Сборник материалов Санкт-Петербург

Собирались каждую субботу в 12 часов дня, без единого пропуска. Сначала пришло пять человек, потом шесть, потом 26, потом – 36.

На «Вахту мира» через какое-то время, к лету, начались не то что гонения, а притеснения. Потому что не хочется каких-то непонятных людей видеть на Дворцовой площади. И нас загнали в Михайловский сад. Нам предложили, чтобы мы там собирались, опять же по субботам, ровно в 12 часов, у павильона Росси. Кстати, место совсем не плохое. Центр города, великолепный павильон, великолепный сад. Началось лето. Чудная погода. Стало приходить 50 человек, потом 60. Под конец собиралось человек 400–500, а там площадка-то маленькая. Практически все заявки на проведение митингов-встреч подавал я, за десять дней, все по закону, как положено, возил их, подписывал.

Мы создали в Питере Гайд-парк. Система была такая: каждый человек мог в течение пяти минут говорить все, что хочет, за исключением пропаганды войны, насилия, любой ксенофобии. Права человека? На здоровье! Один человек принес с собой Декларацию о правах человека 1949 года. Я-то уже читал в самиздате, но люди, которые ее раньше не видели, просто обалдели. И это было каждую субботу в течение четырех часов, с 12 до 16, в открытый микрофон. Надо сказать, что тогда еще не было свободы прессы. Приезжали туда разные журналисты, но печатать свои материалы не могли… Свободное мнение только-только начинало появляться, сначала, по-моему, в газете «Смена». И кстати, в этой газете, кажется, в 1988 году в первый раз опубликовали мою фотографию с подписью: «Михайловский сад. Вахта мира». Все это продолжалось года полтора и закончилось разгоном. В 1988 году нас просто запретили с совершенно замечательной формулировкой «за нецелесообразностью» проведения такого мероприятия!

– Это чье было постановление?

– По закону тогда нужно было подавать заявку в исполком Дзержинского райсовета. А президиум принимает решение, что это нецелесообразно. Когда мы пришли в очередную субботу, нас просто ментовскими дубинками разогнали – тогда это называлось «демократизаторы», их уже ввели к тому времени. Естественно, нас это не остановило. Мы решили (уже создалась партия «Демократический союз») подать заявки на подобный Гайд-парк во всех районах города. И во всех исполкомах получили отказ именно с этой формулировкой. Ну, под копирку написано, только разные районы. Бывший президент клуба «Зенит» Мутко, теперь он Российский футбольный союз возглавляет, тогда был секретарем исполкома Кировского района. Я к нему пришел. Мы с ним три часа говорили, он дал добро на проведение такого мероприятия и все свои обещания выполнил. Мы тогда подружились. [...]

Летом, кажется, 1988, когда нас из Михайловского сада выгнали, мы какое-то время у Казанского собора митинговали. Собиралось большое количество людей. И вдруг там появился духовой оркестр, человек восемь или двенадцать. И нам говорят: вот видите, тут оркестр устроен для народа, люди отдыхают, а вы речи свои пытаетесь говорить, нельзя же этого делать. Причем когда мы поговорили с дирижером этого оркестра, он рассказал, что это не их инициатива, им приказали здесь стоять и играть. Но эти концерты быстро закончились. Катя Подольцева придумала следующее: приходим в субботу, каждый с лимоном, и как только оркестр начинает играть, каждый начинает есть свой лимон, или, по крайней мере, подносить его ко рту, кто есть не может. Я, например, свободно могу лимон съесть, а у других, может, кислотность повышенная. И когда оркестранты, особенно на духовом инструменте это видят, у них начинается слюноотделение, и музыка прекращается. Это факт!

– То есть у вы попробовали все-таки с лимоном?

– Конечно! Это было весело.

[...] Я вел колонны по сто с лишним тысяч. До путча. И во время путча. Есть видеодокументы и фотографии, там видно, что людьми была заполнена вся Дворцовая площадь вместе с Певческим мостом и началом Невского и проезжая часть до Александровского сада… Такой был порыв. Люди приходили сами. И еще предлагали деньги – на бумагу, на краски, чтобы писать самодельные плакаты. Многое было нужно: ксерокс, звукоусиливающая аппаратура, на печать листовок и газет.

На двух или трех митингах, которые я вел, – например, митинг, когда в Литву ввели войска, – мы просто взяли несколько трехлитровых банок и пустили их по людям, которые на площади стояли. И каждый кидал, кто рубль, а кто и 25, тогда это большие деньги были. Мы набрали несколько таких банок и напечатали огромный тираж газеты и еще что-то.

Газеты издавались тогда в Риге, в Вильнюсе, потому что здесь цензура и компартия, а в Прибалтике всегда был некий либерализм, даже при советской власти. Там «Атмода» выходила, «Оппозиция», «Невский курьер», который Петр Филиппов издавал… Я был редкий тогда человек с личным автомобилем, и на своей машине встречал поезда, курьеров. Представьте себе, входишь в купе, все снизу доверху пачками газет уставлено. И они на этих пачках спят. Все это таскаешь, вывозишь, и уже через два часа это раздается по станциям метро, распространятся по всему городу. Добровольцев тогда сколько хочешь было, в очередь стояли. [...]

Записала Т.Ю.Шманкевич

Александр Юрьевич Сунгуров
Из интервью 2008 года:
– Когда и с чего для вас лично началась перестройка?

– [...] 1986 год – полная неразбериха – то поддержка частной предпринимательской деятельности, то борьба с нетрудовыми доходами, «сухой закон» – такая суета. Было видно, что одна рука делает одно, другая – другое. В 1986 году все ждали. На партийных собраниях (я был членом партии) мы задавали вопросы. А нам все говорили: подождите, будет пленум по кадровой работе. Весь 1986 год его ждали. В январе 1987 года он произошел, на нем Горбачев впервые сказал, что процессу «перестройки» мешает сам партийный аппарат, если он не будет меняться, все будет бессмысленно.

У меня был друг еще со студенческих лет, Николай Ростиславович Корнев. Примерно в феврале или весной 1987 года Коля мне сказал, что в Клубе друзей <журнала> «ЭКО» в Лесном проводятся дискуссии, обсуждают интересные вещи, и он очень мне рекомендует туда пойти. Я поехал туда. Там впервые познакомился с Петей Филипповым и Витей Монаховым. На дискуссии обсуждали плановый рынок, реформы. Люди выходили и говорили вещи достаточно откровенные, чего в советское время не было принято говорить публично. У меня было ощущение, что такое невозможно, а если возможно, то сейчас всех заберут. Я даже инстинктивно подошел к окошку и посмотрел, не подъехали ли «воронки» забирать всех тех, кто так говорит. Нет, не подъехали. Значит, процесс пошел: из кухонь, из частной сферы, полунаучных кругов, где можно было вести такие разговоры, обсуждения перешли на достаточно открытые площадки. Естественно, я там тоже выступил, рассказал о выборах, о том, что необходимо действительно что-то делать… Сразу после выступления ко мне подошел Витя Монахов и сказал: «Выступление интересное. Тем более тебя вот и Коля Корнев рекомендует (а он его знал). В общем, есть идея создания клуба в поддержку перестройки». Я говорю: «Отличная идея! Когда и где собираемся?» Первый раз мы собирались у Володи Рамма. Были встречи по домам. [...]

В ноябре 1987 учредили клуб «Перестройка». Было пару дискуссий летом на базе ЛДНТП (Ленинградского дома научно-технической пропаганды) при поддержке представителя горкома партии. Но между обкомом, который все решал, и горкомом, которому ничего не оставалось, поэтому он был чуть более либеральным, была некоторая фронда. В данном случае это тоже проявилось: из горкома партии нас поддержали, а из обкома – прикрыли, сказали, в ЛДНТП больше площадки нет. Тут как раз ноябрь, ноябрьский пленум, отставка Ельцина – ощущение, что может и эта оттепель закончиться, поэтому надо делать что-то другое. Еще не было ясно, что и как пойдет, а команда уже была достаточно серьезная, ядро было: Толя Чубайс, Витя Монахов и Петя Филиппов. Володя Рамм был еще, тоже очень интересная фигура, конструктивист.

Зарегистрирован клуб был где-то в августе 1987 при Всероссийском или Всесоюзном экономическом обществе, но без помещения. А дальше он существовал на базе Дома культуры Ленсовета, благодаря заведующей отделом ДК Светлане Сергеевне Комиссаренко, которая сначала позволила провести дискуссию, а потом, когда ее вызвали в райком партии и сказали, что не надо давать помещение для дискуссий клуба «Перестройка», сказала: «Только вместе со мной. Если вы не хотите, я готова уйти с работы». В итоге мы обрели помещение. Совет заседал в кабинете Комиссаренко раз в две недели. [...]

Я решил создать Клуб друзей «Огонька». Было ясно, что туда писали люди вполне определенные, направление выстроено было. Нужно было собрать авторов писем. Как собрать? Поехал в Москву. А у меня есть там приятель – Валера Хилтунен. Он порекомендовал меня Вале Юмашеву, который заведовал отделом писем в «Огоньке», он понял мою идею и дал мне все координаты. Я в Питере написал этим авторам: есть идея создания «Клуба друзей». Собрались у одного из них, поддержали идею. Положение о клубе написала Марина Салье, она и стала его председателем. Работал этот клуб около года, через него много людей вошли в демократическое движение. А я уже клубом «Перестройка» занимался. Метод был тогда, как мы его понимали – технология непотопляемых отсеков. Если заморозки и снова все прикроют, то хоть что-то останется, как в подводной лодке. Но, слава богу, тогда обошлось. [...]

Когда выборы начались, во время первого тура я в Венгрию ездил в научную командировку. Когда вернулся – помогал Вите Монахову, и на митинге, и в пикетах стоял у метро у моста Володарского на «Ломоносовской», и на Дыбенко. А ночью печатали листовки на шелкографе. Шелкограф подарили дээсовцы, а они его получили от польской «Солидарности». Было ощущение причастности… Но Витя тогда не прошел [...]

В процессе выборов и после стал создаваться Ленинградский союз ученых на базе той команды выборщиков, которая добилась выдвижения Сахарова. Сахарова сперва не внесли в списки народных депутатов от Президиума Академии наук. И тогда часть выборщиков добилась того, что прокатили всех – весь состав получил меньше 50% голосов. После этого внесли и Сахарова, и Сагдеева, и других. А на базе объединенной группы стал возникать Союз ученых – ленинградский, московский, новосибирский, был еще Союз ученых СССР, но он распался вместе с Советским Союзом. Московский Союз ученых в основном, весь ушел в политику. Многие ученые пошли в депутаты РСФСР, Верховного Совета СССР. Союз ученых их обеспечивал и весь перешел в Московское общество избирателей. А в Ленинграде удалось найти свою нишу. В итоге он существует уже 17 лет, не конфликтуя радикально с Академией наук, а способствуя реформам. Э.А.Тропп был одним из организаторов, Алферов его пригласил ученым секретарем ЛНЦ РАН, он и сейчас на этой позиции работает. Помещение Союза ученых до сих пор находится в здании ЛНЦ РАН.[...]

Параллельно выборам пытались реформировать партию. В 1990 году стал создаваться Ленинградский партийный клуб. У истоков тоже стояли члены клуба «Перестройка» – Прошина Елена Михайловна, Витя Монахов. Почти половина членов клуба – 40% были членами партии, и еще процентов 10 – комсомольцы. Сначала в Москве возник реформистский партклуб, потом и у нас. На его базе потом создалась «Демплатформа в КПСС». Я был сопредседателем «Демплатформы», избран на конференции. Это был конец 1989 – начало 1990 года. [...]

– Когда для вас закончилась перестройка?

– Я пытаюсь анализировать это. [...] Здесь три части: застой, перестройка и постперестройка. Граница, когда закончилась перестройка – наверное, 1990 год. То есть доконституционная Россия. В 1991-м она закончилась, фактически путчем. Перестройка – это явление, связанное с Советским Союзом. Когда закончился Советский Союз, тогда и закончилась перестройка. Она постепенно затухала. И последний всплеск – это привлечение старой команды Яковлева Горбачевым уже осенью 1991 года. Но уже параллельно с 1990 года пошел процесс нарастания российской государственности, сначала избрание Ельцина председателем Верховного Совета, потом конфронтация, период двоевластия, и постепенно началась уже другая история.

– Как-нибудь изменилось у вас отношение к тому периоду сегодня?

– Не изменилось. Я считаю, что он был необходимо. В моей жизни это был один из лучших моментов. Очень важно, что это удалось. Есть с чем сравнивать – у нас Югославия рядом. Когда смотришь, какая там кровь пролилась, какие еще последствия будут с Косово, слава богу, у нас этого нет. То, что удалось развалить советскую империю относительно малой кровью, это, по-моему, большая удача. Могло быть хуже. Другое дело, можно ли было сделать лучше? Наверное, можно, если больше подумать. В отличие от стран Восточной Европы, где в КОСКОРе и в «Хартии-77», в «Солидарности» люди, которые способны думать, не только интеллигенты, обсуждали процесс перехода и намечали какие-то планы, у нас никто про процесс перехода, распада тоталитарной системы всерьез не думал. Поэтому на размышления было всего два года, 1987–1988, а в 1989 уже прыгать надо было – выборы пошли.

Теперь, на мой взгляд, надо делать семинар «Работа над ошибками» и анализировать, где можно было найти точку ветвления, более грамотное решение, а не говорить, что во всем виноваты гады из КГБ, ФСБ и силовых структур. Все сложнее. Мои коллеги по клубу «Перестройка» созревают. Я думаю, что мы это сделаем. [...]

Но то, что процесс закономерен и все должно было распасться, я ощущал нутром, а 20 января 1991 года наиболее ярко почувствовал, как близко мы подходили к каким-то кровавым разломам. Тогда, после вильнюсских событий, националистическую волну удалось удержать в национально-демократической форме благодаря Ельцину. Он полетел в Таллин, где встречался с президентами Балтийских республик, и где заключили договор о том, что Россия поддерживает их независимость и т.д. При этом его предупредили, что обратно не советуют лететь на самолете – могут сбить. И он на «москвиче» из Таллина приехал в Питер. Здесь с ним встречался Щербаков, остававшийся за мэра, потому что Собчак улетел…

Записала Т.Ф.Косинова

И в 1986 году, когда я думал, что моя жизнь будет продолжаться так, как она идет, неожиданно появилось движение, которое получило название движение спасения памятников. Сам я был в то время в очередной командировке и очень жалел, что пропустил первый митинг на Владимирской площади – в защиту дома Дельвига. Приехал, и мне все знакомые (их круг очень расширился благодаря «Клубу-81»): «Что ты пропустил! Митинг! На балконе – ораторы, трубачи… Защита города – твоя тема…».

Я, конечно, заинтересовался. Выяснил, что вся эта симпатичная компания встречается в ДК Ильича, и пришел туда. Так началась моя общественная деятельность в рамках движения Группы Спасения. Сама группа имела определенный – человек 20, и лидер группы Алексей Ковалев. Сначала непонятно было, где кончалась группа и начиналось движение, все считали, что они к ней принадлежат, Я помню, все были в шоке, когда однажды Алексей сказал: «Знаете что, группа – это только 20 человек, я вам зачитаю список, остальные просто симпатизирующие». Все ко мне подбежали: «Миша, тебя включили в список?» Я говорю: «Я даже не знал о существовании такого списка». [...]

В течение зимы 1986-87 года налаживались наши связи, консолидировалось движение. А весной 1987 состоялся англетеровский взрыв. Как будто специально было устроено, что мы, альтернативщики, неформалы, как мы тогда назывались, все перезнакомились на Исаакиевской площади, где ломали «Англетер». Мы чувствовали себя очень вдохновленными. Мне казалось, что наше массовое общественное выступление, с учетом политическим преобразований, может получить серьезный резонанс, поддержку, что мы можем опереться на Москву, что в итоге, в общем-то, и произошло.

На Исаакиевской площади был организован наш пост, горожане читали наши листовки и ставили свои подписи в поддержку (20 тысяч подписей). Тема была благородная – защита старых зданий, исторического центра, старого города, охрана наследия, заброшенного по идеологическим и прочим причинам. Нам удалось привлечь многих видных деятелей, заручиться поддержкой Лихачева, которая стала для меня лично фундаментальной, и ряда журналистов: почти в каждом издании имелись люди, симпатизирующие нашему движению, которое тогда и получило название «англетеровское». Тут и мои сюжеты с переименованием были задействованы, потому что это тоже всколыхнуло общественность. Такая бурная моя деятельность продолжалась года три.

Народа было много, как и неформальных групп, и возникла идея организовать какой-то, если сказать по военному, единый фронт, получивший название Совет по экологии культуры (Совет ЭК) – некая зонтичная информационная организация. Первоначальным ядром стала Группа Спасения, потом выявилось несколько других деятельных неформальных групп. На нашем фланге, если продолжать военную терминологию, это были группа ЭРА – «Экология рядовой архитектуры», потом такие группы, как «Мир», природоохранные группы. Мы пытались найти название нашему движению, и Лихачев применил термин «экология культуры», и мы его, в общем, приняли.

Наше экологокультурное движение, или экокультурное, или «зеленые» культуры, на коротком историческом отрезке выдвинулось на первый план. Тема наследия всех волновала, поэтому к нам примкнули те течения, которые впоследствии стали откровенно политическими. Скажем, в «англетеровском движении» активно участвовали такие известные личности, как Юлий Рыбаков. Клуб «Перестройка» тоже проявлял интерес к нам, и у нас был ряд совместных заседаний. [...]

Благодаря отношениям, возникшим с Лихачевым, я получил приглашение перейти на работу в Фонд культуры, и тем самым привести с собой в Фонд неформальные движения, которые интересовались историей культуры. Одновременно шло расслоение и внутри неформального движения. Если сначала идея создания Совета ЭК была широкая – включить туда клуб «Перестройка» и иных, то в итоге произошел раскол. Для меня лично это было достаточно сложно психологически, потому что все мои интересы и общественная деятельность были связаны с экологокультурным крылом, а Зелинская звала ввести все это в новое объединение, которое получило название «Эпицентр». В итоге я сохранил свою позицию в экологокультурном движении, в сотрудничестве с Группой Спасения.

Мне довелось участвовать в самых первых шагах Ленинградского отделения Советского Фонда культуры. Он напоминал отдел культуры при исполкоме, занимался теми же делами, но все делалось со свежими силами, без идеологических шор. Это было лето–осень 1987-го, 1988-й, 1989 год – несколько лет, когда общественность еще бурлила. Очень интересное время, думаю, один из самых ярких этапов моей жизни.

Я начал выпускать журнал Совета ЭК, он так и назвался «Вестник Совета ЭК». На первых порах он был довольно хилый. Лена Зелинская была недовольна: «Миша, давай, все неси в «Меркурий», мы один журнал сделаем». Но я чувствовал, что у нас направления все-таки разные, и поэтому отстоял независимость. И наш журнал достаточно успешно потом развивался. Я довел его, по-моему, до 18-го выпуска. Года два, я думаю, это продолжалось. Максимальный тираж, думаю, доходил до нескольких сотен. Основной тираж мы делали за сотню, и потом его перепечатывали наши друзья в провинции и в Москве, журнал был машинописный.

Забавный эпизод был, когда мне запретили пользоваться машинкой Фонда культуры. Пришел наш завхоз и сказал: к Талалаю ходят разные сомнительные личности, что-то все время печатают. Пусть печатают что угодно, но не на машинке Фонда культуры. Машинка стояла в приемном зале, она была огромная и печатала сразу до 10 экземпляров. Возможно, электрическая. Я сам не умел печатать. И, действительно, давал команду какие-то вещи на ней печатать. Потом пользование машинкой проходило только через секретаря Фонда, она была отнесена в разряд множительной техники.

Было много инициатив, связанных с движением, которые я проводил через Фонд. Продолжались и чисто «неформальные». В Фонд культуры каждую среду приходили неформалы. Меня просило руководство, чтобы мы не занимались политикой, чтобы все было посвящено истории города, его культуре. Это совпадало и с моими интересами, чистая политика меня не привлекала. Также я был одним из инициаторов слета самиздатчиков, который, конечно, приобрел политическую окраску. Один раз мы даже у меня на квартире собирались, человек 40 ко мне приехало. «Формальная» же инициатива, которую я на себя взял, это создание библиотечки самиздата. На такие вещи я, конечно, брал благословение у первого зампреда Фонда, Рубина Сергеевича Милонова. Когда я ему представил проект устроить библиотеку самиздата (посвященную исключительно культуре, конечно), он сказал: «Давай».

Порой эти установки нарушались. В частности, в библиотечку самиздата, нам, конечно, приносили разного рода издания. Из своих соратников я выделил двоих человек, которые этим заведовали, у меня времени и сил не было. Они каждую среду принимали самиздат, раздавали самиздат, очень много людей приходили просто читать, не обращая внимания на собрания неформалов, шли прямо к библиотечке, что-то там брали, читали. Я в нее отдал целый комплект «Часов» из своей личной библиотеки, листовки, «Митин журнал»; «Обводный канал» меня тоже снабдил своим комплектом. Один раз кто-то на нас «настучал», и Рубин Сергеевич устроил шмон в нашей библиотечке: просто изъял издания, которые, по его мнению, не соответствовали профилю Фонда культуры. Чувствовалось, что где-то его серьезно накрутили, – он решительной походкой прошел к шкафу, открыл его, все прочесал и унес, наверное, одну треть. И не вернул. Там, действительно, были какие-то бюллетени… «Хроника событий» туда попадала. Я-то сам, конечно, цензурой не занимался, что приносили – все туда. [...]

Затем наше движение стало сходить на нет, где-то к концу 1980-х годов. Люди, у которых была какой-то потенциал, находили себе занятие и шли дальше; неформальных сборищ, трибун стали устраивать меньше. Городских сумасшедших трудно отсеять, но они тоже разбежались... Началась жестокая политическая рубка. Народу в Фонд стало приходить все меньше и меньше. Программы, которые я сформулировал, продолжались, но уже чисто в формальном ключе. Скажем, в топонимике все неформалы стали «формалами», организовали экспертный совет, который, чем я очень доволен, он до сих пор работает при городских властях. Я почувствовал, что моя общественная роль в поддержке неформальных движений иссякает, поэтому и свернул свои дела в Фонде культуры. Библиотечку самиздата сдали, уже после моего ухода, в Публичку, в отдел рукописей, где она и хранится.

– Кто еще с вами работал в Фонде культуры?

– Я, в частности, привел в Фонд культуры двух видных деятелей и близких мне по интересам историков Антонова и Кобака. Я с ними встречался в «Клубе-81». Кобак приходил в ДК Ильича, мы с ним там познакомились, с Антоновым в Клубе познакомились. Летом 1987 года, когда мы встречались там, что-то обсуждали, они мне сказали: почему бы нам тоже не пойти в Фонд культуры? Я сказал: давайте… Я, правда, несколько засмущался, мне казалось, что они слишком альтернативные. Мы пришли вместе к Милонову. Они показали ему свои публикации, свои книжки. Потом, когда они ушли, он сказал: ребята интересные, я подумаю. В итоге приняли и того, и другого. Антонов проработал очень мало, потому что увлекся правым крылом движения, сотрудничал с обществом «Память», что всех нас неприятно поразило. Год, может быть, он проработал. А Кобак работал достаточно серьезно, и даже одно время в гору пошел в Фонде культуры, чуть ли не зампреда стал. [...]

– Действительно ли был эпизод во время событий вокруг «Англетера», когда Матвиенко вышла вместо Ходырева отвечать от имени властей и общаться с неформалами?

– Когда на Исаакиевской площади сформировалась группа вожаков, назовем так, человек 5–6, то нам назначили встречу в Мариинском дворце, и принимала нас Матвиенко. По-моему, она была завотделом культуры. Ходырев, не знаю, по каким причинам, от встречи уклонился. Конечно, она представляла сторону мэрии или исполкома, поэтому всячески убеждала, что все в порядке, все нормально, не беспокойтесь, все будет хорошо, с чем мы, естественно, не соглашались. Но в целом она не уклонялась от контактов с нами. И поэтому потом депеши, бумаги, наши протесты – мы все отправляли ей. На площадь она не выходила. Был прием в красивом зале, я впервые там побывал, нас водили с пропусками.

– Расскажите поподробнее о слете самиздатчиков.

– Слет самиздатчиков я помню достаточно хорошо, но не помню даты. Идея вызрела тоже вокруг «Клуба-81» и в недрах Клуба. Главным мотором была Лена Зелинская и я в тот момент. У меня на «англетеровской волне» тоже возникла масса связей по стране с каким-то неформальными движениями, но в основном, нашего толка. [...]

Решено было сделать слет самиздатчиков со всей страны. Многие приехали из Москвы, из каких-то провинциальных городов. Было две встречи. Одна прошла в «Клубе-81». Там мне поручили установочный доклад, и я рисовал картину, сколько было журналов до революции. Была подготовлена общая платформа – гласность, свобода, журналы по регистрации, отмена цензуры, – которую, предполагалось, самиздатчики должны были подписать. Это вызвало много волнений, потому что все хотели участвовать. Почему-то в «Клубе-81» не удалось подписать этот документ. Возникла идея встретиться на второй день, клуб не мог предоставить помещение, поэтому все проходило у меня на квартире. Человек 30–40, самых разных, на Гражданку не поленились приехать. В итоге документ был подписан. Была забавная история, связанная с Богдановым, потому что он тоже захотел поставить подпись. Некоторые, сказали, что если будет подпись Богданова, то они свою подпись уберут. Потому что он не самиздатчик, у него нет журнала. А он сказал: нет, я со вчерашнего дня начал выпускать журнал, – и принес его, единственный специальный номер, выпущенный с тем, чтобы стать подписантом. Но в целом событие было значительным: мы – активисты самиздата и активисты неформального движения – перезнакомились друг с другом и наладили какие-то контакты.[...]

Записала Т.Ф.Косинова