Сидни Шелдон Незнакомец в зеркале

11

Торжественная церемония бракосочетания состоялась в бальном зале отеля «Марокко». Казалось, будто половина Лас-Вегаса была там. Эстрадные артисты, владельцы всех отелей, девушки из кордебалета, а в центре всего этого сборища находился Эл Карузо. Его окружало с десяток друзей – молчаливых, консервативно одетых мужчин, многие из которых ничего не пили. Зал утопал в роскошных композициях из цветов, между гостями расхаживали музыканты, был устроен гигантский буфет с разнообразной снедью, а из двух фонтанов струилось шампанское. Эл Карузо позаботился обо всем.

Все сочувствовали жениху, рука которого была в гипсовой повязке из-за несчастного падения с лестницы. И все говорили о том, какую чудесную пару составляют жених и невеста и какая замечательная у них свадьба.

Тоби был настолько одурманен болеутоляющим, которым накачал его врач, что на протяжении всей церемонии почти не отдавал себе отчета в происходящем. Затем, по мере того как действие лекарства начало ослабевать и боль стала возвращаться, на него вновь накатывали отчаяние и ненависть. Ему хотелось закричать так, чтобы все присутствующие услышали, какому чудовищному унижению его подвергли.

Тоби повернулся и посмотрел на свою невесту. Теперь он припомнил Милли. Это была хорошенькая девушка лет двадцати с небольшим, с волосами цвета светлого меда и неплохой фигурой. Тоби вспомнил, что она громче всех смеялась его анекдотам и всюду ходила за ним. Он припомнил и еще кое-что. Она была одной их тех немногих девушек, которые отказывались ложиться с ним в постель, что только еще сильнее разжигало аппетит Тоби. Он все, все теперь припоминал.
– Я без ума от тебя, – уверял ее он. – Неужели я тебе не нравлюсь?

– Конечно, нравишься, – ответила Милли. – Но у меня есть приятель.

Почему он не выслушал ее! Вместо этого он уговорил ее подняться к нему в комнату, чтобы чего-нибудь выпить, а потом стал рассказывать всякие смешные истории. Милли так хохотала, что почти не замечала, чем занимается Тоби, пока не оказалась раздетой и лежащей в постели.

– Прошу тебя, Тоби, не надо, – умоляла она. – Мой приятель рассердится.

– Забудь о нем. Я позабочусь об этом подонке позже, – отвечал Тоби. – А теперь я позабочусь о тебе.

Они провели бурную ночь любви. Утром, когда Тоби проснулся, Милли лежала рядом с ним и плакала. Пребывая в благодушном настроении, Тоби обнял ее и спросил:

– Эй, малышка, в чем дело? Тебе не понравилось?

– Ты сам знаешь, что понравилось. Но…

– Ну, перестань, – сказал Тоби. – Я люблю тебя.

Она привстала на локтях, заглянула ему в глаза и спросила:

– Правда, Тоби? Я хочу сказать, по-настоящему?

– Ну да, черт возьми!

С ней все будет в порядке. Для этого требуется лишь то, чем он и собирается с ней заняться сейчас же. Оказалось, что лучшего способа поднять настроение нельзя было и придумать.

Она смотрела, как он возвращается после душа, вытирая полотенцем все еще мокрые волосы и мурлыкая отрывки своей коронной песни. Переполненная счастьем, она улыбнулась и сказала:

– Мне кажется, я полюбила тебя с самого первого взгляда, Тоби.

– Ну, это замечательно. Давай заказывать завтрак.

Этим все и кончилось… Вплоть до настоящего момента. Из-за глупой девчонки, с которой он и переспал-то всего один раз, вся жизнь покатилась под откос.

Теперь Тоби стоял и смотрел, как Милли идет к нему в своем длинном белом подвенечном платье, как улыбается ему, и проклинал себя, и свой член, и день, в который он родился.

– Да, надо отдать вам должное, босс. Этот несчастный ублюдок даже не успел понять, что по нему проехало.

Карузо ласково улыбнулся. Все вышло очень хорошо. С того самого момента, как его жена, имевшая нрав мегеры, узнала о его связи с Милли, Карузо понял, что ему придется найти способ избавиться от блондиночки из кордебалета.

– Напомни мне проследить, чтобы он хорошо обращался с Милли, – тихо проговорил Карузо.

Они сидели за ленчем в отеле «Бель Эйр» несколько недель спустя после свадьбы, и Лэндри спросил:

– Ты действительно хорошо знаешь Эла Карузо?

Тоби посмотрел на него.

– А что?

– Никогда с ним не связывайся, Тоби. Это убийца. Я расскажу тебе то, что совершенно точно знаю сам. Младший брат Карузо женился на девятнадцатилетней девочке, только что выпущенной из монастыря. Спустя год он застал свою жену в постели с каким-то парнем. И сказал об этом Элу.

Тоби слушал, не сводя с Лэндри глаз.

– И что случилось?

– Бандиты Карузо взяли секач для мяса и отрубили парню член. Потом окунули его в бензин и подожгли, а парень смотрел. После этого… ушли, оставив его истекать кровью.

Тоби вспомнил, как Карузо сказал: «Расстегните ему ширинку», как жесткие руки возились с его молнией, и его прошиб холодный пот. Внезапно его замутило. Теперь он знал с ужасающей уверенностью, что выхода у него нет.

Ее мать считала, что кино – это выдумка дьявола, так что Жозефине приходилось убегать в кинотеатр потихоньку, на деньги, которые она зарабатывала, присматривая за детьми. Сегодняшняя картина была о любви, и, когда она началась, Жозефина подалась вперед в радостном ожидании. Сначала пошли титры. Жозефина прочла: «Фильм Сэма Уинтерса».

12

Бывали дни, когда Сэму Уинтерсу казалось, что он руководит сумасшедшим домом, а не киностудией, и что все пациенты сговорились прикончить его. Сегодня выдался как раз один из таких дней, потому что неприятностей было хоть отбавляй. Накануне ночью на студии случился еще один пожар, уже четвертый; спонсор сериала «Мой слуга Пятница», оскорбленный исполнителем главной роли, требовал отменить его показ; Берт Файрстоун, молодой гений режиссуры, остановил производство на середине картины, стоившей пять миллионов долларов, а Тесси Бранд демонстративно отказалась участвовать в фильме, съемки которого должны были начаться через несколько дней.

У Сэма в кабинете находились начальник пожарной команды и инспектор студии.

– Много беды наделал вчерашний пожар? – спросил Сэм.

– Декорации сгорели полностью, мистер Уинтерс. Придется заново строить Пятнадцатый павильон. Шестнадцатый можно восстановить, но на это потребуется три месяца, – заявил инспектор.

– У нас нет трех месяцев, – отрезал Сэм. – Звоните на «Голдуин», договаривайтесь об аренде помещения. Используйте эту субботу и воскресенье, начинайте строить новые декорации. Заставьте всех пошевеливаться.

Он повернулся к начальнику пожарной команды, человеку по имени Рейли, который напоминал Сэму актера Джорджа Бэкерофта.

– Кто-то имеет на вас зуб, мистер Уинтерс, это уж точно, – сказал Рейли. – Причиной пожара в каждом случае был явный поджог. Вы проверяли ворчунов?

«Ворчунами» называли недовольных работников, тех, кто был недавно уволен или имел претензии к работодателю.

– Мы дважды прошлись по всем досье персонала, – ответил Сэм. – И не нашли ровным счетом ничего.

– Тот, кто подбрасывает эти бомбочки, четко знает свое дело. Он применяет часовой механизм, соединенный с самодельной зажигательной бомбой. Он может быть электриком или механиком.

– Спасибо, – сказал Сэм. – Я передам это дальше.

– Соединяйте, – приказал Уинтерс.

Тэпп был продюсером телесериала «Мой слуга Пятница», снимающегося на Таити, с Тони Флетчером в главной роли.

– Какие проблемы? – спросил Сэм.

– Ты ни за что не поверишь, Сэм. Филип Хеллер, председатель правления компании, финансирующей сериал, гостит здесь с семьей. Вчера днем они пришли на площадку, а Тони Флетчер как раз снимался в какой-то сцене. Так он повернулся к ним и оскорбил их.

– А что он сказал?

– Он велел им убираться с его острова.

– Боже правый!

– Вот-вот. Он себя именно так и ощущает. Хеллер так зол, что хочет прикрыть съемки сериала.

– Отправляйся к Хеллеру и извинись. Прямо сейчас. Скажи ему, что у Тони Флетчера нервный срыв. Пошли миссис Хеллер цветы, поведи их куда-нибудь пообедать. С Тони Флетчером я сам поговорю.

Этот разговор продолжался тридцать минут. Он начался с того, что Сэм сказал: «Слушай, ты, тупая скотина, ублюдок хренов…», а закончился так: «Я тоже тебя люблю, бэби. Прилечу повидать тебя, как только смогу вырваться. И ради всего святого, Тони, смотри, не переспи ненароком с миссис Хеллер!»
Следующей проблемой был Берт Файрстоун, тот самый молодой гений режиссуры, который разорял студию «Пан-Пасифик», – тридцатилетний умненький мальчик, прошедший путь от постановки телешоу с разыгрыванием призов на чикагской телестудии до постановки фильмов в Голливуде. Три первые картины Файрстоуна имели умеренный успех, зато его четвертый фильм дал сногсшибательные кассовые сборы. После такого денежного фонтана за ним стали гоняться. Сэм припомнил первую встречу с ним. Файрстоун выглядел, как пятнадцатилетний мальчишка, щеки которого еще не были готовы для бритвы: бледный, застенчивый, в темных очках в роговой оправе, за которыми прятались маленькие близорукие глазки. У Сэма он вызывал чувство жалости. Файрстоун никого в Голлливуде не знал, и Уинтерс приложил немало усилий, приглашая его к себе обедать и следя за тем, чтобы его приглашали на вечеринки и пикники. Съемки фильма Файрстоуна «Всегда есть завтра» шли уже сто десять дней, и смета была превышена на сумму более миллиона долларов. И вдруг Берт Файрстоун остановил производство, а это означало, что, помимо звезд, еще и сто пятьдесят статистов без дела просиживали штаны.

Когда они в первый раз обсуждали «Всегда есть завтра», Файрстоун держался весьма почтительно. Он сказал Сэму, что готов поучиться, ловил каждое слово, был согласен с ним во всем. Если его поставят на эту картину, говорил Файрстоун Сэму, он, конечно же, будет очень рассчитывать на знания и опыт мистера Уинтерса.

Это было до подписания контракта. После того как Файрстоун подписал контракт, он повел себя так, что рядом с ним Адольф Гитлер показался бы Альбертом Швейцером. За одну ночь маленький румяный мальчик превратился в настоящего гангстера. Он прекратил всякое общение. Полностью игнорировал предложения Сэма по составу исполнителей, потребовал переделки прекрасного сценария, одобренного Сэмом, и поменял большинство уже согласованных мест действия, где должны были проходить съемки. Сэм хотел снять его с работы над фильмом, но из нью-йоркского офиса ему посоветовали иметь терпение. Президент компании Рудольф Хергерсхон был загипнотизирован тем огромным доходом, который принес последний фильм Файрстоуна. Поэтому Сэму пришлось сидеть и помалкивать. Ему казалось, что заносчивость этого парня растет день ото дня. Обычно Файрстоун тихо отсиживался до конца производственного совещания, выжидая, пока выскажутся все опытные заведующие отделами, и затем начинал рубить всех и вся. Сэм, скрипя зубами, это терпел. Очень скоро Файрстоун получил прозвище «Император», но не менее популярным среди коллег было еще одно – «Малыш Пенис из Чикаго». Кто-то сказал о нем: «Он гермафродит. Не исключено, что он может трахнуться сам с собой и произвести на свет двухголового монстра».

И вот теперь, в разгар съемок, этот человек остановил работу.

Уинтерс пошел к Девлину Келли, заведующему художественным отделом.

– Изложи-ка мне быстренько суть, – потребовал Сэм.

– Сейчас. Малыш Пенис приказал…

– Только без этого! Его зовут мистер Файрстоун.

– Виноват. Мистер Файрстоун просил меня построить для него декорацию замка. Эскизы он делал сам. Ты их одобрил.

– Они были хороши. Что дальше?

– А дальше вот что. Мы построили ему в точности то, что этот… что он хотел, а вчера, когда он зашел взглянуть на это дело, то решил, что оно ему вообще не пригодится. Полмиллиона долларов псу под…

– Я поговорю с ним, – пообещал Сэм.

Сэм постоял, понаблюдал с минуту. Эта игра стоила студии две тысячи долларов в час.

– Берт!

Файрстоун обернулся, увидел Сэма и помахал ему. Мяч перешел к нему, он повел его, сделал обманное движение и удачно бросил по кольцу. После этого он подошел к Сэму.

Глядя на это мальчишеское, улыбающееся лицо, Сэм вдруг подумал, что Берт Файрстоун – псих. Талантливый, может, даже гениальный, но явно чокнутый. В руках у него – пять миллионов долларов денег компании.

– Я слышал, есть какая-то проблема с новой декорацией, – осторожно сказал Уинтерс. – Давай-ка утрясем ее.

Берт Файрстоун лениво улыбнулся и произнес:

– Утрясать нечего, Сэм. Эта декорация не работает.

Сэм взорвался.

– Что за околесицу ты несешь? Мы дали тебе в точности то, что ты заказывал. Ты сам делал эскизы. Вот и объясни мне, что тебе не годится!

Файрстоун смотрел на него, хлопая ресницами.

– Ну, дело не в том, годится или не годится. Просто я передумал. Замок не нужен. Я решил, что это не та атмосфера. Понимаешь, что я хочу сказать? Сцена расставания Эллен и Майка. Мне хотелось бы, чтобы Эллен пришла к Майку на корабль перед отплытием.

Сэм уставился на него.

– У нас нет корабельной декорации, Берт.

Берт Файрстоун потянулся, раскинув руки, лениво усмехнулся и сказал:

– Вот и постройте мне ее, Сэм.
– Ну да, меня это тоже бесит, – говорил Рудольф Хергерсхон Уинтерсу по междугородному телефону, – но его нельзя заменять, Сэм. Мы слишком глубоко увязли. У нас в фильме нет звезд. Наша звезда – это Берт Файрстоун.

– А вы знаете, насколько он превысил смету?

– Знаю. Но, как сказал Голдуин: «Никогда больше не буду связываться с этим сукиным сыном, пока он мне снова не будет нужен!» Он нам нужен, чтобы закончить картину.

– Это ошибка, – доказывал Уинтерс. – Нельзя допустить, чтобы это сошло ему с рук.

– Скажите, Сэм, вам нравится то, что Файрстоун уже отснял?

И Уинтерс должен был честно признать:

– Это великолепно!

– Тогда постройте ему его корабль.

Через десять дней декорация была готова, и Берт Файрстоун возобновил съемки. Картина «Всегда есть завтра» принесла самый крупный кассовый успех за текущий год.
Следующей проблемой была Тесси Бранд – самая популярная эстрадная певица. Все обалдели, когда Сэму Уинтерсу удалось подписать с ней контракт на три картины на студии «Пан-Пасифик». Пока другие студии вели переговоры с агентами Тесси, Сэм прилетел в Нью-Йорк, посмотрел программу Тесси и после шоу повел ее ужинать. Этот ужин затянулся до семи часов утра следующего дня.

Тесси – одна из самых некрасивых девушек, которых Сэм когда-либо видел, и, возможно, одна из самых талантливых. Именно талант и побеждает в конце концов. Она – дочь бруклинского портного, никогда в жизни не бравшая уроков пения. Но когда эта девушка выходила на сцену и звучал ее голос, от которого вибрировали балки, то публика сходила с ума. Тесси была дублершей в каком-то провалившемся бродвейском мюзикле, который продержался лишь шесть недель. В день последнего спектакля исполнительница главной роли совершила ошибку, сказавшись больной и оставшись дома. Тесси Бранд дебютировала в этот вечер, изливая в песне свое сердце перед немногочисленной публикой. Среди зрителей случайно оказался бродвейский продюсер Пол Варрик. Он дал Тесси главную роль в своем следующем мюзикле. Она превратила неплохую вещь в шумный успех. У критиков не хватало слов в превосходной степени, чтобы описать эту невероятно некрасивую Тесси и ее потрясающий голос. Она записала свою первую пластинку, которая тут же оказалась на первом месте. Потом записала альбом, и он разошелся в двух миллионах экземпляров в первый же месяц. Она была женским вариантом царя Мидаса, потому что все, к чему она прикасалась, превращалось в золото. Бродвейские продюсеры и студии звукозаписи зарабатывали себе целые состояния на Тесси Бранд, и Голливуд тоже не хотел упустить своего. Правда, у голливудской братии поубавлялось при взгляде на лицо Тесси, но цифры ее кассовых сборов делали его неотразимо прекрасным.

Поговорив с Тесси пять минут, Уинтерс уже знал, как правильнее с ней себя вести.

В первый же вечер их знакомства Тесси призналась Сэму:

– Больше всего меня трясет от мысли: как я буду выглядеть на этом здоровенном экране. Я ведь достаточно безобразна и в натуральную величину, так? На всех студиях мне говорят, что помогут мне выглядеть красиво, но я думаю, что это только сплошной треп.

– Это и есть сплошной треп, – заявил Сэм. Тесси удивленно уставилась на него. – Не давай никому пытаться изменить тебя, Тесси. Они тебя погубят.

– Да?

– Когда на Эм-джи-эм подписали контракт с Дэни Томасом, то Луи Мейер захотел, чтобы ему подправили нос. Но Дэнни не стал этого делать, а просто ушел со студии. Он знал, что его товар – это он сам, его персона. Так и твой товар – это Тесси Бранд, а не какая-то там искусственная незнакомка.

– Нет, – ответил Сэм.

– За юбками бегаешь?

Он засмеялся:

– Только не за певицами. Мне медведь на ухо наступил.

– А ухо тебе и не потребуется. – Тесси улыбнулась. – Ты мне нравишься.

– Я достаточно тебе нравлюсь, чтобы ты согласилась сделать со мной несколько фильмов?

Тесси посмотрела на него и ответила:

– Да.

– Вот и прекрасно. Условия контракта мы обсудим с твоим агентом.

– Ты точно знаешь, что не бегаешь за юбками?

Она вышла замуж за исполнителя главной роли в первой своей картине, развелась с ним после съемок и вышла замуж за исполнителя главной роли во втором фильме. До Сэма доходили слухи, что и этот брак идет ко дну, но Голливуд был настоящим рассадником сплетен. Он не обращал внимания на сплетни, так как считал, что его это абсолютно не касалось.

Но, как оказалось, он ошибался.

Уинтерс разговаривал по телефону с Барри Германом, агентом Тесси.

– В чем проблема, Барри?

– В новой картине Тесси. Она недовольна, Сэм.

Уинтерс почувствовал, что начинает выходить из себя.

– Минутку! Ведь Тесси одобрила и продюсера, и режиссера, и сценарий. Декорации построены, и мы готовы приступить к съемкам. Она никак не может теперь взять и выйти из игры. Я…

– Она вовсе не хочет выходить из игры.

Сэм был ошарашен.

– Так какого же дьявола она хочет?

– Она хочет нового продюсера на этот фильм.

– Что? – завопил Сэм в трубку.

– Ральф Дастен ее не понимает.

– Дастен один из лучших продюсеров в шоу-бизнесе. Ей повезло, что он будет с ней работать!

– Абсолютно с тобой согласен, Сэм. Просто у них психологическая несовместимость. Она не будет сниматься, пока он не уйдет.

– У нее контракт, Барри!

– Я знаю, дорогуша. И, можешь мне поверить, Тесси серьезно намерена его выполнить. В той мере, как это будет возможно физически. Просто она начинает дергаться, когда расстроена, и роль вроде как вылетает у нее из головы.

– Я перезвоню тебе, – свирепо произнес Уинтерс и бросил трубку.

«Вот чертова стерва! Совершенно нет причин снимать Дастена с фильма. Вероятно, он отказался с ней спать или еще что-нибудь столь же смехотворное». Сэм вызвал Люсиль:

– Попроси Ральфа Дастена зайти.

Ральф Дастен был приятным мужчиной на шестом десятке. Он начинал сценаристом, а потом стал продюсером. Его картины отличались хорошим вкусом и шармом.

– Ральф, – начал Сэм, – просто не знаю, как…

Дастен поднял руку:

– Не надо ничего говорить, Сэм. Я как раз шел сюда, чтобы сказать тебе, что ухожу.

– Что там у вас за чертовщина происходит? – возмущенно спросил Сэм.

Дастен пожал плечами:

– У нашей примадонны кое-где зудит. Она хочет, чтобы кто-то другой чесал ей это место.

– Ты хочешь сказать, что она уже нашла тебе замену?

– Господи, откуда ты свалился – с Марса? Ты что, светской хроники не читаешь?

– Насколько это мне удается. Кто же он?

– Это не мужчина.

Сэм медленно опустился в кресло:

– Что?

– Ты в этом уверен?

– А ты – единственный во всем западном полушарии, кто этого не знает.

Сэм покачал головой.

– Я всегда считал, что с Тесси все в порядке.

– Сэм, жизнь – это кафетерий. А Тесси – девушка с неутоленным аппетитом.

– Ну, я не собираюсь ставить какую-то там чертову бабу, художницу по костюмам, руководить съемками фильма, который стоит четыре миллиона долларов.

Дастен усмехнулся.

– Ты только что сказал вещь, которую не следовало говорить.

– А это как прикажешь понимать?

– А так, что, по мнению Тесси, женщинам не дают хорошего шанса на успех в нашем бизнесе. Твоя маленькая примадонна превратилась в настоящую феминистку.

– Я не сделаю этого.

– Как хочешь. Но я дам тебе бесплатный совет. Другого выхода у тебя просто нет, если ты вообще собираешься сделать эту картину.
Сэм позвонил Барри Герману.

– Скажи Тесси, что Ральф Дастен сам отказался делать картину.

– Ей будет приятно это слышать.

Сэм сжал зубы, потом спросил:

– У нее есть уже кто-нибудь на примете, кто мог бы сделать фильм?

– Собственно говоря, есть, – сказал без запинки Герман. – Тесси нашла весьма одаренную молодую особу, которая, как она считает, готова принять подобный вызов. Под руководством такого классного профессионала, как ты, Сэм…

– Обойдемся без рекламы, – перебил Сэм. – Это окончательное условие?

– Боюсь, что так, Сэм. Извини.

У Барбары Картер было миловидное лицо и хорошая фигура, и сама она была, насколько Сэм мог судить, абсолютно женственной. Он наблюдал за ней, пока она усаживалась на кожаную кушетку у него в кабинете, изящно скрестив свои длинные, стройные ноги. Когда она заговорила, в ее голосе ему послышалась небольшая хрипотца, но это могло быть оттого, что Сэм все время искал какой-нибудь характерный признак. Она изучающе посмотрела на него мягким взглядом серых глаз и сказала:

– По-моему, я оказалась в ужасном положении, мистер Уинтерс. Я никак не намеревалась отнимать у кого-то работу. И все же, – она беспомощно подняла руки, – мисс Бранд говорит, что просто не будет сниматься в картине, если я не буду ее продюсером. Как, по-вашему, мне следует поступить?

Сэма так и подмывало сказать ей как. Но он поборол минутное искушение и вместо этого спросил:

– У вас есть какой-нибудь опыт работы в шоу-бизнесе – помимо вашей специальности дизайнера по костюмам?

– Я работала билетершей и видела множество фильмов.

«Потрясающе!»

– Что заставляет мисс Бранд думать, что вы можете поставить кинокартину?

Казалось, будто Сэм коснулся какой-то скрытой пружины. Барбара Картер стала вдруг весьма оживленной.

– Мы с Тесси много говорили об этом фильме. – («Уже никакой „мисс Бранд“ нет и в помине», – подумал Сэм.) – Я считаю, что в сценарии куча погрешностей, и когда я ей на них указала, то она со мной согласилась.

– Вы думаете, что знаете больше о том, как пишется сценарий, чем профессиональный сценарист, лауреат премии Академии, который сделал с полдюжины имевших успех фильмов и идущих на Бродвее пьес?

– О нет, что вы, мистер Уинтерс! Просто я думаю, что лучше знаю женщин. – Серые глаза теперь смотрели жестче, а тон стал резче. – Вам не кажется, что это смешно, когда женские роли пишут мужчины? Ведь только нам самим дано знать, как мы чувствуем на самом деле. Логично, не так ли?

Сэму надоела их игра. Он знал, что ему придется принять ее на работу, и ненавидел себя за это, но ведь он руководил студией, и в его обязанности входило обеспечивать выпуск фильмов. Если Тесси Бранд пожелает, чтобы фильм ставила ее ручная белка, то он, Сэм, начнет заказывать орехи. Картина с участием Тесси Бранд может с легкостью принести прибыль от двадцати до тридцати миллионов долларов. Кроме того, Барбара Картнер уже не сможет сделать ничего такого, что серьезно испортило бы картину. Слишком поздно! Очень мало времени осталось до начала съемок, чтобы вносить какие бы то ни было значительные изменения.

– Вы меня убедили, – с иронией сказал Сэм. – Это место ваше. Поздравляю!
На следующее утро «Голливуд Рипортер» и «Дейли Вэрайети» сообщили на первых страницах, что новый фильм с участием Тесси Бранд ставит Барбара Картнер. Когда Сэм хотел уже бросить газеты в корзину для бумаг, ему на глаза попалась маленькая заметочка внизу полосы: "Тоби Темпл будет выступать в отеле «Тахоу».

Тоби Темпл. Сэм вспомнил энергичного молодого комика в военной форме, и это воспоминание заставило его улыбнуться. Он решил обязательно посмотреть программу Тоби, если тот будет когда-нибудь выступать в городе.

Интересно, почему Тоби Темпл так и не попытался разыскать его?

13

Как это ни странно, но именно Милли способствовала восхождению славы Тоби Темпла. До того как они поженились, он был просто еще одним начинающим комиком, подающим надежды. После свадьбы стал действовать еще один фактор: ненависть. Тоби силой заставили жениться на девушке, которую он презирал, и в нем бушевала такая злоба, что он мог бы убить ее голыми руками.

Хотя Тоби этого не понимал, Милли была замечательной, преданной женой. Она обожала его и делала все для того, чтобы он был доволен. Но чем больше Милли старалась угодить Тоби, тем сильнее он ее ненавидел. Он всегда был с ней холодно вежлив, тщательно следил за тем, чтобы не сделать или не сказать ничего такого, что могло бы расстроить Милли и вынудить ее позвонить Элу Карузо. Никогда, пока жив, Тоби не забудет эту жуткую боль от удара монтировкой по руке; не забудет он и выражения на лице Эла Карузо, когда тот сказал: «Если ты хоть когда-нибудь обидишь Милли…»
Поскольку Тоби не мог вымещать свою враждебность на жене, он обратил всю ярость на публику. Любой, кто звякнул тарелкой или встал, чтобы пойти в туалет, или осмелился разговаривать, когда Тоби находился на сцене, немедленно становился мишенью для свирепой тирады. Тоби выдавал ее с таким наивно-изумленным видом, что публика приходила в восторг, и, пока Тоби потрошил свою незадачливую жертву, зрители хохотали до слез. Сочетание его невинно-простодушного лица и злого, острого языка делало Темпла неотразимым. Он мог говорить самые немыслимые вещи, и ему все сходило с рук. Стало своего рода знаком отличия быть избранным для словесной порки, которую устраивал Тоби Темпл. Если раньше Тоби был всего-навсего еще одним подающим надежды комиком, то теперь о нем заговорили в масштабах всего эстрадного бизнеса.

Когда Клифтон Лоуренс вернулся из Европы, он с изумлением узнал, что Тоби женился на девушке из кордебалета. Это было слишком неожиданно, но когда Клифтон спросил Тоби об этом, тот посмотрел ему в глаза и сказал:

– Что тут рассказывать, Клиф? Я встретил Милли, влюбился в нее, вот и все.

Но это прозвучало как-то фальшиво. Был еще один случай, озадачивший импресарио. Как-то раз у себя в кабинете Клифтон сказал Тоби:

– Ты становишься по-настоящему популярным. Я сделал тебе ангажемент в «Буревестнике» на четыре месяца. Две тысячи в неделю.

– А что с тем турне?

– О нем можно забыть. Лас-Вегас платит в десять раз больше, и здесь все увидят твое выступление.

– Отмени Вегас. Сделай мне турне.

Клифтон удивленно посмотрел на него.

– Но Лас-Вегас…

– Сделай мне турне!

В голосе Тоби прозвучала нотка, которой Клифтон Лоуренс никогда раньше не слышал. Это было не высокомерие и не каприз, а нечто большее – глубоко запрятанный, контролируемый гнев.

Особенно не по себе делалось оттого, что это ощущение исходило от человека с очень добродушным, мальчишеским лицом.

С этого времени Тоби находился в постоянных разъездах. Они давали ему единственную возможность вырваться из своей тюрьмы. Он выступал в ночных клубах, театрах и зрительных залах, а когда эти ангажементы истекли, он заставил Клифтона Лоуренса организовать ему выступления в колледжах. Годилось все – лишь бы подальше от Милли.

Перед ним открывались неограниченные возможности для любовных утех с жаждущими их привлекательными женщинами. В каждом городе было одно и то же. Они ждали Тоби в его артистической уборной до и после выступления, подстерегали его в фойе отеля, где он жил.

Тоби не связывался ни с одной из них. Он думал о том парне, у которого отрубили и сожгли его член, и об Эле Карузо, который сказал ему тогда: «Такой штуке можно позавидовать… Я ничего тебе не сделаю. Ты мой друг. Пока ты хорошо относишься к Милли…» И Тоби отвергал притязания всех женщин.

– Я влюблен в свою жену, – застенчиво говорил он. И все верили ему и обожали его за это, и стали говорить (чего он и добивался): Тоби Темпл не ищет приключений, он настоящий семьянин.

Но красивые молодые девушки продолжали гоняться за ним, и чем больше Тоби отказывался, тем желаннее для них становился. Тоби же так изголодался по женщине, что испытывал постоянную боль в паху, от которой временами ему трудно было работать. Он снова начал заниматься мастурбацией. Каждый раз, когда это случалось, он думал обо всех красивых девушках, которые только ждали случая оказаться с ним в постели, и проклинал судьбу.

Из-за этих лишений Тоби думал о сексе все время. Когда бы он ни вернулся домой с гастролей, Милли ждала его, была готова принять и любить его. Но стоило Тоби лишь взглянуть на нее, как в ту же минуту все его желание пропадало. Она была врагом, и Тоби презирал ее за то, что она с ним сделала. Он заставлял себя спать с ней лишь для удовлетворения требований Эла Карузо. Каждый раз, когда Тоби брал Милли, он совершал это с такой необузданной грубостью, что та вскрикивала от боли. Он притворялся, будто принимает эти звуки за стоны наслаждения, и вламывался в нее все с большей и большей силой, пока не достигал оргазма, как взрыва ярости, и его ядовитое семя не изливалось в ее лоно. Тоби не восходил на вершину любви.

Он спускался в бездну ненависти.

В начале декабря в «Дейли Вэрайети» появилось сообщение о том, что Боб Хоуп собирается в рождественское турне, чтобы развеселить войска в Сеуле. Через тридцать секунд после того как Тоби увидел это сообщение, он уже разговаривал по телефону с Клифтоном Лоуренсом.

– Ты должен устроить мне эту поездку, Клиф.

– Зачем? Тебе почти тридцать лет. Поверь мне, дружок, эти поездки – совсем не сахар. Я…

– Мне плевать, сахар или не сахар, – заорал Тоби в трубку. – Эти солдаты там рискуют своей жизнью. Самое малое, что я могу сделать, – это посмешить их немного.

С этой стороной характера Тоби Темпла Клифтону еще не приходилось сталкиваться. Он был тронут и обрадован.

– Ладно. Если ты так настроен, я посмотрю, что можно будет сделать, – пообещал Клифтон.

Через час он снова позвонил Тоби.

– Я говорил с Бобом. Он будет счастлив взять тебя с собой. Но если ты передумаешь…

– Никогда в жизни, – отрезал Тоби и положил трубку.

Клифтон Лоуренс долго еще сидел, думая о Тоби. Он очень гордился им. Тоби чудесный человек, и Клифтон Лоуренс ужасно рад, что работает его импресарио, что он тот человек, который помогает формировать растущую карьеру Тоби.
Тоби выступал в Тэгу, в Пусане и Чонджу, находя для себя утешение в смехе солдат. Милли отошла куда-то на задний план его сознания.

Когда Рождество закончилось, вместо того, чтобы вернуться, Тоби поехал на Гуам. Там он всем очень понравился. Затем съездил в Токио, где развлекал раненых в военном госпитале. Но в конце концов пришла пора возвращаться домой.

Он ошеломленно уставился на нее. Она же приняла его растерянность за выражение восторга.

– Вот здорово, правда? – воскликнула она. – Теперь, когда ты будешь в отъезде, мне с малышом не будет тоскливо. Я надеюсь, что родится мальчик, и тогда ты сможешь брать его с собой на бейсбол, и…

Тоби не слышал остальных ее глупостей. Слова Милли доходили до него как бы издалека. Где-то в глубине своего сознания Тоби верил и надеялся, что когда-нибудь для него найдется какой-то выход. Они были женаты два года, а ему казалось, что целую вечность. И теперь – вот это. Милли никогда его не отпустит.

Знакомый жизнерадостный голос Карузо сразу же зазвучал в трубке:

– Привет, сынок. Рад тебя слышать!

– И я рад слышать тебя, Эл.

– Узнал, что ты собираешься стать отцом. Ты, должно быть, очень волнуешься.

– Это не то слово, – правдиво сказал Тоби. Он позволил своему голосу зазвучать озабоченно. – Я потому и звоню тебе, Эл. Ребенок должен появиться на свет примерно на Рождество, и…

Теперь надо быть очень осторожным в словах.

– Я не знаю, что делать. Хотелось бы быть здесь, рядом с Милли, когда родится ребенок, но меня попросили еще раз съездить в Корею и на Гуам, чтобы выступить перед войсками.

Возникла долгая пауза.

– Да, трудное положение.

– Мне не хочется подводить наших парней, но и оставлять Милли в трудную минуту тоже не хочется.

– Да.

– Знаешь, что я думаю, сынок? Мы все – добрые американцы, так?

Тоби почувствовал, как его тело вдруг расслабилось.

– Верно. Но я бы не хотел…

– С Милли будет все в порядке, – успокоил его Карузо. – Женщины рожают детей чертовски давно. Поезжай в Корею.

Шесть недель спустя, в канун Рождества, когда Тоби под гром аплодисментов уходил со сцены в расположении армейской части в Пусане, ему принесли телеграмму, уведомлявшую его о том, что Милли умерла, родив мертвого мальчика.

Тоби был свободен.

14

14 августа 1952 года Жозефине Чински исполнилось тринадцать лет. Она была приглашена к Мэри Лу Кенион, которая родилась в тот же день. Мать Жозефины запретила ей идти туда. «Это нечестивые люди, – говорила ей миссис Чински. – Сидела бы лучше дома да читала Библию».

Но Жозефина не собиралась сидеть дома. Ее друзья не были нечестивыми людьми. Ей было жаль, что она никак не могла убедить в этом мать. Как только она ушла, Жозефина взяла пять долларов, которые она заработала, оставаясь присматривать за детьми, и отправилась в центр города, где купила себе красивый белый купальный костюм. Потом она поехала к Мэри Лу. У нее было такое чувство, что день предстоит чудесный.
Мэри Лу Кенион жила в самом красивом из всех особняков «нефтяных людей». Ее дом был полон старинных вещей, бесценных гобеленов и прекрасных картин. Вокруг располагались гостевые коттеджи, конюшни, теннисный корт, посадочная полоса и два плавательных бассейна: один огромный – для самих Кенионов и их гостей, и еще один поменьше, расположенный за домом, – для обслуживающего персонала.

У Мэри Лу был старший брат Дэвид, которого Жозефина видела мельком от случая к случаю. Он казался ей и самым красивым парнем из всех, кого когда-либо она встречала: огромного роста, с широкими плечами футболиста и насмешливыми серыми глазами. Стопроцентный американский полузащитник. Дэвид получал стипендию Родса. У Мэри Лу была еще и старшая сестра, которую звали Бет, но она умерла, когда Жозефина была совсем маленькой.

Во время праздника девочка все время оглядывалась в надежде увидеть Дэвида, но его нигде не было. Им случалось встречаться раньше, Дэвид заговаривал с ней несколько раз, но она всегда лишь краснела и не могла выдавить из себя ни слова.

Праздник удался на славу. Всего было четырнадцать мальчиков и девочек. Они съели прекрасный ленч, состоявший из говядины на вертеле, цыплят, картофельного салата с красным стручковым перцем и лимонада, который подавали им на террасе дворецкие в ливреях и горничные. Потом Мэри Лу и Жозефина развернули свои подарки, а все остальные стояли вокруг и обсуждали их.

Мэри Лу предложила:

– Пошли купаться!

Все бросились к кабинкам для переодевания. Надевая свой новый купальный костюм, Жозефина думала, что никогда еще не чувствовала себя такой счастливой. День прошел замечательно, и провела она его в кругу друзей. Она была одной из них и делила с ними ту красоту, которая их везде окружала. В этом нет никакого греха. Как бы ей хотелось остановить время и заморозить этот день, чтобы он никогда не кончился!

Жозефина вышла на яркий солнечный свет. Идя к бассейну, она заметила, что все наблюдают за ней – девочки с явной завистью, а мальчики – застенчиво и исподтишка. За последние несколько месяцев тело Жозефины оформилось с потрясающей быстротой. У нее были крепкие, полные груди, натягивавшие материал купальника, и округлые, почти женские, бедра. Жозефина нырнула в бассейн и присоединилась к друзьям.

– Давайте играть в Марко Поло, – крикнул кто-то.

Жозефина любила эту игру. Ей нравилось двигаться в теплой воде с крепко зажмуренными глазами. Она должна крикнуть: «Марко!», а другие ответить: «Поло!». Жозефина нырнет на звук их голосов, пока они не разбежались, и постарается осалить кого-нибудь, и тогда водит осаленный.

Игра началась. Водить досталось Сисси Топпинг. Она погналась за мальчиком, который ей нравился, по имени Боб Джексон, но не смогла его догнать и осалила Жозефину. Жозефина крепко зажмурила глаза и прислушалась – не выдаст ли кто-нибудь себя плеском воды.

– Марко! – крикнула она.

В ответ раздался хор голосов: «Поло!» Она попыталась схватить кого-нибудь вслепую, но схватила только воздух. Для Жозефины это не имело значения, что все дети более ловкие, чем она, – ей хотелось, чтобы игра продолжалась без конца и чтобы вечно длился этот день.

Она остановилась, стараясь услышать всплеск, хихиканье или шепот. Потом двинулась дальше – глаза закрыты, руки вытянуты, – коснулась лестницы. Поднялась на одну ступеньку, чтобы приглушить звук от своих собственных движений.

– Марко! – крикнула она.

На этот раз ответа не было. Она постояла молча и повторила:

– Марко!

Молчание. Ей показалось, что она осталась одна в каком-то теплом, влажном и безлюдном мире. Они сговорились подшутить над ней. Решили, что никто не будет отвечать ей. Жозефина улыбнулась и открыла глаза.

Она стояла одна на ступенях бассейна. Что-то заставило ее посмотреть вниз. Ее белый купальный костюм снизу был окрашен красным, и тоненькая струйка крови стекала между ног. Все дети стояли по краям бассейна и изумленно смотрели на нее. Жозефина в ужасе посмотрела на них снизу вверх.

– Я…

– Мы так не делаем в плавательном бассейне! – сказала Мэри Лу.

– А поляки делают, – хихикнул кто-то.

– Эй, побежали в душ.

– Ага. А то как-то неприятно.

– Кто захочет в этом купаться?

Жозефина опять зажмурила глаза и слушала, как все они пошли к павильону, оставив ее одну. Она стояла, не открывая крепко зажмуренных глаз и сдвинув ноги, чтобы попытаться остановить это постыдное истечение. Раньше у нее не было месячных. Все случилось абсолютно неожиданно. Вот сейчас, через минуту, они все вернутся и скажут ей, что просто пошутили, что они ее друзья как прежде, что радость не кончится никогда. Они придут и объяснят, что это просто игра. Может быть, они уже вернулись, чтобы продолжить игру. Не открывая зажмуренных глаз, она прошептала: «Марко», – и отзвук замер в послеполуденном воздухе. Девочка совершенно не представляла себе, сколько времени уже простояла вот так в воде, с закрытыми глазами.

«Мы так не делаем в плавательном бассейне».

«А поляки делают»…

У нее дико разболелась голова. Она почувствовала тошноту и внезапные спазмы в желудке. Но Жозефина знала, что должна стоять здесь с крепко зажмуренными глазами. Пока они не вернутся и не скажут ей, что это была шутка.

Она услышала шаги и шуршащий звук у себя над головой и вдруг почувствовала, что все в порядке. Они вернулись. Жозефина открыла глаза и подняла голову.

Дэвид, старший брат Мэри Лу, стоял на краю бассейна с махровым халатом в руках.

– Я прошу прощения за них всех, – сказал он напряженным голосом и протянул ей халат. – Вот. Выходи и надевай.

Но Жозефина закрыла глаза и не сдвинулась с места, словно окаменев. Ей хотелось как можно скорее умереть.

15

Это случилось в один из «хороших» дней Сэма Уинтерса. Первые куски отснятого материала к фильму Тесси Бранд получились замечательными. Отчасти это объяснялось тем, что Тесси лезла из кожи вон, чтобы оправдать свое поведение. Но как бы то ни было, а Барбара Картер становилась самым знаменитым продюсером года. Этот год обещает быть протрясающе удачным для художниц по костюмам.

Выпущенные «Пан-Пасифик» телевизионные сериалы шли с успехом, и самым популярным из них был «Мой слуга Пятница». Телекомпания вела переговоры с Сэмом относительно нового пятилетнего контракта для сериала.

Сэм собирался идти на ленч, когда торопливо вошедшая в кабинет Люсиль сообщила:

– Только что поймали человека, который пытался устроить пожар в отделе реквизита. Его ведут сюда.
Он молча сидел на стуле лицом к Сэму, а два студийных охранника стояли у него за спиной. Его глаза злобно сверкали. Сэм все еще не мог прийти в себя от потрясения.

– Но почему? – воскликнул он. – Ради всего святого, почему?

– Потому что я не нуждаюсь в твоей вшивой благотворительности, – взорвался Даллас Бэрк. – Ненавижу и тебя, и эту студию, и весь паршивый бизнес. Я создал этот бизнес, сукин ты сын. Я заплатил за половину студий в этом дерьмовом городе. Тут все на мне разбогатели. Почему ты не дал мне поставить какую-нибудь картину, а вместо этого пытаешься откупиться от меня, притворяешься, платишь за кучу какого-то мусора, краденных сказочек? Ты бы у меня купил даже телефонный справочник, Сэм. Мне не нужно было от тебя никаких подачек – я хотел получить работу. Из-за тебя я подохну неудачником, и никогда тебе этого не прощу, подонок!

После того как Далласа Бэрка увели, Сэм еще долго сидел и думал о нем, вспоминая великие дела, которые он совершил, и великолепные фильмы, которые он снял. В любом другом бизнесе Даллас Бэрк стал бы героем, председателем правления фирмы или ушел в отставку с «жирной» пенсией и в ореоле славы.

Но здесь господствовал беспощадный мир кинобизнеса!

16

В начале 50-х годов успех сопутствовал Тоби Темплу. Он выступал в самых известных ночных клубах: «Ше Пари» в Чикаго, «Латинском казино» в Филадельфии, «Копакабане» в Нью-Йорке; на бенефисах, в детских больницах, в благотворительных концертах. Он готов был работать для кого угодно, где угодно и когда угодно. Ему нужны были только аплодисменты публики и ее любовь. Темпл с головой ушел в шоу-бизнес. Везде в мире происходили большие события, но для Тоби они были лишь материалом для его номеров.

В 1951 году, когда уволенный генерал Макартур изрек: «Старые солдаты не умирают – они просто постепенно становятся невидимыми», Тоби сказал: «Здорово! Надо попробовать их стиральный порошок».

В 1952 году, когда была сброшена водородная бомба, Тоби отреагировал так: «Это что! Вы бы видели, что творилось на моей премьере в Атланте!»

Стал президентом Айк, умер Сталин, молодые американцы носили шляпы а-ля Дейви Крокет, а в Монтгомери прошел автобусный бойкот.

Когда Тоби преподносил свои жалящие остроты с изумленным видом озадаченного простодушия, публика хохотала до слез.

Вся жизнь Тоби состояла из «гвоздевых» фраз. «Ну, он говорит: „Подожди минутку, я возьму шляпу и пойду с тобой…“, и „…по правде говоря, оно так аппетитно выглядело, что я съел его сам!“, и „…я был легавым…“, и „…теперь у меня есть ты, а парохода нет…“, и „я такой невезучий“. Мне всегда выпадает роль, где надо есть…» и так далее, и так далее, а зрители смеялись до слез. Публика любила его, а он питался этой любовью, взрастал на ней и поднимался в своем мастерстве все выше и выше.

Но внутри у Тоби жило какое-то глубокое, неукротимое беспокойство. Он всегда искал чего-то большего. Он ничем не мог спокойно наслаждаться, потому что боялся, что мог бы в это время быть на более веселой вечеринке, или выступать перед более интересной публикой, или целовать более красивую девушку. Женщин Тоби менял так же часто, как рубашки. После случая с Милли он боялся сильных увлечений. Он вспоминал времена «Туалетного турне» и то, как завидовал комикам, у которых были огромные лимузины и красивые женщины. Теперь он всего этого достиг, но был так же одинок, как и тогда. Кто же это сказал: «Когда достигаешь того, чего хочешь, видишь, что там этого нет…»?

Тоби Темпл посвятил себя тому, чтобы стать «Номером Один», и знал, что добьется этого. Он жалел лишь об одном – о том, что мать не увидит, как сбывается ее предсказание.

Единственным, кто о ней напоминал, был отец Тоби.

Отец Тоби Темпла перенес удар и вел почти растительное существование; это был человек с равнодушными, безразличными глазами и разумом, который не реагировал ни на что другое, кроме посещений сына. Тоби стоял в грязноватом, с зеленым ковровым покрытием, холле лечебницы, в которой содержался теперь его отец. Сиделки и пациенты с обожанием обступили его.

– Я вас видела в программе Хэролда Хобсона на прошлой неделе. Это было просто потрясающе. Как вы придумываете все эти занимательные штучки?

– Их придумывают мои авторы, – ответил Темпл, и все засмеялись его скромности.

К ним по коридору двигался санитар, везя в кресле отца Тоби. Тот был свежевыбрит, волосы его были приглажены. В честь визита сына он позволил облачить себя в костюм.

– Эй, это же Бо Бруммель! – воскликнул Тоби, и все повернулись и с завистью посмотрели на мистера Темпла, думая, как было бы хорошо иметь такого замечательного, знаменитого сына, как Тоби, который приходил бы навещать их.

Тоби подошел к отцу, наклонился и обнял его.

– Ты кого пытаешься обмануть? – спросил Тоби. Указав на санитара, он сказал:

– Это ты должен возить его, папа.

Все засмеялись и постарались запомнить эту шутку, чтобы при случае рассказать друзьям, что они слышали от Тоби. «Я тут на днях был в одной компании с Тоби Темплом; и он сказал… Я стоял совсем близко, вот как сейчас с вами, и слышал, что он говорил…»

Он стоял, развлекая собравшихся вокруг него людей, легонько «лягая» их, и им это нравилось. Он подшучивал над ними на предмет их сексуальной жизни, их здоровья и их детей, так что и они в этот краткий визит могли посмеяться над своими собственными проблемами. Наконец Тоби огорченно сказал:

– Не хочется от вас уходить, давно у меня не было такой симпатичной публики («они это тоже запомнят»), но надо немного побыть наедине с папой. Он обещал мне парочку свежих анекдотов.

Ответом был новый взрыв веселья и обожания.

Тоби и его отец находились одни в маленькой гостиной. Даже и в этой комнате витал запах смерти. «Но ведь именно здесь это и происходит, не так ли?» – подумал Тоби. Смерть? Это место предназначалось для уже ненужных матерей и отцов, которые путались под ногами. Их извлекали из задних спаленок, из столовых и гостиных, где присутствие стариков становилось источником неловкости всякий раз, когда приходили гости, помещали в эту лечебницу родные дети, племянницы и племянники. «Поверь, это для твоего же блага, отец (мама, дядя Джордж, тетя Бесс). Там будет много очень приятных людей твоего возраста. Там у тебя постоянно будет круг общения. Понимаешь, что я хочу сказать?» А на самом деле они хотели сказать вот что: «Я отправляю тебя туда умирать в компании других бесполезных стариков. Мне надоело, что за столом у тебя течет изо рта, что ты без конца повторяешь одни и те же истории, пристаешь к детям и мочишься в постель». Эскимосы поступали в этом случае честнее. Они отвозили своих стариков во льды и оставляли их там.

– Хорошо, что ты пришел сегодня, – сказал отец. Речь его была медленной. – Я хотел с тобой поговорить. У меня хорошие новости. Старый Арт Райли из соседней комнаты вчера умер.

Тоби уставился на него.

– Ты это называешь хорошей новостью?

– Это значит, что я могу перейти в его комнату, – пояснил отец. – Она одноместная.

Вот и вся квинтэссенция старости: выживание, цепляние за те немногие животные удовольствия, что еще оставались. Тоби видел здесь людей, для которых смерь была бы наилучшим выходом, но они держались за жизнь со свирепой цепкостью. «С днем рождения, мистер Дорсет. Как вы себя чувствуете сегодня, в девяносто пять лет?.. Когда я думаю об альтернативе, то чувствую себя великолепно».

Наконец настало время Тоби уходить.

– Я опять приду навестить тебя, как только смогу, – пообещал Тоби. Он оставил отцу денег и раздал щедрые чаевые всем сестрам и сиделкам. – Вы тут присматривайте за ним получше, ладно? Старик мне нужен для моего эстрадного номера.

И Тоби ушел. Выйдя за дверь, он тут же позабыл о всех обитателях этого дома. Темпл уже думал о своем вчерашнем выступлении.

А они неделю за неделей только и говорили, что о его посещении.

17

В семнадцать лет Жозефина Чински стала самой красивой девушкой в Одессе, штат Техас. Ее кожа была покрыта золотистым загаром, в длинных черных волосах на солнце мелькала рыжина, а в глубоких карих глазах посверкивали золотистые пылинки. У нее была умопомрачительная фигура – полная, округлая грудь, тонкая талия, переходящая в легкую крутизну бедер, и длинные, стройные ноги.

Жозефина больше не общалась с «нефтяными людьми». После окончания школы она пошла работать официанткой в полярном ресторане для автомобилистов «Голден Деррик». Мэри Лу, Сисси Топпинг и их подруги заезжали туда со своими молодыми людьми. Жозефина всегда вежливо с ними здоровалась, но их отношения изменились.

Жозефину переполняло какое-то беспокойство, тоска по чему-то неизведанному. Ей хотелось уехать из этого мерзкого города, но она не знала, куда лучше направиться и чем заняться. Из-за того, что она слишком долго об этом думала, у нее вновь начались головные боли.

В кавалерах у Жозефины ходило с десяток юношей и мужчин. Ее матери больше всех нравился Уоррен Хоффман.

– Уоррен был бы для тебя прекрасным мужем. Он регулярно ходит в церковь, хорошо зарабатывает, будучи водопроводчиком, и по тебе с ума сходит.

– Ему двадцать пять лет, и он жирный.

Мать изучающе посмотрела на Жозефину.

– За бедными польскими девушками не приезжают рыцари в сверкающих доспехах. Ни в Техасе, ни в других местах. Перестань себя обманывать.

Жозефина разрешила Уоррену Хоффману раз в неделю водить ее в кино. Он держал руку девушки в своих больших, потных, мозолистых ладонях и то и дело стискивал ее на протяжении всего фильма. Жозефина едва ли замечала, поглощенная тем, что происходило на экране. В кино она опять попадала в тот мир красивых людей и вещей, рядом с которым она выросла, только на экране этот мир был еще больше и еще чудеснее. В каком-то дальнем уголке своего сознания Жозефина чувствовала, что Голливуд может дать ей все, о чем она мечтала: красоту, веселье, смех и счастье. Она понимала, что никакого пути к такой жизни у нее не было, кроме как выйти замуж за богатого человека. А таких молодых людей разобрали богатые девушки.

Всех, кроме одного.

Дэвида Кениона. Жозефина часто думала о нем. Давным-давно из дома Мэри Лу она стащила его фотографию. Жозефина прятала ее у себя в шкафчике и вынимала, чтобы взглянуть на нее каждый раз, когда была чем-то огорчена. Снимок вызывал у нее в памяти тот случай, когда Дэвид стоял у кромки бассейна и говорил: «Я прошу прощения за них всех», и как постепенно исчезало чувство горькой обиды, вытесняемое его мягкостью и теплотой. Она видела Дэвида лишь однажды после того ужасного дня в плавательном бассейне, когда он принес ей халат. Он ехал в автомобиле со своей семьей, и Жозефина позднее слышала, что его отвозили на железнодорожную станцию. Он уезжал в Оксфорд, в Англию. Это было четыре года назад, в 1952-м. Дэвид наведывался домой на летние каникулы и на Рождество, но их пути никогда не пересекались. Жозефина часто слышала, как другие девушки судачат о нем. Помимо состояния, унаследованного Дэвидом от отца, он получил доверительный капитал в пять миллионов долларов, оставленный ему бабкой. Дэвид был действительно завидной партией. Но не для дочери польки-белошвейки.

– Добрый вечер, – приветливо сказала Жозефина. – Хотите взглянуть на меню?

– Привет, незнакомка.

При звуке голоса Дэвида Кениона сердце Жозефины вдруг заколотилось. Он выглядел точно таким, как она запомнила его, только еще красивее. В нем была теперь зрелость, уверенность в себе, приобретенная во время жизни за границей. Рядом с ним сидела Сисси Топпинг, стройная и очаровательная, в дорогой шелковой юбке и блузке.

– Привет, Жози, – улыбнулась она. – Как ты можешь работать в такой жаркий вечер, дорогая?

Как будто Жозефина по доброй воле выбрала именно это занятие вместо того, чтобы сидеть в кондиционированном зрительном зале или разъезжать в спортивном автомобиле с Дэвидом Кенионом.

– Работа держит меня вдали от улицы, – сдержанно ответила Жозефина и увидела, что Дэвид улыбается ей. Значит, он понял.

Еще долго после того как они уехали, Жозефина думала о Дэвиде. Она еще раз перебирала в памяти все сказанное им: «Привет, незнакомка… Мне ветчину в тесте и шипучку. Нет, лучше кофе. Пить холодное жарким вечером не рекомендуется… Тебе нравиться здесь работать?.. Сколько я тебе должен?.. Сдачу оставь себе… Рад был снова увидеть тебя, Жозефина…» – ища в словах скрытый смысл или нюансы, которые могла пропустить. Конечно, он и не мог сказать ничего такого, когда рядом сидела Сисси, но, в сущности, ему не о чем было говорить с Жозефиной. Удивительно, что он еще вспомнил, как ее зовут.

Она стояла перед мойкой в маленькой кухоньке ресторана, погруженная в свои мысли, когда Пако, молодой повар-мексиканец, подошел к ней и спросил:

– Que pasa, Josita? Ты так смотришь…

Ей нравился Пако – худощавый темноглазый парень лет тридцати, у которого всегда наготове улыбка и веселая шутка, когда ритм работы становиться напряженным и нервы у всех натянуты.

– Кто это?

Жозефина улыбнулась:

– Никто, Пако.

– Bueno. Потому что целых шесть голодных автомобилей уже с ума сходят. Vamos!
Он позвонил на следующее утро, и Жозефина, еще не сняв трубку, уже поняла, кто это звонит. Она думала о нем всю ночь.

Первыми его слова были:

– Ты, конечно, не придумала ничего нового. Пока меня не было, ты выросла и стала красавицей.

И она чуть не умерла от счастья.

Вечером этого дня он повел ее обедать. Жозефина была готова к тому, что они пойдут в какой-нибудь отдаленный ресторанчик, где Дэвиду можно будет не опасаться случайной встречи с кем-нибудь из друзей или знакомых. Но они пошли к нему в клуб, где все останавливались у их столика, чтобы поздороваться. Дэвид не только не стыдился того, что его видят в обществе Жозефины, а, напротив, явно этим гордился. И она любила его за это и по тысяче других причин. За то, как он выглядел, за его мягкость и понимание, за одну только радость быть с ним. Она раньше даже не догадывалась, что бывают такие чудесные люди, как Дэвид Кенион. Они встречались каждый день, когда Жозефина заканчивала работу.

Жозефине с четырнадцатилетнего возраста уже приходилось отбиваться от мужчин, потому что она излучала некую сексуальную привлекательность, бросавшую им вызов. Мужчины часто приставали к ней, пытались схватить за грудь или залезть к ней под юбку, думая, что таким образом могут возбудить ее, и не зная, насколько все это ей отвратительно.

Дэвид Кенион был совсем не такой. Ему случалось обнять ее одной рукой за плечи или прикоснуться к ней, и тогда откликалось все тело Жозефины. Раньше никто и никогда не будил в ней такого отклика. В те дни, когда она не видела Дэвида, она не могла думать ни о чем другом.

Она не давала себе отчет в том, что влюблена в него. По мере того как проходили одна за другой недели и они проводили все больше и больше времени в обществе друг друга, Жозефина поняла, что чудо все-таки произошло: Дэвид в нее влюбился.

Он обсуждал с ней свои проблемы и те трудности, которые возникали у него с семьей.

– Мама хочет, чтобы я взял на себя ведение всех дел, – рассказывал ей Дэвид, – но я не уверен, что именно так хочу провести свою оставшуюся жизнь.

Помимо нефтяных разработок и нефтеперерабатывающих заводов капиталы Кенионов были вложены в одну из самых крупных на юго-западе скотоводческих ферм, ряд отелей, несколько банков и крупную страховую компанию.

– А просто сказать ей «нет» ты не можешь, Дэвид?

Дэвид вздохнул.

– Ты не знаешь моей матери.

Жозефина была знакома с матерью Дэвида. Это миниатюрная женщина (казалось невероятным, что Дэвид появился на свет из этой хрупкой фигурки) родила троих детей. Во время и после каждой беременности она чувствовала себя очень плохо, а после третьих родов с ней случился сердечный приступ. В последующие годы она не раз описывала свои страдания детям, которые выросли в убеждении, что их мать намеренно рисковала своей жизнью в стремлении подарить жизнь каждому из них. Это давало ей в руки мощный рычаг воздействия на семью, которым она беспощадно пользовалась.

– Я хочу по-своему прожить свою жизнь, – жаловался Дэвид Жозефине, – но не могу сделать ничего такого, что причинит боль маме. Дело в том, что, как считает доктор Янг, ей не так уж много осталось жить.

Однажды вечером Жозефина рассказала Дэвиду о своей мечте отправиться в Голливуд и стать кинозвездой. Он посмотрел на нее и уверенно произнес:

– Я не позволю тебе уехать.

Она почувствовала, как сильно заколотилось ее сердце. Каждый раз, когда они бывали вместе, ощущение близости между ними становилось все сильнее. Происхождение Жозефины не имело для Дэвида никакого значения. Он начисто был лишен всякого снобизма. Поэтому настоящим шоком явилось для нее то, что произошло в один из вечеров у ресторана для автомобилистов.

Ресторан закрывался, и Дэвид ждал ее, сидя в своей машине. Жозефина была на кухне вместе с Пако и торопливо убирала на место последние подносы.

– Важное свидание, а? – спросил Пако.

Жозефина улыбнулась:

– Как ты догадался?

– Потому что у тебя такой вид, как на Рождество. Твое хорошенькое личико все так и светится. Скажи ему от меня, что он везучий hombre!

Жозефина улыбнулась и пообещала:

– Ладно, скажу.

Повинуясь какому-то порыву, она перегнулась через стол и поцеловала Пако в щеку. Секундой позже раздался рев автомобильного двигателя и визг покрышек. Она обернулась и успела увидеть, как белая спортивная машина Дэвида врезалась а бампер другого автомобиля и понеслась прочь от ресторана. Она стояла, не в силах поверить в случившееся и глядя вслед удаляющимся красным огням.

В три часа утра, когда Жозефина без сна металась по постели, она услышала, как под окном ее спальни затормозила машина. Она поспешно подошла к окну и выглянула. Дэвид сидел за рулем. Он был очень пьян. Жозефина быстро накинула халат на ночную рубашку и выскочила на улицу.

– Садись, – скомандовал Дэвид. Жозефина открыла дверцу и скользнула на сиденье рядом с ним. Наступило долгое тяжелое молчание. Когда Дэвид наконец заговорил, голос его звучал сдавленно, но не только от выпитого виски. У него изнутри рвалось какое-то бешенство, какая-то свирепая ярость, которая выталкивала из него слова, подобно маленьким взрывам.

– Ты не моя собственность, – произнес Дэвид. – Ты свободна поступать так, как тебе заблагорассудится. Но пока ты встречаешься со мной, будь любезна, не целуйся ни с какими проклятыми мексиканцами. П-понятно тебе?

Она растерянно посмотрела на него и объяснила:

– Когда я поцеловала Пако, я это сделала потому… ну, он сказал такую вещь, которая меня очень обрадовала. Он мой друг.

Дэвид сделал глубокий вдох, пытаясь обуздать бурлившие в нем эмоции.

– Я собираюсь рассказать тебе одну историю, которую не рассказывал никогда ни одной живой душе.

Жозефина замерла в ожидании, недоумевая, что за этим последует.

– У меня есть старшая сестра, – начал Дэвид. – Бет. Я… Я очень ее люблю.

Жозефина смутно помнила Бет, светловолосую, белокожую красавицу, которую она иногда видела, когда приходила поиграть к Мэри Лу. Жозефине было восемь лет, когда Бет умерла. Дэвиду, наверное, около пятнадцати.

– Я помню, когда умерла Бет, – сказала Жозефина.

Следующие слова Дэвида ошеломили ее:

– Бет жива.

Она уставилась на него.

– Но я… ведь все думали…

– Она в сумасшедшем доме. – Он повернулся к ней лицом, голос его звучал безжизненно. – Ее изнасиловал один из наших садовников-мексиканцев. Спальня Бет была через холл от моей. Я услышал ее крики и кинулся в ее комнату. Он сорвал с нее ночную рубашку, подмял ее под себя и… – При этом воспоминании у него перехватило горло. – Я боролся с ним, пока не прибежала мама и не вызвала полицию. Они в конце концов приехали и забрали этого типа в тюрьму. Той же ночью он покончил жизнь самоубийством у себя в камере. Но Бет потеряла рассудок. Она никогда не выйдет из этого заведения. Никогда. Я не могу передать тебе, как я люблю ее, Жози. Мне так чертовски не хватает ее. С той самой ночи я… я не выношу…

Она положила руку поверх его руки и мягко сказала:

– Прости, Дэвид. Я понимаю. Я рада, что ты сказал мне.
Как ни странно, но этот инцидент послужил еще большему их сближению. Они обсуждали такие вещи, о которых раньше не говорили. Дэвид улыбнулся, когда Жозефина рассказала ему о религиозном фанатизме матери.

– У меня был такой же дядя, он ушел в какой-то монастырь в Тибете.

– В будущем месяце мне исполняется двадцать четыре, – сообщил Жозефине Дэвид в один из дней. – По старинной семейной традиции мужчины из рода Кенионов женятся в этом возрасте.

И сердце Жозефины радостно забилось.

На следующий вечер у Дэвида были билеты в театр «Глоудэб». Заехав за Жозефиной, он предложил:

– Давай не пойдем на спектакль. Надо поговорить о нашем будущем.

Услышав эти слова, Жозефина в ту же минуту поняла, что все то, о чем она молилась, становится действительностью. Она читала это по глазам Дэвида. Они были полны любви и желания.

Жозефина сказала:

– Поедем на Дьюи-лейк.

Ей хотелось получить самое романтическое из всех когда-либо сделанных предложений, чтобы история эта со временем стала легендой, которую она будет пересказывать детям снова и снова. Ей хотелось запомнить каждое мгновение этой ночи.

Небольшое озеро Дьюи-лейк находилось милях в сорока от Одессы. Ночь была чудесная, с усыпанного звездами неба мягко светила перевалившаяся за вторую четверть прибывающая луна. Звезды плясали на поверхности воды, а воздух наполняли таинственные звуки невидимого мира, микрокосмоса Вселенной, где миллионы крохотных, незримых созданий занимались продолжением рода, охотились, становились добычей и умирали.

Они сидели в машине и молчали, прислушиваясь к ночным звукам. Жозефина смотрела, как Дэвид замер за рулем автомобиля; его прекрасное лицо сосредоточенно и серьезно. Она никогда не любила его так сильно, как в эту минуту. Ей захотелось сделать для него что-нибудь замечательное, подарить ему нечто такое, что докажет ему, как сильно он ей дорог. И вдруг ей стало ясно, что она собирается сделать.

– Давай искупаемся, Дэвид, – предложила Жозефина.

– Мы не взяли с собой купальных костюмов.

– Это не важно!

Он повернулся к ней, собираясь что-то сказать, но Жозефина уже выскочила из машины и побежала к берегу озера. Раздеваясь, она слышала, что он идет следом за ней. Она бросилась в теплую воду. Через минуту Дэвид оказался рядом с ней.

– Жози…

Она обернулась, прижалась к нему, и ее истосковавшееся тело налилось болью желания. Они обнялись в воде, и она ощутила на себе давление его упругой плоти.

Голос его прервался – он жаждал ее, и желание перехватило ему горло. Она провела рукой вниз, коснулась его и сказала:

– Да, о да, Дэвид!

Вот они опять на берегу, и он на ней и в ней, и он одно целое с ней, и они оба – часть звездного неба и земли и бархатной ночи.

Они долго лежали обнявшись. И только много позже, после того как Дэвид отвез ее домой, Жозефина вспомнила, что он не сделал ей предложения. Но это больше не имело значения. То, что они пережили вдвоем, связывало сильнее, чем любая брачная церемония. А предложение он сделает завтра.

Жозефина проспала да полудня следующего дня и проснулась с улыбкой на лице. Она все еще улыбалась, когда в спальню вошла ее мать и внесла прелестное подвенечное платье.

– Сходи в магазин Брубейкера и купи мне двенадцать метров тюля. Отправляйся сразу сейчас. Миссис Топпинг только что принесла мне свое подвенечное платье. Я должна к субботе переделать его для Сисси. Она выходит замуж за Дэвида Кениона.
Дэвид Кенион пошел поговорить с матерью сразу же после того, как отвез домой Жозефину. Мать была в постели – миниатюрная, хрупкая женщина, которая когда-то была очень красивой.

Миссис Кенион открыла глаза, когда Дэвид вошел к ней в слабо освещенную спальню. Увидев, кто это, она улыбнулась.

– Здравствуй, сын. Ты все еще не спишь в такой поздний час?

– Я был с Жозефиной, мама.

Она ничего не сказала, только пристально смотрела на него своими умными серыми глазами.

– Я собираюсь на ней жениться, – заявил Дэвид.

Она медленно покачала головой.

– Я не могу тебе позволить совершить такую ошибку, Дэвид.

– Ты ведь по-настоящему не знаешь Жозефину. Она…

– Знаю, она прелестная девушка. Но не годится в качестве жены одного из Кенионов. Сисси Топпинг сделает счастливой меня.

Он взял ее хрупкую руку в свои и твердо произнес:

– Я очень люблю тебя, мама, но я вполне в состоянии принять самостоятельное решение.

– Неужели? – тихо спросила она. – Ты всегда поступаешь так, как надо?

Он молча смотрел на нее, и она сказала:

– Можно ли рассчитывать на то, что ты всегда будешь поступать правильно? Не потеряешь голову? Не совершишь ужасной…

Он отдернул руку.

– Всегда ли ты знаешь, что делаешь, сын? – Ее голос звучал теперь еще тише.

– Мама, ради Бога!

– Ты уже причинил достаточно неприятностей нашей семье, Дэвид. Но не отягощай меня новым бременем. Не думаю, что смогу это вынести.

Его лицо побелело.

– Ты знаешь, что я не… Это не моя вина…

– Ты слишком взрослый, чтобы можно было опять отослать тебя куда-то. Ты теперь мужчина. И я хочу, чтобы ты поступал как подобает мужчине.

– Я… я люблю ее!.. – произнес Дэвид полным страдания голосом.

У нее внезапно начался приступ, и Дэвид вызвал врача. Позднее врач объявил ему в разговоре:

– Боюсь, что ваша мать долго не проживет, Дэвид.

Этим все было решено помимо его воли.

Он пошел к Сисси Топпинг.

– Я люблю другую девушку, – признался Дэвид. – Мама всегда думала, что ты и я…

– Я тоже так думала, дорогой.

– Знаю, что просьба моя ужасна, но… ты согласна быть моей женой, пока не умрет мама, а после этого дать мне развод?

Сисси посмотрела на него и тихо сказала:

– Ладно, если ты так хочешь, Дэвид.

У него будто огромная тяжесть свалилась с плеч.

– Спасибо тебе, Сисси, просто сказать не могу, как я…

Она улыбнулась:

– На что же тогда старые друзья?

– Все устроено…

Единственное, чего не мог предвидеть Дэвид Кенион, было то, что Жозефина узнает о предстоящей свадьбе прежде, чем он успеет ей все объяснить. Когда Дэвид пришел к Жозефине, его встретила в дверях миссис Чински.

– Я хотел бы увидеть Жозефину, – сказал он.

Она впилась в него глазами, полными злобного торжества.

– Господь Бог повергнет ниц и поразит врагов своих, и нечестивые будут прокляты навеки!

Дэвид терпеливо повторил:

– Я хочу поговорить с Жозефиной.

– Ее нет, – резко ответила миссис Чински, – она уехала!

18

Запыленный междугородний автобус, следовавший по маршруту Одесса – Эль Пасо – Сан-Бернардино – Лос-Анджелес, подкатил к автовокзалу в Голливуде на Вайн-стрит в семь часов утра. В какой-то точке этого двухдневного путешествия протяженностью в тысячу пятьсот миль Жозефина Чински превратилась в Джилл Касл. При этом внешне она отнюдь не изменилась. Перемена произошла внутри. Чего-то в ней больше не было. Угас навсегда смех.

Услышав ошеломляющую новость, Жозефина поняла, что ей надо бежать. Она стала машинально бросать в чемодан свою одежду. У нее не было никакого представления о том, куда она поедет и что будет делать. Жозефина знала только, что ей надо немедленно убираться отсюда.

Когда она уже выходила из спальни, на глаза ей попались фотографии кинозвезд на стене, и Жозефина вдруг поняла, куда едет. Через два часа она уже сидела в автобусе, который шел в Голливуд. Одесса и все живущие там люди отодвинулись на задний план и постепенно стирались из памяти, по мере того, как автобус уносил ее навстречу новой судьбе.

Она старалась заставить себя забыть о невыносимой головной боли. Может, ей следовало сходить к врачу и рассказать об этих жутких болях в голове. Но теперь ей уже все равно. Они были частью ее прошлого и наверняка должны теперь исчезнуть. Начиная с этого момента жизнь обязательно станет чудесной. Жозефина Чински умерла.

Да здравствует Джилл Касл!