Глава III. ТЮРКСКИЙ СУБСТРАТ В ЛЕКСИКЕ, ПОЭТИКЕ, ИДЕЙНОМ СОДЕРЖАНИИ «СЛОВА…» И УГЛУБЛЕНИЕ ТЮРКОЛОГИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ ИЗУЧЕНИЯ ЭТОГО ПАМЯТНИКА

Глава III. ТЮРКСКИЙ СУБСТРАТ В ЛЕКСИКЕ, ПОЭТИКЕ, ИДЕЙНОМ СОДЕРЖАНИИ «СЛОВА…» И УГЛУБЛЕНИЕ ТЮРКОЛОГИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ ИЗУЧЕНИЯ ЭТОГО ПАМЯТНИКА

3.1. Тюркологическая традиция изучения «Слова…»

Тюркологическая традиция изучения «Слова…» начала складываться ещё в XIX веке. Первая специальная статья, посвящённая ориентализмам «Слова», принадлежит профессору Казанского университета Ф. И. Эрдману. В своей статье он выразил удивление, что «никто ещё не заметил азиатского колорита сего стихотворения, и что ещё никто не принял на себя труда составить к оному замечания» [Эрдман, 1842, с. 20]. Надо сказать, что исследователь уделил в этой статье основное внимание параллелям, которые он находил между художественными образами «Слова…» и образами восточной литературы.

Первый лексическими ориентализмами «Слова…» заинтересовался профессор кафедры тюркских языков Казанского университета, доктор восточной словесности И. Н. Березин. В 1854 году он опубликовал рецензию на перевод «Слова…», выполненный Н. Гербелем. В рецензии И. Н. Берзин подчеркнул, что ориентализмы «Слова…» служат «важнейшим свидетельством подлинности и древности» памятника, ибо их» не только никак не могла придумать ограниченная мудрость позднейших учёных, но даже не в состоянии были объяснить и новейшие ориенталисты» [Березин, 1854, с. 68—71]. Эта мысль многократно повторена в трудах современных ориенталистов. Между тем, подобного рода свидетельства подлинности и древности памятника не воспринимались и не воспринимаются всерьёз скептически настроенными учёными, которые уверены, что ограниченная мудрость учёных сфабриковала «Слово…» на основе древних источников, многое в которых ей было недоступно.

И. Н. Березин объяснил этимологию имён Гза, Кончак, Кобяк, а также происхождение слов «жемчуг», «топчак», «чага», «япончица» и др. Словосочетание «кур Тмуторокань» он переводил как «курень Тмутороканский», попутно высказав мысль о том, что греческая Тамарха, преобразованная у кочевников в Тюмертиген или Тюментархан, на славянской почве стало звучать как Тмутаракань.

Изучению тюркизмов в «Слове…» посвятил две публикации востоковед-тюрколог профессор П. М. Мелиоранский. В своей первой статье по этой тематике он рассмотрел 18 тюркских лексем в «Слове…»: болван, боян, боярин, бусый, быля, див, жемчуг, коган, кощей, ногата, орътъма, салтан, харалуг, хоругвъ, чага, шереширы, япончица, яруга [Мелиоранский,1902, с. 273—302]. В качестве гипотез он также высказал ряд суждений относительно этимологии слов топчакы, шельбиры и ольберы [Там же. С. 286—287].

Академик Ф. Е. Корш высоко оценил этимологии П. М. Мелиоранского в своём отклике на его статью, однако, привёл свои уточнения по поводу 8 слов: болван, боярин, бусый, быля, жемчуг, каган, ногата, харалуг [Корш, 1903, с. 1— 54].

Во второй статье П. М. Мелиоранский полемизирует с Ф. Е. Коршем по поводу слов: болван, боярин, бусый, быля, ногата, харалуг [Мелиоранский, 1905, с. 66—92]. Во втором ответе Ф. Е. Корша содержатся замечания по поводу этих пяти слов [Корш, 1906, с. 259—315]. Следует заметить, что большинство этимологий П. М. Мелиоранского до сих пор не вызывают сомнений у специалистов.

Тюрколог, член-корреспондент АН СССР С. Е. Малов посвятил ряд своих работ изучению тюркизмов в «Слове…». В статье «Тюркизмы в языке "Слова о полку Игореве"» он утверждал, что встречающиеся в «Слове…» тюркизмы (были, могуты, татраны, шильберы, топчаки, ревуги, ольберы) являются названиями «титулов, чинов или, скорее, прозвищ высоких лиц из тюрков, древних соседей русских» [Малов, 1946, с. 129—139]. В настоящее время эту гипотезу большинство тюркологов отвергает.

С. Е. Малов также отметил, что «употребление вышеупомянутых тюркизмов в тонком и точном, по нашим теперешним научным данным, фонетическом звучании древнего времени и с их старыми значениями могут вполне быть отнесены к XII веку — ко времени составления "Слова о полку Игореве"» [Там же. С. 139].

Наиболее широкий круг тюркизмов «Слова…» нашёл отражение в работах немецкого слависта и тюрколога К. Г. Менгеса. Непосредственно ориентализмам «Слова…» посвящёна его книга, опубликованная в 1951 г. в приложении к журналу «Word»: The Oriental Elementsin the Vocabulary of the Oldest Russian Epos the «Igor Tale». В книге обсуждается происхождение сорока лексем: босый, Боян, боярин, бусов, болван, быля, Влур, жемчуг, Каяла, Кобяк, ковылие, каган, Кончак, кощей, Кза, Корсунь, меч, могуты, ногата, оварский, ольберы, орьтъма, половчанин, ревуги, сабля, салтан, сапог, Сула, Сурож, татраны, телега, топчаки, толковин, Тмутаракань, харалуг, хоругвъ, хин, шельбиры, шереширы, япончица и яруга. В дальнейшем К. Г. Менгес продолжил работу над книгой. В 1979 г. её расширенный вариант вышел в русском переводе [Менгес, 1979]. В этом варианте кроме вышеупомянутых лексем анализируются хоть, чага, челка и Ш.арокань. В разделе «Восточные слова неалтайского происхождения» анализируются лексемы Бог, див, касожский, лада, меч, сабля, сани, Стрибог, тисовый, туга, тур и Хорс. В книгу также вошла «Библиография основной отечественной литературы по изучению ориентализмов в восточнославянских языках», составленная И. Г. Добродомовым и Г. Я. Романовой. Исследования К. Г. Менгеса безусловно являются крупным вкладом в изучение ориентализмов «Слова…».

Исследованием ориентализмов «Слова…» занимался и советский языковед-тюрколог Н. А. Баскаков. Результаты своих исследований по данной проблематике он обобщил в своей монографии «Тюркская лексика в "Слове о полку Игореве"». В ней он анализирует 44 лексемы «Слова…», которые имеют, несомненно, или гипотетически тюркское происхождение [Баскаков, 1985, с. 99—172]. В своей книге Н. А. Баскаков приводит также исторические сведения о древних тюрках Восточной Европы и их отношениях с Русью. Большой научный интерес представляет глава о рудиментах яззыков древних тюрок Восточной Европы (гуннов, аваров, сабиров, хазар, булгар, печенегов, торков и половцев), а также сведения о родственных связях русских князей с половцами.

Большинство из выявленных тюркологами лексем встречается только в «Слове…». Это даёт основание подавляющей части исследователей «Слова…» пребывать в глубокой уверенности в том, что древнерусский язык весьма успешно освобождался от тюркизмов.

Говоря о тюркологической традиции изучения «Слова…», нельзя не упомянуть попытку О. О. Сулейменова кардинально изменить её статус в исследовании «Слова…». Еще, будучи студентом Литературного института, он написал курсовую работу по «Слову…». Позднее в ряде публикаций, посвящённых «Слову…», он предложил своё толкование слов «кощей», «босый», «Бусово», «Тьмутаракань», «харалужный» и т. д. [Сулейменов, 1962, с. 107—110], [Сулейменов, 1962 с. 108—112], [Сулейменов, , 1963, с. 101—102], [Сулейменов, 1963, с. 99—102]. В 1975 году вышла в свет книга О. Сулейменова «Аз и Я: Книга благонамеренного читателя», которая вызвала большой общественный резонанс. Призыв О. Сулейменова объективно оценивать вклад степняков в мировую культуру был благожелательно встречен широкими слоями читающей публики. Позитивно оценил его и ряд специалистов. Так, например, известный филолог-востоковед, доктор филологических наук В. И. Абаев вслед за О. Сулейменовым нашёл, что литературоведческие оценки событий в «Слове…» восходят ещё к А. И. Иловайскому, когда было принято оправдывать все походы русских князей против половцев и безмерно восхвалять все подвиги «типичного варяжского разбойника» X века Святослава Игоревича. В. И. Абаев подчеркнул негативное отношение русского народа к княжеской власти, а Игоря Святославовича оценил как «антигероя», погубившего своё войско и сдавшегося в плен. Подтверждение своих взглядов В. И. Абаев находит в былинах киевского цикла, с их отрицательной оценкой князя Владимира [Абаев, 1985, с. 98-116].

В своей книге «Аз и Я» Сулейменов наличие многих тёмных мест в «Слове…» попытался объяснить прегрешениями против тюркского языка, которые допустили переписчики «Слова…». Он не догадывался, что прегрешения против тюркского языка изобиловали уже в былинах, на основе которых писались летописи, оповещавшие о трагедии, разыгравшейся в Степи, создавалось «Слово…».

О. Сулейменов в своей книге дал новое прочтение целому ряду известных или предполагаемых тюркизмов. Некоторые из предложенных им прочтений оказались давно известными, другие — глубоко ошибочными, однако некоторые из них, безусловно, являются ценнейшим вкладом в «словистику». Так, например, в «Слове…» о попавшем в плен Игоре говорится: «… пересел из седла злата в седло кощиево». В «Этимологическом словаре» Фасмера: «кощей, кощий "отрок, мальчик, пленник, раб" (Слово о полку Игореве) — из тюркского košči "невольник" от koš "лагерь, стоянка"». Очевидно, что князь Игорь не был отроком, мальчиком, рабом. О. Сулейменов понимал, что невольникам положено быть при обозе, а не гарцевать на осёдланной лошади. Словочетание «невольничье седло» сродни «невольничьей воле». О. Сулеймененов был глубоко прав, когда писал: «Мелиоранкий (1902 год), на мой взгляд, неверно определил прототип — киргизское кошчи (которое, кстати, значит «напарник, «ординарец», а вовсе не невольник. И происходит от «кош» — «соединяй», а не «лагерь», «стоянка»)…

Думаю, что правильне было бы сравнение с казахским кощ — кочевье, кощщи — кочевник.

Игорь пересел в седло кочевника» [Сулейменов, 1975, с. 155].

Серьёзные проблемы у трактователей «Слова…» традиционно порождала следующая фраза: «… чръпахуть ми синее вино съ трудомъ смешено». Первые издатели «Слова…» перевели словосочетание «съ трудом» как «с ядом». Подобного рода произвол не чужд и современным трактователям «Слова…». О. Сулейменов полагал, что автор употребил здесь тюркское слово «турта» — «осадок» [Там же. С. 63—64]. Есть основания считать его трактовку наиболее реалистичной.

Весьма энергично О. О. Сулейменов выступил и за правильную трактовку слова куръ во фразе: «Всеслав… из Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя». Первые издатели перевели эту фразу так: «Всеслав… рыскал из Киева до Курска и до Тмуторокани». Ошибочность этой трактовки достаточно очевидна, поэтому она не нашла последователей. Попытки дать правильную трактовку данному фрагменту породили массу гипотез относительно значения словосочетания «до куръ». Уже в XIX веке широкое распространение получила точка зрения, согласно которой «до куръ» означает «до петухов». Так, например Р. Ф. Тимковский переводил: «… из Киева добегал до (пения) петухов до Тмуторокани», «т. е. до куроглашения, до зари, как говорят у нас, до петухов» [Прийма, 1950, с. 93—94]. Аналогичную трактовку давали К. Ф. Калайдович, Я. Пожарский, Н. Грамматин, О. Ф. Миллер, Н. С. Тихонравов, И. И. Малышевский, Е. Барсов, А. Н. Майков, Н. Алябьев и др. Эта трактовка использовалась и в XX веке А. С. Орловым, Д. С. Лихачёвым, Б. А. Рыбаковым, Л. А. Дмитриевым, Н. А. Мещерским, Н. М. Дылевской, Р. О. Якобсоном.

Фантазия исследователей порождает самые странные вариации «куриной гипотезы». Так, например, И. Ч — н. пишет: «Кур тмуторокань и тмутороканский болван одно и то же. Так как кур, т.е. петух, играл важную роль в мифологии, олицетворяя небесную грозу (молнию), свет, то кур тмуторокань был не что иное как идол (болван), посвящённый великому Хорсови — богу солнца (света). Певец Слова вместо града Тмутороканя употребляет имя тмутороканского болвана, как местночтимую языческую святыню, многим в то время известную» [Ч—н, 1977, с. 81—82]. Он предложил читать фрагмент о Всеславе так: «Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ в ночь влъкомъ рыскаше: изъ Кыева дорискаше до кура Тмутороканя великому Хръсови, влъком путь прерыскаше тому (т. е. Хорсу) въ Полотъскђ» со следующим переводом: Всеслав «…днём… рядит-судит, а в ночь рыщет волком, достигая до Тмутороканского идола в честь бога Хорса (света)» [Там же. С. 82].

О. Сулейменов подверг резкой критике традицию соотнесения кур с петухами и прочей живностью. Он писал: «Ныне принято объяснение Д. С. Лихачёва — "до куръ — до петухов", подразумевая "до пения петухов". Такое прочтение не согласуется с грамматикой (не говоря уже о смысловой искусственности). Опрощая грамматическую схему, мы получаем единственное число именительного падежа — "кура Тмутороканя". Таким образом, не до петухов сказал Всеслав, а до куриц ("до кур"). Пренебречь этим нюансом нельзя. Чтобы прийти к нужному Д. С. Лихачёву выводу, следует дописать недостающую форму — "до куровъ Тмутороканя"…

Я предлагаю рассматривать выражение "до куръ Тмутороканя" и с другой стороны. Есть тюркское слово "кура" — стена, ограда (в современном татарском — кура, в казахском — кора). Древность его доказывается тюркскими памятниками X-XI веков. Происхождение его прозрачно — от корня "кур" — строй, воздвигай; (курган — крепость; курма — тоже; куран — тоже, курм — тоже)» [Сулейменов, 1975, с. 59—60]. Следует заметить, что ещё в 1833 году авторитетный историк, археолог, этнограф, чл.-кор. АН А. Ф. Вельтман предложил сходную трактовку выражения «до куръ Тмутороканя», однако до выхода книги О. Сулейменова эту трактовку большинство исследователей «Слова…» предпочитали игнорировать.

Особый интерес представляет новое прочтение Сулейменовым Сна Святослава, которое будет рассмотрено ниже.

Ведущие «слововеды» (Д. С. Лихачёв [Лихачёв, 1976, с. 203—210], Л. А. Дмитриев, О. В. Творогов [Дмитриев, 1976, с. 258—263] и др.) в своих отзывах на книгу О. О. Сулейменова не смогли объективно оценить его вклад в слововедение. Их оценки свидетельствуют о том, что исследователи плохо разобрались в существе главной идеи О. Сулейменова, впервые заговорившего о наличии тюркского субстрата в «Слове…», а не о присутствии в нём отдельных тюркизмов. Интуиция О. Сулейменова, для которого тюркский язык является родным, подсказала выход из лабиринта, которым многоопытные исследователи не поспешили воспользоваться. Вместе с водой они поспешили выплеснуть и ребёнка.