Конец царствования Зара Якоба: успехи и неудачи политики

«Житие» Маба Сиона не случайно упоминает о бездне, куда попали «те, которые злословили царя Зара Якоба», ибо таких, по-видимому, было много среди современников царя. Б. А. Тура­ев заметил по этому поводу: «Некоторые намеки разбираемого жития указывают нам на то, что церковные нововведения, шед­шие с высоты престола и находившие себе поддержку и развитие в кельях подвижников, не оставались без протеста. Что ина­че быть не могло, понятно уже а priori, как ввиду крутости реформ сурового царя, так и принимая в соображение мелоч­ность абиссинских монахов, легко распадавшихся из-за несуще­ственных тонкостей на толки и секты.. Уже хроника говорит нам, что во время своего пребывания в Дабра Берхане „царь наш Зара Якоб утвердил все установления царства, и (было там казнено много людей, а другие были заключены, ибо творили не­правое на Бога и на Помазанника Его". Наше житие помещает этих „хулителей царя" в аду» [20, с. 226].

Зара Якоб действительно встретился с активным противодей­ствием своей политике и своему царствованию не только в воен­ной среде, но и в самых высоких придворных кругах, как сооб­щает об этом царская «Хроника»: «В эти дни не было бехт-вададов ¹² ни справа, ни слева, но пребывали в этой должности и отдавали приказания две дочери царя: справа Мадхен Замада, слева — Берхан Замада, после того как связал и осудил царь мужа ее Амда Маскаля, потом названного Амда Сайтан, когда царь услыхал о его многих неправдах и об измене, кото­рую он творил и замышлял недостойно в сердце, которую не может замыслить сердце человеческое, подобно мысли прокля­того дьявола и что недостойно повествования, и посему низло­жил его бог с его седалища и весьма посрамил. Так и сего Амда Сайтана низложил бог Израилев... И ради этого царь ус­троил великое собрание воинства и раскрыл пред ним все его преступления, затем повелел осудить его на смерть, как подо­бало ему. И на суде выкопали землю и бросились (?) на него и на Амха Иясуса цасаргуэ, и на Ноба, нэбура-эда Дабра Даммо, монашество которого было при Дабра Бакуэр и который как сообщник их был назван Кабаро Сайтан! Амда Сайтана изгнали в землю Амхару, причем никто не знал в какое место, кроме одного царя; Амха Иясуса и Ноба, названного Кабаро Сайтаном, сослали в землю Гуашаро, а также Исайю бехт-вадада, предшественника Амда Сайтана, когда царь наш был в области Амхары, называемой Кесат» [24, с. 59—60].

Хронист предпочел умолчать о целях заговорщиков, ибо это «недостойно повествования», однако его ссылка на «мысли про­клятого дьявола» достаточно прозрачна и заставляет заподоз­рить, что здесь дело клонилось к низложению Зара Якоба. Участие в заговоре двух придворных, Амда Маскаля и Исайи, последовательно занимавших высшую светскую должность бехт-вадада, и архимандрита Дабра-Дамоакого Ноба, который в свое время посоветовал евстафианам принести омаж Зара Якобу, показывает масштабы заговора и серьезность угрозы для царя. Любопытно отметить также, что Зара Якоб расправляется со своими бывшими ближайшими помощниками, работавшими ру­ка об руку с ним в Тигре.

Вообще же выдержка и дипломатический такт, которые при­несли значительные успехи Зара Якобу в начале царствования в бытность его в Тигре, явно стали изменять царю. В то же вре­мя протест против царских нововведений и стремление вернуть­ся к прежним порядкам проникли даже в царскую семью, при­няв, судя по изложению хрониста, форму своеобразной религи­озной реакции: «И был во дни царя нашего Зара Якоба вели­кий страх и трепет на всех людях Эфиопии из-за приговора суда его и силы его, особенно же ради тех людей, которые го­ворили: „Мы поклонились Дасаку и дьяволу" и запятнали мно­гих достойных людей своим лживым словом. Царь, услыхав это, казнил их по наветам этих лжецов, поклявшись именем божиим: „кровь их да будет на вас". Так поступал царь, ревнуя о боге до того, что он не пощадил всех сыновей своих, коих имена: Клавдий, Амда Марьям, Зара Абрехам, Батра Сион, и дочерей, по именам: Даль Самра, Ром Ганаяла и Адаль Мангеса, и многих, которых я не знаю. Одни из них умерли, другие из них остались живы, причем все братья их умерли. В это время возгласил во Дворце глашатай: „Народ христианский! По­слушай, что сотворил сатана. Когда мы отвратили всех людей от служения идолам и поклонению Дасаку и Дино, он ныне вошел в дом наш и прельстил чад наших". Их казнили вели­кой казнью и показывали всему воинству бичевания и язвы их и пытки их, и ради сего все плакали, когда им об этом расска­зывали или это показывали» [24, с. 58—59].

Проще всего объяснить эту царскую жестокость религиозным фанатизмом Зара Якоба, как это обычно и делается. Впрочем, собственно религиозный элемент здесь весьма подозрителен. Судя по изложению хрониста, он не казался убедительным и самому царю. Видимо, не только ненависть к «идолопоклонни­кам» двигала царем, когда он казнил своих детей. Ясно, Зара Якоб боялся дворцового переворота, боялся, что кто-либо из де­тей его захватит престол, не дожидаясь его смерти. За шесть лет до смерти Зара Якоб подобным же образом обрушился на одну из своих жен, Сион Могаса, и на сына, Баэда Марьяма, хотя их никак нельзя было упрекнуть в неправоверности. Зара Якоб, сам поставивший церковников на службу царской власти, хорошо знал их политический вес и бдительно следил за связями с ними возможных претендентов на престол.

Царский хронист, изложивший эту историю, ничуть не ста­рается затушевать политическую ее подоплеку, считая, по-види­мому, это вполне естественным явлением: «После того как по­чил царь наш Зара Якоб, воцарился сын его Баэда Марьям вместо отца своего после того, как постигли его самого до его воцарения и его мать многие напасти от отца его, который оказал им: „ты хочешь, чтобы воцарился сын твой еще в то время, когда я, Зара Якоб, нахожусь на престоле моем; ты по­сылала ко всем святым, которые пребывают в монастырях и пу­стынях". Она ответила ему, сказав: „как я могла совершить такое великое преступление? Сердцем я не помыслила и устами не говорила. Да не кажется тебе это истинным, господин мой, и не слушай слов людей, клевещущих на меня". Тогда разгне­вался царь и повелел весьма бичевать и бить ее, и от болезни после этих побоев и пыток в течение многих дней она почила, и ее погребли тайно в монастыре, именуемом Макдаса Марьям, находящемся вблизи Дабра Берхан. В день поминовения своей матери, коей имя Сион Могаса, послал сын ее, Баэда Марьям, ладан и светильники. Царь Зара Якоб, услыхав о том, что сде­лал этот сын его, Баэда Марьям, призвал его в гневе и ярости и сказал: „о чем ты слышал и что узнал, что дал ладан и свечи для церкви?". И сказал сын его: „я слышал и узнал, что умерла мать моя, и послал ладан и свечи в церковь в день поминовения". И посему повелел царь связать руки и ноги ему, и Махари Крестоса, раба его, связали и много пытали. Когда он потом нашел, что его дело чисто, он оправдал и помиловал сына своего Базда Марьяма. И вестники, которых этот Баэда Марьям посылал к святым, принесли ему слово радости от этих святых из Дабра Либаноса, из Дабра Касо я от настоя­теля Зндагабтанского Абукира, которые говорили: „не бойся, ничего дурного не случится с тобой". Послали они и к отцу его Зара Якобу со словами: „господин наш, не делай зла сыну твоему Баэда Марьяму, ибо он прибыл к нам и к молитвам отца твоего Такла Хайманота". Царь наш Зара Якоб, выслу­шав это послание святых, возлюбил совершенно этого сына и возвеселил его, и поставил полномочным над всеми» [24, с, 83—84].

Этот отрывок из «Хроники» царя Баэда Марьяма (1468— 1478), сына и преемника Зара Якоба, чрезвычайно важен в том отношении, что в нем ярко отразилось действительное противо­речие жизни, царствования и всей политики Зара Якоба, за­ключавшееся, однако, отнюдь не в его многоженстве или страхе перед черной магией. На 29-м году своего правления Зара Якоб, примиривший евстафиан с церковью, разбивший Ахмада Бад-лая, учредивший субботствование и культ девы Марии, жесто­ко расправившийся с «еретиками» и железной рукой насадивший свои реформы, не смог достичь прочной власти. Он, всю свою жизнь проводивший мероприятия, направленные на укреп­ление престола, провозглашавший самодержавный и священный характер царской власти, к концу своего правления вынужден был бдительно следить за своими наследниками, опасаясь низложения. Этот страх преследовал его всю вторую половину царствования и заставлял обращаться за помощью даже к александрийскому патриарху Иоанну (1428—1453). В своей «Книге света» Зара Якоб упоминает о послании патриарха с заочным отлучением «всего войска, правителей и наместников, мужчин и женщин... желающих воцарить другого в то время, как Зара Якоб... все еще восседает на престоле своем; всех и каждого, кто хочет отобрать его венец... Или убить его, или низложить открытым ли мятежом или тайно и колдовством, и всякого, кто присоединится к преступному заговору против не­го» (цит. по [78, с. 241]).

Столь же неудовлетворительным для Зара Якоба оказался и итог его церковной политики. Ему удалось практически уни­чтожить политическое значение митрополита в Эфиопии, оторвать от митрополичьего престола землевладетельное монашест­во и ввести игуменов всех крупных монастырей в круг своих придворных. Однако зависимость монастырского монашества от царской власти оказалась взаимной, и игумены очень скоро начали играть весьма заметную роль в государственной поли­тике. Нельзя сказать, чтобы Зара Якоб не пытался противо­действовать возрастающему влиянию игуменов. Это противодей­ствие вылилось в форму жестоких репрессий, вполне в духе того времени и царя.

Репрессии по времени, видимо, совпали с казнями царских детей я, возможно, были как-то связаны между собою: «В это время восстали лукавые люди, по имени Таавка Берхан и За­ра Сион, которых сатана наполнил лукавым помышлением и которые наклеветали пред царем на этих царевен и на других людей, будто они говорили: „мы поклонились Дасаку и Дино, а эти поклонились вместе с нами". Возвели на них и много других обвинений. Это дело знает сам царь; но открыто только то, что они; поклонились Дасаку... Имен многих людей Эфио­пии, которых умертвили и наказали, мы не знаем; это были вельможи и князья, монахи, бедняки и богачи, оклеветанные сими чадами сатаны Зара Сионом, Таавка Берханом и Габра Крестосом. Впоследствии и они были схвачены и судимы стро­го по лукавству деяний своих, и сосланы. Зара Сион умер там, куда был сослан. Он говорил: „смотрите, как пронзает меня огненным копьем авва Андрей Дабра-Либаносский". Он накле­ветал некогда на него царю; его связали, и он умер в узах: Габра Крестоса впоследствии сокрушил царь Баэда Марьям и казнил. Таавка Берхан умер в ссылке» [24, с. 81—82].

Однако, если в первый раз, столкнувшись с заговором «вельмож, князей и монахов», Зара Якоб решительно расправился как с ними, так и с теми царевичами и царевнами, которые, по-видимому, были с ними связаны, то в аналогичном случае с Баэда Марьямом царь вынужден был не только отступить перед монахами, но и назначить Баэда Марьяма своим наслед­ником. Все это заставляет усомниться в том, что успехи цер­ковной политики Зара Якоба были действительно столь велики и «его преемники могли только идти по его следам и удержи­вать то доминирующее положение в церкви, на которое окончательно возвел царскую власть Зара Якоб» [20, с. 204]. Если Зара Якобу удалось совладать с расколом ...и ценой жестоких репрессий как против раскольников, так и против отдельных не­сговорчивых церковников сохранить догматическое единство церкви, то преодолеть ее феодальный характер он был не в состоянии.

Не лучше обстояли дела и в области государственного уп­равления. Царь прибегнул к самым решительным мерам, что­бы реорганизовать административный аппарат и ввести дворцо-во-вотчинную систему управления государством. Сначала, когда для выполнения этой грандиозной задачи ему недостало чи­новников, Зара Якоб решил сосредоточить управление страной в своей семье: «После Амда Сайтана я не нашел никого, кто был бы поставлен в бехт-вадады, кроме этих двух сестер, кото­рые жили в доме бехт-вадада. Подобно им поставил всех их сестер царь, их отец, во всю землю эфиопскую под собою: в Тигре — Даль Самра, в Ангот — Бахр Мангаса, в Гедем — Со­фию, в Ифат — Амата Гиоргис, в Шоа — Ром Ганаяла, в Дамот — Мадхен Замада, в Бегемдер — Абала Марьям, в Гань — Ацнаф Сагаду, дочь сестры царя. Имен тех, которые были на­значены в другие земли, я не знаю» [24, с. 60].

Этот смелый эксперимент, однако, оказался неудачным. Новая административная система управления, введенная Зара Якобом, с ее отчетливым разделением на центральные и мест­ные органы явилась по сути дела соединением дворцово-вотчинной системы с системой кормления на местах. Но очень ско­ро система кормления стала преобладать в этом соединении, так как следить из центра за действиями местных властей оказыва­лось крайне трудно. Передоверив управление областями своим дочерям, Зара Якоб не мог осуществлять того жесткого контроля за действиями местных чиновников, который был совершенно необходим в феодальном государстве, построенном таким обра­зом. И проблема царского контроля «ад собственными чинов­никами всегда составляла одну из важнейших и трудно выпол­нимых задач феодальных монархов.

Как справедливо заметил Ш. Пти-Дютайи относительно функционирования аналогичной системы управления во фран­цузской феодальной монархии XIII в., «в этой стороне деятель­ности королевской власти следует отличать долю местных чиновников, сенешалов, бальи и второстепенных агентов, дейст­вовавших вдали от хозяйского глаза, и долю самого короля, правившего во главе своей курии. Местные чиновники упорно трудились над усилением королевского авторитета. Они доби­лись того, что он всем внушал страх. Очень часто восстановле­нием порядка были обязаны их энергии. Нередко также они принимали по отношению к вельможам дерзкую позицию, вели агрессивную политику, которая не всегда одобрялась курией.... Некоторые из них дошли до того, что считали себя жак бы не­зависимыми, и если бы их вовремя не остановили, то они вновь создали бы, в особенности на юге, феодализм, феода­лизм чиновников» [15, с. 259].

С аналогичными проблемами сталкивалась и царская власть в Эфиопии с той лишь разницею, что в Эфиопии XV в. она была гораздо слабее, чем во Франции XIII в. Это обстоятель­ство и определило исход царского эксперимента: «У этих ца­ревен гадестаны (местные чиновники.— С. Ч.) погубили все области. В это время государевы гласы (особые чиновники, ис­полнявшие функции царских ревизоров на местах.— С. Ч.) не были уполномачиваемы, но эти были как бы гласами государе­выми и они отдали области Эфиопии на расхищение. Из-за них отступили Амда Нахад, сеюм Цельмта, Цагой, сеюм Самена, сеюм... и кантиба. Все они отступили и сделались иудеями, оста­вив христианство, и убили многих людей из Амхары. Когда царь выступил, они сразились с ним, осилили его, прогнали и сожгли все щеркви в своих областях. Все это произошло потому, что эти гадестаны сгубили народ, отняв у него имущество, раз­грабив дома их, не оставив даже матабов (шнурков, которые носили христиане.— С. Ч.) на шеях; и не только их одних, но они сгубили весь народ эфиопский» [24, с. 81].

Таким образом, местная реакция, в особенности в областях, недавно принявших христианство и включенных в состав хри­стианского царства, на «феодализм чиновников» оказалась край­не резкой. Целые области отпали от христианства, открыто воз­мутились против царя, перебили его администрацию — «многих людей из Амхары», а в ответ на карательную экспедицию царя «сразились с ним, осилили его, прогнали». Показательно так­же, что придворный хронист, избегая оправдывать этот мятеж, тем не менее всю вину возлагает на «гадестанов, сгубивших народ». Как тут не вспомнить слова Ш. Пти-Дютайи про сене­шалов и бальи, когда они нередко «принимали по отношению к вельможам дерзкую позицию, вели агрессивную политику, ко­торая не всегда одобрялась курией»!

Результатом всего этого явились жестокие репрессии Зара Якоба, направленные на цафевен и царевичей. Затем царь разо­слал по всем областям собственных чиновников — рак-масарэ, и «все люди трепетали от страха царства его и великой силы его» [24, с. 60—61]. Однако эта последняя приписка хрониста явно выдает желаемое за действительное. Решительные меры Зара Якоба по, упорядочению административной системы в стране порождали не только страх, но и протест, причем на это решались не только «князья и вельможи», но и «монахи». Согласно новой редакции «Жития» Такла Хаварьята, обнару­женной Таддесе Тамратом в монастырской библиотеке Дабра Либаноса, этот святой, в свое время бичевавший «волхвов» в Мугаре с помощью царских войск, явился к Зара Якобу, желая говорить с ним «о напрасной смерти людей, заточениях и бичеваниях». Узнав об этом, царь пришел в ярость и, призвав монаха, опросил его: «Правда ли то, что ты поносишь меня? Кого ты видел, чтобы я убил без суда, и кого ты видел, чтобы я наказал не по закону? И как смеешь ты поносить меня, ко­гда я — помазанник (божий)!». После этого царь приказал би­чевать Такла Хаварьята и бросить его в темницу, где тот вскоре и умер [78, с. 242].

Подобные кровавые меры Зара Якоба способны внушить со­временному читателю мысль, что царь был бессмысленным дес­потом, а такое мнение подчас встречается в исторической лите­ратуре. Однако террор Зара Якоба был весьма осмыслен, а государственная политика этого царя далеко не сводилась к одним репрессиям. Как в своих отношениях с церковниками, так и в проведении административных мероприятий царю приходи­лось отступать довольно часто. Тем не менее, несмотря на это, его цель прослеживается достаточно ясно. Это — установление самодержавной абсолютной власти и распространение юрисдик­ции царского домена на всю территорию христианской держа­вы, где администрацией областей должны ведать царские чи­новники, а не родовая знать. Другими словами, целью царя было введение дворцово-вотчинной системы управления:

В этом отношении его достижения были поистине огромны. Ему удалось не только провозгласить свои самодержавные права (что нередко делалось и до него его предшественниками на эфиопском престоле), но и закрепить их в административном порядке, создав единую, стройную и вполне централизованную систему царского управления, которая функционировала благо­даря деятельности обширного аппарата царских чиновников. Одновременно царь реорганизовал эфиопскую церковь и успеш­но привлек ее к решению административных задач под контро­лем и началом царской власти. Решительные изменения пре­терпел и царский двор, превратившийся из военного лагеря, по­стоянно менявшего как свой состав, так и местоположение, в царскую столицу с обширным штатом придворных и чиновни­ков, среди которых значительную (если не преобладающую) часть составило духовенство.

Вся система государственного управления, созданная много­летними трудами Зара Якоба, его военными победами, бого­словскими спорами, жестокими казнями, щедрыми земельными пожалованиями, его собственной литературной и административ­ной деятельностью, отличалась далеко не феодальной строй­ностью и единообразием потому, что по сути своей она не была феодальной. Цель этой системы (независимо от задач самого Зара Якоба) ясна — образование в пределах христианской Эфиопии национального государства с сильной властью само­державного абсолютного монарха во главе. Этого, однако, не случилось. Нововведениям Зара Якоба, при всей продуманно­сти и последовательности их проведения, недостало прочности, и причины этого, оказавшегося решительным, обстоятельства лежат отнюдь не в личности и не в политике самого преобра­зователя: «Царь Зара Якоб выступает как единственный мо­нарх, который сделал серьезную попытку выполнять невидан­ную дотоле задачу создания нации из многочисленных общин, которые составляли его обширную державу. В этом, однако... его попытки закончились явной неудачей» [78, с. 302].

В чем же причина конечной неудачи Зара Якоба? Цели и задачи, поставленные перед собою этим эфиопским монархом, вполне успешно решались его царственными современниками в Западной Европе. Появление подобных целей ясно объяснил Ф. Энгельс: «В каждом из этих средневековых государств ко­роль представлял собой вершину всей феодальной иерар­хии, верховного главу, без которого вассалы не могли обой­тись и по отношению к которому они одновременно находились в состоянии непрерывного мятежа. Основное отношение всего феодального порядка — отдача земли в ленное владение за оп­ределенную личную службу и повинности — даже в своем пер­воначальном, простейшем виде давало достаточно материала для распрей, в особенности когда столь многие были заинтере­сованы в том, чтобы находить поводы для усобиц... Вот в чем причина той длившейся столетия переменчивой игры силы при­тяжения вассалов к королевской власти как к центру, который один был в состояний защищать их от внешнего врага и друг от друга, и силы отталкивания от центра, в которую постоянно и неизбежно превращается эта сила притяжения; вот причина непрерывной борьбы между королевской властью и вассалами, дикий шум которой в течение этого долгого периода, когда грабеж был единственным достойным свободного мужчины за­нятием, заглушает решительно все; вот причина той бесконеч­ной, непрерывно продолжающейся вереницы измен, предатель­ских убийств, отравлений, коварных интриг и всяческих низо­стей, какие только можно вообразить, всего того, что скрыва­лось за поэтическим именем рыцарства, но не мешало ему по­стоянно твердить о чести и верности.

Что во всей этой всеобщей путанице королевская власть бы­ла прогрессивным элементом,— это совершенно очевидно. Она была представительницей порядка в беспорядке, представитель­ницей образующейся нации в противовес раздробленности на мятежные вассальные государства. Все революционные элементы, которые образовывались под поверхностью феодализма, тя­готели к королевской власти, точно так же, как королевская власть тяготела к ним» [3, с. 410—411].

Однако, если «в XV в. во всей Западной Европе феодальная система находилась... в полном упадке» [3, с. 409], то в Эфиопии в это время она только еще развивалась. До упадка было да­леко, и тех «революционных элементов, которые образовыва­лись под поверхностью феодализма», и в первую очередь бюрге­ров и ремесленников, еще просто не было. Левая палатка ма­стеров, поставленная Зара Якобом перед своим дворцом в Даб-ра Берхане [24, с. 63], не может идти ни в какое сравнение с тем широким развитием ремесел, которое М. Блок назвал «экономической революцией второго феодального периода в Европе». В Эфиопии царская власть оставалась в одиночестве в своей непрерывной борьбе с многочисленными вассалами, светскими и духовными.

Это историческое одиночество царской власти в Эфиопии XV в. имеет удивительно точное соответствие в личном одиноче­стве Зара Якоба. В напряженной многолетней борьбе за ради­кальную перестройку всего государственного и церковного ап­парата он не находил понимания ни в ком. Его приближенный Амда Маскаль, бывший бехт-вададом, т. е. фаворитом, зло­умышляет против него, и к заговору присоединяются виднейшие придворные, военные и церковные. Попытка сосредоточить уп­равление в руках собственных детей также кончается заговором. Против царя выступают и такие игумены, как Андрей Дабра-Либаносский и Такла Хаварьят из Дабра Цемуна, хотя Зара Якоб жаловал им целые области и посылал в помощь войска. Нигде и никогда не мог царь чувствовать себя в безопасно­сти. «Священники, взяв воду молитвы, кропили в доме царя, обходя его от заката солнца до утра беспрерывно... А днем не превращали окропления водой молитвы по чину, ибо волхвы злоумышляли, завидуя вере и красоте праведности царя нашего. Сам царь говорил и в книге его написано, что делали против него злые волхвы и когда он оставался на месте, и на пути, когда он путешествовал» [24, с. 66].

Для дальнейшего развития как ремесел, так и общественных отношений вообще необходимо было развитие торговли. Если в Европе «городские бюргеры стали классом, который олице­творял собой дальнейшее развитие производства и торговых сношений, образования, социальных и политических учреждений» [3, с. 407], то именно потому, что там в это время «развилась в некотором роде мировая торговля; итальянцы плавали по Средиземному морю и за его пределами вдоль берегов Атлан­тического океана до Фландрии; ганзейцы, несмотря на усили­вающуюся конкуренцию со стороны голландцев и англичан, все еще господствовали на Северном и Балтийском морях. Между северными и южными центрами морской торговли связь под­держивалась по суше; пути, по которым осуществлялась эта связь, проходили через Германию» [3, с. 407].

Эфиопия, однако, была отрезана от мировой торговли. Хри­стианская держава находилась на периферии великого красно-морского пути, связывающего Индию со странами Средиземно­морья, и торговля, не только вдоль этого пути, но и в самой державе, велась исключительно мусульманскими купцами. Такое положение оставалось практически неизменным до середины XIX в. Историки называют этот период периодом изоляции Эфиопии. Можно спорить, насколько полной была изоляция в политическом или культурном отношениях: и на протяжении всей этой эпохи эфиопская церковь довольно регулярно получа­ла митрополитов из Египта, эфиопские паломники ходили в Ие­русалим, а эфиопские цари обменивались посланиями не только с мусульманскими, но и европейскими монархами. Однако в экономическом и торговом отношении эта изоляция была пол­ной: мусульмане, окончательно оттесненные крестоносцами на южное побережье Средиземного моря, стали непреодолимым барьером на пути экономических сношений между феодальными Эфиопией и Европой,

Надо сказать, что Зара Якоб весьма остро чувствовал эту отъединенность своей страны. Он писал в «Книге света»: «Наша страна Эфиопия (окружена) язычниками и мусульманами и с востока, и с запада» (цит. по [78, с. 231]). В дальнейшем этот тезис будет повторяться многими эфиопскими монархами и ста­нет знаменит благодаря письму Менелика II (1889—1913) ко­ролеве Виктории, в котором Эфиопия называется «христианским островом» в мусульманском мире. Это ощущение собственного одиночества, которое сохранялось у эфиопских царей на протя­жении пяти столетий, не случайно.

Не случаен был и постоянный интерес эфиопских царей к красноморскому побережью. Как писал С. Рубенсон, Эфиопия, «хотя и давно перестала быть морской державой или торговым народом, как это было в аксумские времена, по-прежнему име­ла важные интересы на своем участке красноморского побе­режья, которые необходимо было охранять. Почти вся ее ино­земная торговля шла через Массауа, а также менее крупные, и менее важные южные порты, такие, как Зейла. Однако, какие бы иные сношения не имела Эфиопия с окружающим миром, будь то посольства, чтобы получить митрополита из Александ­рии, паломничества в Иерусалим или Мекку или случайные по­сещения иностранцев, которые приносили в эту изолированную страну новые идеи или новые навыки, все эти сношения велись либо через Красное море, либо через Нубию» [73, с. 29].

Зара Якоб отчетливо представлял себе эфиопские интересы на Красном море, потому что вскоре после своей победы над Ахмадом Бадлаем он начал в 1449 г. строительство портового города в Гэраре, напротив Массауа [62, А 25, А 32 № 5]. Недовольство подобной конкуренцией со стороны мусульманских купцов на островах Массауа и Дахлак было подавлено воору­женной рукой в 1464 г., когда эти острова подверглись разоре­нию, а местный кади был убит [61, А 25]. Однако в мусульман­ском мире возможности Зара Якоба навязывать свою волю были несравненно уже, нежели в пределах христианской Эфио­пии. Здесь ему противостояли мамлюкские султаны Египта, хо­рошо помнившие походы крестоносцев и весьма опасавшиеся союза крестоносцев с эфиопами. Еще в 1429 г., когда эфиопский царь Исаак послал персидского купца аль-Табризи тайно про­везти через Египет оружие в Эфиопию, купец был повешен в Каире, и глашатай объявил: «Таково наказание для тех, кто везет оружие врагам и шутит шутки с двумя верами» [78, с. 259].

Взаимоотношения Зара Якоба с мамлюкскими султанами сначала были вполне хорошими, благодаря чему эфиопскому царю удалось заполучить двух митрополитов сразу. Однако впоследствии, с разрушением мусульманами знаменитой копт­ской церкви аль-Магтас (Дабра Метмак по-эфиопски) и с раз­громом эфиопами Ахмада Бадлая, эти отношения стали просто враждебными. Однако для мамлюкоких султанов в любом случае совершенно исключалась даже гипотетическая возможность как христианского присутствия на краен оморских торговых пу­тях, так и связей христианской Эфиопии с Европой. К тому же в середине XV в. эфиопские и европейские монархи стали проявлять все увеличивающийся интерес друг к другу. Со сто­роны Зара Якоба этот интерес выразился в том, что в 1450 г. он отправил в Европу особое посольство во главе с Пьетро Ромбуло, сицилийцем, прибывшим в Эфиопию в последний год царствования Давида [81].

История посольств из Европы в Эфиопию и из Эфиопии в Европу в XIV—XVI вв., которые отправлялись довольно ча­сто, но редко достигали своего назначения, весьма увлекательна и до сих пор ждет своего полного описания. Следует сказать, что эти взаимные попытки европейских и эфиопских монархов, стремившихся к военному и политическому союзу против му­сульман, не увенчались успехом. Ни тем, ни другим не удалось прорвать мусульманский барьер и установить достаточно проч­ные и постоянные связи между Европой и Эфиопией. Этот барь­ер, побудивший европейцев искать иного пути в Индию, натолк­нул их на путь великих географических открытий. Для эфиопов же он на несколько веков исключил возможность участия в мировой торговле и обрек на длительное существование в ка­честве изолированного «христианского острова». Это в конечном счете предопределило развитие эфиопского общества, которое долгое время было обречено двигаться по замкнутому феодаль­ному кругу, будучи не в силах вырваться в широкий мир. Это же обстоятельство предопределило и дальнейшую судьбу ре­форм Зара Якоба.

Любопытно, что Зара Якоб, словно чувствуя необходимость того союзника, каким для королевской власти в Европе было городское бюргерство, отсутствовавшее в Эфиопии, первым из эфиопских царей основал постоянную столицу и через своего посла, Пьетро Ромбуло, просил и у папы и у Альфонсо Арагон­ского прислать ему ремесленников. Однако ни эти ремесленни­ки, ни железная целеустремленность и редкая энергия самого Зара Якоба не могли заменить феодальной Эфиопии тех эко­номических связей, которые могли бы стимулировать ее разви­тие. Зара Якоб далеко опередил свое время, и возможности эфиопского феодального общества были гораздо уже его широ­ких планов. Значение этого царя в эфиопской истории заклю­чается не в том, что «его преемники могли только идти по его следам», а в прямо противоположном: они в конце концов вы­нуждены были идти в том направлении, которое он смог только указать, и добиваться тех целей, которых он добиться не мог. Так трагическая фигура Зара Якоба, этого кровавого реформа­тора, на протяжении четырех столетий после его смерти волно­вала умы и находила последователей среди эфиопских монар­хов, также призывавших ремесленников из Европы и кровавой рукой насаждавших свои реформы эфиопской государствен­ности.