее, чем американцы Севера, выражали негативное отношение к афроамериканцам. Некоторые психологи полагали, что южные американцы более авторитарны, чем северные, то есть что расовые склонности на Юге выполняют функцию психологической защиты. Но Томас Петтигрю, социальный психолог, специализирующийся на расовых отношениях, утверждал, что расовые отношения на Юге поддерживались в первую очередь простым конформизмом с социальными нормами, доминировавшими в этом регионе, то есть выполняли функцию социального приспособления (Pettigrew, 1959).

При помощи опросника для измерения авторитаризма Петтигрю обнаружил, что южане не более авторитарны, чем северяне (хотя в обоих регионах авторитарные индивиды были больше предубеждены против афроамериканцев, чем неавторитарные). Кроме того, южане, предубежденные против афроамериканцев, не обязательно были предубеждены против других групп — а это расходится с предсказанием теории авторитаризма. Действительно, Юг исторически был наименее антисемитским регионом США, и одно из исследований того времени показало, что белые южане неблагосклонны к афроамериканцам, но вполне благосклонны к евреям (Prothro, 1952). К тому же ветераны с Юга, чей военный опыт был связан с другими социальными нормами, имели гораздо менее сильные предубеждения, чем неветераны, несмотря на то, что ветераны и Севера, и Юга были более авторитарны, чем неветераны.

Последующая история десегрегации подтвердила анализ Петтигрю. Было показано, что по мере расширения десегрегации отношение к определенному ее этапу было неблагоприятным непосредственно перед его воплощением, но вскоре после реализации становилось благоприятным (Pettigrew, 1959). Так, некоторые сообщества приняли десегрегацию для общественных помещений, но были все так же против десегрегации в школах; в других сообществах картина была обратная. По оценкам одного исследования, примерно у 40% выборки имелись твердые мнения за или против десегрегации, но остальные 60% склонялись к существовавшим в тот момент социальным нормам, каковы бы они ни были (Minard, 1952).

Часто говорят, что установки нельзя узаконить. В буквальном смысле это, очевидно, так. Но легализация и юридические постановления изменяют общественную политику и практику, а они, в свою очередь, часто ведут к изменению социальных норм. В той степени, в какой установки граждан служат социальному приспособлению, они также будут меняться. При таких условиях кратчайший путь к изменению «сердец и умов» — это изменить поведение, изменив прежде социальные нормы.