Таджикистан: война кланов и политиков

Между основными регионами, на которые делится Таджикистан, а также между населяющими его народами трения существовали задолго до обретения республикой независимости. Еще в царский период в северной части современного Таджикистана стали появляться элементы капиталистических отношений, развиваться промышленное производство. Южная же его часть оставалась под властью одного из наиболее отсталых районов Средней Азии - Бухарского ханства. Здесь прочнее, чем на севере, укоренились феодально-патриархальные порядки, а в советский период борьба с басмачеством приняла на этих территориях особенно затяжной характер. Неравномерное развитие этих двух частей Таджикистана дало о себе знать в дальнейшем, наложив отпечаток на всю новейшую историю республики и заложив основы будущих конфликтов. В 1929 г. Таджикская АССР в составе Узбекской ССР была преобразована в союзную республику, и от Узбекистана ей была отрезана экономически развитая часть Ферганской долины - Ленинабадская (ныне Ходжентская) область, где численно преобладали этнические узбеки. В то же время Бухара и Самарканд с их многочисленным таджикским населением остались в составе Узбекистана, и на них как на свои культурные и духовные центры продолжают претендовать в обеих республиках, так что эти крупные города постепенно превратились в "яблоко раздора". Более того, узбеки, живущие в Таджикистане, жалуются на то, что им навязывают таджикский язык и культуру, а таджики Узбекистана обвиняют власти в дискриминации, насаждении "узбекского империализма" и "тюркизации" /23/.

Отнюдь не идиллически складывались отношения официального Душанбе с Горным Бадахшаном. Последний оставался в составе России с 1895 г. до 2 января 1925 г., когда решением Президиума ЦИК СССР Советский Памир был преобразован в ГБАО и отошел к Таджикистану /24/. Горные памирцы, отличавшиеся от таджиков культурой, языком, образом жизни, религией - многие из них являлись приверженцами исмаилизма, - подверглись в годы советской власти насильственной ассимиляции: их обязывали записываться в паспортах таджиками, запрещали пользоваться национальными языками, а исмаилизм вообще оказался под запретом, и многие приверженцы этой религии, как рядовые, так и священнослужители, подверглись репрессиям. В период коллективизации в 30-е годы жителей Горного Бадахшана насильственно сгоняли на равнину для освоения Вахшской долины. Хотя противоречия между жителями разных регионов внутри каждой среднеазиатской республики весьма существенны, именно в Таджикистане эти противоречия достигли особой остроты в силу того, что не был преодолен искусственный характер объединения, и потому что основные регионы страны развивались крайне неравномерно.

На север Таджикистана - Ходжентскую область, где проживает треть населения страны (2 млн.) и значительная узбекская община, приходится 80 процентов валового продукта Таджикистана. Эта область с ее плодородными землями и более развитой, чем в южных, горных районах, инфраструктурой, традиционно поставляла в Душанбе партийные кадры, и до гражданской войны выходцы из этого региона занимали все ключевые посты в республике. Здесь настолько ощутимо сильное влияние соседнего Узбекистана, что время от времени возникают разговоры относительно возможного объединения Ходжента с Узбекистаном. Юг страны - Хатлон - преимущественно аграрный, экономически отсталый регион, где также имеются этнические проблемы: в Курган-Тюбе компактно проживают узбеки, соперничающие с "титульной нацией" - таджиками, - а также с другими этносами из-за земли, водных ресурсов, дотаций и пр. Центральный регион Таджикистана - Каратегин (Предпамирье) - в годы гражданской войны стал оплотом религиозной оппозиции, а малонаселенный Бадахшан (Горно-Бадахшанская АО), занимающий 43 процента территории страны, хотя формально и подчиняется Душанбе, издавна занимает обособленную позицию, плохо интегрируется с остальными регионами, а ныне вообще фактически оказался под контролем оппозиции. Противостояние региональных кланов - за дотации, власть, доступ к ресурсам - и вылилось в конечном итоге в гражданскую войну.

Конфликт в Таджикистане /25/ по своей природе и основным характеристикам является внутренним, поскольку действия вооруженных группировок на всем протяжении кризиса были подчинены одной стратегической цели - захвату власти. Этот конфликт носит на себе также все признаки этнического, так как его участники отражают интересы своих этносов не меньше, нежели узкорегиональные интересы, и в ходе гражданской войны отчетливо выявилось противостояние между "титульной нацией" и узбеками, между "равнинными" таджиками и памирскими народами. Присутствуют в нем и элементы ирредентизма в связи с высказывавшейся идеей создания Великого Таджикистана, способного объединить этнических таджиков, проживающих ныне за пределами страны - в Узбекистане и Афганистане. Наконец, в этом конфликте ощущается и налет сепаратизма: вопрос об отделении Ходжентской области и ГБАО муссируется в этих регионах на протяжении уже нескольких лет.

Но едва ли конфликт в Таджикистане может быть сведен к простым формулам: "исламский фундаментализм против светского государства" либо "демократы против коммунистов". Подходить к нему с идеологическими мерками было бы упрощением, хотя и поныне некоторые оппозиционеры, изгнанные "из власти", продолжают обвинять своих противников в том, что они осуществили коммунистический реванш /26/, в то время как их оппоненты навешивают на всю оппозицию ярлык "исламского фундаментализма" /27/, что является в их понимании синонимом регресса и дестабилизации. На самом деле, как убедительно доказывается во многих публикациях по Центральной Азии /28/, коммунизм в его российском понимании здесь никогда и не существовал, а партийный функционер всегда воспринимался в первую очередь как представитель власти, опирающийся на родственный клан, и уже только потом как носитель коммунистической идеологии. То же самое относится и к лидерам оппозиции. Некоторые из них сделали ислам идейным и духовным знаменем своей борьбы в противовес официальной коммунистической идеологии, которую исповедовали их противники, и конечно же они, оппозиционеры, являлись выразителями новых политических сил и веяний. Но и они опирались, как и "коммунисты", на родственные им кланы, представляли вполне конкретные регионы. Словом, конфликт в Таджикистане вызван совокупностью множества факторов, а его движущие силы не всегда находятся на поверхности.

Начнем с экономических причин, которые сыграли важную роль в возникновении и развитии военного конфликта в Таджикистане. Речь идет в первую очередь об аграрном перенаселении и огромном напряжении на рынке труда, связанными с быстрыми темпами роста населения. По самой осторожной оценке, безработица здесь в 1990 г. составляла 12,5% численности трудоспособного населения. Называют также цифру 26-30 процентов /29/. В то же время земельный надел в лучшем случае достигал 0,25 га, а в худшем 0,11 га. /30/. В результате в сельском хозяйстве оказалось накопленным 35-40 процентов избыточного труда /31/.

Безработица и малоземелье, люмпенизация значительной части молодежи - прекрасные дрожжи для социальной нестабильности. К этому следует прибавить и перекосы в экономической политике прежнего союзного центра, который десятилетиями навязывал республикам Средней Азии госзаказ на выращивание хлопка, столь необходимого военно-промышленному комплексу, что привело к истощению почв и водных ресурсов, резкому снижению урожайности сельскохозяйственных культур, экологическим катастрофам. Не удивительно, что как только рухнула прежняя система управления, в республиках Центральной Азии вспыхнула борьба за землю, причудливо переплетавшаяся с этническими конфликтами. Как отмечает В.Переведенцев, "Жесткое администрирование центрального аппарата, своеволие местных баев подняли давление в котле межнациональных отношений до критической отметки. Наша казарменная экономика перессорила туркмен, киргизов, узбеков, таджиков...У них зуб друг на друга из-за земли, воды, неравных капиталовложений" /32/.

Но несмотря на то, что Таджикистан являлся беднейшей республикой в бывшем Советском Союзе, его экономический потенциал чрезвычайно высок /33/. В Таджикистане имеются богатейшие залежи золота, серебра, алюминия, драгоценных и полудрагоценных металлов и самое главное - стратегического урана. В советское время все это богатство было поделено между регионами: ленинабадцы контролировали хлопковую отрасль и часть наркобизнеса; Турсунзаде - алюминиевую промышленность; курган-тюбинцы занимались золотодобычей и т.п. С началом гражданской войны в Таджикистане вспыхнула клановая борьба за передел этих богатств /34/. Некоторые эксперты, объясняя причины таджикского конфликта, приходят также к выводу о том, что крупные поставщики этих ресурсов, в том числе и на Западе не хотели чтобы Таджикистан вышел на мировой рынок со своим дешевым сырьем, вынудил бы их резко снизить цены и тем самым привел бы к переменам на устоявшемся рынке и к смене его лидеров. Отсюда делался вывод, что война в суверенном Таджикистане оказалась выгодной его многим экономическим конкурентам /35/.

Какими бы ни были экономические причины, вызвавшие конфликт в Таджикистане, развязать его оказалось очень легко в первую очередь благодаря тому, что здесь имелась "благоприятная" социальная база: массовая безработица, малоземелье, низкий уровень жизни большинства населения. Огромное значение в возникновении и развитии вооруженного противостояния имели региональные, этнические, религиозные распри, разгоревшиеся в Таджикистане на фоне политической борьбы. Переход власти от ходжентцев к кулябцам, к другим новым кланам дестабилизировал обстановку и усилил центробежные тенденции в регионах. Подобная ситуация усугублена и этническим конфликтом, который протекает в Таджикистане порой в скрытой форме, но его существование нельзя сбрасывать со счета /36/. Некоторые из этнических противоречий уходят в глубокое историческое прошлое, часть порождена сталинской национальной политикой, но нередко конфликт коренится в различии культур или конфессий. И все же чаще всего этнические противоречия в Таджикистане оказываются подогреты малоземельем, безработицей, борьбой за передел собственности. Не меньшее воздействие на них оказывают внутриполитические процессы, связанные с борьбой за власть между кланами, региональными элитами и группами, отражающими те или иные интересы.

Исламский фактор также сыграл немаловажную роль в развитии конфликта /37/. В политическом плане ислам в Таджикистане заявил о себе еще в 70-е годы, когда в отдельных районах страны появились сторонники возврата к первоначальной чистоте исламского вероучения. В начале 90-х годов Таджикистан вызывал наибольшие тревоги в плане перспектив его возможного сближения с мусульманским миром, особенно после того, как здесь сформировалась единственная в своем роде во всей Центральной Азии исламская оппозиция. Организационно она оформилась вокруг Исламской партии возрождения (ИПВ) - впоследствии Движение исламского возрождения Таджикистана (ДИВТ). Ее возглавил тогдашний духовный глава (казикалон) мусульман Таджикистана, а ныне - один из лидеров вооруженной таджикской оппозиции, Ходжиакбар Тураджонзода /38/.

В условиях начавшейся еще во времена перестройки либерализации государственной политики в отношении религии в Центральной Азии стали заметны признаки религиозного возрожденчества: обращение к национальным, историческим, религиозным корням сопровождалось ростом интереса к исламу, его вероучению, письменным источникам. Проводилась работа и по осознанию исторического места народов Центральной Азии в мировой цивилизации /39/.

Несмотря на то, что исламское духовенство, религиозно настроенная интеллигенция сыграли заметную роль в политическом процессе в Таджикистане, став влиятельной частью оппозиции, но эта страна в преддверии гражданской войны не стояла на пороге исламской революции по иранскому образцу. Тураджонзода едва ли кривил душой, когда уверял, что "исламская революция в Таджикистане - это миф. Здесь идет борьба за власть" /40/. Таджикские оппозиционеры, выступившие против старой коммунистической номенклатуры, искали в исламе идейное обоснование своей борьбы. Одновременно с этим ислам стал оружием в руках каратегинцев (а именно из Каратегина происходил род Тураджонзады, их родственников и земляков), гармцев, курган-тюбинцев, то есть представителей новых региональных элит, требовавших перераспределения власти в свою пользу.

Хотя основные перипетии политической борьбы в Таджикистане в годы развернувшейся там кровопролитной борьбы за власть получили подробное освещение в научной литературе и прессе, представляется целесообразным напомнить о том, как развивался этот конфликт и какую эволюцию претерпели в ходе его все противоборствующие стороны.

На излете перестройки в Таджикистане вспыхнула острейшая политическая борьба между старой партийной и советской номенклатурой и оппозицией, выступившей под демократическими, националистическими или религиозными лозунгами. Оформившись в ряд партий и движений (Народный фронт, Демократическая партия, Растохез, Исламская партия возрождения, Лали Бадахшон и другие), она начинала оказывать влияние на политический процесс в этой некогда покорной и забитой республике и уже одним этим представлять реальную угрозу властям.

Поскольку исламско-демократической оппозиции в Душанбе противостояли те же силы, которые инициировали кровавые трагедии в Тбилиси, Фергане, Баку, Ереване, а позднее - в Вильнюсе, Москве, Пригородном районе Северной Осетии, не удивительно, что конфликт в Таджикистане начинался по такому же сценарию, как и в других "горячих точках" бывшего СССР. Сначала - мирные митинги и демонстрации, затем запускаемые "сверху" слухи, которые будоражат толпу и провоцируют насилие и бесчинства, либо, как это было в других городах и районах тогдашнего СССР, - погромы на этнической почве, с обязательным участием "откуда-то взявшихся" уголовников. Этот "круг" завершается вводом войск МВД, которые проводят акции устрашения среди мирного населения (как правило, жертвами становятся случайные мирные граждане), и введением чрезвычайного положения. После этого в республиках в большинстве случаев вспыхивали гражданские войны и этнические конфликты. Таджикистан в этом плане не составил исключения.

Здесь непосредственным толчком к возникновению конфликта послужили намеченные на 25 февраля 1990 г. выборы народных депутатов. На них демократическая оппозиция имела реальные шансы одержать победу. К тому же в январе-феврале у здания ЦК КПСС в Душанбе постоянно проводились митинги, на которых в числе многих требований звучали и призывы к отмене 6-й статьи Конституции СССР о руководящей роли КПСС. Как отмечал один из лидеров оппозиции, председатель Демократической партии Таджикистана, Шодмон Юсупов, тогдашнее высшее руководство Таджикистана "насторожила активизация демократических процессов в республике, усиление деятельности Народного фронта и его влияние на избирателей. Нужно было что-то предпринять, чтобы дискредитировать национальное движение" /41/. Видимо, с этой целью, начиная с января, в Душанбе начали усиленно муссироваться слухи об "армянах из Карабаха", которым якобы отданы квартиры очередников, о "30 русских детях, взятых в заложники" и т.п. /42/. По Душанбе прокатилась волна погромов магазинов, газетных киосков, квартир. Активную роль в них сыграли уголовные элементы, действовавшие с благословения тогдашнего руководства Таджикистана. Беспорядки преследовали несколько целей: отвлечь от властей недовольство, дискредитировать слабое и разрозненное демократическое движение, наделив его участников ярлыками националистов и религиозных фанатиков, запугать население хаосом и беспорядками, которые якобы неизбежны при отсутствии "твердой коммунистической руки", заставить центр прийти к ним на помощь и тем самым помочь спасти пошатнувшуюся власть /43/.

После нескольких месяцев политического противостояния в мае 1992 г. было создано коалиционное правительство народного доверия. Оппозиции удалось установить в нем контроль над некоторыми силовыми структурами: так, один из лидеров ИПВ Давлат Усмон стал первым заместителем главы правительства, курирующим МВД и КГБ. Духовный глава памирских исмаилитов Худоберды Холикназаров стал министром внешних сношений, а лидеры Ростахеза Миррахимов, Камилов, Хантов возглавили телерадиокомпанию /44/. Очевидно было, что ходжентский клан оказался потесненным выходцами из других, ранее не представленных на вершинах власти регионов. Оппозиционеры, кроме того, не принадлежали к партийной и советской номенклатуре. Они представляли совершенно новые политические силы, разделявшие в целом демократические убеждения, и потому их появление в правительстве можно было расценить как прорыв Таджикистана к демократии. Вместе с тем, как заявлял Д.Усмон, "о победе демократической оппозиции говорить не приходится. Две трети министерских портфелей - в руках старой номенклатуры, она занимает ключевые позиции. Политическая обстановка сознательно дестабилизируется старыми структурами, экономика на грани развала" /45/.

Осенью 1992 г. противостояние в Таджикистане достигло кульминации, и страна фактически стояла на пороге раскола. Коалиционное правительство, сформированное в Душанбе, не было признано в Кулябской области. Кулябцы (их численность достигает 1 млн. человек) не захотели мириться с приходом к высшей власти в Таджикистане выходцев из куда менее малочисленных кланов. Создалась угроза, что юг может быть поделен между вооруженными группировками кулябцев и их противников - "исламистов-демократов", опиравшихся преимущественно выходцев из горных районов (так называемых гармцев) и их союзников - памирцев. Ходжентские кланы, занявшие первоначально позицию сторонних наблюдателей, также не смирились с тем, что их фактически вытеснили из Душанбе. В августе 1992 г. оппозиция не устояла перед соблазном революционного свержения правящей верхушки: президентский дворец был захвачен "беженцами" из провинций и столичной молодежью. Рахмон Набиев и председатель Верховного совета Сефарали Кенджаев вынуждены были подать в отставку, что создало опасный прецедент. Ведь в условиях отсутствия в таджикском обществе демократических традиций там не было создано серьезного противовеса нелигитимным методам борьбы, и как только был нарушен баланс сил, само общество оказалось взорванным изнутри.

Из столицы противостояние перемещалось в регионы. Армия Сангака Сафарова, уголовника с несколькими судимостями и лидера Народного фронта, сколоченного властями для разгрома оппозиции, начав с Куляба, взяла на себя задачу "окончательного решения" "исламско-демократического вопроса" в Таджикистане. Кулябцев поддержали ополченцы пригородов Душанбе - Гиссарского и Турсунзадевского районов, населенных преимущественно этническими узбеками, а также вооруженные отряды из Ходжентской области. Разгоравшаяся гражданская война на короткое время приостанавливалась после подписания мирных соглашений - в Хороге в июне 1992 г., а затем и в Ходженте (25 ноября 1992 г.), но в целом конфликт становился необратимым, он вовлекал в себя все большее число участников, позиции которых становились все более непримиримыми.

Старая номенклатура, не смирившись с потерей власти, к ноябрю 1992 г. сумела мобилизоваться и частично взять реванш. Созванная 16 ноября 1992 г. в Ходженте сессия Верховного Совета, на которой присутствовали наблюдатели из Центральной Азии и России, заявила о необходимость принять экстренные меры с целью прекращения гражданской войны и предотвращения повторения Таджикистаном судьбы Ливана или Сомали /47/. Верховный Совет официально отстранил от должности президента Набиева и утвердил в качестве председателя Верховного Совета бывшего секретаря парторганизации южнокулябского совхоза и одного из лидеров проправительственных вооруженных формирований Эммомали Рахмонова. Его посчитали более жестким политиком. К тому же кандидатура Рахмонова была поддержана Узбекистаном, который - в тандеме с Россией и ее армейскими подразделениями, дислоцированными в Таджикистане (201-й дивизией) - помог разгромить оппозицию.

Взяв под контроль почти всю Курган-Тюбинскую область, вооруженные формирования Народного фронта овладели 11 декабря 1992 г. Душанбе. К февралю 1993 г. практически вся территория Таджикистана была очищена от повстанцев и взята под контроль правительственных сил. Отряды оппозиции были оттеснены в Бадахшан и в соседний Афганистан, откуда они, оправившись после поражения, возобновили боевые действия.

В Душанбе и на всей территории Таджикистана, где действовали правительственные силы, был развернут настоящий террор против бадахшанцев, каратегинцев, гармцев. От рук таджикских "красных кхмеров" погибали представители интеллигенции, лидеры и рядовые члены демократических, религиозных и националистических организаций, не имеющие отношения к политике рядовые горожане и сельские жители /48/. Исполнителями этнических чисток и своего рода советско-коммунистического реванша стали кулябцы-народнофронтовцы, в составе которых было немало уголовников. (Ср. с ситуацией в Грузии, где "грязную работу" также выполняли ранее судимые Джабо Иоселиани и Тенгиз Китовани). Параллельно с этническими чистками, политическим, а временами и уголовным террором власти попытались внедрить в политическую жизнь Таджикистана те же методы, с которыми соседние Узбекистан и Туркменистан провели борьбу со своей оппозицией. Так, 21 июня 1993 г. Верховный суд Таджикистана вынес решение о запрещении деятельности на территории республики оппозиционных партий и движений - Демократической партии, ИПВ, Растохез, Лали Бадохшон. Их обвинили в разжигании гражданской войны и попытке свержения конституционного строя /49/. Кроме того, власти поставили в зависимость от себя официальное духовенство /50/. Всего, по некоторым оценкам, к 1993 г. Таджикистан потерял в боевых действиях более 300 тысяч человек. Общее число беженцев оценивалось в 1,5 млн./51/. Из них русские и русскоязычные составили свыше 300 тысяч (по некоторым данным, их в Таджикистане осталось не больше 70-80 тысяч) /52/.

За годы, последовавшие за разгромом оппозиции, в Таджикистане и Афганистане сформировалось несколько силовых центров, которые продолжили вооруженную борьбу. Однако расстановка сил, состав противоборствующих сторон и цели борьбы существенно изменились.

Правительственный блок, в котором в начале конфликта доминировали представители ленинабадского клана, после декабря 1992 г. подвергся своеобразной "кулябизации" (выражение обозревателя "Московских новостей" Санобар Шерматовой /53/), что вызвало недовольство вчерашних союзников - ленинабадцев и гиссарцев, а также Ташкента, поддерживавшего правительство Рахмонова. Москву, напротив, до недавнего времени устраивала пророссийская ориентация последнего.

А что же другая противоборствующая сила в конфликте - оппозиция, которую, как и раньше, только с очень большой натяжкой можно было бы назвать "исламской" или "демократической" (либо и тем, и другим вместе)?

На начальном периоде конфликта - 1990-1992 гг. - оппозиция представляла собой коалицию партий и движений, выступивших с антикоммунистическими лозунгами. В основе их объединения лежала и идея национального возрождения таджиков. Но конечно же, существовали разночтения, разногласия относительно путей, по которым должен будет развиваться независимый Таджикистан, а также по вопросу направлений его взаимодействия с тюркоязычными соседями. Например, ИПВ делала упор на исламское духовное наследие как на первооснову национального возрождения. Лидеры Растохез и Лали Бадохшон, являвшихся скорее не политическими, а культурно-просветительными движениями, стремились поднять значение таджикского языка, культуры, сохранить их самобытность, защитить от тюркского влияния. Разные по своей ориентации партии и движения объединяла одна стратегическая цель: отстранить старую партийную и советскую номенклатуру от власти. Что касается перспектив построения в Таджикистане демократического, правового государства, то здесь уже намечались разногласия между сторонниками условно западной и даже российской модели; "исламистами", призывавшими к более глубокому внедрению исламских норм в общественную жизнь; и националистами, ратовавшими за реализацию идеи "Великого Таджикистана", противостоящего тюркскому окружению и влиянию.

К тому же и "демократы", и "исламисты", и "националисты" имели в Таджикистане весьма ограниченную базу. Например, по свидетельству бывшего министра МВД Таджикистана Гулдасташо Имроншоева, число сторонников ИПВ в вооруженных группировках оппозиции составляло 10-15 процентов /54/. Опорой ИПВ и Демократической партии была немногочисленная прослойка интеллигенции, молодежи. Эти партии поддержали также родственные их лидерам кланы, население отдельных регионов, откуда они были родом. Стоит ли говорить о том, что, например, Лали Бадохшон не стало общенациональным движением и имело базу практически только в Горном Бадахшане.

Большинство русскоязычного населения, напуганного националистической риторикой оппозиции, превратилось в ее яростных противников. Для них понятия "демократ" и "националист" стали тождественны. Отпугнул их от оппозиции и ее исламский облик, то обстоятельство, что духовный глава мусульман стал одним из лидеров оппозиции. Впрочем, многие страхи той поры по поводу угрозы исламского фундаментализма - на совести официальной пропаганды, результат слухов, сознательно запускавшихся спецслужбами. Они выполняли охранительную функцию - защиту системы, незыблемость которой расшатывала оппозиция. В то же время призывами к борьбе с исламскими фанатиками местные партийные функционеры стремились вызывать к себе симпатии России и Запада.

По мере углубления политического и вооруженного противостояния в Таджикистане оппозиция разделилась на внутреннюю и внешнюю, но и внутри каждого лагеря имеются различия. Вооруженные отряды, базировавшиеся в Афганистане, напрямую были связаны с более чем 30 исламскими государствами /55/, вели боевые действия против правительственных сил и российских погранвойск, а их лидеры - Саид Абдулло Нури и Ходжи Акбар Тураджонзода - участвовали в мирных переговорах по урегулированию таджикского конфликта. Руководители Объединенной таджикской оппозиции (ОТО) отказываются (по крайней мере на словах) от идеи построения в Таджикистане исламского государства. Не претендует ОТО и на всю полноту власти. Стратегическая цель ее лидеров - вернуться домой из вынужденного изгнания и легитимизировать свое положение. Но есть в рядах вооруженной оппозиции и непримиримые, готовые воевать до последнего и отказывающиеся вступать в диалог с Рахмоновым.

Внутренняя оппозиция также неоднородна. Ее влиятельное крыло возглавил Абдумалик Абдулладжанов, занимавший какое-то время посты премьер-министра и посла в России. Организованный им блок "Национальное возрождение" представлял влиятельный северный клан и пользовался поддержкой Узбекистана и части российской политической и экономической элиты /56/. Хотя блок и вошел в коалицию с ОТО, его представители напрямую не участвуют в межтаджикских переговорах. Это можно объяснить давлением России, стремящейся оттеснить Узбекистан и патронируемые им северные таджикские кланы - потенциальных конкурентов в борьбе за сферы влияния в регионе. Свидетельство тому - высказывание Тураджонзода, который заявил: "Российские войска в Таджикистане служат не только удержанию нынешнего режима у власти. Это к тому же еще и хороший кулак против Узбекистана!" /57/. В Душанбе есть влиятельные политические силы, которые не заинтересованы в возвращении А.Абдулладжанова во власть, ибо это было бы связано с новым усилением Ходжента, перераспределением полномочий, а значит, и возможностей в сфере контроля над промышленными предприятиями, потреблением, контролем за экспортом природных ресурсов.

В начале 1996 г. дали о себе знать "новые оппозиционеры", бывшие полевые командиры Народного фронта, которые, не без поддержки Ташкента /58/, поднимали антиправительственные мятежи в Курган-Тюбе, Гиссаре, Тавильдаре и Турсунзаде. Они выдвинули в общем-то не новую идею - пропорционального представительства всех регионов в органах власти.

До осени 1996 г. оппозиция рассчитывала захватить власть в Таджикистане вооруженным путем, опираясь на афганских муджахедов и Иран. Ситуация изменилась после того, как таджикские формирования под командованием Масуда были вытеснены из Кабула и вынуждены были пойти на союз с генералом Дустумом, относительная независимость которого базировалась на военно-дипломатической поддержке России и Узбекистана. Отодвинув угрозу тотального наступления талибов на север и северо-восток Афганистана, Дустум скорее всего заручился обещанием Масуда прекратить "спонсирование" таджикской оппозиции. Неприятие Дустумом последней объясняется не только этническим происхождением генерала, но и тем, что оппозиция противостояла проузбекскому ходжентскому клану, стремилась вытеснить его и другие проузбекские кланы с политической сцены Таджикистана. Наконец, лидеры ОТО - Нури и Тураджонзода - осознавали, что в конечном итоге решение конфликта находится в руках России, и потому они пошли на уступки правительству Рахмонова и вступили в коалицию с ним. В ходе межтаджикских переговоров в Душанбе (23-25 декабря 1996 г.) и в Москве (февраль 1997 г.) стороны пошли на серьезные взаимные уступки: было достигнуто согласие о вхождении представителей ОТО в состав правительства и о слиянии вооруженных отрядов оппозиции с формированиями таджикской армии. Это не значит, что все боевики подчинятся решению своих лидеров (мятеж братьев Содировых в феврале 1997 г. ярчайшее тому подтверждение). Неясно также, как поведет себя обойденный переговорами ходжентский клан и возглавляемая А.Абдулладжановым "внутренняя" оппозиция. Поскольку Москва поддержала Рахмонова, а Ташкент, похоже, не считая его достаточно лояльной Узбекистану фигурой, поддерживает проузбекские, северные кланы, этот конфликт может оставаться открытым еще долго. Почти с уверенностью можно предположить и продолжение вооруженных столкновений в Горном Бадахшане , где давно имеются вооруженные отряды, подчиняющиеся местным командирам Они пытаются самостоятельно контролировать бадахшанский участок таджико-афганской границы, превратившуюся в важную наркотрассу. Словом, говорить о стабилизации ситуации в Таджикистане еще рано.

Из проведенного анализа могут быть сделаны следующие выводы:

1. Традиционные факторы во многом определили ход конфликта, расстановку политических сил, программные установки противоборствующих сторон в межтаджикском вооруженном противостоянии.

2. Из опасения остаться один на один с исламской и националистической оппозицией официальные власти Душанбе, Ташкента, других центральноазиатских государств заинтересованы в российском военном присутствии. С помощью военного потенциала России, ее предполагается не только сохранить стабильность в регионе, но и предотвратить воздействие на него течений радикального ислама.

3. Несомненным условием мира и стабильности в Таджикистане явилось бы формирование здесь политической элиты, которая отражала бы не узкорегиональные и этнические, а общенациональные интересы.

4. Прогнозы относительно мирного разрешения конфликта, а также возможностей для сторон добиться компромисса, остаются неутешительными. Многое будет также зависеть от того, как сложится общерегиональная ситуация, какой будет политика России, государств мусульманского Востока и стран Запада. Именно этот, региональный аспект конфликта в Таджикистане, накладываясь на него, будет определять будущее мирного процесса.

Как отмечалось ранее, большая часть беженцев и отрядов таджикской оппозиции нашли убежище в соседнем АФГАНИСТАНЕ. Это обстоятельство, а также исторические, этнические, религиозные связи народов Афганистана и Таджикистана обусловили особую роль, которую играет Афганистан в данном конфликте и в перспективах его урегулирования.

В России в отношении Афганистана и таджикского конфликта давно существует стереотип, сложившийся, по-видимому, еще со времен "холодной войны": Афганистан-де заинтересован в дестабилизации центральноазиатского региона, поскольку это позволяет ему и его давним покровителям - Пакистану и Саудовской Аравии - осуществить вековую мечту - объединить под эгидой "исламского государства" "исторические" территории Туркестана.

Действительно, в мусульманском мире есть немало идеологов, политиков, организаций (Братья-мусульмане, Мусульманская лига, Джамаат-и ислами), обосновывающих идею объединения мусульман в сообщество (умму). Приверженцы этой идеи есть и в Афганистане, где - в отличие, например, от России, - народы Центральной Азии воспринимаются прежде всего как братья по вере. Так, идеологи афганского движения "Талибан" неоднократно заявляли о необходимости "нести свободу всем мусульманам на территории, где правят чуждые исламу режимы" /59/. Но объективно талибы заинтересованы в прекращении гражданской междоусобицы и в самом Афганистане, и в соседнем Таджикистане.

Талибы отражают настроения пуштунов Афганистана, стремящихся восстановить нарушенный за истекшее десятилетие этнический баланс в стране. За годы войны с Советской Армией пуштуны пострадали больше других этносов страны, поскольку наиболее ожесточенным разрушениям подверглись пуштунские районы, в то время как афганский север, где сосредоточено узбекское и таджикское население, пострадал меньше. В ходе гражданской войны, развернувшейся в Афганистане после вывода советских войск, доля пуштунов также резко уменьшилась, зато возрос удельный вес таджиков и узбеков. Он продолжал увеличиваться за счет таджикских беженцев, спасавшихся в Афганистане от межтаджикской междоусобицы. По подсчетам российских афганистов, около 3,5-4 млн. пуштунов покинула страну, в Афганистане с учетом военных потерь их осталось 4,5-5 млн., в результате чего, "ранее устойчивая этническая территория пуштунов приобрела аморфные черты и большая ее часть оказалась по существу в Пакистане" /60/. В Афганистане понимают, что если война в Таджикистане продолжится и - хуже того - если рухнет афгано-таджикская граница (в случае массового потока людей или распада Таджикистана), то это приведет к такому резкому увеличению непуштунского населения Афганистана, что это государство попросту взорвется.

Можно возразить на это: в Афганистане нет центральной власти, в сохранении прежнего этнического баланса больше заинтересованы пуштунские вооруженные группировки, в особенности движение "Талибан", в то время как для непуштунских лидеров - для Дустума, Масуда и Раббани - перевес в сторону непуштунов мог бы стать привлекательным, поскольку позволил бы им взять верх в политической борьбе за власть. В российских изданиях сообщалось о существовании в Узбекистане сторонников проекта "Великого Узбекистана", который объединил бы Турсунзаде, ряд районов Ходжентской области Таджикистана и северо-восток Афганистана (провинции Кундуз и Мазари-Шариф, 65 процентов населения которых - более 2 миллионов человек - составляют этнические узбеки), и воссоздал бы в несколько усеченном виде "исторический" Туркестан. И генерал Дустум не раз заявлял о том, что не исключает возможности расширить Узбекистан в случае распада Афганистана /61/. Но даже если и допустить, что подобные планы могли рассматриваться и обсуждаться непуштунскими политиками и полевыми командирами Афганистана или же в Узбекистане в качестве альтернативы либо как долгосрочный проект, подобный геополитический передел в регионе, в случае его реализации, неминуемо повлечет за собой дестабилизацию, создаст угрозу целостности и Афганистана, и Таджикистана.

Другим важным фактором, определяющим заинтересованность талибов в прекращении войны в Таджикистане и Афганистане, является экономический интерес - выгоды, которые можно получить от "нового шелкового пути", который Пакистан и стоящие за ним западные компании надеются с помощью талибских отрядов проложить из постсоветской Центральной Азии через Афганистан к портам Индийского океана, а оттуда на Запад. Эти планы поддержаны и в новых независимых государствах Центральной Азии: в марте 1995 г. президент Туркменистана С.Ниязов и тогдашний пакистанский премьер-министр Б.Бхутто подписали в Исламабаде меморандум о строительстве газопровода из Туркменистана в Пакистан через афганскую территорию силами консорциума Юникал-Дельта (американская компания Юникал и саудоаравийская Дельта Ойл Компани). Кроме газопровода, силами того же консорциума планируется строительство нефтепровода. Позже, в мае 1996 г., меморандум по проекту был подписан еще раз, но уже с участием Узбекистана, а 8 августа 1996 г. к меморандуму присоединился и РАО "Газпром" России /62/. Вспышка гражданской войны в Афганистане между талибами и войсками Масуда и Дустума осенью 1996 года была вызвана борьбой за контроль над планируемой торговой и газово-нефтяной трассой.

Вовлеченный в афганский конфликт ПАКИСТАН давно уже стал его заинтересованной стороной. Пакистанские лидеры заявляют о своем стремлении прекратить здесь гражданскую междоусобицу, поскольку Пакистан, переживший распад государства, не заинтересован в изменении этнического, политического, религиозного баланса в регионе и без того отличающегося большой нестабильностью /63/.

Между тем в афгано-пакистанских отношениях существуют серьезные противоречия, способные подорвать наметившийся за годы войны межгосударственный военно-политический альянс. Речь идет в первую очередь о весьма болезненных для Пакистана территориальных и этнических проблемах: с 19 в. Афганистан оспаривает права Пакистана на входящие в его территорию пуштунские районы, выдвигая разнообразные требования - от провозглашения автономии этих районов до создания независимого Пуштунистана, или "Великого Афганистана" в границах 1747 г. Ни одно афганское правительство не признавало законным афгано-пакистанскую границу, а пуштунская проблема и пресловутая "линия Дюранда" (по имени М.Дюранда, возглавившего британскую миссию по демаркации границы между Афганистаном и Британской Индией) остаются по-прежнему разменными картами в руках афганских политиков, вне зависимости от их идеологической или политической ориентации.

Существует и другой камень преткновения в афгано-пакистанских отношениях: просуннитская политика Исламабада. Особую настороженность она вызывает у афганских шиитов - хазарейцев, персов, горных таджиков и других, сохранивших тесные культурно-религиозные и экономические связи с Ираном. Пуштунская знать до революции подвергала шиитскую общину преследованиям и дискриминации, но и Пакистану шииты не доверяют, поскольку там представители этой ветви ислама занимают положение людей "второго сорта". Следовательно, если в теории какие-то политики и отводили Афганистану роль связующего звена в "исламской цепи" Пакистан - Иран, то на практике такой альянс вряд ли может быть реализован. Слишком непримиримы суннитско-шиитские противоречия и силен антагонизм, вызванный борьбой между Пакистаном и Ираном за сферы влияния, в том числе и в Афганистане.

Изменения на политической карте Пакистана - смена военного режима на гражданский, приход к власти новых лидеров - сопровождались и некоторой "сменой вех" во внешней политике. Например, Беназир Бхутто, с 1988 г. несколько раз возглавлявшая правительство, давала понять, что не заинтересована в дальнейшей эксплуатации религиозного фактора в афганском конфликте, а тем более в установлении в Кабуле власти фундаменталистского режима. Признав, что отряды движения Талибан создавались на территории Пакистана и что оружие для него поставляли Англия и США на средства Саудовской Аравии, Бхутто намекнула, что талибы связаны с жесткой исламской оппозицией в самом Пакистане и находятся вне сферы компетенции правительства /64/. Согласно другой версии /65/, у пакистанского правительства вообще нет четкой политики ни в отношении Афганистана, ни Таджикистана, и если пакистанская разведка (ISI) по-прежнему ставит на Хекматияра, то МВД поддерживает талибов.

Поддержав талибов, Пакистан так и не сумел развить своего перевеса и вынужден был участвовать в переговорах с лидерами временной узбекско-таджикской коалиции. Очередная смена власти в Исламабаде в начале 1997 г. лишила талибов на время пакистанской поддержки. К тому же в Пакистане отнюдь не все политические силы заинтересованы в победе талибов и соответственно в усилении политического влияния пуштунов. Ведь это означало бы фактическое возвращение Афганистана к дореволюционной ситуации, а значит, и реанимацию отодвинутых на задний план в годы войны территориальных притязаний пуштунов к Пакистану.

Вне зависимости от того, какие политические силы возглавляют пакистанское правительство, основные контуры политики Пакистана на афгано-таджикском направлении не претерпели кардинальных изменений: оба конфликта сохраняются в основном в сфере компетенции пакистанских военных и определяется их корпоративными интересами.

Что касается ИНДИИ, то ее позиция в отношении происходящих в регионе конфликтов определяется, с одной стороны, традиционно светским подходом к проблемам внутренней и внешней политики, с другой - стремлением создать противовес Пакистану и его планам расширения влияния в регионе, с третьей - многолетними союзническими связями с СССР, а ныне - особыми отношениями с Россией. На Индию, кроме того, влияет острота религиозно-этнической проблемы внутри страны, реальная угроза стабильности, которую несет здесь мусульманский экстремизм, получающий поддержку извне, главным образом, из Пакистана.

По убеждению индийских политиков, перерождение Афганистана или Таджикистана в чисто исламские государства могло бы произвести в регионе и в самой Индии "эффект домино", повлечь за собой нежелательные политические и социальные потрясения. С целью изменения нынешнего стратегического уравнения в Южной Азии в свою пользу, индийские политики готовы вступить в союз с любыми силами, противостоящими Пакистану. В Дели по-прежнему весьма благосклонно относятся к перспективам сотрудничества с Ираном и многие индийские политики считают, что, несмотря на свою мусульманскую ориентацию, Иран как противовес суннитскому фундаментализму, поддерживаемому Пакистаном, способен оказать благоприятное воздействие на ситуацию в регионе, приблизить мирное решение афганской проблемы /66/.

Позиция ИРАНА в отношении афганского и таджикского конфликтов не выглядит религиозно обусловленной или же идеологизированной. Так, афганская стратегия ИРИ всегда учитывала "советский фактор", несмотря на поддержку, оказываемую Ираном афганскому сопротивлению. В годы войны с Ираком Тегеран смирился с возросшей ролью Пакистана, ставшего главным "спонсором" и вдохновителем священной войны против "советской оккупации Афганистана". Но ИРИ никогда не забывал о своей главной цели - подорвать влияние Пакистана и Саудовской Аравии, являющихся стратегическими соперниками Ирана в регионе. Именно этим, а также стремлением оказать нажим на суннитские группировки моджахедов, воспрепятствовать тому, чтобы после вывода советских войск из Афганистана вакуум там стал бы заполняться США, Пакистаном и Саудовской Аравией, было обусловлено решение Ирана поддержать провозглашенную Наджибуллой политику национального примирения /67/.

На нынешнем этапе войны в Афганистане, который характеризуется вооруженным противоборством между различными группировками и "армиями", Иран, несколько видоизменив тактику, продолжает осуществлять в Афганистане свою долгосрочную стратегию. Он по-прежнему стремится включить в сферу своего влияния провинции Герат и Хазараджат.

Не меньшую заинтересованность проявляет Иран и к развитию Таджикистана, и к проблемам урегулированию конфликта в этой стране. Это обусловлено следующими факторами: историко-культурной, религиозной и языковой близостью народов двух государств; экономическими и стратегическими интересами; стремлением - с помощью воздействия на таджикскую оппозицию и попыток контролировать конфликт - закрепиться в Таджикистане и других государствах Центральной Азии, сыграть здесь роль связующего звена на торговых путях между Европой и Азией; отыграть у Турции - своего вечного соперника в регионе - "поле боя" в "одной отдельно взятой" персоязычной стране СНГ; наконец, "навести мосты" в отношениях с Москвой, которая, хотя и поддерживает в Таджикистане и во всей Центральной Азии антиисламские силы, может, по мнению иранских политиков, помочь Тегерану прорвать экономическую блокаду, инициированную Соединенными Штатами.

Для того чтобы развеять опасения относительно своих намерений в Таджикистане, отвести от себя обвинения в стремлении разжечь исламскую революцию в регионе, тегеранское руководство пошло на такой шаг, как официальное заявление о том, что ИРИ не намерена вмешиваться во внутренние дела Таджикистана /68/. И хотя идеологически иранским муллам ближе таджикские оппозиционеры, нежели проузбекский, как они считают, и светский душанбинский режим, Тегеран готов сотрудничать с любым таджикским правительством, которое обладает реальными возможностями для достижения мира в Таджикистане. Ибо этническая нестабильность, попытки перекройки границ неизбежно ударят по Ирану, где имеются собственные сложные этнические проблемы. Именно поэтому для Ирана, как и для Афганистана, дружба с Россией намного важнее, а таджикская оппозиция превращается в козырную карту во взаимоотношениях этих стран.

Итак, и Пакистан, и Иран не преминули воспользоваться "исламской картой" для того, чтобы извлечь для себя максимальную выгоду из афганского и таджикского конфликтов. Планы по установлению в этих государствах исламских режимов могут и в дальнейшем оставаться важным политическим козырем в руках пакистанских и иранских "ястребов", особенно в той политической игре, которую они намереваются вести с США и Россией. Вместе с тем даже нынешних иранских политиков, преемников курса Хомейни, отличает прагматизм в политике и им отнюдь не свойственна слепая приверженность религиозной догме. Соседей Афганистана и Таджикистана скорее устроило бы прекращения кровопролития, установление режимов, способных контролировать обстановку и обеспечивать стабильность и порядок. Правящие круги государств БСВ не заинтересованы в продолжении анархии в Афганистане и Таджикистане, какую бы религиозную форму эта междоусобица не принимала.

Как отмечалось выше, УЗБЕКИСТАН глубже, чем другие центральноазиатские государства, оказался вовлечен в конфликты в Таджикистане и в Афганистане. Он стал одновременно и участником боевых действий, и заинтересованной стороны, и посредником на мирных переговорах. Мотивы подобной активности Узбекистана легко объяснимы: это и географическая приближенность республики к зонам конфликтов; и этнический фактор - наличие крупной узбекской диаспоры в Таджикистане и Афганистане, а таджикской - в Узбекистане; и общность исторических и культурных судеб народов региона; и экономическая взаимосвязь, что по существу превращает границы в некую формальность; наконец, опасения узбекских руководителей - во многом справедливые - относительно того, что дестабилизация в соседних государствах может оказать пагубное воздействие на политическую ситуацию в самом Узбекистане.

Но за этими очевидными мотивами просматривается тщательно скрываемое намерение утвердить Узбекистан в качестве нового регионального "центра силы". Этим планам соответствует и стратегия узбекского руководства. Она заключается в стремлении сохранить влияние Узбекистана в экономически более слабом и зависимом от него Таджикистане или же при каком-то благоприятном для Ташкента течении событий интегрировать эту республику - если не всю, то по крайне мере ее часть.

Установки таджикской оппозиции на национальное возрождение таджиков, на консолидацию таджикской нации, на наведение "мостов" с таджикской диаспорой зарубежья, (что заставляло вспомнить об отнюдь не похороненной идее "Великого Таджикистана") - все это не вписывалось в планы узбекского руководства, которое вовсе не было заинтересовано в появлении на своих границах сильного, самостоятельного соседа. То, что Таджикистан в период участия оппозиции в коалиционном правительстве попытался переломить ситуацию, избавиться от "вассальной" зависимости от своего могущественного соседа, явно стремившегося реализовать во внешней политике центросиловые установки, косвенно подтверждается и реальными фактами и свидетельством близким к оппозиции политическим деятелям /69/. К тому же исход гражданского противостояния в Таджикистане в начале 90-х годов был еще неясен, перспектива прихода там к власти исламско-демократической оппозиции была реальна, а потому нежелательна, ибо это грозило разрушением узбекско-таджикско-российских номенклатурных связей. На позицию Узбекистана в начальный период конфликта оказали влияние и другие факторы.

Во-первых, узбекские власти опасались политической активизации в республике таджикского населения, которое под воздействием успехов исламистского и националистического движения в Таджикистане могло бы выступить с требованием предоставить культурную автономию Бухаре и Самарканду. Официальный Ташкент стремился также не допустить активизации под воздействием таджикских событий деятельности узбекской оппозиции: для этого узбекские власти в 1990-92 гг. осуществили фактический разгром собственной оппозиции.

Во-вторых, Узбекистан, как и другие государства Центральной Азии, был встревожен подъемом в ходе гражданской войны в Таджикистане исламского движения. Например, Ферганская долина, куда можно было добраться только через Ходжентскую область, превратилась в один из неформальных центров исламско-религиозного возрождения, поскольку здесь еще с советских времен сохранил свои позиции так называемый неофициальный, "чистый" ислам. А поскольку религиозная оппозиция рассматривалась Ташкентом как одна из самых серьезных угроз, он был заинтересован в целях сохранения собственной безопасности подавить ростки исламского возрожденческого движения в соседнем Таджикистане дабы не допустить распространения этой "инфекции" на своей территории.

В-третьих, рост беженцев из Таджикистана как следствие гражданской войны мог бы нарушить и без того хрупкий этнический баланс в Узбекистане, подорвать там стабильность. Не в интересах Узбекистана было бы и размывание таджикско-афганской границы.

Наконец, Узбекистан, как и его соседи по региону, являясь полиэтническим государством, опасался угрозы перерастания конфликта в Таджикистане из политического в межэтнический, что могло бы цепной реакцией ударить по всему региону, в котором административные и государственные границы не совпадают с этническими.

Самое же главное, Узбекистан, кровно заинтересован в привлечении иностранных инвестиций и осознает, что без обеспечения предсказуемого и стабильного развития в регионе, где все тесно взаимосвязано и переплетено между собой, несмотря на существующие государственные границы, ему никогда не добиться этой цели. Эта приоритетная задача и определила тактику Ташкента по отношению к межтаджикскому конфликту.

Именно узбекские вооруженные силы совместно с российскими помогли Народному фронту разгромить оппозицию в конце 1992 -начале 1993 г. Средства массовой информации того времени /70/ сообщали о том, что боевики Народного фронта прошли военную подготовку на узбекской территории под Термезом. Узбекская сторона поставила Народному фронту бронетехнику, а воздушные налеты на оплот оппозиции - Кофарникон совершала узбекская авиация /71/. О заинтересованности узбекской стороны в приходе к власти в Таджикистане Народного фронта свидетельствует и такой факт. Когда в начале декабря 1992 г. на совещании в Термезе министров иностранных дел Узбекистана, Казахстана, Киргизии и России было принято решение об оказании миротворческой помощи Таджикистану и о вводе туда миротворческих сил СНГ для урегулирования конфликта, оно не было выполнено. Как утверждают аналитики /72/, основной причиной стало противодействие Узбекистана, который в тот период счел более выгодным для себя поддержать продвигавшийся к Душанбе победным маршем под красными флагами Народный фронт. Впоследствии, как заявлял Саид Абдулло Нури, Э.Рахмонова назначили на первый пост в государстве не без подсказки Узбекистана /73/.

Узбекистан, присоединившись к неформальному клубу "диссидентов СНГ" - Азербайджану, Украине, Туркменистану, дистанцирующихся от России и стремящихся освободиться от ее военно-политического "зонтика", стал открыто проводить, начиная с 1995 г., курс на примирение официального Душанбе с таджикской оппозицией. Узбекистан значительно упрочил свои позиции в Таджикистане и даже перегнал в этом отношении Россию. Он навел "мосты" с западными компаниями, с американским военным ведомством (например, была достигнута договоренность о подготовке узбекских офицеров в центрах подготовки НАТО и военные специалисты США обещали помочь в формировании узбекской армии). Урановые, золотые и серебряные рудники Таджикистана находятся в зоне, контролируемой Узбекистаном. Практически все таджикские коммуникации проходят через Узбекистан. Пограничные с Таджикистаном афганские территории, на которых находятся базы таджикской оппозиции, подконтрольны Ташкенту. Кроме того, этнические узбеки Таджикистана неплохо организованы и имеют собственные вооруженные отряды /74/. Узбекистан, получивший контроль над ураном, может уже на другом уровне разговаривать со своими ядерными (Россия) и околоядерными (Индия, Пакистан, Китай) соседями. В свою очередь это позволяет ему еще активнее претендовать на региональное лидерство, успешнее реализовывать курс на создание региональных центральноазиатских структур вне СНГ, а значит - и вне России.

Региональный аспект афганского и таджикского конфликтов был бы неполным без рассмотрения роли в них РОССИИ.

Она поддержала таджикский режим в его противостоянии с оппозицией, потому что считала его способным обеспечить безопасность населения республики, раздираемой гражданской войной, навести порядок и дать мир стране. Фактором, обусловившим вмешательство России в таджикские события, явилось важное стратегическое положение Таджикистана, его роль "заслонки" от проникновения в Центральную Азию фундаменталистской экспансии, наркомафии, бандформирований из охваченного войной Афганистана. Немаловажным мотивом была и судьба русского населения, которое нуждалось в защите, а также то обстоятельство, что потоки беженцев из центральноазиатских государств, в случае наступления там политического хаоса, потекли бы именно в Россию. Но в 1993-1996 годах, когда стало очевидно, что без участия оппозиции не удается предотвратить конфликт, тактика Москвы не являлась продуктивной /75/. Вмешательство России во внутренний таджикский конфликт на стороне правительственных сил во многом выглядело как "повторение пройденного" - вовлечение СССР в афганскую войну на стороне одной из противоборствующих фракций. И так же как в свое время в Афганистане, в Таджикистане Россия не смогла решить крупных политических, экономических, стратегических задач.

Местное русское население все равно покидает республику из-за войны, экономических трудностей, безработицы, антирусских настроений. Государственная граница не стала безопасней, и русские пограничники превратились в объект нападений со стороны формирований таджикской оппозиции и афганских боевиков. Не удалось пресечь и наркотрафик из Афганистана и Пакистана в СНГ. По признанию аналитиков Федеральной пограничной службы РФ, лишь 5-10 процентов наркотиков, переправляемых через таджико-афганскую границу, удается задерживать. Не менее 13 тонн попадает в СНГ В то же время российские военные постепенно оказываются вовлеченными в наркооперации. Так, ряд военных столкновений с участием российских военнослужащих был вызван именно этим фактором и, по утверждению некоторых аналитиков, часть наркотиков доставляется в Россию военными самолетами, на досмотр которых таджикские таможенники не имеют права /76/.

Не сумела Москва укрепить своих позиций в экономике Таджикистана. В то время, как Россия оказывает огромную финансовую помощь душанбинскому режиму, поддерживая его силой своего оружия и военной мощи, ведущие горнодобывающие компании США, Канады, Великобритании и Узбекистана завоевывают месторождения республики, богатые золотом, серебром, ураном, алюминием и другими цветными металлами /77/.

Непосредственные участники конфликта и заинтересованные стороны, в особенности Узбекистан, давно уже ведут в регионе собственную, независимую от Москвы игру. Нет гарантии также, что душанбинский режим, уже сейчас во многом зависящий от других региональных сил, не будет проводить двойную игру, использовать российский военный потенциал в собственных интересах, весьма далеких от российских. Нельзя исключить также и смены правящих элит в Душанбе, приход к власти представителей других кланов, соперничающих с рахмоновским, или же новой политической силы, близкой к исламским кругам, и тогда российские позиции, учитывая прошлые связи Москвы с "антиисламской" стороной конфликта, окажутся подорванными. Это ставит перед российскими политиками задачу скорректировать курс в отношении Таджикистана, признать тот факт, что урегулирование конфликта в этой республике и поддержание здесь стабильности - дело не только и не столько Москвы, сколько государств, являющихся неотъемлемой частью данного региона и жизненно заинтересованных в его безопасном развитии.

Российской армии и погранвойскам не удается удерживаться в Таджикистане на позициях вооруженного нейтралитета, связь между ними и правительственными силами поставлена плохо, и российские "миротворцы", так и не превратившись в стабилизаторов конфликта, гарантов мира, используют здесь скорее тактику пассивной обороны. Кроме того, российские военные и политики не всегда способны разобраться в сложностях местной клановой и этнической структуры, в специфической роли религиозного фактора, во взаимоотношениях, существующих между местными вооруженными формированиями. Имеет место и намеренное преувеличение угроз, исходящих от исламских фундаменталистов, а также от соседних с Таджикистаном государств, якобы заинтересованных в разжигании гражданской смуты в этой стране.

В Афганистане Россия пытается оказать влияние на исход противоборства в выгодном для себя направлении. Но конечно же, у России есть экономические интересы: рынки, источники сырья, хозяйственные связи. Между тем ее тактика в афганском конфликте не особенно сильно отличается от политики СССР накануне военного вторжения в эту страну и по-прежнему основывается на принципе баланса сил, игры на противоречиях. Последнее проявилось в ставке то на "узбекский", то на "таджикский" факторы, что имеет исторические аналогии - и в прошлом узбеки были главной опорой Москвы в Средней Азии, - и подтверждается косвенными свидетельствами: в начале 1997 г. Россия активизировала помощь национальной армии Таджикистана оружием и кадрами. Соответствующим Указом Президента России был легализован институт военных советников в министерстве обороны Таджикистана /78/. В этой ситуации самой большой ошибкой России стало бы повторение ею пройденного Советским Союзом пути - при опоре на стратегических партнеров в регионе, например, Индию и Иран, вновь расширить свое влияние в регионе Центральной Азии, фактически вернуться "назад в СССР" - в 1978 год. Что ждет Россию в этом случае?

Во-первых, она не обладает действенными экономическими и военными рычагами влияния, которые обеспечили бы ей в долгосрочной перспективе прочную базу в Афганистане. Во-вторых, ставка на одну из сторон внутреннего конфликта, что является реализацией стратегии баланса интересов (или разделяй и властвуй), - анахронизм, неприемлемый в новых условиях, когда мировой порядок коренным образом меняется, да и Россия не является сверхдержавой. Поощрение же в Афганистане нестабильности, поскольку ни к чему иному ставка на таджикские или узбекские вооруженные формирования не приводит, может иметь непредсказуемые последствия в первую очередь для постсоветских центральноазиатских государств и для самой России. Достаточно вспомнить, какие последствия имела для СССР афганская война, которая немало способствовала его распаду.

2. Участие СССР в афганском конфликте и России - в таджикском в форме постепенного втягивания неподготовленных войск в длительное, кровопролитное и малопредсказуемое гражданское и этническое противостояние не сняло проблем, из-за которых разгорелись эти конфликты. Это также повлекло за собой неминуемые издержки и расходы, которые Москва вынуждена оплачивать, поскольку уж она добровольно вызвалась на роль главного арбитра в споре. Наконец, самое главное - Россия упускает возможность закрепиться в Центральной Азии экономически. А ведь именно этот аспект взаимодействия России со странами региона, а не количество военных баз, больше отвечает ее интересам.

Ставка на наращивание в Таджикистане российского военного присутствия под предлогом борьбы с "фундаменталистской агрессией" афганских талибов не является альтернативой экономическому и политическому влиянию России и уж тем более зависящие от таджикских властей российские пограничники и миротворцы мало что могут сделать для того, чтобы потеснить конкурентов - Узбекистан, Турцию, Запад, международные экономические корпорации.

В этих условиях первоочередным становится укрепление афгано-таджикской границы с максимальным подключением к этой задаче центральноазиатских участников Договора о коллективной обороне СНГ. Другим важным моментом является корректировка политики России в отношении как таджикского, так и афганского конфликтов в плане отказа от прежней практики втягивания в конфликт на стороне какой-либо противоборствующей группировки, манипулирования его участниками вместо того, чтобы овладевать методами его управления.

3. Ислам, равно как язык и этническое происхождение, останутся в регионе главными источниками идентичности. Эти факторы обусловят и линию размежевания между персоязычными таджиками и тюркоязычными народами Центральной Азии, во многом определят поведение внешних "игроков" - государств Среднего Востока.

4. В отличие от Афганистана, где исламский фундаментализм занимает прочные позиции в общественной жизни, этот феномен имеет незначительные шансы утвердиться на таджикской почве, сколь бы продолжительным ни был конфликт в этой стране и сколь бы ни было велико воздействие на оппозиционеров "импортированной" исламской идеологии. Религия в Таджикистане набирает силу, но она служит в основном средством выражения социально-политического и экономического недовольства. Продолжение гражданского противостояния, вызванного неуступчивостью, нежеланием идти на компромиссы нынешних хозяев Душанбе, усилит эту тенденцию, превратит ислам в идейное знамя всех "униженных и оскорбленных". Но такой воинствующий ислам будет уже феноменом местного, отечественного производства.

5. Роль ислама как внешней угрозы и для стран Центральной Азии, и для России, и для Запада явно в пропагандистских целях преувеличена. Но как внешняя угроза для правящих режимов Таджикистана и других государств региона она легко может реализоваться в условиях гражданских междоусобиц, ухудшения экономического положения населения, падения уровня жизни, массовой безработицы. Такова же роль и перспектива этнического национализма. Как показывает опыт развивающихся стран, близких по основным своим характеристикам государствам Центральной Азии, национализм и этническое неравенство, культивируемое властями, становятся той взрывоопасной силой, которая способна подорвать стабильность и безопасность.

6. Опыт Афганистана, как и Таджикистана, показывает, что ислам и этничность не являются сами по себе факторами дестабилизации или силой, соперничающей с модернизацией. Их политизация - прежде всего результат провалов правительственной политики, неспособности светской власти предотвратить социальный и экономический упадок в стране, обеспечить безопасное проживание ее гражданам - вне зависимости от этнической или религиозной принадлежности. Все это усиливают рост экстремизма в обществе, способствует вытеснению умеренных течений ислама и замены их крайними, нетерпимыми формами.

7. И афганский, и таджикский конфликты показали, насколько сложной является проблема структурирования собственного социального пространства в отсталых, традиционных обществах. Ни в Афганистане, ни в Таджикистане не произошли процессы, имевшие место в Пакистане, где ислам, изначально заложенный в фундамент образовывавшегося государства, в дальнейшем превратился в элемент рациональной идеологии, национального проекта секуляризованной элиты. В Пакистане произошла своего рода "национализация" ислама, и эта религия использовалась в национальных интересах, в интересах формирующегося национального государства. В этнически разделенном государстве ислам стал фактором социальной интеграции. А вот в Афганистане и Таджикистане ни религия, ни какая-либо "национальная идея" не сумели стать "собирательницей" различных этносов и кланов. В отсутствии общенациональной или общерелигиозной идеи разобщенное, разорванное общество, оказалось погруженным в хаос и кровопролитие. И в этом состоит главный трагический урок афганского и таджикского конфликтов.