Робин Хобб Королевский убийца



бет13/34
Дата18.05.2022
өлшемі1.75 Mb.
#457055
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   34
hobb robin korolevskii ubiica

12. ЗАДАЧИ
Возможно, самым страшным в нашей войне с красными кораблями было охватившее нас ощущение беспомощности. Как будто паралич поразил землю и ее правителей. Тактика пиратов была настолько непредсказуемой, что в течение первого года мы ничего не предпринимали, как будто оцепенели. На второй год набегов мы пытались защититься. Но наши боевые искусства проржавели: слишком долго мы занимались только одиночными морскими разбойниками, случайными или безрассудными. Против организованных пиратов, которые изучили нашу береговую линию, расположение сторожевых башен, приливы и течения, мы были бессильны. Только Скилл принца Верити давал нам какую-то защиту. Сколько кораблей он повернул в сторону, скольких лоцманов он запутал, скольких рулевых смутил — мы никогда не узнаем. Но, поскольку никто слыхом не слыхивал о его самоотверженных трудах, все выглядело так, словно Видящие сидели сложа руки. Люди видели только те набеги, которые были успешными, и никогда не знали о кораблях, которые выносило на скалы, или о тех, что заплыли слишком далеко на юг во время шторма. Люди потеряли мужество. Внутренние Герцогства не спешили платить налоги, которые собирались для защиты береговой линии. Прибрежные Герцогства сгибались под тяжестью налогов, которые ничего не меняли. Так что если энтузиазм по поводу боевых кораблей Верити был непостоянным и зависел от изменения отношения людей к принцу, мы не можем винить их за это. Кажется, это была самая длинная зима в моей жизни.

Прямо из кабинета Верити я направился в покои Кетриккен. Я постучал, и мне открыла та же маленькая девочка-паж, что и раньше. Розмэри, с ее веселым личиком и темными кудрявыми волосами, напоминала мне какого-то озерного духа. Атмосфера в комнате казалась подавленной. Несколько леди были там, и все они сидели на табуретках вокруг рамы, на которую была натянута белая льняная ткань. Они яркими нитками вышивали кайму — цветы и зелень. Такие же рисунки я видел в комнатах миссис Хести. Обычно леди казались веселыми, добродушно подшучивали друг над другом, пока иголки протягивали яркие нитки сквозь плотную ткань. Но сейчас в комнате царило молчание. Женщины работали, опустив головы, прилежно, быстро, но без веселого разговора. Розовые и зеленые свечи горели в каждом углу комнаты. Их нежные ароматы смешивались над рамой. Кетриккен сидела в центре, ее руки сновали от стежка к стежку, как и у остальных. По-видимому, она и была источником тишины. Лицо ее было сдержанным, даже мирным. Ее погруженность в себя была настолько очевидной, что я почти видел окружавшие ее стены. Взгляд ее был приятным, глаза добрыми, но я вообще не ощущал ее присутствия. Она была подобна сосуду с прохладной неподвижной водой. На ней было простое зеленое платье — скорее горного стиля, чем баккипского. Драгоценности она сняла. Кетриккен посмотрела на меня и вопросительно улыбнулась. Я чувствовал себя так, словно грубо вторгся на урок. И вместо того, чтобы просто приветствовать ее, я попытался оправдать свое присутствие. Я заговорил официально, не забывая о наблюдающих женщинах.


— Королева Кетриккен. Будущий король Верити просил меня передать вам послание.
Что-то, казалось, мелькнуло в ее глазах. Потом ее лицо снова застыло.
— Да, — отозвалась она равнодушно. Ни одна из иголок не замедлила своего танца, но я был уверен, что все леди навострили уши.
— На башне некогда был сад, называвшийся Садом Королевы. Раньше, по словам короля Верити, там были горшки с зеленью и пруды с водой. Там были цветущие растения, и рыбки, и ветряные колокольчики. Сад принадлежал его матери. Моя королева, он хочет, чтобы вы все восстановили.
За столом наступила полная тишина. Глаза Кетриккен широко раскрылись. Она осторожно спросила:
— Ты уверен в этом послании?
— Конечно, моя леди, — я был удивлен ее реакцией, — он сказал, что ему доставит огромное удовольствие увидеть сад восстановленным. Он говорил о нем с огромной любовью, особенно вспоминая клумбы эстрагона.
Радость на лице Кетриккен распустилась как лепестки цветка. Она поднесла руку ко рту и глубоко вздохнула. Кровь прилила к ее бледному лицу, окрасив щеки. Ее глаза сияли.
— Я должна увидеть его! — воскликнула она. — Я должна увидеть его немедленно! — Она внезапно вскочила. — Розмэри, мой плащ и перчатки, пожалуйста. — Она обвела сияющим взглядом своих леди. — Хотите составить мне компанию?
— Моя королева, сегодня такой свирепый шторм… — неуверенно начала одна из них. Но другая, более старшая, леди Модести, по-матерински посмотрев на Кетриккен, медленно встала.
— Я пойду с вами на башню. Плаг! — Маленький мальчик, дремавший в углу, немедленно вскочил на ноги. — Бегом! Принеси мой плащ с капюшоном и перчатки, — она повернулась к Кетриккен: — Я очень хорошо помню этот сад, еще со дней королевы Констанции. Я провела там в ее обществе много прекрасных часов. Я буду очень рада помочь восстановить его.
Наступила короткая пауза, после чего другие леди последовали примеру леди Модести. К тому времени, когда я вернулся со своим плащом, все они уже были готовы. Я чувствовал себя очень странно, ведя процессию леди через весь замок, а потом наверх, по длинной лестнице в Сад Королевы. К этому времени за Кетриккен и мной следовало уже около двух десятков человек, включая пажей и любопытных. Кетриккен шла по каменным ступенькам прямо за мной. Остальные длинным хвостом тянулись следом. Пока я толкал тяжелую дверь, пытаясь сдвинуть наметенный снаружи снежный сугроб, Кетриккен тихо спросила:
— Он простил меня, правда?
Я остановился, чтобы перевести дыхание. От возни с тяжелой дверью боль в моей ране на шее усилилась. Рука тупо ныла.
— Моя королева? — переспросил я.
— Мой лорд Верити простил меня. И он показывает это таким способом. О, я сделаю для нас сад. Я никогда больше не опозорю его. — Я смотрел на ее восхищенную улыбку, а она небрежно прислонилась плечом к двери и легко открыла ее. Пока я стоял, моргая от холодного света зимнего дня, она вышла на верхушку башни. Она шла по скрипучему снегу и не обращала на него никакого внимания. Я оглядел пустую площадку и подумал, не сошел ли я с ума. Тут ничего не было, только наметенный снег, покрытый корочкой наста, под свинцовым небом. Снег скрыл разобранные скульптуры и кадки, наваленные вдоль одной стены. Я приготовился увидеть разочарование Кетриккен. Вместо этого, дойдя до середины площадки, она вытянула руки и закружилась в снежном вихре, смеясь, как ребенок.
— Тут так красиво! — воскликнула она.
Я рискнул пойти за ней. Остальные тоже поднимались на башню. В одно мгновение Кетриккен оказалась у кучи статуй, ваз и кадок. Она смела снег со щеки херувима с такой нежностью, как будто была его матерью. Она смахнула снег с каменной скамейки, а потом подняла херувима и поставила его туда. Это была немаленькая статуя, но Кетриккен энергично вытаскивала из сугроба все новые и новые предметы. Она восторженно ахала над каждой новой находкой, настаивая, чтобы остальные женщины подошли и разделили ее восхищение.
Я стоял немного в стороне от них. Холодный ветер дул на меня, пробуждая боль от ран и принося с собой тяжелые воспоминания. Здесь я стоял когда-то на холоде, почти обнаженный, а Гален пытался вколотить в меня Скилл. На этом самом месте он избивал меня, как собаку. А здесь я боролся с ним, и в этой борьбе сгорел и разрушился весь Скилл, который у меня когда-то был. Все кругом по-прежнему напоминало мне о самых горьких днях моей жизни. Я думал, может ли какой-нибудь сад, каким бы зеленым и спокойным он ни был, очаровать меня, если я буду стоять на этом самом камне. Одна низкая стена манила меня. Если бы я подошел к ней и посмотрел через край, то увидел бы каменистые скалы внизу. Я этого не сделал. Скорый конец, которого я когда-то жаждал, чтобы избавиться от мучений, больше не будет искушать меня. Я отогнал от себя давнишний приказ Скилла Галена. Я отвернулся и снова стал наблюдать за королевой.
Среди снега и камня она ожила. Есть цветок, подснежник, который расцветает иногда даже зимой. Она напомнила мне его. Ее светлые волосы на фоне зеленого плаща внезапно стали золотыми, губы красными, щеки такими же розовыми, как те розы, которые снова расцветут здесь. Глаза ее сверкали, как голубые драгоценные камни, когда она радостно восклицала при виде нового откопанного сокровища. По контрасту ее темноволосые леди с черными или карими глазами были закутаны в теплые плащи с капюшонами. Они стояли тихо, соглашаясь со своей королевой и радуясь ее восторгу, но потирали замерзшие пальцы или плотнее завертывались в плащи, защищаясь от ветра. Вот, подумал я, такой должен увидеть ее Верити, горящей жизнью и счастьем. Тогда он не мог бы не полюбить ее. Жизнь горела в ней, так же как и в нем, когда он охотился или скакал верхом. По крайней мере, раньше.
— Конечно, это все очень мило, — сказала леди Хоуп, — но сейчас очень холодно. И мало что можно сделать здесь, пока не растаял снег и погода не стала мягче.
— О, но вы же ошибаетесь! — воскликнула Кетриккен. Она громко засмеялась, и, оторвавшись от своих сокровищ, снова вышла в центр площадки. — Сад начинается в сердце. Завтра я смету снег и лед с верхушки башни, а потом все эти скамейки, статуи и горшки должны быть расставлены. Но как? Как спицы в колесе? Как чудесный лабиринт? Или по величине и виду? Есть тысячи возможностей разместить их, и я буду пробовать по-разному. Правда, может быть, мой лорд вспомнит для меня, как это было когда-то. Тогда я восстановлю это место для него — сад его детства!
— Завтра, королева Кетриккен. Небо темнеет, и становится холоднее, — посоветовала леди Модести. Я видел, чего стоил ей подъем по лестнице и последовавшее за ним стояние на холоде, но, говоря это, она добродушно улыбалась. — Может быть, сегодня я смогу рассказать вам, что я помню об этом месте.
— Правда? — воскликнула Кетриккен и обеими руками схватила леди Модести за руки. Улыбка, которой она одарила пожилую женщину, была похожа на благословение.
— Я буду рада.
И при этих словах мы медленно начали спускаться с крыши. Я шел последним. Я закрыл за собой дверь и мгновение стоял, давая глазам привыкнуть к темноте башни. Подо мной подпрыгивали свечи — это спускались остальные. Я благословлял того пажа, который додумался сбегать и принести их. Я шел медленнее. Моя покалеченная рука отвратительно ныла. Я думал о радости Кетриккен и был доволен, хотя и чувствовал себя немного виноватым в том, что эта радость построена на песке. Верити испытал облегчение, когда я предложил ему передать сад Кетриккен, но это не имело для него того значения, что для нее. Она накинется на эту работу, как будто ей поручено воздвигнуть алтарь их любви. Я сомневался, что завтра Верити вообще вспомнит о своем подарке. Я чувствовал себя и предателем, и глупцом, идя вниз по лестнице.
Я спустился к вечерней трапезе, думая, что хотел бы побыть один. Поэтому я пренебрег общим залом и пошел в солдатскую столовую. Там я встретил Баррича и Хендса. Они пригласили меня присоединиться к ним, и я не смог отказаться. Но когда я сел, они почти не замечали меня. Они не исключили меня из своей беседы, но говорили о жизни, которой я больше не разделял. Бесконечные детали всего того, что происходило в конюшнях и клетках, теперь не касались меня. Они обсуждали свои проблемы с оживлением людей, понимающих самую суть происходящего. Все чаще и чаще я замечал, что киваю в ответ на их слова, но ничего не могу добавить. Они хорошо ладили. Баррич не смотрел на Хендса свысока, но Хендс не скрывал уважения к человеку, которого явно считал своим начальником. За короткое время Хендс многому научился у Баррича. Прошлой осенью он был просто конюшенным мальчиком. Теперь он со знанием дела рассуждал о ястребах и собаках и задавал серьезные вопросы, касающиеся разведения племенных лошадей. Я еще не закончил свой ужин, когда они встали. Хендс был озабочен собакой, которую сегодня лягнула лошадь. Они пожелали мне доброго вечера и, все еще разговаривая, вышли за дверь.
Я сидел молча. Вокруг меня были другие стражники и солдаты, они ели, пили и негромко беседовали. Тихий гул голосов, звон ложек о стенку котелка, стук, когда кто-нибудь отрезал ломоть от круга сыра, — все это было для меня музыкой. Комната, полная людей, горящие дрова в очаге, запахи эля и жирного кипящего рагу. Мне следовало бы чувствовать себя довольным, а не грустным. Не одиноким.
Брат?
Иду. Встречай меня у старого свиного загона.
Ночной Волк охотился далеко. Я был здесь впервые, и я стоял в темноте и ждал его. У меня в сумке был горшочек с мазью, и еще я захватил мешок костей. Снег кружился в бесконечном танце зимних искр. Глаза мои ощупывали темноту. Я чувствовал его, чувствовал, что он близко, но все равно он умудрился выскочить неожиданно и заставил меня вздрогнуть. Он был милосерден, и только разок куснул меня, тряхнув мою здоровую руку. Мы вошли в хижину. Я зажег огарок свечи и осмотрел его плечо. Я устал прошлой ночью, и мне было очень больно, так что теперь я был доволен, что все сделал правильно. Я состриг густые волосы и подшерсток вокруг раны и протер ее чистым снегом. Корка на ране была толстой и темной. Я понял, что сегодня она кровоточила, но несильно. Я обильно покрыл рану мазью. Ночной Волк заскулил, но терпел, пока я обрабатывал его плечо. После этого он повернул голову и вопросительно обнюхал рану.
Гусиный жир, определил он и начал слизывать мазь. Я позволил ему это. Лекарство ему не повредит, а язык вотрет его в рану лучше, чем мои пальцы.
Голоден? — спросил я.
Не особенно. Вдоль старой стены полно мышей. Потом он обнюхал мешок, который я принес. Но немного говядины или оленины не помешает.
Я вывалил перед ним кости, и он набросился на них. Раскидав кости, он вытащил мясистый сустав и занялся им. Скоро будем охотиться? Он изобразил мне «перекованных».
Примерно через день. Я хочу достаточно оправиться, чтобы как следует работать мечом.
Неудивительно. Коровьи зубы не лучшее оружие. Но не жди слишком долго.
Это почему?
Потому что я видел их сегодня. Бессмысленных. Они нашли замерзшего оленя на берегу реки и ели его. Сгнившее вонючее мясо, и они ели его. Но это их не надолго задержит. Завтра они будут ближе.
Значит, мы будем охотиться завтра. Покажи мне, где ты их видел. Я закрыл глаза и узнал тот берег ручья, который он вспомнил для меня. Я не знал, что ты уходишь так далеко! Ты, раненный, проделал сегодня такой путь?
Не так уж и далеко. Это была бравада. И я знал, что мы будем искать их. Я гораздо быстрее двигаюсь один. Мне легче найти их одному, а потом пойти с тобой на охоту.
Вряд ли это охота, Ночной Волк.
Нет. Но мы делаем это для нашей стаи.
Некоторое время мы сидели с ним в дружеском молчании, и я смотрел, как он грызет принесенные мной кости. Он хорошо подрос за эту зиму. Получая хорошую еду и освободившись от клетки, он прибавил в весе и окреп. Снег мог падать на его шкуру, но толстые черные ости, торчавшие сквозь серый подшерсток, защищали его от снежинок и не давали влаге добраться до его кожи. И пах он тоже здоровьем — не псиной, как пахнет от перекормленной собаки, которая живет в доме и мало двигается, а диким, чистым запахом.
Ты спас мне жизнь вчера.
Ты спас меня от смерти в клетке.
Я думаю, что я слишком долго был один. Я забыл, что это значит, когда у тебя есть друг.
Он перестал грызть свою кость и посмотрел на меня со спокойным удивлением.
Друг? Это не то слово, брат. И не из той области. Так что не считай меня другом. Я буду для тебя тем же, чем ты для меня. Братом по связи и стаей. Но я совсем не все, что тебе нужно. Он снова начал терзать свою кость, а мне следовало переварить то, что я услышал от него.
Спокойного сна, брат, сказал я ему, уходя.
Он фыркнул. Сна? Вряд ли. Луна еще может прорваться через тучи и дать мне немного света для охоты. Ну а если нет, можно и поспать.
Я кивнул и оставил его с его костями. Возвращаясь в замок, я чувствовал себя менее угнетенным и одиноким, чем раньше. Но также я чувствовал и уколы совести за то, что Ночной Волк так приноравливает свою жизнь и желания к моим. Казалось, что вынюхивание «перекованных» как-то пачкает его.
Для стаи. Это ради стаи. Бессмысленные пытаются вторгнуться на нашу территорию. Мы не можем этого допустить. Казалось, что для него все это вполне естественно, и он был удивлен, что меня это беспокоит. Я кивнул нам обоим в темноте и вошел в кухонную дверь. Назад, к желтому свету и теплу.
Я поднялся по лестнице в свою комнату, думая о том, что я сделал за последние несколько дней. Я решил выпустить щенка на свободу. Вместо этого мы стали братьями. Я не сожалел об этом. Я пошел предупредить Верити о новых «перекованных» неподалеку от Баккипа, но выяснил, что принц уже знает о них, и был послан изучать Элдерлингов и искать владеющих Скиллом. Я просил Верити передать сад Кетриккен, чтобы отвлечь ее от неприятных мыслей. Вместо этого я обманул ее и еще больше утвердил в ее любви к Верити. Я остановился, чтобы перевести дыхание на лестничной площадке. Может быть, подумал я, мы все танцуем под дудочку шута? Разве он не предлагал заняться кое-чем из этого списка?
Я снова почувствовал медный ключ в своем кармане. Это время подходило не хуже любого другого. Верити в спальне не было, но там оказался Чарим. У него не возникло никаких сомнений по поводу того, чтобы позволить мне войти и воспользоваться ключом. Я взял огромную охапку свитков; их было больше, чем я ожидал. Я отнес их в свою комнату и уложил на сундук с одеждой. Я разжег огонь в очаге и посмотрел на повязку на моей шее. Это был безобразный комок заляпанной кровью ткани. Я знал, что следует переменить ее, но боялся развязать узел. Потом. Я добавил дров в огонь и стал рыться в свитках. Мелкие паучьи буквы, выцветшие иллюстрации. Потом я поднял глаза и оглядел комнату.
Кровать. Сундук. Маленькая подставка у кровати. Кувшин и таз для мытья. Безобразный гобелен, изображающий короля Вайздома, беседующего с Элдерлингом. Канделябр со свечами на каминной доске. Комната едва ли изменилась за те годы, которые я провел в ней с той ночи, как поселился в замке. Это была пустая и мрачная каморка, совершенно лишенная своеобразия. Я выполнял поручения, я охотился, и я убивал. Я подчинялся. Скорее собака, чем человек. И даже не любимая собака, которую бы ласкали и хвалили. Один из рабочей стаи. Когда я последний раз слышал Шрюда? Или Чейда? Даже шут смеялся надо мной. Что я теперь, если не инструмент? Остался ли кто-нибудь, кто любит меня, именно меня?
Внезапно я почувствовал, что не могу больше выносить собственного общества. Я положил свиток, который поднял, и вышел из комнаты.
Когда я постучался в дверь Пейшенс, там некоторое время молчали.
— Кто это? — спросил голос Лейси.
— Только Фитц Чивэл.
— Фитц Чивэл! — раздался удивленный голос. Это был непривычно поздний визит. Обычно я приходил днем. Потом я успокоился, услышав звук отодвигаемого засова и открывающегося замка. Она не оставила без внимания то, о чем я говорил ей, подумалось мне. Дверь медленно открылась, и Лейси сделала шаг назад, чтобы пропустить меня, с сомнением улыбаясь.
Я вошел, тепло приветствуя Лейси, и осмотрелся в поисках Пейшенс. Она в другой комнате, предположил я. Но в углу, опустив глаза к рукоделию, сидела Молли. Она не подняла головы и никак не прореагировала на мое присутствие. Ее волосы были убраны назад под маленькой кружевной шапочкой. На другой женщине синее платье Молли могло бы казаться простым и скромным. На Молли оно было скучным. Она не отрывала глаз от работы. Я взглянул на Лейси и увидел, что она смотрит прямо на меня. Я снова перевел взгляд на Молли, и что-то во мне не выдержало. В четыре шага я пересек комнату. Я встал на колени у ее кресла, и, когда она отшатнулась, схватил ее руку и поднес к губам.
— Фитц Чивэл! — в голосе Пейшенс у меня за спиной была ярость. Я обернулся и увидел ее, стоящую в дверях. Губы ее были сжаты от гнева. Я отвернулся.
Молли, в свою очередь, отвернулась от меня. Держа ее за руку, я тихо сказал:
— Я больше так не могу. Пусть это глупо, пусть это опасно, пусть остальные думают что хотят, я без тебя не могу.
Она отняла у меня руку, и я отпустил ее, чтобы не сделать больно. Но я вцепился в край ее юбки, как упрямый ребенок.
— Хотя бы поговори со мной, — умолял я ее, но заговорила Пейшенс.
— Фитц Чивэл, так не годится. Прекрати немедленно.
— Моему отцу тоже не годилось ухаживать за вами. Но он все равно ухаживал. Подозреваю, что он чувствовал то же, что и я сейчас, — я не сводил глаз с Молли.
Мое замечание дало мне несколько секунд, в течение которых Пейшенс ошеломленно молчала. Но Молли отложила свою работу и встала. Она шагнула в сторону, и когда стало ясно, что я должен отпустить ее или разорвется ткань ее юбки, я выбрал первое. Она отошла.
— Извинит ли меня моя леди Пейшенс, если я уйду?
— Конечно, — ответила Пейшенс, но в голосе ее не было никакой уверенности.
— Если ты уйдешь, у меня больше ничего не останется, — сказал я. Я знал, что это звучит излишне драматично. Я все еще стоял на коленях у ее кресла.
— Если я останусь, ничего не изменится. — Молли говорила ровным голосом. Она сняла передник и повесила его на крючок. — Я служанка. Ты молодой человек королевской крови. Между нами ничего не может быть. Я поняла это за последние несколько недель.
— Нет, — я встал и подошел ближе, но не коснулся ее, — ты Молли, а я Новичок.
— Может быть. Когда-то, — уступила Молли. Потом она вздохнула: — Но не сейчас. Не делайте это для меня труднее, чем оно есть, сир. Вам лучше бы оставить меня в покое. Мне больше некуда идти; я должна оставаться здесь и работать, по крайней мере пока я не заработаю достаточно… — Она внезапно тряхнула головой. — Доброй ночи, моя леди. Лейси. Сир. — Она отвернулась. Лейси стояла молча. Я заметил, что она не открыла дверь для Молли, но Молли не остановилась. Дверь захлопнулась за ней. Ужасное молчание воцарилось в комнате.
— Что ж, — вздохнула наконец Пейшенс, — я рада видеть, что хотя бы у одного из вас есть немного разума. О чем, во имя всего святого, ты думаешь, Фитц Чивэл? Ворвался сюда, как безумный, и чуть не напал на мою горничную?
— Я думаю, что люблю ее, — сказал я честно. Я рухнул в кресло и обхватил голову руками. — Я думаю, что очень устал от одиночества.
— И поэтому ты пришел сюда? — Пейшенс казалась оскорбленной.
— Нет. Я пришел повидать вас. Я не знал, что она будет здесь. Но когда я увидел ее, на меня просто нашло. Это правда, Пейшенс. Я больше так не могу.
— Но лучше бы тебе смочь, потому что все равно придется, — она говорила твердо, но все-таки вздохнула.
— Молли говорила об этом… обо мне? Вам. Я должен знать. Пожалуйста, — я пытался разбить их молчаливый обмен взглядами. — Она действительно хочет, чтобы я оставил ее в покое? Она так меня презирает? Разве я не выполнял все ваши требования? Я ждал, Пейшенс. Я избегал ее, я следил, чтобы не было никаких разговоров. Но когда это кончится? Или таков ваш план? Держать нас врозь, пока мы не забудем друг друга? Это все равно не сработает. Я не ребенок, а она не игрушка, которую вы прячете от меня. Это Молли. И она в моем сердце, и я не отпущу ее.
— Боюсь, что ты должен. — Пейшенс тяжело произнесла эти слова.
— Почему? Она любит другого?
Пейшенс отмахнулась от меня, как от мухи.
— Нет. Она не ветреная. Совсем нет. Она умная и прилежная, знающая и полная силы духа. Я могу понять, почему ты отдал ей свое сердце. Но у нее к тому же есть гордость. Она начала понимать то, чего не хочешь понять ты. Вы оба по своему положению столь далеки друг от друга, что не может быть никакой встречи в середине. Даже если бы Шрюд согласился на ваш брак, в чем я очень сомневаюсь, как бы вы жили? Ты не можешь оставить замок, спуститься в Баккип и работать в свечной лавочке. Ты знаешь, что не можешь. А какое положение ей бы понравилось, если бы ты оставил ее здесь? Несмотря на все ее достоинства, люди, которые не знают Молли достаточно хорошо, будут видеть только разницу в вашем положении. На нее будут смотреть как на способ удовлетворения твоих низменных инстинктов. «О, бастард, он положил глаз на горничную своей мачехи. Небось пару раз поймал ее в темном уголке, а теперь приходится платить за это». Ну, ты знаешь, о чем я говорю.
Я знал.
— Мне все равно, что будут говорить.
— Ты, возможно, это выдержишь. А Молли? А твои дети?
Я молчал. Пейшенс рассматривала свои лежащие на коленях руки.
— Ты молод, Фитц Чивэл, — она говорила очень тихо, успокаивающим тоном. — Я знаю, сейчас ты этому не веришь. Но ты можешь встретить другую. Ближе к тебе по положению. И Молли тоже. Она заслуживает счастья. Может быть, тебе следует отойти в сторону. Дай себе год или около того. И если твои чувства к тому времени не изменятся, тогда что ж…
— Мои чувства не изменятся.
— И ее тоже, полагаю, — прямо сказала Пейшенс. — Она любит тебя, Фитц. Не зная, кто ты на самом деле, она отдала тебе свое сердце. Вот все, что она сказала. Я не хочу предавать ее, но если ты поступишь, как она просит, и оставишь ее в покое, она сама никогда не скажет тебе об этом. Так что надеюсь, ты не обидишься на меня за ту боль, которую я должна тебе причинить. Она знает, что вы не можете быть вместе. Она не хочет быть служанкой, вышедшей замуж за знатного человека. Она не хочет, чтобы ее дети были дочерьми и сыновьями служанки из замка. Поэтому она откладывает то немногое, что я могу ей платить. Она покупает воск и все остальное и продолжает старательно заниматься своим ремеслом. Она намерена накопить достаточно, чтобы заново начать дело в свечной мастерской. Это будет не скоро, но такова ее цель. — Пейшенс помолчала. — Она не видит для тебя места в своей жизни.
Я долго сидел молча. Ни Лейси, ни Пейшенс не нарушили молчания. Лейси тихо двигалась по комнате, заваривая чай. Она сунула чашку в мою руку. Я поднял глаза и попытался улыбнуться ей. Потом осторожно отставил чай в сторону.
— Вы с самого начала знали, что этим кончится? — спросил я.
— Я боялась этого, — просто сказала Пейшенс, — но я также знала, что ничего не могу сделать. Как и ты.
Я сидел неподвижно. Даже не думая. Под старой хижиной в выкопанном логове Ночной Волк дремал, положив морду на кость. Я слегка коснулся его, даже не разбудив. Его спокойное дыхание было якорем. Я уцепился за него.
— Фитц? Что ты будешь делать?
Слезы щипали мне глаза. Я моргнул, и это прошло.
— То, что мне велено, — проронил я. — Когда я поступал иначе?
Пейшенс молчала, когда я поднимался на ноги. Рана на моей шее болела. Внезапно я почувствовал, что хочу только спать. Она кивнула мне, когда я попросил разрешения уйти. У дверей я задержался:
— Да, зачем я пришел сегодня. Кроме того, чтобы повидать вас. Королева Кетриккен будет восстанавливать Сад Королевы. Тот, что на башне. Она упомянула, что хотела бы знать, как был устроен сад во времена королевы Констанции. Я подумал, что вы, возможно, могли бы вспомнить это для нее.
Пейшенс помедлила.
— Я действительно помню его. Очень хорошо. — Она некоторое время молчала, потом оживилась. — Я его нарисую тебе и все объясню. Тогда ты сможешь пойти к королеве.
Я посмотрел ей в глаза:
— Я думаю, что вы сами должны пойти к ней. Думаю, это доставит королеве очень большое удовольствие.
— Фитц, мне всегда было трудно с людьми, — ее голос дрогнул, — и я уверена, что она найдет меня странной. Скучной. Я не могу… — она запнулась.
— Королева Кетриккен очень одинока, — сказал я тихо. — Ее окружают леди, но нет настоящих друзей. Когда-то вы были будущей королевой. Разве вы не помните, каково вам было?
— Полагаю, для нее это совсем иначе.
— Наверное, — согласился я и направился к двери. — Только в одном. У вас был внимательный, любящий муж. — У меня за спиной Пейшенс издала тихий удивленный звук. — И я не думаю, что принц Регал был тогда таким же… умным, как сейчас. И у вас есть Лейси, которая поддерживает вас. Да, леди Пейшенс. Я уверен, что для нее это совсем иначе. Гораздо труднее.
— Фитц Чивэл!
Я задержался у дверей:
— Да, моя леди?
— Повернись, когда с тобой разговаривают!
Я медленно повернулся, и она топнула на меня ногой:
— Это гадко с твоей стороны! Ты хочешь пристыдить меня! Думаешь, я не исполняю свой долг? Думаешь, я не знаю, в чем он состоит?
— Моя леди?
— Я пойду к ней завтра. И она подумает, что я странная, нескладная и взбалмошная. Я нагоню на нее скуку, и она будет жалеть, что я пришла. И тогда ты извинишься за то, что заставил меня это сделать.
— Я уверен, что вы правы, моя леди.
— Оставь свои придворные штучки и убирайся. Ужасный мальчишка! — Она снова топнула ногой, потом резко повернулась и влетела в спальню. Лейси держала для меня дверь, когда я уходил. Губы ее были поджаты, она выглядела подавленной.
— Ну? — спросил я ее, зная, что она хочет мне что-то сказать.
— Я думаю, что ты очень похож на своего отца, — едко заметила Лейси. — Разве что не такой упрямый. Он не сдавался так легко, как ты. — Она захлопнула за мной дверь.
Некоторое время я смотрел на закрытую дверь, потом пошел в свою комнату. Я знал, что должен переменить повязку на шее. Я поднялся на один этаж. Рука моя ныла, и я остановился на площадке. Некоторое время я смотрел на свечи, горящие в канделябрах, потом взобрался еще на один пролет.
Я стучал несколько минут. Желтый свет лился из щели под ее дверью, но когда я начал стучать, он внезапно погас. Я вытащил нож и попытался открыть замок на ее двери. Она сменила его. Кроме того, там, по-видимому, была щеколда, слишком тяжелая для того, чтобы кончик моего ножа мог ее поднять. Я сдался и ушел.
Вниз всегда легче, чем вверх. Особенно, когда одна рука повреждена. Я смотрел вниз, на белое кружево волн, разбивающихся о скалы вдалеке. Ночной Волк был прав. Луна все-таки выбралась из-за туч. Я поскользнулся и зашипел от боли, потому что весь мой вес пришелся на поврежденную руку. Еще совсем немного, обещал я себе. Я спустился еще на два шага вниз.
Выступ окна Молли был уже, чем я надеялся. Я держал намотанную на руку веревку, пытаясь устоять. Лезвие моего ножа легко вошло в зазор между ставнями. Они были очень плохо подогнаны. Верхний засов подался, и я начал работать над нижним, когда услышал ее голос изнутри:
— Если ты войдешь, я закричу. Придут стражники.
— Тогда лучше накрой для них стол, — ответил я мрачно и вернулся к своему занятию. В одно мгновение Молли распахнула ставни. Она стояла в оконной раме, танцующий свет огня в очаге освещал ее сзади. Она была в ночной рубашке, но еще не заплела на ночь волосы. Они были распущенны и блестели. Она накинула на плечи шаль.
— Уходи, — свирепо сказала она, — убирайся оттуда!
— Я не могу, — сказал я, задыхаясь, — у меня нет сил влезть обратно, а веревка недостаточно длинная, чтобы спуститься до самого низа.
— Ты не можешь войти, — повторила она упрямо.
— Очень хорошо. — Я сел на подоконник, одна нога внутри, другая болтается за окном. Ветер ворвался в комнату, играя с ночной рубашкой Молли и раздувая пламя в очаге. Я молчал. Спустя мгновение она начала дрожать.
— Чего ты хочешь? — спросила она сердито.
— Тебя. Я хотел сказать, что завтра я иду к королю, просить разрешения жениться на тебе, — эти слова вырвались у меня неожиданно. В какой-то головокружительный миг я почувствовал, что могу говорить и делать все что угодно.
Молли некоторое время смотрела на меня. Голос ее был низким, когда она сказала:
— А я не хочу за тебя замуж.
— Этого я не собирался ему говорить. — Я обнаружил, что улыбаюсь ей.
— Ты невыносим!
— Да. И очень замерз. Пожалуйста, дай мне по крайней мере войти и согреться.
Она не дала мне разрешения. Но от окна отошла. Я легко спрыгнул вниз, не обращая внимания на боль в руке. Закрыл и запер ставни. Потом прошел через комнату. Я встал на колени у ее очага и добавил дров, чтобы выгнать из комнаты остатки холода. Потом я встал и протянул к огню руки. Молли не сказала ни слова. Она стояла, прямая как меч, скрестив руки на груди. Я посмотрел на нее и улыбнулся.
Она не улыбалась.
— Ты должен уйти.
Я почувствовал, как моя улыбка гаснет.
— Молли, пожалуйста, просто поговори со мной. Когда мы последний раз виделись, мне казалось, что мы понимаем друг друга. Теперь ты не хочешь говорить со мной, ты отворачиваешься… Я не знаю, что изменилось, не понимаю, что происходит между нами.
— Ничего, — она внезапно показалась очень хрупкой, — ничего не происходит между нами. Ничего не может произойти между нами, Фитц Чивэл. — И это имя так странно звучало в ее устах. — У меня было время подумать. Если бы ты пришел ко мне вот так неделю назад или месяц назад, порывистый и улыбающийся, я знаю, что тогда бы я сдалась, — она слабо улыбнулась, — но ты не пришел. Ты был вежливым и благоразумным и все делал правильно. И, как бы глупо это ни звучало, это обидело меня. Я сказала себе, что если бы ты любил меня так сильно, как говорил, ничто — ни стены, ни правила поведения, ни репутация, ни этикет — не помешало бы тебе видеть меня. Та ночь, когда ты пришел, когда мы… но она ничего не изменила. Ты не вернулся.
— Но это было ради тебя, ради твоей репутации… — начал я в отчаянии.
— Замолчи. Я говорила тебе, что это глупо. Но чувства не обязаны быть мудрыми. Они просто есть, и все. Твоя любовь ко мне не была мудрой, так же как и моя к тебе. Теперь я поняла это. И я пришла к мысли, что разум может пересилить чувства, — она вздохнула. — Я была так сердита, когда твой дядя впервые заговорил со мной. В такой ярости! Из-за него я решила, что ни за что не подчинюсь этому. Не уйду, что бы ни стояло между нами. Но я не камень, а ведь даже камень вода точит. Так и мои чувства разрушились бы от постоянно падающих холодных капель здравого смысла.
— Мой дядя? Принц Регал? — я не мог поверить такому предательству.
Она медленно кивнула:
— Он хотел, чтобы я сохранила этот визит в тайне. Он сказал, что не будет никакой пользы, если ты об этом узнаешь. Он должен действовать в интересах своей семьи. Он сказал, что я должна это понять. И я поняла, но это меня рассердило. И только через некоторое время он заставил меня согласиться, что это и в моих собственных интересах. — Она замолчала и провела рукой по щеке. Она плакала. Бесшумно, просто слезы текли по ее щекам, когда она говорила.
Я прошел через комнату к ней. Осторожно обнял ее. Она не сопротивлялась, и это удивило меня. Я держал ее бережно, как будто она была бабочкой, которую так легко раздавить. Она наклонила голову, так что ее лоб почти касался моего плеча, и заговорила мне в грудь:
— Еще через несколько месяцев у меня будет достаточно сбережений, чтобы я снова могла жить собственной жизнью. Не начать дело, но снять где-нибудь комнату и найти работу, которая поддерживала бы меня. И начать копить на магазин. Вот что я собираюсь сделать. Леди Пейшенс очень добра, а Лейси стала мне настоящим другом. Но мне не нравится быть служанкой. И я буду служанкой не дольше, чем мне это необходимо. — Она замолчала и стояла неподвижно в моих объятиях. Она немного дрожала, словно от усталости. Видимо, у нее не было больше слов.
— Что тебе сказал мой дядя? — спросил я осторожно.
— О, — она сглотнула и потерлась об меня лбом. Я думаю, что она просто вытерла слезы о мою рубашку, — только то, что и следовало ожидать. Когда он впервые пришел ко мне, он был холоден и замкнут. Он решил, что я… уличная девка, я думаю. Он жестко предупредил меня, что король не потерпит больше скандалов. Он потребовал, чтобы я сообщила ему, не беременна ли я. Конечно, я рассердилась. Я сказала ему, что это было бы невозможно. Что мы никогда… — Молли помолчала, и я чувствовал, как стыдно ей было, что кто-то мог просто задать такой вопрос. — И тогда он сказал мне, что, если это так, все хорошо. Он спросил, что я бы хотела получить в качестве возмещения за твой обман.
Казалось, что у меня внутри повернулся нож. Ярость во мне росла, но я заставил себя молчать, чтобы она могла все это высказать.
— Я сказала ему, что не хочу ничего. Что я обманывала себя не меньше, чем ты. Тогда он предложил мне денег. Чтобы я уехала. И никогда не говорила о тебе. И о том, что было между нами. — Она говорила с трудом. С каждой фразой голос ее становился все более высоким и натянутым. Она изо всех сил пыталась казаться спокойной, но я знал, что это не так. — Он предложил мне достаточно, чтобы открыть свечную мастерскую. Я рассердилась. Я сказала ему, что деньги не могут заставить меня перестать кого-то любить. Что если бы это было так, я действительно была бы шлюхой. Он очень рассердился, но ушел. — Она внезапно прерывисто всхлипнула, потом взяла себя в руки. Я легко провел руками по ее плечам, чувствуя ее напряжение. Я погладил ее волосы; они были мягкими и густыми, как лошадиная грива. Она замолчала.
— Регал плетет интриги, — услышал я свой голос, — он хочет причинить мне боль, заставив тебя уехать. Уничтожить меня, обидев тебя. — Я покачал головой, удивляясь собственной глупости. — Мне следовало это предвидеть. Я думал, что он может только нашептывать людям на ухо всякие гадости о тебе или попытается организовать какой-нибудь несчастный случай. Но Баррич прав. У этого человека нет морали. Для него нет ничего святого.
— Сперва он был холоден. Но никогда не бывал откровенно груб. Он сказал, что пришел только как посланник короля, чтобы избежать скандала. Он явился лично, чтобы об этом знало не больше народа, чем необходимо. Он хотел пресечь ненужные разговоры, а не давать для них пищу. Позже, после того как мы несколько раз поговорили, он сказал, что ему жаль видеть меня такой загнанной в угол. Он обещал сказать королю, что это не моя вина. Он даже купил у меня свечи и устроил так, чтобы другие знали, что я продаю их. Я верила, что он пытается помочь, Фитц Чивэл, или, по крайней мере, что он так понимает помощь.
То, как она защищала Регала, ранило меня глубже, чем любое оскорбление или упрек, который она могла бы мне бросить. Мои пальцы запутались в ее мягких волосах, и я осторожно отвел свои руки. Регал. Получается, что я, боясь скандала, не встречался с Молли, избегал ее, не разговаривал с ней только для того, чтобы мое место мог занять Регал. Он не ухаживал за ней, нет, он пустил в ход все свое очарование, чтобы разрушить мой образ в ее мыслях, пока я не мог противопоставить что-нибудь его словам. Он выставил себя ее союзником, в то время как я превратился в бездумного неоперившегося юнца, легкомысленного негодяя. Я прикусил язык, чтобы не сказать о нем ничего плохого. Это прозвучало бы как слова разозленного мальчишки, которому осмелились перечить.
— Ты когда-нибудь говорила о визитах Регала Пейшенс или Лейси? Что они думают о нем?
Она тряхнула головой, и я ощутил аромат ее волос.
— Он предостерег меня от этого. «Бабья болтовня», — сказал он, и я знаю, что это правда. Я даже не должна была говорить об этом тебе. Он предупредил, что Пейшенс и Лейси будут больше меня уважать, если это будет выглядеть, как будто я пришла к такому решению по своей воле. Он сказал, кроме того… что ты не отпустишь меня… если подумаешь, что все это исходит от него. Что ты должен поверить, что я отвернулась от тебя сама.
— Настолько-то он меня знает, — кивнул я.
— Мне не следовало говорить тебе, — пробормотала она. Она немного отстранилась, чтобы посмотреть мне в глаза. — Не знаю, почему я это сделала.
Ее глаза и волосы были цвета опавшей листвы.
— Может быть, ты не хотела, чтобы я тебя отпускал? — рискнул я.
— Ты должен, — сказала она, — мы оба знаем, что у нас нет будущего.
На мгновение все погрузилось в тишину. Огонь тихо потрескивал в очаге. Мы не двигались. Но каким-то образом я очутился в другом мире, остро, до боли ощущая запах трав, исходящий от ее кожи и волос, прикосновение ее гибкого тела под мягкой шерстяной ночной рубашкой. Все заботы, даже все мысли были отброшены в этом внезапном чудесном ощущении. Я знал, что дрожу, потому что она положила руки мне на плечи и сжала их, чтобы успокоить меня. Тепло исходило от ее рук. Я посмотрел ей в глаза и удивился тому, что там увидел.
Она поцеловала меня.
Прикосновение ее губ прорвало плотину переполнявших нас чувств. То, что последовало, было безграничным продолжением ее поцелуя. Мы не останавливались, чтобы обдумать, насколько разумно или достойно ведем себя. Мы не медлили вовсе. Мы знали, что отныне нам все разрешено. Мы оба окунулись в восхитительную новизну, и я не могу вообразить более глубокого единения, чем то, которое мы разделили в эту ночь. Для нас обоих это была первая ночь. Нас не трогали воспоминания о других или напрасные ожидания. У меня было не больше прав на нее, чем у нее на меня. Но я давал и я брал, и клянусь, что никогда об этом не пожалею. Сладостную неловкость той ночи я буду хранить как прекраснейшее воспоминание в самом укромном уголке своего сердца. Мои дрожащие пальцы превратили завязки на ее рубашке в беспомощный узел. Молли казалась мудрой и уверенной, когда прикасалась ко мне, и резко вздохнула, когда я посмел ответить на ее ласку. Это не имело значения. Наша неосведомленность в любви придавала таинственную остроту нашим чувствам. Я жаждал быть одновременно нежным и сильным, но обнаружил, что изумлен ее нежностью и силой.
Я слышал, что это называют танцем, я слышал, что это называют битвой. Некоторые мужчины говорят об этом с понимающим смешком — некоторые с ухмылкой. Я слышал, как крепкие рыночные торговки кудахчут об этом, словно курицы над хлебными крошками. Я встречал сводниц, которые расхваливали свой товар так же смело, как разносчики свежей рыбы. Что до меня, то я думаю, что некоторые вещи нельзя описать словами. Голубой цвет можно только увидеть, запах жасмина почувствовать, а звук флейты услышать. Изгиб теплого обнаженного плеча, нежная мягкость груди, любовные слова, которые слетают с губ, когда все барьеры внезапно рушатся, аромат женской кожи — все это только части, и, как бы сладостны они ни были, им не стать воплощением целого. Тысячи таких деталей не могут сделать это.
Дрова в очаге превратились в темно-красные угли. Свечи давно погасли. Казалось, мы очутились в месте, которое считали чужим, и неожиданно поняли, что это наш дом. Думаю, что отдал бы весь мир, чтобы остаться в этом дремотном тепле спутанных одеял и перьевых подушек, вбирая блаженный покой.
Брат! Это хорошо! Я взвился, как рыба на крючке, вырвав Молли из ее сонного забытья.
— Что случилось?
— Ногу свело, — солгал я, и она засмеялась, поверив мне. Такое глупое вранье — но мне внезапно стало стыдно, несмотря на всю ложь, которую я когда-либо говорил, и всю ту правду, которую я превращал в ложь, скрывая ее. Я раскрыл рот, чтобы рассказать ей все. Что я королевский убийца, орудие короля. Что свидетелем этой ночи был мой брат волк. Что она так легко отдала себя человеку, убивавшему других людей и связавшему свою жизнь с животным.
Это было невозможно. Рассказать ей об этом означало причинить ей боль и заставить стыдиться себя. Она всегда будет чувствовать себя испачканной моими прикосновениями. Я говорил себе, что смогу вынести, если она будет презирать меня, но не перенесу ее презрения к себе самой. Я говорил себе, что придержал язык, потому что благороднее было оставить мои секреты при себе, чем позволить правде уничтожить ее. Лгал ли я себе тогда?
Как и все мы.
Я лежал в ее объятиях, от нее исходило удивительное тепло, и я обещал себе, что изменюсь. Я прекращу все это, и тогда мне ничего не понадобится рассказывать ей. Завтра, обещал я себе, я скажу Чейду и Шрюду, что не буду больше убивать для них. Завтра я заставлю Ночного Волка понять, почему я должен разорвать свою связь с ним. Завтра. Но сегодня, в этот день, который уже начинался, я должен быть рядом с волком, чтобы охотиться на «перекованных» и убивать их. Потому что я должен прийти к Шрюду с новой победой, чтобы привести его в должное настроение для моей просьбы. В тот вечер, когда я покончу с убийством, я попрошу его дозволения обвенчаться с Молли. Я обещал себе, что его разрешение положит начало моей новой жизни, жизни человека, у которого больше не будет секретов от любимой женщины. Я поцеловал ее в лоб, потом медленно высвободился из ее рук.
— Я должен уйти, — прошептал я, когда она пошевелилась, — но я молюсь, чтобы это было ненадолго. Сегодня я иду к Шрюду, чтобы просить разрешения жениться на тебе.
Она вздохнула и открыла глаза. Она с некоторым удивлением смотрела, как я, обнаженный, отхожу от ее постели. Я подкинул дров в очаг и избегал ее взгляда, собирая разбросанную одежду и одеваясь. Она не так стеснялась, потому что, когда я оторвался от застегивания своего пояса, то обнаружил, что она смотрит на меня и улыбается. Я вспыхнул.
— Я чувствую, что мы уже женаты, — прошептала она, — не могу себе представить, что какие-то клятвы могут соединить нас вернее, чем это.
— И я. — Я подошел, сел на край ее постели и снова взять ее руки в свои, — но я буду счастлив, когда все узнают об этом. А это требует свадьбы, моя леди. И публичного признания всего того, в чем мое сердце уже поклялось тебе. Но сейчас я должен идти.
— Нет еще. Побудь немного. Я уверена, что у нас есть еще время до того, как все начнут просыпаться.
Я наклонился и поцеловал ее.
— Я должен идти сейчас, чтобы забрать веревку, которая свисает с башни прямо к окну моей леди. Люди могут удивиться.
— Останься по крайней мере, чтобы я могла сменить повязку на твоей руке и шее. Как это ты поранился? Я хотела спросить тебя вчера, но…
Я улыбнулся ей:
— Я знаю. У нас были гораздо более интересные занятия. Нет, моя дорогая. Но я обещаю тебе, что сделаю это сегодня утром в своей комнате.
Сказав ей «моя дорогая», я вдруг почувствовал себя настоящим мужчиной — никакие слова не давали мне раньше такого ощущения. Я снова поцеловал ее, обещая себе, что уйду немедленно после этого, но почувствовал, что медлю, ощутив ее прикосновение к моей шее. Я вздохнул.
— Мне действительно надо идти.
— Я знаю. Но ты не рассказал мне, как поранился.
Я чувствовал по ее голосу, что она не считает мои раны серьезными, а просто использует эту возможность, чтобы хоть немного задержать меня. Но мне все равно было стыдно, и я попытался сделать ложь насколько возможно безвредной.
— Собачьи укусы. В конюшне, сука со щенками. Я, наверное, знал ее не так хорошо, как думал. Я нагнулся, чтобы поднять одного из щенков, и она бросилась на меня.
— Бедный мальчик. Ну хорошо, а ты уверен, что как следует обработал рану? Укусы животных очень легко воспаляются.
— Я снова обработаю ее, когда буду перевязывать. Все. Я должен идти. — Я закрыл Молли стеганым пуховым одеялом, испытывая сожаление, что приходится покидать это тепло. — Поспи хоть немного до рассвета.
— Фитц Чивэл!
Я остановился у двери и обернулся:
— Да?
— Приходи ко мне сегодня. Независимо от того, что скажет король.
Я открыл рот, чтобы возразить.
— Обещай мне! Иначе я не переживу этого дня. Обещай, что ты вернешься ко мне. Потому что, что бы ни сказал король, знай: теперь я твоя жена. И всегда буду ею. Всегда.
Сердце мое остановилось от этого дара, и я смог только глупо кивнуть. Моего вида, по-видимому, было достаточно, потому что улыбка, которой она одарила меня, была ясной и золотой, как солнечный свет середины лета. Я поднял щеколду и отпер замок. Открыв дверь, я выглянул в темный коридор.
— Не забудь закрыть за мной, — прошептал я и выскользнул за дверь.


Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   34




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет