Рудольф Штейнер Социальное будущее 6 докладов и ответы на вопросы Цюрих, с 24 по 30 октября 1919 г

Ответы на вопросы пятого доклада

Прежде всего поставлен такой вопрос:

Я боюсь, что трехчленностью социального организма будет порожден вечный схематизм, как у немецкого идеализма, особенно у Канта, который вогнал всю богатую духовную жизнь в схему трехчленности мышления, чувствования и воления.

Простите, если сначала я укажу на нечто личное. В самых разнообразных книгах - а я написал большую серию, слишком большую - я поставил себе задачей изложить неправильность, в известном отношении даже предосудительность кантианства в мировоззрении. Сеодня это поистине непопулярное занятие. И я все снова должен был указывать на это в особенности потому, что я чувствовал, что сформированное из действительности мышление прямо противоположно кантовскому. Хотелось бы сказать: кантовское мышление потому столь любимо, что оно схематизирует. Кто следил за моими докладами здесь, тот найдет, что хотя я также должен употреблять слова, но схематический дух в этих словах, в этих объяснениях мог бы найти только тот, кто сам вначале его внес. В том, как я пытаюсь рассматривать действительность, не лежит ничего схематизирующего, но когда человек вообще говорит, он должен употреблять слова, и тогда дело только в том, чтобы он был правильно понят. Я говорю не так, что имею в виду какую-нибудь философскую схему, а хотел бы учитывать целостность жизни.

По этому поводу необходимо затронуть нечто личное. Я скоро завершу свой шестой десяток и фактически проделал многое, был своей судьбой приведен во многие области жизни, смог узнать, что живет в самых различных классах, сословиях современных людей, узнал именно так, что здесь поистине лежит в основе никакой не схематизм, а полнота жизни. И из этой полной жизни у меня возникли воззрения, которые многие люди не сразу находят понятными, потому что как раз схематизм, который сегодня так излюблен, недостаточен для их понимания, но требуется известный жизненный инстинкт, чтобы правильно познать эти вещи. Правда, одного я никогда не делал: сам не принадлежал ни к какой партии - хотя я знал партийных людей от самых крайних правых до радикальнейших левых, а также центр. Может быть, именно этому обстоятельству - по крайней мере, по моему собственному мнению это так - я обязан известной непредвзятостью.

Так что поистине выдвигаемому мной в качестве трехчленности социального организма не соответствует никакой схематизм, но везде, где обращаются к жизни, она проявляет себя в этой трехчленности. Прочтите мою книгу "О загадках души": там дело вовсе не в схематизме, согласно которому я, к примеру, хотел бы разделить весь человеческий природный организм, как Кант очень аккуратно разделил разделил духовную жизнь на три подразделения, а там это сделано так, что действительно друг в друге работают три члена. Это не схематизм, когда описывают что-нибудь из действительности, где появляются три члена, и при этом называют эти три члена. Когда делят согласно субъективным точкам зрения, то это нечто совершенно иное, чем когда пытаются воспроизводить действительность. И в основе образа мыслей, который здесь проявляется, лежит как раз то, что действительность берется как таковая, не утверждается ничего такого, что не диктовалось бы самой действительностью.

Я хотел бы показать это вам над одном примере: однажды в одном южно-германском городке я читал лекцию о мудрости христианства. Там были также два католических священника. И так как лекция как раз не содержала ничего такого, что они могли бы оспаривать по содержанию, то после нее они подошли ко мне и сказали: да, видите ли, мы ничего не можем сказать против того, что вы сегодня преподнесли; но вы преподнесли это так, что обращались только к некоторым людям, которые своим образованием предназначены прислушиваться к этим вещам, тогда как мы обращаемся ко всем людям. - И я сказал тогда: то, что вы и я воображаем себе, что мы обращаемся ко всем людям, это субъективно, это, в сущности, может вообразить себе каждый человек: ибо зачем бы ему было вообще обращаться к людям, если бы он не верил, что то, что он говорит, общезначимо и ясно. Но дело совсем не в этом субъективном. Дело в том, выражают ли объективные факты и ведут ли себя в духе этих объективных фактов. И теперь я вас спрашиваю: вы утверждаете, что обращаетесь ко всем людям; это ваше субъективное мнение, по-моему, также ваше субъективное устремление; но идут ли все люди к вам в церковь? Это было бы доказательством того, что вы обращаетесь ко всем людям. - Тут они, конечно, не могли сказать: да, это так. Ибо здесь говорили факты, а не субъективные мнения. Тогда я сказал: это мы примем теперь как факт, а к тем, кто не идет к вам в церковь, к ним обращаюсь я, ибо они также имеют право услышать о Христе.

Так предоставляют говорить действительности. Здесь поистине не схематизируют, вообще не обращаются к субъективному, а пытаются указать, каковы действительные импульсы времени. Из таких действительных импульсов времени хочется говорить.

Представляете ли вы себе трехчленность социального порядка проведенной внутри существующих государств или как-то иначе? То есть, является ли сегодняшнее государство со своими политическими границами рубежом и в новом порядке?

Так вот, формировать что-нибудь плодотворно можно, только если не мелочиться, а думать о действительном развитии, если работать в духе действительного развития. Вы, может быть, уже могли заметить, что как раз в идеях о трехчленности социального организма работают над формированием жизни из духовнонаучных основ. Эти духовнонаучные основы дадут и то, что упускают сегодня знатные мыслители, а именно действительную науку об экономике. То, что сегодня называется экономической наукой, есть лишь сваленные в кучу отдельные частные наблюдения. Это не есть нечто такое, что действительно могло бы стать импульсом к социальному волению. Действительная наука об экономике может вырасти только из духовно-научных основ.

Так возникает многое в отношении переразграничения социальных организаций. Так, например, законы экономической жизни сами укажут, как должны будут разграничиваться экономические области, экономические территории, так что о будущем следовало бы говорить примерно следующим образом. Действительная наука об экономике показывает: если ассоциаиции, о которых я говорил во втором и сегодняшнем докладах, станут слишком большими, то они экономически больше не возможны; если они станут слишком малыми, они также экономически невозможны. Внутренними условиями экономической территории, разнообразным производством, разнообразными отраслями, разнообразными областями, которые там существуют, определяется также величина этой территории. Если бы я хотел высказать закон для этой величины, то должен был бы сказать приблизительно так: слишком малые хозяйственные области какого-либо рода действуют вредно потому, что они не позволяют возникнуть ассоциации людей, как бы оставляя ассоциирующихся людей голодать; напротив, слишком большие экономические территории действуют так, что они вредят, заставляют голодать находящихся вне территории. Исходя из этого, из внутренних законов можно определить оптимальную величину экономической территории. Кроме того, если социальный организм действительно трояко расчленен, то совсем не обязательно - об этом я еще должен буду говорить - чтобы духовные границы совпадали с экономическими или правовыми. Большая часть беды в настоящее время, которая разразилась в эту ужасную катастрофу мировой войны и, как я объяснил во вчерашней лекции, еще совсем не кончается, основана на том, что в едином государстве экономические, политические и духовно-культурные границы везде совпадают. Дело, следовательно, в том, что величина территории получится из внутренней закономерности, из самой живой жизни.

Но нужно считаться с развитием. Поэтому начало должно быть положено с тем, что дано. И здесь можно сказать: сначала, конечно, окажется, что исторические объединения и образования должны работать согласно этому импульсу трехчленности социального организма. Затем, когда его здоровым образом, я не хочу сказать проведут, а будут иметь в себе, тогда из закона жизни, которая тогда возникнет, произойдет и другое.

Следовательно, на это нужно отвечать не теоретически, а в соответствии с жизнью. Так что говорят: то, что, например, получится завтра, будет лишь основой для послезавтрашнего. Следовательно, дело в том, чтобы указать на жизнь, а не изобретать какие-нибудь программы. Такие программы ужасно дешевы, а их придумано поистине уже достаточно.

Будет ли обращение с сельскохозяйственными средствами производства существенно отличаться от такового для промышленных?

Обращение с сельскохозяйственными средствами производства, то есть преимущественно с землей и почвой - ибо если говорить о других средствах производства, они по сути то же, что и промышленные средства производства - особенно сегодня выступает на почве той борьбы, которая ведется земельными реформаторами. Вы легко можете усвоить то, что здесь имеется в виду, если возвратитесь прежде всего к оригинальнейшему земельному реформатору, к "Прогрессу и бедности" Генри Джорджа и его стремлению посредством так называемого "единого налога" выровнять, искоренить несправедливость общественного порядка, которая может быть вызвана удорожанием почвы. Выигрывать по обстоятельствам могут те, кто не производит на земельном владении ни малейшей работы. С этой стороны на службу обществу, по крайней мере в известных границах, будут пытаться поставить прежде всего сельскохозяйственные средства производства.

Так вот, много лет назад я имел дискуссию с Дамашке, который в известном смысле полностью основывается на Генри Джордже, и я сказал ему тогда: нельзя смешивать сельскохозяйственные средства производства с промышленными, ибо имеется существенная разница, которая обусловила различное действие одних и других средств производства для всего социального порядка. Земля имеет определенный размер, земля не эластична. Если два дома стоят рядом, то нельзя растянуть землю, на которой они стоят, так, чтобы между ними построить третий дом. С другой стороны, промышленные средства производства можно, так сказать, держать в эластичности, они могут быть увеличены. Поэтому с ними нужно обращаться по-другому. Нельзя, например, переносить на землю и почву социал-демократическую теорию, которая заостряется преимущественно на промышленных средствах средствах производства. В чем здесь дело, я сказал как раз сегодня в докладе: земля и почва, как и готовые средства производства, должны быть не предметом хозяйствования, а предметом передачи права с духовных точек зрения. Если это имеет место в отношении тех и других, то получаются различия не теоретического рода, а из непосредственной жизни. Подумайте, например, лишь о следующем: промышленные средства производства изнашиваются; они должны все время обновляться. У сельскохозяйственных средств производства это несколько иначе; дело не только в том, что они не эластичны, но они и изнашиваются в гораздо меньшей степени; по крайней мере, с ними нужно обращаться совершенно иначе, чем с промышленными средствами производства.

Однако, есть еще существенно иное отношение между сельскохозяйственными и промышленными средствами производства. Можно думать о том, что часть доходов промышленности затрачивается на ее подъем, все большее и большее формирование. Здесь часть того, что можно назвать управлением промышленным капиталом, снова поглощается промышленностью. У сельскохозяйственных средств производства это не так. Хозяйственные книги, если бы они велись как общие для всей экономической жизни, показали бы две крайности: одна крайность, например, указывает на производство угля; тогда здесь имели бы примерно все те статьи, которые относятся к промышленному. Другая крайность относится к хлебу, к средствам пропитания в широком смысле, создаваемым благодарю земле и почве.

Так вот, многое из того, что значилось бы в этой общей книге, если бы земля и почва, как и средства производства, были изъяты из экономики и переданы правовому и духовному порядку, - многое из этого сегодня заволакивается тем, что промышленность слилась с управлением землей и почвой. Стоит только быть промышленником и иметь закладные на землю и почву, как слияние налицо. Но оно происходит и посредством многих других вещей. Если бы это было не так, то попросту видели бы, что мировая экономика сегодня держится - как бы парадоксально это сегодня иным это ни казалось - что действительно продуктивны земля и почва, а вся промышленность не продуктивна, а содержится доходами от земли и почвы. Как бы странно для многих это ни звучало сегодня, все же это так. Любое промышленное предприятие есть, в сущности, то, что в сельском хозяйстве называют поедающим имуществом, то есть, имуществом, которое, собственно, поглощает свои доходы.

Сегодня совсем не рассматривают все хозяйство. Оно скрыто многообразнейшими обстоятельствами. В действительной жизни, однако, возникли бы точки зрения, которые могли бы служить мерилом при передаче сельскохозяйственных средств производства с одной стороны и промышленных средств производства - с другой.

На промышленном полюсе при этой передаче будут иметь значение преимущественно индивидуальные духовные способности людей, то, что они могут, что они изучили, к чему предрасположены. При сельскохозяйственной передаче имеет значение другое, например, родство человека с землей и почвой. Здесь нужно принимать во внимание, что тот, кто имеет наилучшие способности, чтобы обработать землю и почву в дальнейшем, не может быть избран абстрактным образом по своему духовному предрасположению, а должен быть некоторым образом сращен с почвой. Если бы смысл трехчленности мог быть правильно объяснен как раз в деревне, то с этим бы согласилось бы все крестьянство. Разумеется, если выходит кто-нибудь с обычной репутацией ученого, то его люди, конечно, не будут слушать, ему нечего сказать; но если дело преподносится людям правильным образом, то они ничего не будут иметь против. Ибо согласно этому принципу будут действовать именно в сельском хозяйстве. Совершенно в этом духе думают и действуют не в крупных земельных владениях, а в крестьянстве, если не вмешивается нарушающим образом государство.

Дело, следовательно, в том, чтобы точка зрения возникла из взгляда на конкретное положение вещей. Жизнеспособный социальный порядок состоит не в том, что создаются программы, а в том, чтобы при нем могла существовать жизнь. Тогда сама жизнь будет еще нечто привносить.

Как видите, этим импульс социальной трехчленности, изложенный здесь, отличается от всевозможных программ, которые сегодня дешевы, как ежевика. Эти социальные программы устанавливают: во-первых, во-вторых и т.д. Они, собственно, все схематизируют. Идея трехчленности социального организма такого всезнайства себе совершенно не приписывает, а хочет, чтобы люди сами могли кооперировать, чтобы соответственно сформировать социальный организм. Она хотела бы только привести людей в такие отношения, чтобы из этого мог возникнуть соответствующий социальный порядок. Если бы только поняли, что в этом есть принципиальное различие между импульсом трехчленности и остальным, выступающим сегодня, то увидели бы, что трехчленность черпает именно из полноты действительности.

Поэтому я часто говорил: дело совсем не в том, что то или иное должно быть таким или иным. Я, пожалуй, даже сказал бы радикально: когда берутся за дело, то получается, может быть так, что не остается камня на камне [от первоначального плана], но возникает нечто такое, что совершенно определенно имеет прочность, ибо была ухвачена действительность. Как раз тогда, когда обращаются к действительности, получается, может быть, нечто совершенно иное, чем поначалу программировалось. Но дело в том, чтобы не устанавливать какие-либо программы, а показать, как стоять лицом к действительности.

В начале ответа на вопросы первый посетитель взял слово для более длительных рассуждений. На это д-р Р. Штейнер ответил:

Теперь еще несколько слов относительно того, что сказал уважаемый господин предшествующий оратор. Он сказал, например, что трехчленность всегда существовала. Я очень хорошо понял, что он это сказал, ибо он смешал сказанное мною с чем-то другим. Он также ясно указал, что он перепутал: он все время говорил именно о «трехчленности социализма», если я его правильно слышал. Я, конечно, никогда не говорил о «трехчленности социализма». Это мне кажется полной невозможностью. Ибо социализм как мировоззрение может, конечно, быть только чем-то единым. И лишь когда мыслят так абстрактно, пытаются говорить: ну, жизнь всегда была тройственно разделенной, зачем же теперь говорить об этой трехчленности, тройственной разделенной жизни? Да, это именно то, в чем здесь дело!

Конечно, жизнь всегда была тройственно разделена, и дело не в том, чтобы делить жизнь натрое. Она делится так сама собой. Дело в том, что в управлении жизнью поступали не всегда правильно, чтобы трехчленную жизнь правильным образом направлять, упорядочивать, ориентировать. Это само собой разумеется, что жизнь трехчленна. Как раз об этом и речь! Поскольку жизнь трехчленна, спрашивают: что нужно делать, если должно выйти единство, чтобы оно действительно вышло? — Оно не вышло для последних стол. и современности. Следовательно, дело не в том, чтобы найти новый путь. Это в высшем смысле абстрактный, чуждый жизни образ мыслей — хотя он и думает, что дружествен действительности — когда в само собой разумеющихся вещах хотят покончить с тем, что считается само собой разумеющимся. В жизни слишком часто выходит, что такие само собой разумеющиеся вещи двигают в неправильное русло, и тогда из этого выходят жизненные кризисы. Вот то, на что я особенно хотел обратить внимание.

Точно также это просто оборот речи, когда говорят: из хозяйства вместе с духом приходит право. Что же, совершенно верно, оно приходит; если когда-нибудь будет трехчленный организм, то придет и право. Но оно придет именно так, что сначала найдут, как оно должно прийти. Это должны устроить люди. Следовательно, нужно поразмыслить о методе, его нужно устроить. Затем были высказаны многие другие воодушевляющие мысли о связи духовной жизни с практической работой. Я не хотел бы останавливаться на личном, иначе я легко мог бы доказать уважаемому предшествующему оратору, что я на протяжении всей своей жизни старался связать практическую работу с духовной жизнью. Но от меня не должны требовать того, что требовали во время других дискуссий, чтобы практическая жизнь в этой области состояла в работе в рамках какой-нибудь, партии. Именно это многие подразумевали под «практической социальной работой».

Эта практическая социальная работа есть часто очень теоретическая и непрактическая социальная работа. Следовательно, эти вещи никак нельзя смешивать с действительной жизненной практикой. Затем было сказано, что для того, чтобы действительно наступило улучшение, оздоровление отношений, рабочим нужно заняться духовными основами социальной жизни. С этим я полностью согласен, но думаю также, что в этих докладах я уже указал, как именно рабочие могут заняться духовными запросами. Я уже указывал на то, что на протяжении ряда лет я был учителем рабочей общеобразовательной школы, что я тогда нашел рабочих очень хорошими, что нашел также тон, чтобы к.р. научно говорить сердцам рабочих. Но только затем пришли вожди; они меня выставили, если так можно сказать по-немецки, потому что они хотели, чтобы слушали только их и то, что они повелевают. Я уже раньше рассказывал это вам в этих докладах. Когда я сказал: если здесь не должна господствовать свобода преподавания, то где же она будет? — то первый из вождей ответил: свобода преподавания, этого у нас не может быть, разумное принуждение, вот что нужно! Да, видите ли, вместе с этим я мог бы вам привести многое, что было бы хорошим средством для современных рабочих фактически прийти к схватыванию духовных основ для нового социального формирования. Эти средства были бы следующими: отказаться от большинства современных вождей, которые вовсе не имеют в виду честным образом провести новое социальное формирование, а имеют в виду нечто совершенно другое, к чему, однако, сегодня еще гораздо больше прислушиваются, чем католики прислушиваются к своим епископам. Это нечто такое, что должно быть принято к сердцу. И я убежден вот в чем: в широких массах народа сегодня господствует так много здравого смысла, что в то мгновение, когда иные вожди падут, наступит гораздо более действительное, здоровое понимание.

Сегодня нам необходимо, чтобы люди снова кристаллизировались вокруг идей, вокруг действительных идеальных импульсов, из которых сможет быть сформирована жизнь, чтобы старые партийные шаблоны и партийные программы были преодолены, ибо это они главным образом мешают здоровому прозрению, а также здоровому действию в духе такого прозрения. Нужно только также из полной действительности искать то, что может вести ко благу. Простое требование этого не сделает, как не сделало простое требование упразднения капитала — но нужно смотреть, как должен работать капитал. Ибо «упразднение», это легко. Т.е., это потому не легко, что ведет к руинам. Но если хотят выйти из бед капитализма, то необходимо нечто другое. Как необходимо заглянуть в действительность в этой конкретной области, также необходимо увидеть действительность в целом в сегодняшней человеческой жизни и сказать себе, что партии часто живут еще лишь абстрактными предписаниями своих программ, но больше не связаны с жизнью. Это, однако, особенно необходимо там, где речь идет о действительно новом строительстве в области социальной жизни. Вот то, что я хотел бы сказать сегодня, хотя для выяснения таких вопросов нужно было бы коснуться еще многого.

Но я полагаю, что сумел показать также отличие этих мыслей и идей от многого другого в этой области, что преподносится примерно так: вот, мол, отсутствует равномерное распределение жизненных благ; это про- исходит из-за тех или иных несовершенств; эти недостатки должны быть устранены — и тому подобное. Такие речи сегодня слышны часто. Мне кажется, дело здесь больше в том, чтобы и в этой области поступать также, как обычно и практической жизни. Если речь идет о каком либо продукте, который должен быть произведен машиной и нужен человеку для удовлетворения его потребности, то недостаточно набросать программу и сказать: вот эти несколько человек, которые будут организованы так-то и так-то, должны вместе действовать, чтобы произвести этот продукт.- Примерно так звучат разные социальные программы, учреждаемые в настоящее время. Для меня дело гораздо более в том, чтобы указать, как машина, в данном случае социальный организм, должна быть расчленена и устроена, дабы могло быть создано то, что содержится в более или менее осознанных или неосознанных социальных требованиях современности. И, я надеюсь, никто не станет говорить, что эти доклады, мол, не касаются того, как производить хлеб, уголь и тому подобное. Речь в них идет о том, каковы, собственно, основы социального организма, как в том социальном организме должны люди жить и совместно работать, чтобы получилось именно то, что содержится в социальных требованиях. Я хотел это предпослать сегодняшнему заключительному докладу, потому что, пожалуй, как раз в отношении него может быть брошен подобный упрек.

Только тот познает международную проблему как часть всего социального вопроса, кто увидит, как цена куска хлеба у каждого на столе связана со всем мировым хозяйством, кто увидит, как приходящее из Австралии или Америки, вырабатываемое там влияет на возникающую здесь цену куска хлеба или угля. Но ввиду всевозможных существующих здесь суждений и предрассудков сегодня нелегко говорить о международной проблеме. Ведь международная жизнь людей за последние пять лет странным образом приведена к абсурду. Разве в широчайших кругах не было веры в то, что интернациональное чувство, интернациональное понимание вошло в новое человечество? И куда же мы пришли с этим интернациональным чувством, интернациональным пониманием? К саморастерзанию народов в значительной части цивилизованного мира. И те идеи и идейные устремления, которые выше всего ценили как раз свой интернациональный характер, оказались непригодными даже для своего собственного воззрения. Стоит подумать лишь о том, как часто международное христианство — ибо оно должно быть международным — в своих словах, в своих высказываниях и воззрениях пользовалось национально-шовинистическим языком. И, можно было бы указать еще на многие интернациональные импульсы, потерпевшие крушение в это последнее время. Может быть, как раз тогда, когда в международной жизни человечества заговорят о хозяйственном, окажется необходимым многое переосмыслить и многому переучиться. И необходимо будет добраться до тех источников человеческой природы, найти которые можно, лишь взирая на дух и душу. Я надеюсь, что последние доклады по крайней мере попытались показать, что тогда будут не просто бросаться на лозунги «дух» и «душа», но устремятся к действительному господству духовного и душевного.

То, что люди развивают в своей совместной жизни, в своем сотрудничестве, по всему миру будет подчинено двум импульсам; двум импульсам, относительно которых прежде всего необходимо, чтобы среди людей господствовало истинное, не прикрашенное всевозможными лозунгами понимание. В человеческой душе живут два импульса, которые относятся друг к другу как северный полюс к южному. Эти два импульса есть эгоизм и любовь. Широко распространено, правда, воззрение, что этично только преодоление эгоизма любовью, лишь когда люди развиваются так, что место эгоизма заступает любовь. У многих это присутствует как этическое требование, а сегодня также и как социальное требование. Гораздо меньше сегодня понимания того, что, собственно, за силовое противостояние образуется между эгоизмом и любовью.

Если мы говорим об эгоизме, то прежде всего должны осознать, что эгоизм для человека начинается с его телесных потребностей. Что проистекает из телесных потребностей человека, мы можем понять не иначе, как помыслив его смещенным в сферу эгоизма. В чем человек нуждается, это происходит из его эгоизма. Нужно, конечно, понимать, что этот эгоизм может быть и облагорожен, поэтому нехорошо свои воззрения в этой области образовывать под какими-либо лозунгами. Заявляя, что эгоизм должен быть преодолен любовью, немного вносят в понимание эгоизма. Ибо дело, например, в том, что тот, кто встречает своих близких чисто человеческим заинтересованным пониманием, действует иначе, чем тот, кто имеет узкие интересы, кто не интересуется тем, что живет в душах и сердцах этих близких, кто не имеет никакого интереса к своему окружению. Поэтому первому, имеющему истинное понимание своих ближних, вовсе не нужно быть менее эгоистичным в жизни, ибо к его эгоизму может относиться служение людям. Отдаваться служению людям может доставлять ему внутреннее удовлетворение, даже вызывать внутреннее блаженство, наслаждение. А затем объективным образом совершенно альтруистические для внешней жизни жизненные проявления могут происходить из кажущегося эгоизма, который, однако, в жизни чувств никак не может быть оценен иначе, чем эгоизм.

Однако проблему эгоизма нужно рассматривать гораздо шире. Эгоизм должен быть прослежен во всей душевной и духовной жизни человека. Нужно иметь ясность относительно того, что духовное и душевное во многих сферах точно также возникает из внутреннего существа человека, как и телесные потребности. Так, например, из существа человека возникает все, что является созданием его фантазии. Из существа человека возникает то, что он создает в художественной области. Непредвзято подходя к труду и стремясь к верному пониманию таких вещей, нужно сказать: то, что создает человеческая фантазия, что происходит из неопределенных подоснов его существа, оно имеет то же самое происхождение, лишь на более высокой ступени, что и телесные потребности. Жизнь фантазии, которая раскрывается, например, в искусстве, рассматриваемая субъективно, полностью основана на внутреннем удовлетворении человека, на удовлетворении, которое тоньше, благороднее, чем, например, удовлетворение голода, но которое, однако для самого человека качественно не отличается от него, даже если то, что благодаря этому производится, имеет для мира другое значение.

Но в целом эгоизм человека зависит от того, что человек договаривается со своими ближними, что человек живет и работает вместе со своими ближними. И многое из того, что мы развиваем совместно с другими людьми, построено полностью на эгоизме и может принадлежать даже к благороднейшим добродетелям человека. Мы видим материнскую любовь: она вполне основана на эгоизме матери и она производит благороднейшее в совместной жизни человека.

Как то, что основано, в сущности, на эгоизме, ибо человек нужен человеку именно для своего эгоизма, распространяется в совместной жизни семьи, так оно распространяется и на совместную жизнь в роду, так распространяется и на совместную жизнь в нации, в народе.

И то, как именно человек пребывает в народе, в нации, это оказывается ничем иным, как отражением того, что эгоистически от него исходит. В любви к родине, в патриотизме эгоизм, конечно, поднимается на высокую ступень, там он облагораживается, становится таким, что кажется идеалом, правомерно кажется идеалом. Но этот идеал все-таки коренится в человеческом эгоизме. Этот идеал должен произрастать из человеческого эгоизма и осуществляться, дабы все, что может возникнуть в одном народе, могло быть передано также человечеству. Таким образом, мы видим, что из импульса отдельной человеческой души, из эгоизма в конце концов развивается все то, что находит свое выражение в национализме. Национализм это совместно переживаемый эгоизм. Национализм это эгоизм, вознесенный в духовное. Национализм, например, пропитан и прогрет жизнью фантазии того народа, в котором он проявляется. Но сама эта жизнь фантазии есть духовно более высокое развитие того, чем являются человеческие потребности. Нужно вернуться вплоть до этого корня, чтобы благодаря рассмотрению правильно понять суть дела.

Совершенно иначе сформировано то, что развилось в человеческой природе как интернационализм. Национальными мы становимся вследствие того, что национализм распускается из нашей собственной личной природы. Национализм есть цветение роста отдельного человека, который общей со своим родом кровью или как-либо иначе связан со своим народом. Национализм растет с человеком. Он имеет его, врастает в него, можно сказать так, как он врастает в определенную телесную величину. Интернационализмом обладают не так. Интернационализм скорее можно сравнить с чувством, которое мы приобретаем при виде прекрасной природы, когда мы увлекаемся к любви, к почитанию, к признанию впечатления, производимого на нас созерцанием, когда мы свободно отдаемся ему. В то время как в собственный народ мы врастаем, потому что являемся в известном смысле его членом, другие народы мы учимся узнавать. Они действуют на нас, можно сказать, окольным путем познания, понимания. С пониманием мы мало-помалу научаемся любить их, и в той мере, в какой мы можем с пониманием любить человечество в его разных народах, в разных областях, в той мере растет наш внутренний интернационализм.

Вот два совершенно различных источника в человеческой природе, которые лежат в основе национализма и интернационализма. Национализм есть высочайшее развитие эгоизма. Интернационализм есть то, что все больше и больше проникает в нас, когда мы можем отдаваться исполненному понимания восприятию человека. В этом свете нужно будет рассматривать совместную человеческую жизнь на всей цивилизованной Земле, особенно когда хотят прийти к правильному пониманию того, что сталкивается в интернационализме и национализме.

Пытаясь понять хозяйственную жизнь, нужно опять- таки обратиться к двум названным выше импульсам в человеческой душе. То, на что в этих докладах было указано как на тройственно расчлененный жизненный элемент человека, это снова приводит нас к обоим только что охарактеризованным импульсам в человеческой душе. Рассмотрим, например, хозяйственную жизнь, как она пронизывает всю национальную и интернациональную жизнь людей. Обращаясь к хозяйственной жизни, мы должны признать ее истоки в человеческой потребности, в потреблении. В конечном счете задача хозяйственной жизни — удовлетворение человеческой потребности. Для этого нужно заботиться о производстве и циркуляции товаров, управлении, связи и тому подобном. И здесь мы можем спросить себя: что из человеческой природы лежит в основе потребностей, потребления? В основе лежит эгоизм. И нужно, чтобы этот факт встречали с необходимым пониманием. Тогда в хозяйственной жизни будут спрашивать не о том, как преодолеть эгоизм, но как можно альтруизму удовлетворять оправданный эгоизм? — Может быть, этот вопрос звучит менее идеалистично, но он правилен.

Однако, как только обращаются к производству, посредством которого удовлетворяется потребление, тотчас видят, что необходимо нечто иное. Разумеется, тот, кто должен производить, в то же время и потребитель. Необходимо, чтобы он понимал не только производственный процесс, но также жизнь своих близких, чтобы он мог так отдаваться производственному процессу, как это соответствует потребности его близких. Человек должен видеть, в чем люди нуждаются для потребления, будь то косвенно или непосредственно с помощью учреждений, о которых мы говорили. Тогда из этого преданного понимания человек может также посвятить себя тому или иному производству, которое соответствует его способностям. Стоит только это описать, и человек, хотя в этой области оно покажется сухим и разумным, должен будет видеть собственный двигатель производства в преданной любви к человеческому обществу. И пока не поймут, что производство может быть урегулировано социальным образом только благодаря тому, что духовной и правовой жизнью будут созданы основы, из которых в человеческую душу будет вливаться преданная любовь к своей области производства — ради интереса к своим ближним, ради интереса к жизни — до тех пор не скажут ничего положительного о настоящей задаче социальной проблемы.

Между эгоистическим потреблением и управляемым любовью производством стоит циркуляция товаров, благ, которая создает уравнивание между обоими, создает сегодня посредством случайности рынка, посредством предложения и спроса, а в будущем должна будет создавать уравнивание с помощью человеческой ассоциации, ставящей на место случайного рынка разум, так что там будут люди, чьим делом будет из наблюдения нужд потребления устраивать производство, так что рынок будет заключаться в том, что будет в состоянии создавать разум соответствующей организации для потребления, которое сначала правильно познается и наблюдается. В этой области должны будут сначала совершенно отойти от всех лозунгов и подойти к действительности.

Теперь же — кто этого не видит — новое время все больше и больше производит чего-то такого, что должно было выступить при все большем расширении горизонта людей. На место прежнего национального хозяйства, хозяйства на ограниченных территориях, вступило мировое хозяйство. Конечно, это мировое хозяйство сначала присутствует просто как требование. Но это требование зашло так далеко, что почти в любом месте цивилизованного мира потребляются продукты, которые производятся в других местах, безразлично, в той же самой или другой стране. Но и здесь человеческое понимание, человеческое душевное настроение не поспевает за тем, что выступило как мировое требование. Настоятельным требованием нового времени является считаться с мировых хозяйством, достигать организации, при которой мировое хозяйство возможно. 

При каких условиях единственно возможно мировое хозяйство?

Это можно правильно понять, только если сначала направить свой взор на то, как должен формироваться в будущем социальный порядок, если место прежнего общества силы, современного общества обмена заступит коллективное общество, сообщество. Это именно общество, в котором производство будет осуществляться ассоциациями, посредством соглашений ассоциаций.

Если это действительно осуществить, то в чем скажется тогда реальное отличие такого общества от общества обмена? Оно скажется в том, что в обществе обмена преимущественно отдельный человек или группа должны иметь дело с другим отдельным человеком или с другой группой. Чем интересуются тогда они в своем отношении друг к другу? Являются ли они потребителями или производителями — их производство, их потребление отделено друг от друга пропастью из-за случайного рынка, и случайный рынок посредничает при циркуляции товаров, при торговле. Как бы оправданным или неоправданным образом ни говорили о господстве капитала и значении труда, нужно сказать: для нашего общества обмена существенно то, что господствующей является циркуляция товаров. Это она создает мост между производством и потреблением, в то время как производство и потребление разделены пропастью рынка так, что они не соотносятся друг с другом с помощью разума.

Что выступит в обществе-коммуне на место господствующей ныне циркуляции? Вся область хозяйственной жизни будет втянута в интересы каждого, занимающегося хозяйством! Тогда как сегодня занимающийся хозяйством должен интересоваться тем, как он приобретет или сбудет свои продукты, должен заботиться об этом из собственного интереса, в сообществе каждый занимающийся хозяйством должен иметь полный интерес к потреблению, торговле и производству, то есть все ведение хозяйства должно отражаться в хозяйственных интересах отдельного человека. Вот в чем будет дело при обществе-коммуне.

Рассмотрим, однако, теперь, как коллективное общество, которое сегодня и в отдельных государствах является требованием на будущее, должно вести себя по отношению к международной проблеме. Как представляется эта международная проблема особенно по отношению к хозяйственной жизни? Здесь можно видеть, что хотя мировое требование состоит в мировом хозяйстве, но внутри него отчленяются отдельные национальные государства. Совершенно независимо от других исторических условий их возникновения эти отдельные национальные государства будут сначала удерживаться тем, что встает из эгоизма живущих вместе людей. Даже там, где национальное наиболее благородно, в литературе, искусстве и так далее народные группы удерживает вместе поднимающаяся из эгоизма фантазия. Так удерживаемые вместе народные группы включились теперь в мировое хозяйство, особенно сильно, все сильнее и сильнее они включались в начале 19-го столетия, и это включение достигло высшей точки в начале 20-го столетия. Если мы хотим охарактеризовать, что тогда, собственно, произошло, то мы должны сказать: в то время, как прежде между государствами господствовали другие интересы, интересы, которые еще гораздо больше исходили из прежнего общества силы, принципом общества обмена стали преимущественно взаимные связи в международной жизни государств, так что высшая точка была достигнута в начале 20-го столетия. Что производилось и потреблялось в отдельных государствах, что передавалось другим государствам или привлекалось из других государств, это было совершенно втянуто в эгоизм отдельных государств. В этом лишь проявлялось, чем интересовалось отдельное государство. Как устанавливались взаимоотношения государств в хозяйственной области, это целиком и полностью основывалось на принципе торговли, который в обществе обмена управлял циркуляцией товаров.

На этом примере особенно полно проявляется, что чисто меновое общество должно вести к абсурду. И приведение к абсурду было в существенном одним из главных побуждений, главных причин того, что привело к катастрофе мировой войны. В конце концов людям будет становиться все яснее и яснее, что существует большая противоположность между требованием мирового хозяйства и включением в него отдельных государств, которые вместо того, чтобы способствовать внутри своих границ мировому хозяйству, отгораживаются пошлинами и прочим, притязают для себя на то, что является результатом мирового хозяйства. Это привело к тому кризису, который мы обозначаем как катастрофу мировой войны. Конечно, вмешиваются и другие причины, но это будет одна из главных.

Дело, таким образом, будет в том, чтобы познать, что как раз в отношении международной жизни в самую первую очередь необходимо найти возможность вести хозяйство через границы по другим принципам, чем в чисто меновом обществе.

Должно стать возможным, чтобы также, как в сообществе отдельный человек необходимо имеет интерес к производству, где бы оно ни выступало, интерес к потреблению, где бы оно ни выступало, интересуется всей областью хозяйства — потреблением, производством, циркуляцией товаров, также должно быть возможно найти импульсы, благодаря которым каждое государственное образование могло бы иметь действительно внутренний, подлинный интерес к каждому другому государственному образованию, так, чтобы между народами формировалось не нечто подобное случайному рынку, а господствовало действительно внутреннее понимание. Здесь мы приходим к более глубоким источникам того, что сегодня абстрактно ищут в так называемой Лиге Наций, исходящей из того, что известные повреждения в совместной жизни народов будут исправлены. Но она возникла из того же принципа, из которого сегодня возникает многое. Кто сегодня размышляет о жизненных недостатках, тот часто думает о ближайших поправках, посредством которых можно изменить то или иное. Вот кто-нибудь видит, что существует много роскоши, и хочет обложить налогом роскошь, и тому подобное. Он не думает о том, чтобы дойти до источников того, в чем здесь дело, найти такую структуру социального сожительства, благодаря которой не могла бы возникать невозможная роскошь. Но нужно доходить до таких источников также и в жизни народов, вот в чем дело. Поэтому к искренней международной совместной жизни придут нс посредством каких-нибудь определений, действующих исправляюще, а когда действительно придут к источникам, благодаря которым может быть найдено взаимопонимание народов. Но не сможет быть найдено никакого взаимопонимания, если просто придерживаться того, что получается как рост, что должно вести к национализму, к отделению в народности. Ибо что в духовной жизни единственно лишь имеет международный характер и во время войны не было потеряно только потому, что люди в состоянии прихватить его в эту область?

Что сегодня действительно интернационально по всей Земле? В сущности ничего, кроме области естествознания, направленного к внешнему чувственному миру. Интеллектуалистическая наука — как я показал в докладах, естествознание следует называть интеллектуалистическим — она приняла международный характер. И в эти времена легко было заметить, что если кто-нибудь обижал науку, злоупотребляя ею в национальном духе, то он, так сказать, отнимал этим у нее ее истинный характер. Но разве не видно с другой стороны, что этот род духовной жизни, выражающийся в интеллектуализме, не был в состоянии основать международную жизнь? Я думаю, достаточно ясно видно, что-то бессилие, которое я описал с различнейших точек зрения, особенно отчетливо показало себя в отношении этой интеллектуалистической духовной жизни к интернационализму. Наука была не в состоянии влить в человеческую душу столь глубокие интернациональные импульсы, чтобы та могла устоять против ужасных событий последних лет. И там, где, как в социалистическом интернационализме, эта наука хотела выступить, чтобы образовать социальные импульсы, там оказалось, что этот социалистический интернационализм также не мог удержаться, а большей частью поворачивал в националистический фарватер.

Почему? Потому что от старого наследства человечества он перенял именно только интеллектуализм, а интеллектуализм недостаточно силен, чтобы действовать в жизни формирующе. Вот то, что с одной стороны показывает, что это новое научное направление, которое взошло одновременно с капитализмом и техникой, хотя и содержит интернациональный элемент, но показывает в то же время, насколько оно бессильно для обоснования действительно интернациональной жизни человека. В противоположность этому теперь нужно осуществить то, что я излагал в 4 докладе о духовнонаучном направлении, которое основано на видении, на познании духа. Это духовное видение основано не на внешнем чувственном зрении; оно исходит из развития собственной человеческой природы. Оно распускается из того, из чего распускается фантазия. Но оно распускается из более глубоких глубин человеческой природы. Поэтому оно поднимается не просто к индивидуалистическим порождениям фантазии, а к объективным образам познания духовной действительности мира.

В таком отношении это духовное зрение часто еще не понимают. Те, кому оно неизвестно, говорят: да, но то, что таким образом находится посредством духовного зрения, субъективно, это никто не может доказать. — Математические познания также субъективны и недоказуемы; и никогда нельзя подтвердить математические истины согласием людей! Кто знает теорему Пифагора, тот знает, что она верна, хотя бы миллионы людей возражали против нее. То, что здесь подразумевается под Духовной Наукой, также приходит к внутренне объективному. Но оно идет пo тому же пути, что и фантазия, и поднимается выше, коренится в объективных глубинах человеческой природы и возвышается до объективных высот. Поэтому это духовное воззрение возвышается над всем, что воспламеняет народы как фантазия. И одновременно в том или ином народе, из того или иного языка ищется это духовное воззрение. Оно одно и то же для всех людей, по всей Земле, если только его ищут достаточно глубоко. Поэтому это духовное воззрение, о котором я должен был показать, что оно может вмешиваться в социальную жизнь действительно формирующе, в то же время открывает возможность вмешиваться в международную жизнь, быть связующими узами между народами.

Свою поэзию, а также прочие особенности своей духовной области народ производит индивидуалистическим образом. Из индивидуализма народа для духовного воззрения будет вырастать нечто совершенно подобное тому, что возникает где-нибудь в другом месте. Основы, из которых происходят вещи, находятся в разных местах; что в конце концов становится их результатом, это одинаково по всей Земле. Многие люди говорят сегодня о духе; они только не знают, что дух должен быть объяснен.

Однако когда он объяснен, тогда он становится чем-то таким, что не разделяет людей, а связывает, потому что оно выходит к самому внутреннему человека, в котором один человек производит то же самое, что и другой, в котором один человек может полностью понять другого. Однако когда действительно углубляют до духовного воззрения то, что иначе выражается лишь индивидуалистически в отдельных народных фантазиях, тогда отдельные народные откровения будут лишь многообразным выражением того, что в духовном воззрении представляет единство. Тогда по всей Земле смогут существовать разные народные индивидуальности, потому что не требуется господства абстрактного единства, но конкретное, единство, наполненное духовным воззрением, будет выражаться разнообразнейшим образом. И благодаря этому в духовном будет единство, которое смогут понимать, многие. Тогда из своего многообразного понимания единого они найдут возможность существования союза наций, тогда из духовного состояния, из духовного настроения сможет возникнуть также правовой устав, который свяжет народы. И тогда в отдельных народах займет место то, что может быть у каждого отдельного народа: интерес к производству и потреблению других народов. Тогда духовная жизнь народов, правовая жизнь народов сможет действительно развивать понимание других народов по всей Земле. Так или должны будут также и в этой области перейти к духу, или отказаться от того, чтобы даже самым хорошо задуманным уставом создать нечто лучшее, чем было до сих пор.

Конечно, сегодня очень многие люди, и это можно понять, говорят о своем неверии в действие такого духовного; но, в сущности, потому, что они не имеют мужества прийти к этому духовному. Этому духовному поистине делают жизнь очень трудной. Но несмотря на то, что ему делают жизнь трудной, там, где оно может раскрыться хотя бы в малом кругу, оно уже показывает, что оно таково, как я только что представил. Если где-нибудь в воевавшем перед тем государстве узнать настроение людей, узнать то, что люди думали о других, принадлежащих к враждебным государствам, как они их ненавидели, если узнать, как мало было интернационального в такой ведущей войну области, тогда можно судить о том, почему говорящий перед вами все снова и снова приходит на то место, которое я уже упоминал в этих докладах, на северо-западе Швейцарии, где взращивается подразумеваемая здесь Духовная Наука, в Гетеануме, Высшая Школа Духовной Науки. Что это в сущности было за место в течение всех военных лет? В этом месте в течение всех военных лет совместно работали люди всех наций без малейшего уменьшения понимания друг друга, хотя они и вели много ненужных или нужных дискуссий.

Это понимание, происшедшее из общего усвоения духовного воззрения, уже стало действительностью, хотя и в малом кругу. Мы смогли проделать в этой области эксперимент. Мы смогли показать, что люди, которые захотели на время туда прийти, могли понять друг друга. Но это понимание нельзя искать путем абстрактного указания на дух, а только в теснейшей выработке духа для себя. Об этом сегодняшнее человечество еще мало хочет знать: что дух, собственно, нужно вырабатывать. Сегодня часто говорят, что дух должен прийти — вчера я снова упоминал об этом — и должен пронизать то, что является просто материалистическими социальными требованиями. Но немногие слышат больше, чем то, что нужно апеллировать к духу. Да, если такие люди, которые в остальном являются благомыслящими, проницательными, пронизанными социальным образом мыслей, если бы они только захотели сказать себе: мы, конечно, имеем дух, но можем ли мы сегодня апеллировать к этому духу, который мы имеем? Этот дух как раз завел нас в то положение, в котором мы находимся!

Следовательно, нам не нужно новое положение посредством старого духа. Мы не можем достигнуть его посредством старого духа. Это он показал. Нам нужен новый дух. — Этот новый дух, однако, должен быть выработан. А выработан он может быть только в самостоятельной духовной жизни. Поэтому представим себе, как исполняется требование мирового хозяйства — ибо оно должно будет исполняться по своей собственной необходимости — в этом мировом хозяйстве друг рядом с другом должны будут существовать социальные образования, везде производя из совместно живущих в них людей духовное и правовое индивидуальным образом. Но то, что здесь производится индивидуальным образом, будет как раз средством, чтобы понимать другие социальные образования, и благодаря этому оно будет средством действительно вести мировое хозяйство. Иначе, если такое средство не будет создано, т.наз. национальные интересы будут лишь все снова и снова включаться в мировое хозяйство и претендовать для себя на то, что может быть высосано из этого мирового хозяйства.

Так как каждый хочет этого без понимания других, то неизбежна дисгармония. Каково, однако, непременное условие для ведения действительного мирового хозяйства? Его можно вести только при том условии, что духовная организация, правовая организация отдельных образований не будет захватывать это хозяйство, ибо они должны иметь индивидуальный облик.

К общности, к единству вы проникаете лишь в духовном понимании, достигая того, что по всей Земле является разным единством. Это разное единое по всей Земле, вот что эмансипирует Землю от индивидуализма. Но точно также, как верно то, что, достаточно углубившись в человеческую природу, с развитием человека могут подняться до некоторой объективной высоты, так что находят как духовное воззрение то, что каждая нация находит в другой, точно также надо сказать, что и нужды человеческого потребления по всему миру не будут затронуты отдельным национализмом. Человеческие потребности интернациональны. Они только полярно противостоят тому, чем является интернациональное духа. Интернациональное духа должно дать понимание, должно мочь пронизать в любви это понимание другой национальности, должно распространить любовь вплоть до интернациональности в прежде изложенном смысле. Эгоизм, однако, также интернационален. Он сможет создать мост к мировому производству, только если это мировое производство происходит из общего духовного понимания, из общего духовного воззрения на единство. Из народного эгоизма никогда не сможет возникнуть понимание общего потребления, которое основано на общем эгоизме.

Только из общего духовного воззрения может развиться то, что приходит не из эгоизма, а из любви, как я объяснил, и что поэтому может овладеть производством. Из-за чего возникло требование мирового хозяйства? Из-за того, что вследствие усложнения человеческих жизненных отношений по всему цивилизованному миру нужды потребления людей стали все более и более однообразными.

Все больше и больше оказывается, что по всему цивилизованному миру люди нуждаются в одном и том же. Как из этих однообразных условий сможет вырасти однородный производственный принцип, который сможет действовать для мирового хозяйства по всему цивилизованному миру? Благодаря тому, что поднимутся к духовной жизни, как здесь имеется в виду, к действительному духовному воззрению, которое достаточно могущественно, чтобы для общего мирового потребления создать общее мировое производство. Но тогда можно произвести и уравнивание, при котором единство духа подействует на единство потребления, тогда будет создано уравнивание в циркуляции, в посредничестве между производством и потреблением. Так нужно заглядывать во внутреннее человека, желая познать, как по всей цивилизованной Земле из множества организмов действительно возникает единый организм. Никаким иным образом нельзя построить этот единый организм, в котором будут условия, чтобы действительно согласно социальным требованиям по всей Земле была создана такая органическая взаимосвязь между производством и потреблением, чтобы кусочек хлеба или уголь, который мне нужен для отдельного хозяйства или для отдельного человека, действительно соответствовал социальным требованиям, которые сегодня предъявляют свои права в подсознании человечества.

Я очень хорошо знаю, что когда вещи перемещают в такую сферу, многие говорят: да, но это идеализм, это поднимается в идеальные высоты! — Но исключительно в них находишь то, что составляет движущий мотор для внешней множественности. И к.р. на том основании, что люди не искали моторов, которые смогут быть найдены только таким образом, мы по всему миру зашли в социальные и политические состояния современности. Социальный вопрос сможет встать на здоровую почву не прежде, чем скажут: те, кто занимаются тем, чтобы действительно создать движущие силы для отдельного социального организма и для социального организма мира, они к.р. настоящие практики, тогда как те, кто называют себя практиками, знают свою настоящую область лишь рудиментарно и потому абстрактно. Один из тех, кто давно серьезно относился к этому, говоря об известной области человеческой жизни, заметил, что т. наз. идеалисты к.р. не являются теми, кто не знал бы, как относятся идеалы к действительной жизни. Он ощущал, как это бессмысленно, когда приходит т. наз. практик и говорит идеалисту: да, твои идеалы прекрасны, но практика требует совсем другого! — Единственно правильным положением вещей является то, что практика к.р. требует этих идеалов, что они становятся действительной практикой. И осуществлению этих идеалов мешает то, что эти мнимые практики оказываются теми, кто не может их осуществить, потому что они слишком любят удобства или имеют другой интерес в том, чтобы не осуществлять их. И тот же самый человек, который это сказал, сказал также: что идеалы неприменимы в жизни непосредственно, это мы знаем также хорошо, как и другие. Но только мы знаем, что жизнь всегда должна будет преобразовываться согласно этим идеалам. А те, кто не могут убедиться в этом, показывают лишь, что формирующаяся жизнь не может больше рассчитывать на их содействие, и, следовательно, им можно пожелать, чтобы они своевременно получали дождь и солнечный свет, а если возможно, то и хорошее пищеварение.

Вот пример, которым можно охарактеризовать отношение часто обвиняемого в ереси идеализма к действительной жизненной практике: что вам нужно, если вы хотите построить мост? — задача, которой овладевает инженерное искусство полностью по нематериальным идеям: сначала весь мост должен быть идеальным, и к.р. тогда, когда он идеально рассчитан, он может стать действительно практичным мостом; так то, что должно сформироваться из идеализма, из внутреннего практического смысла — должно быть практической идеей. И нужно иметь инстинкт, чувство того, как такую объективную закономерность можно внести в действительную жизненную практику. Тогда не будут больше спрашивать, как внести эти вещи в жизненную практику? — Тогда будут знать: когда есть достаточное число людей, которые понимают эти вещи, тогда благодаря этим людям и их действиям дело станет непосредственно практическим.

Сегодня часто слышно: да, эти идеи часто прекрасны, и даже представленные осуществленными они были бы прекрасными, но люди еще не созрели для этого. Люди в своей массе еще не созрели для этого. Что же, собственно, значит, что люди в своей массе еще не созрели? Кто знает отношение идей к действительности, кто прозревает практическую жизнь в отношении ее действительного характера, тот знает, что в настоящее время есть достаточно людей, которые, если только они достаточно глубоко входят в свое внутреннее, могут проявлять полное понимание того, в чем здесь дело. Что удерживает от этого, это большей частью лишь малодушие. Не хватает энергии действительно проникнуть к тому, к чему можно было бы проникнуть, если только развить в себе полное самосознание. В чем мы прежде всего нуждаемся, это нечто такое, что, в сущности, мог бы исправить у себя каждый отдельный человек, если только он достаточно взирает на действительность. Но в то время, как с одной стороны люди впадают в материализм, даже получают удовольствие от материализма, с другой стороны они влюблены в абстрактность, во всевозможные абстрактные и интеллектуальные положения, и совершенно не хотят вникать в действительность.

Сегодня думают, что практичны уже во внешней жизни, но не дают себе труда действительно рассматривать вещи так, чтобы можно было познать их в их действительном характере! Кто, например, сегодня получает какое-нибудь утверждение свыше, тот предается ему. Он берет лишь абстрактное содержание. Здесь к.р. можно отдалиться от жизни, но не все больше приближаться к ней. Если сегодня человек читает прекрасную передовицу, то об этом следует сказать, что написать сегодня прекрасную передовицу не представляет особой трудности. Ибо в современной цивилизации думают так много, что стоит лишь овладеть некоторым навыком, чтобы присоединять фразу к фразе. Дело сегодня не в том, чтобы быть согласным с дословным содержанием чего-нибудь, а чтобы приобрести суждение о том, как это содержание связано с действительностью.

Однако в современности многое подлежит исправлению в таком направлении, что нужно сказать: люди должны сегодня стремиться прежде всего к истине, к той истине, которая смело ведет к действительности. Вот 2 примера этого. В разной статистике, — например, о балканских государствах — вы можете прочесть — люди сегодня знакомятся с условиями внешнего мира, судят о каком-нибудь всемирно-историческом положении и тому подобном по статистическим данным: — столько-то греков, столько-то сербов, столько-то болгар! И тогда, мол, можно вычислить, насколько оправданы притязания греческого элемента, болгарского элемента, сербского элемента. Если затем посмотреть несколько точнее, т.е. если соединить то, что приобрел как некое абстрактное знание о числе болгар, сербов, греков в Македонии, тогда, пожалуй, обнаружат, что отец может быть записан как грек, 1 сын как болгарин, а другой — как серб! Теперь хотелось бы знать, как это согласуется с истиной. Может ли семья действительно быть такой, что отец грек, 1 сын болгарин, а другой серб? Узнают ли что-нибудь о действительности, имея составленную из таких предпосылок статистику? Большинство того, что сегодня в мире сопоставлено в статистических данных, основано на таких сопоставлениях, особенно часто в деловой жизни. Потому что относительно того, что им дословно говорят, люди не имеют, потребности проникать к содержанию истинного действительного, поэтому сегодня столь много судят ложно, ибо не вникают в вещи. Люди удовлетворяются тем, что покрывает истинную действительность просто как верхний слой жизни. Но доходить до истинной действительности, это первое требование жизни нашего времени, не болтать, созрели люди или нет, а прямо указывать на главные беды. Люди поймут их только тогда, когда найдут тех, кто взял на себя труд открыть эти беды и достаточно сильно указать на них.

Или: в начале июня 1917 года мир прочел — часть, мира все еще интересовалась этим — тронную речь тогдашнего австрийского императора Карла. В этой тронной речи очень современно говорилось о демократии, все снова о демократии. Я много читал о ней: как люди были охвачены энтузиазмом оттого, что миру была возвещена демократия, как это прекрасно, что миру говорится нечто о демократии. Что же, если взять эту тронную - речь с начала до конца, просто по ее дословному содержанию — это было прекрасное творение, по - фельетонному, если хотят просто радоваться стилю, форме предложений, как они хотят вызывать человеческое удовлетворение прекрасное. Но видишь истину. Выраженное словесно должно быть вставлено в свое окружение. Нужно, спросить: кто это говорит? В каком окружении он говорит это? И здесь виден стоящим в древнейшем коронационном облачении, блестя всей возможной роскошью, средневековый властитель, не скрывая это в своем произведении, окруженный блестящими, обшитыми золотыми галунами паладинами; совершенно средневековый, и то, что он на самом деле говорит, говорит об ином, нежели о демократии! Что такое речи о демократии, как бы они ни были прекрасны, в таком изложении? Всемирноисторическая ложь!

От буквального содержания сегодняшних вещей нужно вернуться к созерцанию действительности Нужно понимать вещи не просто интеллектом, нужно войти в воззрения. Именно этого требует духовная наука. Человек недооценивает внешнюю действительность не безнаказанно Кто я духовнонаучном смысле правильно хочет познать духовную действительность, хочет видеть лишь духовный мир, тот должен прежде всего привыкнуть к абсолютнейшей истине в чувственном мире: не предаваться никакому обману относительно того, что происходит вокруг него для его пяти чувств. Как раз тот, кто хочет проникнуть в дух, должен применять свои здоровые пять чувств в истине, не предаваясь фантазированию, которому предаются именно так называемые деловые люди, многие практики, очень почитаемые, которым отдан почти весь мир.

Мы нуждаемся не в жалостных стенаниях о том, что люди не зрелы, а в указании на то, что мы должны быть правдивы, наивнутреннейше правдивы. Тогда в мире не будет неправдивых речей о духе и все снова о духе Тогда не будут звучать в мире неправдивые речи о различии между правом и моралью, а будет звучать нечто о работе, которая должна выработать дух. Тогда зазвучит нечто о том, как, если будет выработан дух, люди станут жить в такой связи, что найдут также для себя равное право и впервые смогут говорить о том, как одухотворенное и пронизанное правом хозяйство сможет основать действительно сообщество коммун.

Гораздо необходимее, чтобы поняли, что существует достаточно людей, которые по меньшей мере внутренне берут себя в руки, чтобы смочь понять в самих себе такие указания. Нужно только все больше и больше подчеркивать эти вещи. Не следует только верить, что когда говорят: должен господствовать дух — то этот дух придет в мир по какому-нибудь волшебству. Нет, этот дух сможет прийти в мир только благодаря человеческой духовной работе. Также и в этом отношении речь идет о том, чтобы стали правдивыми, чтобы не давали все снова звучать в мире неправде, что должен быть дух, но чтобы давали звучать истине: дух будет, только если будут центры, в которых будут работать не только над внешней природой, не только в смысле материализма. а где будет вырабатываться духовное воззрение Я думаю, что как раз в этих докладах я показал, что из этого духовного воззрения произойдет и действительное социальное понимание жизненных привычек человечества в настоящее время и в ближайшем будущем. Дело в том, чтобы как раз в отношении духовного стремления люди стали правдивыми. Ибо дух может быть найден только на пути истины.

Это только оговорка, если говорят: люди этого не знают. — При духовном стремлении дело в том, что если бессознательно последовали за ложью, то эта ложь действует в мире столь же вредно, как и тогда, когда за ней следуют сознательно. Ибо в настоящее время человек имеет обязанность поднять бессознательное в область сознания, чтобы уничтожить неправду во всех областях, также в области бессознательного.