Имманентный анализ поэтического текста (стихотворение павла васильева «азиат»)

Еще в 60-70-е годы ХХ века появилось несколько книг, за которыми последовали многочисленные методические рекомендации в педагогических изданиях, где были представлены филологические аспекты анализа, и основное внимание уделялось форме: поэтической семантике, фигурам языка, разновидности рифм, звуковому составу, строфике и метрике (Ю.М. Лотман, Е.Г. Эткинд и др.). В этой связи идейно-образное восприятие стихотворения иногда подменялось математическим анализом формальных приемов. Однако «истолкование» стихотворения на определенном этапе литературного образования сыграло свою позитивную роль: преподаватели и студенты освоили практику формального подхода к анализу, вооружившись методикой М.Л. Гаспарова (ведущего специалиста в области имманентного анализа, т.е. внутренне присущего одному произведению). Но надо заметить, что имманентный анализ все-таки на первый (ведущий) уровень ставит идеи и эмоции, картины и образы, воспринимаемые читателем. Именно этот уровень является доминирующим, подчеркивает М.Л. Гаспаров. В целом же его подход к этому виду анализа можно представить в виде следующего алгоритма:

1. Верхний уровень (идейно-образный):

-идеи и эмоции;

- образы и мотивы.

2  Средний уровень (композиция и стиль):

- поэтическая семантика (тропы);

- поэтический синтаксис (фигуры);

- художественное время и пространство.

3.Нижний уровень (фоника):

-метрика, ритмика, рифма, строфика;

- звукопись (аллитерации, ассонансы).

Верхний, идейно-образный уровень, как отмечал Гаспаров. воспринимается умом и воображением. Ум воспринимает слова, обозначающие идеи и эмоции, а воображение рисует образы, причем воображение может быть не только зрительным, но и ассоциативным на звуковом и осязательном уровнях. А средний уровень передается чувством языка. Для того чтобы уловить прямое и переносное  значение слова, а также почувствовать необычный порядок слов, «нужно не только знать язык, но иметь привычку к его употреблению. Нижний уровень улавливается слухом» (подробнее об имманентном  анализе отдельного стихотворения можно прочитать в «Избранных трудах» (т. II) М.Л. Гаспарова [2]).

Поэтическое произведение – это духовный мир автора, поэтому образная система играет важную роль в формировании эстетического идеала поэта, его поэтической формулы. Безусловно, такой метод анализа рассчитан на определенные знания студентов в  перечисленных областях. Предлагаем образец имманентного анализа поэтического текста.
Павел Васильев

АЗИАТ
1 Ты смотришь здесь совсем чужим,
Недаром бровь тугую супишь.
Ни за какой большой калым
Ты этой женщины не купишь.
5 Хоть волос русый у меня,
Но мы с тобой во многом схожи:
Во весь опор пустив коня,
Схватить земли смогу я тоже.
Я рос среди твоих степей,
10 И я, как ты, такой же гибкий.
Но не для нас цветут у ней
В губах подкрашенных улыбки.
Вот погоди, — другой придет,
Он знает разные манеры
15 И вместе с нею осмеет
Степных, угрюмых кавалеров.
И этот узел кос тугой
Сегодня ж, может быть, под вечер
Не ты, не я, а тот, другой
20 Распустит бережно на плечи.
Встаешь, глазами засверкав,
Дрожа от близости добычи.
И вижу я, как свой аркан
У пояса напрасно ищешь.
25 Здесь люди чтут иной закон
И счастье ловят не арканом!
...По гривам ветреных песков
Пройдут на север караваны.
Над пестрою кошмой степей
30 Заря поднимет бубен алый.
Где ветер плещет гибким телом,
Мы оседлаем лошадей.
Дорога гулко зазвенит,
Горячий воздух в ноздри хлынет,
35 Спокойно лягут у копыт
Пахучие поля полыни.
И там, в предгории Алтая,
Мы будем гости в самый раз.
Степная девушка простая
40 В родном ауле встретит нас.
И в час, когда падут туманы
Ширококрылой стаей вниз,
Мы будем пить густой и пьяный
В мешках бушующий кумыс.

Обратимся к имманентному анализу стихотворения «Азиат», которое было написано еще в 1928 году, когда поэту было всего 18 лет [5]. В общепринятой манере публикации отсутствует разделение на строфы, стихотворение состоит из 44 стихов, разделенных многоточием после двадцать шестого стиха.

О чем написано это стихотворение, что в нем происходит? Обращаю внимание на то, что номинация героя поэтического текста обозначена уже в заглавии, которое связано, скорее, с ландшафтной («азиат» от «Азии»), чем с социальной или хотя бы условно национальной средой (кстати, принято считать, что выделение персонажа в лирике проблематично, но возможно, а в стихотворении Васильева эта «возможность» реализована в основном при помощи местоимений). Если вспомнить одно из ранних определений слова «азиат» (в словаре Даля оно, кстати, отсутствует, есть «азиятка» – род сарафана и «азиятская рожь» – растение) в словаре Ушакова, то их два: 1. Уроженец Азии. 2. перен. Некультурный, грубый человек с уточнением – возникло на почве высокомерно-пренебрежительного отношения европейцев к колониальным народам; имеется помета – устаревшее [7]. У Васильева изначально первая трактовка понятия постепенно сужается в процессе восприятия текста, но не ко второму, а к дополнительному значению, являющему собой транскультурный синтез.

Итак, перед нами два мира – «монокультурный» – «этой женщины» и «того, другого», с одной стороны, и, с другой стороны, «транскультурный» - лирического героя, «поэта» и его адресата. В мире «первом» – разные манеры, иной закон и прочие признаки социального бытия; во втором – ветреные пески, караваны, пестрая кошма степей, заря, ветер, лошади, дорога, пахучие поля полыни, предгорья Алтая, родной аул, туманы – то есть мир естественной природы.

Итак, оппозиция своего и чужого мира является здесь ведущей. Однако было бы весьма прямолинейным утверждать, что лирический герой – «Я» стихотворения (будем условно называть его «поэт») находится в центре «своего» мира. С первых же слов первого стиха: «Ты смотришь здесь совсем чужим ...» (ст. 1) задана установка на адресата и определена главная тема, противопоставление. Однако при внимательном прочтении заметен парадокс: мир традиционно свой оказывается чужим и, напротив, генетически чужой – своим. Адресат, обозначенный в заглавии, обнаруживает больше сходства, нежели расхождений с лирическим героем поэта, тоже азиатом:

Хоть волос русый у меня,

Но мы с тобой во многом схожи.

Это сходство усиливается и в последующих стихах («Во весь опор пустив коня, / Схватить земли смогу я тоже. / Я рос среди твоих степей, / И я, как ты, такой же гибкий»). Некоторая разобщенность лирического героя и адресата, имеющая место в первых четырех стихах, сменяется постепенной их гармонизацией (от «ты» и «я» к «мы с тобой», «не для нас», «не ты, не я» и, наконец, к утроенному «мы»). Таким образом, уже в первой части стихотворения оппозиция «свой – чужой» реализуется за счет нарушенного ожидания. Миру лирического героя и адресата противостоит загадочная «женщина» из генетически «своего», но социально уже «чуждого» мира: у нее «в губах подкрашенных улыбки» «цветут» не для «степных, угрюмых кавалеров». «Тот», «другой», «он» «узел кос тугой… распустит бережно на плечи».

Если в первой части стихотворения поэт сосредоточен на фиксации антропологических признаков лирического героя, адресата и образов, находящихся им в оппозиции (волос, бровь, губы, косы, плечи, пояс) героев, то во второй в поле его зрения находится мир родной (азиатской) природы (пески, степи, дорога, поля полыни, предгория Алтая, родной аул), то есть наблюдается движение к частному, локальному, «своему» миру, где:

И там, в предгории Алтая,

Эти мотивы и образы вызывают у читателя, прежде всего, ассоциации с конкретным ландшафтом Восточного Казахстана, малой родиной поэта Павла Васильева [см. об этом: 8; 9; 10]. Специфика творческого мышления проявляется в наличии целого ряда как явных, так и скрытых транскультурных образов (с одной стороны – большой калым, свой аркан, пестрою кошмой, в родном ауле, в мешках бушующий кумыс, а с другой – пустив коня, твоих степей, ветреных песков, пахучие поля полыни, в предгории Алтая). Легко увидеть, что в первом случае Васильев использует бесспорные образы тюркского генезиса, адаптированные к русской речевой стихии. Все они тесно соединены в стихотворном тексте, по большей части они, весьма характерные как для «условно своего», так и для «родного» природного мира, являются составной частью тропов: «по гривам ветреных песков», «над пестрою кошмой степей» и др.

Итак, обратим внимание на то, что в этом раннем стихотворении Васильева уже присутствует так называемый транскультурный мир лирического героя-поэта и его адресата, которому противостоит «мир иной», а объединяет эти два мира единственный общий знаменатель – вечер («Сегодня ж, может быть, под вечер / Не ты, не я, а тот, другой» и тропеическая фраза второй части «И в час, когда падут туманы / Ширококрылой стаей вниз»). Хотя в принципе ландшафтный мир стихотворения един, он всюду азиатский, но принципиально разнится по культурному фону (с одной стороны, «Здесь люди чтут иной закон / И счастье ловят не арканом!», с другой стороны: «И там, в предгории Алтая, / Мы будем гости в самый раз»). Именно «вечер» являет собой важную составную часть хронотопа этого поэтического текста. М. Бахтин, исследуя проблему пространственно-временных отношений в романе, утверждал, что «хронотоп как формально-содержательная категория определяет (в значительной мере) и образ человека в литературе; этот образ всегда существенно хронотопичен» [11]. Современные исследователи считают возможным вычленить три сосуществующих уровня хронотопа: топографический, психологический и метафизический. И хотя к лирике применить эти категории достаточно сложно, но в анализируемом тексте Васильева мы вполне можем определить и уровень топографического хронотопа (наблюдаемый мир – «чужой» и «свой»), и уровень психологического хронотопа (мир адресата и читателя – «я, как ты», «мы»), и так называемый метафизический хронотоп, который определяется языком описания и проявляется в обилии транскультурных образов [12].

Кроме того, следует признать, что поэтическая композиция стихотворения «Азиат» симметрична (Е.Г.Эткинд, кстати, считал, что таковой является композиция любого стихотворного текста [13]). Отсюда - обнаружение этой закономерности в композиции - толчок к пониманию авторского замысла. Анализируя стихотворение Павла Васильева, легко обратить внимание на то, что эта симметрия достигается авторским разрывом после 26 стиха, и это далеко не случайно, так как выбор предопределяется возможностью сопоставления двух уже упоминаемых выше планов – своего и чужого мира. По мнению Е.Г.Эткинда, обнаружение симметрии в каждом стихотворении позволяет по-новому прочесть даже давно знакомые строки.

Наконец, обратим внимание и на фонику стихотворения, в границах которой, в первую очередь, находятся метрика, ритмика, рифма и строфика. В общепринятых публикациях отсутствует разделение на строфы, стихотворение состоит из 44 стихов, разделенных многоточием после двадцать шестого стиха. Поэт использует классический ямбический метр, еще со времен Ломоносова ставший наиболее употребительным в русской поэзии. Весь текст представляет собой четырехстопный акаталектический ямб, хорошо знакомый русскому читателю по «Евгению Онегину». Способ рифмовки устойчивый – перекрестный, за исключением стихов 29-32, первый и последний из которых являют собой кольцевой, а 30 и 31 – нулевой способ рифмовки:

Над пестрою кошмой степей

Заря поднимет бубен алый.

Где ветер плещет гибким телом,

Мы оседлаем лошадей.

Памятуя о том, что ключевые образы лирического текста, как правило, включены в рифмопары, зафиксируем внимание и на том, что именно здесь читатель вновь сталкивается с эффектом нарушенного ожидания, сопричастным топографическому хронотопу. П. Васильев использует как сугубо традиционные, глагольные рифмы типа супишь – купишь, придет – осмеет, так и совмещает с глаголами различные части речи: добычи – ищешь, зазвенит – у копыт, хлынет – полыни и др. Чередование мужских и женских рифм вполне устойчиво, за исключением катрена, процитированного выше (ст. 29-32).

Молодого Павла Васильева нельзя обвинить в чрезмерном увлечении звукописью, хотя при желании в «Азиате» можно увидеть и аллитерации (особенно показательно сочетание свистящих и взрывных звуков – ст – степная, простая, степей, стаей, густой, гости и др.), и ассонансы, особенно ярко присутствующие в анафорах.

Таким образом, поэтика «Азиата» может быть осмыслена как транскультурная – многослойное явление, проявляющееся в основном на идейно-образном уровне, который воспринимается умом и воображением читателя. Если на уровне композиции обнаружить ее признаки трудно, то весьма значимо использование упоминавшихся выше многочисленных инокультурных образов, имеющих в своей основе поэтическую семантику (калым, аркан, кошма, аул, кумыс). Она проявляется и в многочисленных тропах, имеющих подчеркнуто экзотическую, опять-таки этнокультурную окраску (в этом отношении показательна вторая часть стихотворения, представляющая собой поток метафор). Из фигур поэтического синтаксиса в стихотворении наиболее значительна роль обращения, которое, как отмечалось выше, приобретает не только стилистическую, но и коммуникативную функцию, используемым в номинации как лирического героя и его адресата, так и оппозиционного им персонажного ряда.

Следовательно, читатель «Азиата» сталкивается с процессом аккультурации лирического героя в иной, генетически не родной ему культуре, противостоящей той, в границах которой находятся «тот, другой», равно как и «эта женщина» (к ним может быть применим используемый А. Садохиным термин «сепарация» – отрицание чужой культуры при сохранении идентификации со своей культурой). Позиция же лирического героя может быть определена как маргинализация, которая означает, с одной стороны, частичную потерю идентичности с собственной культурой, с другой – отсутствие идентификации с культурой большинства [14]. Имеет смысл применить к лирическому герою стихотворения известную фразу М.Мамардашвили, который как-то заметил: «Надо людям дать жить внутри своей культуры. … А меня спросили?.. Может быть, я как раз задыхаюсь внутри этой вполне своеобычной, сложной и развитой культуры?» [15]. При этом окажется, что модель освоения Павлом Васильевым генетически чужой, но «ландшафтно» родной ему культуры весьма продуктивна, в ней отсутствует агрессия, и лирический герой поэта находится на том этноцентристском этапе, когда человек не воспринимает культурные различия как угрозу для своего существования и не пытается им противостоять. Но это еще и не ассимиляция.

Несколькими годами позже в «Стихах Мухана Башметова», написанном в 1932 году, который был обозначен В. Паперным как верхняя граница «Культуры Два» [3], Павел Васильев прибегнет к практически полной аккультурации своего лирического героя, сменившего имя и этнический тип, а поэтические тексты цикла будут являть еще более сложную трансформацию культурных идентичностей.

1. 
   Словарь иностранных слов / Электронный ресурс: режим доступа http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/papern/intro.php /
   
2. 
   Гаспаров М.Л. «Снова тучи надо мною...» Методика анализа // Гаспаров М. Л. Избранные труды. Т. II. О стихах. – М., 1997. - С. 9-20.
   
3. 
   Паперный В.З. Культура Два /Электронный ресурс: режим доступа http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/
   

4. 
   Канапьянов Бахытжан. Родительница-степь // Звезда Прииртышья /Электронный ресурс: режим доступа http://www.irstar.kz/newspaper/22-1-2009/art1763/ /
   
5. 
   Васильев Павел. Стихотворения. – М.: Художественная литература, 1975. 206 с.
   
6. 
   Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля /Электронный ресурс: режим доступа http://slovari.yandex.ru/dict/dal /
   
7. 
   Толковый словарь русского языка Ушакова /Электронный ресурс: режим доступа http://slovari.yandex.ru/dict/ushakov/990630 /
   
8. 
   Поминов П. Степное «тавро» русской литературы (из истории русско-казахских культурных связей) // Простор, 2006, №3. – С. 105-110.
   
9. 
   Куняев С.С. Васильев П.Н. Сочинения. Письма. – М.: Эллис Лак, 2001. – С. 833.
   
10. 
    Фомин А. Краткая история васильеведенья Стихотворение «Тройка» / Электронный ресурс: режим доступа http://magazines.russ.ru/ra/2006/1/fo20 /
    
11. 
    Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе // В его кн.: Вопросы литературы и эстетики: Сб. – М.: Худож. лит, 1975. – С. 234-407.
    
12. 
    Тороп П.Х. Хронотоп // Словарь терминологии тартуско-московской семиотической школы) / Электронный ресурс: режим доступа http://slovar.lib.ru/dictionary/hronotop.htm /
    
13. 
    Эткинд Е. Симметрические композиции у Пушкина. – Париж, 1988.
    
14. 
    Садохин А.П. Теория и практика межкультурной коммуникации. Учебное пособие для вузов. – М., 2004. – 271 с.
    
15. 
    Мамардашвили М. Другое небо // Как я понимаю философию. – М., 1992. – С. 335, 337.
    
16. 
    Белова А.В. Имманентный анализ поэтического текста на уроках литературы в школе // Анализ литературного произведения: Материалы в помощь студенту-филологу / Под ред. к.ф.н., проф. С.Ю.Баранова. – Вологда: ВГПУ: Русь, 2001.
    
17. 
    Сепир Эдвард. Язык и культура // Сепир Эдвард. Избранные труды по языкознанию и культурологии. – М., 1993. – С. 195-203.
    

Жизнедеятельность языка в первую очередь обеспечивается лексикой, моментально откликающейся на любые изменения в общественной жизни и являющейся поэтому особой формой накопления общественно-познавательного опыта и передачи его в цепи поколений. Ярким свидетельством динамического характера языка является процесс проникновения лексических заимствований из одного цикла в другой. Этот процесс стал давно объектом лингвистических исследований.

Проследить закрепление в русском языке тюркизмов, в частности казахизмов, – одна из важных и интересных задач. Процесс заимствования русским языком тюркизмов имеет достаточно долгую историю, и он не всегда сопровождается автоматическим присоединением новых лексических массивов. Как справедливо отмечал Л.П. Якубинский, "+ словарное заимствование не всегда является фактом пассивным в отношении заимствующего языка, часто мы имеем дело не только с влиянием чужого языка, сколько с экспансией языка заимствующего, со своеобразным «лексическим захватом».

При анализе семантической адаптации иноязычного слова в языке-рецепторе принято различать два этапа:

1) семантическое преобразование слова на основе исходного значения;

2) видоизменение семантики заимствованных слов в процессе их последующего (как правило, длительного) функционирования в условиях иноязычной среды.

Семантическая адаптация казахизмов на русской почве происходит на всех уровнях: фонетическом (жүзім – изюм, кереуен – караван), словообразовательном (караванный, тенговый, табунный), морфолого-синтаксическом (Так просторно, как на джайлау; ходят табунами, целым аулом отмечаем праздник) и, естественно, на лексическом, в том числе во фразеологии.

Наиболее типичной разновидностью усвоения заимствованного слова является сужение его значения, семантическая конкретизация слова. Сопоставление данных толковых словарей русского языка с данными казахских словарей позволяет вывести семантические изменения, претерпеваемые заимствованиями при вхождении в русский язык. Так, слово жатақ в казахском языке имеет следующее значение: 1) место лежания, ночлег; 2) логово, берлога; 3) бедняк, не имеющий скота и вынужденный проводить лето в зимовке. В русский язык слово вошло в последнем значении и с таким значением употребляется в художественной литературе и средствах массовой информации.

«Любопытный султан одарил Потанина таким взглядом, который без слов говорил: «Ты можешь дурить голову какому-то джатаку безлошадному, а я все-таки – султан» [Литер, 2007, 15 марта].

Заметим, что семантические изменения особенно касаются группы слов, характеризующих индивидуальные признаки, причиной закрепления таких слов, как «султан», является, по-видимому, их свежесть и выразительность. Потому лексема «султан» встречается в русской речи в значении «лучший из лучших джигитов».

«Заключительный этап областного конкурса «Жігіт султаны» наконец-то выявил самых сильных, ловких, талантливых и веселых» [Литер, 2007, 12 ноября].

«На студенческую пирушку или той, устроенный по этому поводу, в большой многолюдной комнате на втором этаже, приглашалась добрая половина общежития. Кажется, на одном из них я и познакомился с Еркебуланом, и с тех пор мы стали товарищами, а вернее, тамырами» [Литер, 2007, 22 ноября].

Казахский народ по природе своей дружелюбный. В годы моего детства старые аксакалы и молодые уважительно называли нас, русских, «тамыр», что означает «друг», а в более точном переводе «корень» [Литер, 2007, 19 октября].

Известно, что семантическое освоение заимствований в значительной степени зависит от реальных условий. Так, с большей полнотой семантика этнолексики усваивается в русской речи на территории совместного проживания носителей казахского и русского языков, где нередко можно наблюдать случаи одновременного усвоения нескольких значений полисемантического казахизма.

«Ведь совсем не случайно в названиях его книг присутствует слово ақ – белый. И березы, и гладь воды, и родник, и мираж в степи – все у него ақ. В казахском понимании это семантически богатое слово. И означает оно не только белый цвет, но и чистоту души, благородство, справедливость, честность, искренность, девственность» [Литер, 2007, 3 марта].

Как видим, семантические изменения слова развиваются от предельно обобщенного значения «той» – пир, пиршество [БАС: 1963, 15, 530-531, СУ: 4, 323] к подчеркнуто конкретному: «той» – пирушка в честь какого-либо события.

Заимствование русским языком казахизмов нередко служит в дальнейшем отправной точкой для семантического переосмысления слов в контексте русской речи. Многие заимствования расширили объем своей семантики на русской почве и приобрели новые, собственно русские значения, которые сохраняют этимологическое сходство с первоначальным основным значением в языке-источнике, например, «караван» – группа людей, отправившихся в путешествие. Сравните: «караван» – группа вьючных животных, перевозящих грузы, людей в пустыне, степи [БАС: 1956, 797-798; СУ, 2, 13-16]

Большая часть этнолексики заимствуется в одном каком-либо значении. Войдя в язык, наименования территориально ограничеснной реалии, понятия, явления, не получили широкого распространения, а крайне слабые потенциальные возможности, метафоризация, отсутствие необходимых экстралингвистических факторов, содействующих употребительности и развитию многозначности не позволили им развить новые значения на русской почве.

Местная русская речь обогащается фразеосочетаниями, сравнительными конституциями, в состав которых входят многие тюркизмы: «Свой аким, что отец родной».

Словообразовательные возможности слов с тюркской основой не отличаются большим разнообразием. Видимо, это связано с тем, что словообразование в тюркских языках имеет свою специфику, которая в основных своих чертах определяется агглютинацией. В исследованиях, посвященных словообразованию тюркских языков, явно преобладает морфемный подход, обычно описываются аффиксы, функционирующие в сфере различных частей речи. Потенциальные словообразовательные возможности слов с тюркской основой в системе русского словообразования находится под влиянием русского языка: расширяется лексическая база словообразования, обогащается их словообразовательный инвентарь, становятся более разнообразными сами тифы словообразовательных отношений однокоренных слов.

Наиболее продуктивными способами образования новых слов в русском языке от тюркской основы являются суффиксальный (аульный, тенговый, жасулановец, акиматовский) и сложение основ (мажилис-зал, мажилисмен).

Для выявления степени лексической закрепленности таких заимствований весьма доказательными являются их сочетательные возможности. Основные сочетательные потенции этнолексики синтаксически реализуются в двух типах моделей:

1) определение – определяемое (наваристая сорпа, крепкий шанырак, праздничная юрта, свежие баурсаки, гостеприимный, богатый дастархан, мажилис-зал);

2) действие – объект (пили чай, ждали беспармак, готовились к тою, к Наурызу, изучают Коран, отмечают Наурыз, выбрали акима);

3) действие – признак действия (ходить табуном, отмечать аулом).

Указанные типы моделей могут быть двухчленными, трехчленными, морфологически они представлены преимущественно тремя частями речи: существительным, глаголом, прилагательным, реже наречием.

Р.А. Юналеева считает, что «сочетательный диапазон далеко не всегда одинаков не только для разных тюркизмов, но и для различных периодов функционирования каждой отдельной лексемы» [4: 23]. В связи с этим нельзя не отметить, в настоящее время коэффициент сочетаемости этнолексики весьма широк, на территории Казахстана особенно: кумыс – вкусный, пенистый, ароматный, отличный, свежий, жаждоутоляющий; джигит – удалой, молодой, настоящий, отважный, ловкий, сильный, смелый, умный, храбрый, достойный, благородный; аул – дальний, богатый, родной, многонациональный.

Исходя из концепции преподавания дисциплины «Русский язык» как интегрированной учебной дисциплины, предполагающей в качестве конечной цели обучение различным видам речевой деятельности: аудированию, чтению, говорению, письму. Учебные игры, применяемые на уроках классифицируются по уровням языка: фонетические, лексические, орфографические, грамматические, коммуникативные и ролевые. Конечно, классификация игр условна, потому что каждая игра может выполнять несколько функций.

Предлагаем проведение урока, представляющего самостоятельную работу обучающегося под руководством преподавателя. Составление коллажа на занятии развивает творческие возможности ученика, интерес к предмету, познавательные способности, умение работать со словарем. Коллаж составляется из различных картинок, слов, словосочетаний, высказываний, вырезок из газет, журналов. Поэтому прежде, чем приступить к созданию коллажа, дома учащийся готовит материал на объявленную тему, например, «Бескрайняя степь», «Один день из жизни акима» и т.п. Кто-то работает с этимологическим словарем; кто-то со словообразовательным словарем А.Н. Тихонова, выписывает словообразовательные гнезда слов с тюркской основой; третьи выписывают предложения или делают вырезки из газетных статей, где используется тюркская лексика; четвертые ищут рекламные щиты, ролики с тюркизмами и т.п. Коллаж – это коллективная работа под тихую музыку, к примеру, под инструментальное сопровождение А. Енсепова. Картинки используются, как правило, на завершающем, синтаксическом уровне. Думается, что подобный коллаж можно создать при использовании интерактивной доски.

Учет родного языка и культуры при изучении русского языка, в частности, освоение лексики с национально-культурной семантикой и использование учебного перевода при работе над этнокультуроведческим материалом. Привлечение этнокультуроведческого материала открывает широкие возможности для разрешения проблем взаимодействия казахского и русского языков в современных условиях их взаимодействия.

Освоение лексики с национально-культурной семантикой на занятиях русского языка непременно сопровождается обращением к соответствующим формам выражения родного языка и сопоставлению двух языков, что ведет к более вдумчивому, осмысленному постижению родного языка и родной культуры. Этнокультуроведческая направленность способствует развитию познавательной деятельности обучающихся, воспитывает интерес к языку как учебному предмету, обусловливает его глубокое и прочное освоение.

Таким образом, этнолексика, являясь объектом изучения, культурологическим феноменом, обретает свою историю существования, а потому предоставляет широкие возможности педагогу для ее репрезентации на разных уровнях языка.