Социальная антропология марселя мосса1

5.Magnum opus Марселя Мосса:

«Очерк о даре»
Не у каждого выдающегося ученого бывает magnum opus, главный труд жизни, содержащий квинтэссенцию всей его научной деятельности. В научной биографии Мосса такой труд был: это «Очерк о даре». В историю социальной мысли он вошел прежде всего как автор этого исследования.

Проблема обмена, которой посвящен «Очерк о даре», не случайно оказывается в центре внимания Мосса. Собственно, тенденция к рассмотрению социальной жизни как процесса непрерывного и универсального обмена материальными и символическими благами присутствовала и в более ранних его исследованиях. Более того, во всем его научном творчестве прослеживается стремление видеть в самых различных социальных явлениях равновесие, взаимодополнительность, взаимную компенсацию, выступающие для него в качестве своего рода основополагающего закона социальной жизни, ее непременного условия⁸⁶. Так, в исследовании Мосса и Юбера о жертвоприношении последнее, в сущности, представлялось как обмен, как дар, в котором приносящий жертву, отдающий что-либо ему принадлежащее, рассчитывает получить за это какую-то компенсацию (материальную или символическую) от сверхъестественных сил, которым приносится жертва. В упоминавшейся выше работе о сезонных изменениях в социальной жизни эскимосов равновесие и взаимодаполнительность принимают диахроническую форму, при которой рассеяние населения в одно время года уравновешивается его концентрацией в другое. Непосредственно к «Очерку о даре» примыкают ранее опубликованные статьи Мосса, в которых затрагивается проблема обмена: о происхождении понятия денег (1914), о распространении потлача в Меланезии (1920) о договоре у фракийцев (1921) и некоторые другие⁸⁷. В известном смысле все творчество Мосса пронизано идеей взаимности и обмена как основного принципа социальной жизни. Что же касается «Очерка о даре», то в нем эта идея получила наиболее развернутое и фундаментальное обоснование. Для Мосса «Очерк» — magnum opus не потому, что он больше других по объему: в нем представлены самые дорогие для автора идеи по поводу самого важного, с его точки зрения, предмета.

Среди ученых, оказавших влияние на подход Мосса к проблематике социального обмена, прежде всего следует, конечно, отметить его учителя Э.Дюркгейма. Наиболее существенной в данном отношении явилась дюркгеймовская концепция социальной солидарности. Для Дюркгейма солидарность была синонимом общественного состояния; отсутствие же ее связывалось с аномией (кризисом нормативной системы) и патологическим состоянием общества. И хотя Дюрктейм не обращался специально к исследованию обмена, его интерпретация общества как моральной сущности, основанной на солидарности, взаимосвязи и взаимозависимости составляющих его индивидов и групп, несомненно, сказалась на концепции Мосса.

В теоретическом плане в исследовании Мосса заметно влияние американского социолога и экономиста Т. Веблена (1857—1929) и немецкого социолога и философа Г. Зиммеля (1858—1918), хотя прямого указания на роль этих теоретиков в «Очерке о даре» нет. Веблен в своей широко известной книге «Теория праздного класса» (1899) активно развивал ряд тем, ставших впоследствии ключевыми в исследовании Мосса⁸⁸. Речь идет об анализе таких факторов распределения, обмена и потребления, как честь, престиж, показные соперничество и расточительность, а также о внимании Веблена к потлачу, обычаю североамериканских индейцев, которому Мосс впоследствии придавал особое значение.

Теоретическое влияние Зиммеля не бросается в глаза при чтении «Очерка»; тем не менее это влияние представляется несомненным и достаточно глубоким. Вообще Зиммель был связан со школой Дюркгейма и даже опубликовал статью в «Социологическом ежегоднике»⁸⁹, что само по себе было явлением необычным, так как на страницах журнала авторы «со стороны», не входившие в состав дюркгеймовской группы, почти не фигурировали. Зиммель рассматривал Обмен как одну из основных форм социального взаимодействия, как «особого рода социологическую структуру, первичную форму и функцию межиндивидуальной жизни»⁹⁰. Некоторые идеи, разрабатывавшиеся в «Очерке о даре» на этнографическом и историческом материале, были выдвинуты Зиммелем. К ним относятся: существование в архаических обществах тесной связи между ценностью отдельного блага с ценностью вовлеченных с ним в обмен других благ; взаимосвязь и взаимопроникновение экономического и внеэкономического аспектов архаического обмена; значение взаимных даров как формы архаического обмена, в частности значение ответного дара; субъективизация отношений человека с вещами, наделение их свойствами живой и духовной субстанций в архаическом типе общества⁹¹.

Важнейшую роль в формировании подхода Мосса к исследованию дара сыграли многочисленные работы этнографов, среди которых следует отметить исследования Ф.Боаса об индейцах северо-запада Северной Америки и Б. Малиновского о племенах западной части Тихого океана.

Необходимо указать на еще один источник интереса французского ученого, к проблематике обмена — источник, находящийся за пределами науки. Это – его активное участие в кооперативном социалистическом движении, с которым были связаны его социально-реформистские устремления и надежды. «Профсоюз и социалистический кооператив составляют основу будущего общества»⁹²,— утверждал он. Исследование обмена в форме дара, содержащего в себе, согласно Моссу, сам принцип «нормальной социальной жизни», было призвано служить идеологическим обоснованием перспектив кооперативного движения и реформистского социализма в целом.

Исследование Мосса основано на анализе этнографических описаний жизни аборигенов Океании, Австралии, Северной Америки, а также некоторых древних религиозно-правовых систем. На огромном этнографическом и историческом материале автор показывает, что до появления денег (в той или иной форме) и рынка универсальным средством обмена в архаических обществах является дарение; таким образом, обмен здесь не является просто экономической сделкой в обычном европейском понимании. В то же время дар в этих обществах не есть чисто альтруистический акт, так как он непременно предполагает компенсирующий взаимный дар в той или иной форме, но, в отличие от обычной сделки, оба эти акта отделены друг от друга во времени. Будучи формально добровольными, в действительности дары являются строго обязательными. Из трех тесно связанных между собой обязанностей, которые составляют обмен в форме дара: давать, брать и возмещать,— наиболее существенной, по Моссу, является обязанность возмещать. Уклонение от одной из этих обязанностей влечет за собой серьезные последствия для субъектов обмена, вплоть до объявления войны. В качестве субъектов обмена в архаических обществах выступают главным образом не индивиды, а группы либо индивиды, символизирующие группы (вожди и т. д.).

Отмечая обязательный, и универсальный характер дарения, Мосс, широко использовавший исследования выдающегося английского ученого Бронислава Малиновского, вместе с тем критикует его за то, что при анализе обмена у тробрианцев он классифицирует различные виды обмена как некий континуум — от чистой сделки до чистого дара, т. е. не требующего ответного дара (например, дар мужа жене, отца детям)⁹³. Впоследствии Малиновский сам признал ошибочность своей точки зрения, состоящей в изоляции явления от его контекста, и справедливость критики Мосса, придя независимо от него к выводам, близким тем, что содержатся в «Очерке о даре»⁹⁴.

Дары в рассматриваемых Моссом обществах составляют систему взаимных «тотальных, совокупных поставок», непрерывно циркулирующих от клана к клану, от фратрии к фратрии, от племени к племени. Они выходят за рамки экономических отношений и охватывают все сферы общества; они универсальны, как универсален сам обмен в отношениях между людьми: «Пища, женщины, дети, имущество, талисманы, земля, труд, помощь, жреческие услуги, ранги — все является предметом передачи и возмещения»⁹⁵.

Особое внимание Мосс уделяет рассмотрению потлача — обычая, широко распространенного среди индейцев тихоокеанского побережья Северной Америки. Любое более или менее значительное событие в их жизни сопровождалось раздачей даров, угощениями, устройством пиршеств. Между кланами, племенными группами и индивидами существовала настоящая борьба за первенство в расточительстве, доходившая до истребления имуществ⁹⁶. Отдавая или уничтожая свои богатства, реально обменивали их на более высокий престиж. Потлач, по Моссу, представляет собой «тотальный социальный феномен» во втором из указанных нами смыслов. Он является одновременно религиозным, мифологическим, экономическим, морфологическим, эстетическим⁹⁷. Мосс не считает потлач специфически североамериканским явлением, отмечая широкое распространение сходных с ним обычаев, например куда в Океания, детально исследованная Б. Малиновским.

Отметим, что за три года до появления «Очерка о даре» потлач был исследован также другим дюркгеймианцем, Жоржем Дави. Анализируя этот обычай, он пытался объяснить возникновение политической власти и договорного права⁹⁸.

Как отмечалось, наиболее существенной обязанностью Мосс считает обязанность возмещать дар равноценным даром. Отсутствие возмещения или неполное возмещение ставят получившего дар в зависимое положение по отношению к подарившему. Сохранение вещи без эквивалентного ее возмещения опасно для получившего. Это связано с антропоморфизмом и субъективизацией внешнего мира, свойственным архаическому сознанию. «В полученном, обмененном подарке обязывает прежде всего то, что полученная вещь не инертна. Даже покинутая дарителем, она является в какой-то степени его частью»⁹⁹. Отсюда конечным основанием циркуляции даров в архаических обществах у Мосса является магическая сила, содержащаяся в даваемом объекте. Это опять-таки мана в ее определенной форме, которая на языке новозеландских маори называется хау.

Концепция Мосса направлена против наивно-утилитаристского подхода к обмену в архаических обществах. Даже в наиболее эпикурейских моральных системах этих обществ стремятся не к материальной выгоде, но к удовольствию. Понятие прибыли было возведено в принцип лишь с победой рационализма и меркантилизма. Богатство является не только полезным, оно есть средство поддержания престижа.

Мосс считает возможным частично распространить свои наблюдения и на современные западные общества, а также сделать для него некоторые практические выводы. Как и в случае потлача, в современном обществе значительное место занимают иррациональные расходы, связанные с престижными мотивами. Происходит и обмен в форме дарения, и дар, принятый без последующего ответного дара, принижает того, кто его получил"¹⁰⁰.

При чтении «Очерка о даре» обращает на себя внимание одна не сразу заметная особенность, связанная с различной оценкой автором роли дара в архаических обществах, с одной стороны, и в современных — с другой. Отвергая, как было сказано, наивно-утилитаристское истолкование архаического обмена, Мосс в то же время раздвигает рамки представления об утилитаристской мотивации, показывая, что она не сводится к мотивации экономической. Но в то же время, говоря об архаическом даре, он отнюдь не склонен рассматривать его как акт альтруистический, бескорыстный. Он постоянно подчеркивает, что за великодушным, щедрым даром здесь стоит вполне утилитарный расчет и ожидание обязательной компенсации в виде ответного дара. Мосс, таким образом, как бы «развенчивает» архаический дар, лишая его ореола бескорыстия и альтруизма. Но когда в завершающей части «Очерка» автор переходит к современности, в его позиции незаметно происходит метаморфоза: дар идеализируется, провозглашается позитивной альтернативой обмену в виде купли-продажи и формализованным экономико-юридическим сделкам. Одновременно превозносится роль всякого рода кооперативных и филантропических обществ.

Мосс считает необходимым и желательным возврат к обмену в виде дара, к «самому принципу нормальной социальной жизни». Он призывает ограничить эксплуатацию, спекуляцию и ростовщичество, утвердить в обществе дух сотрудничества, взаимопомощи и великодушия. Эти призывы Мосса связаны с его приверженностью реформистскому социализму. Вместе с тем лозунг возврата к бескорыстному дару был в полной мере созвучен «солидаризму» — одному из главных идеологических символов Третьей республики, в формировании которого Французская социологическая школа приняла непосредственное участие¹⁰¹.

В высшей степени характерны и значимы для понимания реформаторской подоплеки «Очерка о даре» цитируемые в его «Заключении» фрагменты из Корана и комментарий к ним Мосса.

«Ваше имущество и дети — только искушение, и у Аллаха великая награда.

Бойтесь же Аллаха, как можете, слушайте, повинуйтесь и расходуйте на благо ваших душ! А кто будет обезопашен от скупости своей души,— те счастливы!

Если дадите Аллаху хороший заем. Он удвоит вам и простит Вас, Аллах — благодарен и кроток, знающий сокровенное и явное, велик, мудр!»

«Заместите слово/имя Аллах словами „общество" и „профессиональная группа" или объедините все три вместе, если вы религиозны; замените понятие милостыни понятиями сотрудничества, труда, поставки для блата другого, и вы получите достаточно хорошее представление о рождающемся в муках экономическом искусстве»¹⁰²,—пишет Мосс. Аллах, общество, профессиональная группа — все это для него взаимозаменяемые сущности, единые в том, что они санкционируют и освящают мораль дара¹⁰³.

Следует отметить, что призывы Мосса к бескорыстию, альтруизму, дарению выступают у него не просто как увещевание филантропа. Дар (в широком смысле) в его истолковании—не только нравственно благородное деяние, но и социально-экономическая необходимость, вытекающая из функциональных требований современной экономики, элемент экономического искусства, в конечном счете необходимый самому дарителю. Дарить выгодно, так как рука дающего не оскудеет, и он будет вознагражден и морально и экономически,— таков пафос заключительных выводов Мосса. Идеи ученого здесь удивительным образом перекликаются с мыслями его соотечественника-поэта, высказанными почти за сто лет до «Очерка о даре»:
Давайте ж!— Чтоб и Он, Который все дает,

Излил щедроты все на вас, на весь ваш род —

Чтоб силу дал сынам/и дочерям—цвет розы,

Чтоб принесли свой плод и пашни вам и сад,

Чтоб ночью ангелы, когда все люди спят,

Вам навевали сны отрадные и грезы.

За милостыню Бог заплатит щедро там;

Он за нее пошлет нетленное богатство.

Давайте! Чтоб всегда у вас перед крыльцом

Бедняк измученный с веселым был лицом

И находил приют, радушие и братство.

При вашем имени был умилен душой;

Чтоб бедные о нем исполнилися слухом.

Давайте! Для того, чтоб в ваш последний час

Был Тот на небесах заступником за вас,

Который на земле был первый нищий духом.

(Пер. Н. Грекова)¹⁰⁴

Вернемся, однако, к методологии Мосса. Метод, приме­няемый в «Очерке о даре»,— это прежде всего метод «точного сравнения», при котором изучаемое явление рассматривается в конкретных регионах и социальных системах. Автор противопоставляет этот метод такому сравнению, «где перемешивается все и вся, где институты теряют всякий местный колорит...»¹⁰⁵. Обмен в форме дара в архаических обществах Мосс рассматривает как «тотальность-в-тотальности», считая условием его понимания охват социальной системы, в которой обмен функционирует, с ее многообразными связями и взаимозависимостями. Этот подход, по его мнению, имеет двойное преимущество: во-первых, он позволяет установить общность между изучаемыми явлениями; во-вторых, и это особенно существенно, он способствует проникновению исследователя в самое социальную реальность. «Нам удается, таким образом, наблюдать социальные явления в их конкретности, такими, каковы они в действительности»¹⁰⁶.

Нетрудно заметить, что проблема «тотальных социальных фактов» приводит Мосса к постановке проблемы абстрактного и конкретного в социальной науке. Он считает, что «нужно идти от конкретного к абстрактному, а не наоборот»¹⁰⁷, и стремится осуществить этот принцип в своих исследованиях. В то же время он утверждает, что «прогресс науки всегда происходит в направлении большей конкретности» и что «после некоторого излишнего увлечения разделением и абстрагированием нужно, чтобы социологи постарались воссоздать целое»¹⁰⁸. Как объяснить видимую противоречивость этих высказываний?

Французский социолог Клод Дюбар так интерпретирует постановку Моссом проблемы абстрактного и конкретного: «Поднявшись от конкретного (такой-то магический обряд, такое-то жертвоприношение) к абстрактному (основание магии, схема жертвоприношения), необходимо вновь опуститься к конкретному (меланезиец, который приносит жертву). Но это новое конкретное не есть тот сырой материал, который дан этнологу прямо или косвенно и исходя из которого он стремится создать систематическую теорию; это новое прочтение, новое описание данного в свете той теории, которая достигнута через поверхностные и анекдотические детали примитивного описания».¹⁰⁹ Применительно к «Очерку о даре» решение проблемы Моссом выглядит таким образом¹¹⁰:

Мосс, таким образом, применяет тот принцип научного исследования, который был сформулирован Марксом: «Конкретное потому конкретно, что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного. В мышлении оно поэтому выступает как процесс синтеза, как результат, а не .как исходный пункт, хотя оно представляет собой действительный исходный пункт и вследствие этого также исходный пункт созерцания и представления. На первом пути полное представление подверглось испарению путем превращения его в абстрактные определения, на втором пути абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного посредством мышления»¹¹¹.

В целом с интерпретацией Дюбара можно согласиться с той оговоркой, что в творчестве Мосса указанный принцип выступает лишь как тенденция. Дело в том, что он непоследователен в применении принципа «восхождения от абстрактного к конкретному». В схеме: образное конкретное — абстрактное—мысленное конкретное—наиболее слабым, точнее, наименее разработанным, у него оказывается абстрактный, теоретический уровень, где должен содержаться объясняющий принцип обмена в форме дара.
6.«Очерк о даре»: судьба и перспектива
Выше подчеркивалось, что Мосс оказал значительное влияние на судьбы социальных наук по Франции как своими концепциями, так и преподавательской деятельностью. Воздействие его идей и преподавания сказалось на различных отраслях общественной науки: этнологии, фольклористике, индологии, исторической психология и т. д. Его учениками были такие известные ученые, как Р. Кайуа, С. Чарновски, Л. Дюмон, М. Гриоль, Р. Монье, А. Вараньяк, Д. Польм, Ж.-П. Вернан. В области же общей теории, и прежде всего в «Очерке о даре», в его творчестве черпали вдохновение главным образом два крупнейших представителя французского «постсоциологизма»: социолог Жорж Гурвич и этнолог Клод Леви-Стросс.

Первого из них интересует главным образом постановка Моссом проблемы «тотальных социальных фактов», именно в том их аспекте, который выражает полноту свойств явлений, изучаемых социологией. Гурвич соединил идею «тотального социального факта» Мосса с представлением о гештальте, развитым в психология В. Кёлером и К. Левиным. С его точки зрения, понятие «тотальности» выражает тот факт, что социальные явления выходят за рамки структурных, охватывают всю совокупность свойств объекта, включая его бесструктурные и динамические аспекты, ведущие его к разложению. Отправляясь от идей Мосса, Гурвич определяет социологию как «науку, которая изучает тотальные социальные явления в совокупности их аспектов и их движения, заключая их в диалектизированные микросоциальные и глобальные типы, в процессе их становления и разрушения»¹¹².

Подобно основателю структурализма в лингвистике Ф. де Соссюру, Мосс не склонен пользоваться понятием «структура». В одном месте он даже извиняется за его употребление, по-видимому считая его устаревшим; смысл, который он вкладывает в этот термин, является чисто социально-морфологическим (т. е., в его понимании эколого-демографическим)¹¹³, что коренным образом отличается от понимания структуры в структурализме.

Тем не менее некоторые идеи Мосса давали основания для интерпретации их в духе структурализма, которую осуществил Леви-Стросс. Выше говорилось о том, что Мосс, как и другие представители французского «социологизма», трактует социальную реальность как царство детерминизма, исходя из ее включенности в природное бытие. Но в то же время в рамках определенной детерминации она для него является сферой случайного и произвольного. Он пишет: «Все социальные явления представляют собой в некоторой степени продукт коллективной воли, а кто говорит о человеческой воле, тот говорит о выборе между различными возможностями». И далее: «Область социального — это область модальности»¹¹⁴. В данном отношении существенно то, что сочетание фундаментального детерминизма с определенным «волюнтаризмом» у Мосса (хотя и далеко не ему одному свойственное) предваряет вычленение Леви-Строссом абстрактной инвариантной структуры с совокупностью базирующихся на ней различных конкретных вариантов. Внимание к явлениям «коллективного бессознательного», к символическому аспекту социальной жизни (хотя Леви-Стросс и не согласен с трактовкой символизма у Дюркгейма и Мосса), указание на роль лингвистики как образца для социологии¹¹⁵ – все эти моменты у Мосса впоследствии были восприняты структурализмом. Постулируемый структурализмом примат отношений над элементами созвучен идее «тотальных социальных фактов». Но при интерпретации этой идеи Леви-Строссом все же явно видно наложение его собственной концепции на тезисы Масса. «Итак, тотальный социальный факт имеет трехмерный характер, — пишет Леви-Стросс. — Он предполагает совпадение собственно социологического из­мерения с его многочисленными синхроническими аспектами; историческое или диахроническое измерение; и, наконец, психофизиологическое измерение»¹¹⁶. Данная интерпретация выдержана в чисто структуралистском духе; эти моменты можно найти у Леви-Стросса, но не у Мосса. Можно сделать вывод, что определенная связь между структурализмом и «социологизмом» Мосса существует, но она не столь тесна, как это выглядит у Леви-Стросса.

Концепции Мосса не всегда содержат в себе те положения, которые видят в них Гурвич и Леви-Стросс. Их интерпретации либо неполны, либо проецируют их собственные концепции на концепции Мосса. Истоки этого кроются опять-таки в многозначности, фрагментарности, незавершенности его научного наследия. Характерно в этом отношении, что столь различные теории проистекают, по крайней мере, по заявлениям их авторов (резко полемизировавших между собой), из одного и того же источника. В принципе можно представить себе и другие теоретические следствия концепций Мосса.

Но дело еще и в идейной атмосфере во Франции после второй мировой войны. Французская социологическая школа к этому времени прекратила свое существование. Интерпретации Гурвича и Леви-Стросса были призваны найти в лице Мосса теоретического предтечу.