Светлана Алексиевич у войны не женское лицо Голоса Утопии – Алексиевич Светлана
жүктеу/скачать 0.59 Mb.
|
|
Вера Сафроновна Давыдова до войны успела окончить Московский историко-архивный институт, а точнее - дипломы им вручили шестого июля сорок первого года. Сразу же попросилась на фронт. С диверсионной группой была заслана в тыл врага, прошла партизанскими тропами всю Беларусь. После войны работала в Институте истории партии при ЦЙК КПРБ. Как историк я долго занималась войной, - рассказывала Вера Сафроновна. - И, конечно, среди вопросов, которые я себе задавала, был и этот: что заставило женщину пойти на войну? Я думаю, что это наша национальная черта. Не может наша женщина купать ребенка, готовить обед, когда видит, что гибнет ее страна, гибнет ее народ. Ну, а во-вторых, к началу войны уже сыграть свою роль эмансипация, уравнение нас в правах с мужчинами. Например, мы на второй день войны побежали из института в военкомат: "Забирайте нас на фронт!" Хотя представления не имели, что такое фронт, что такое война. Нас, конечно, отправили: "Идите и сдавайте государственные экзамены". Мы сдали экзамены и пришли опять проситься на фронт. Девчонки просились... Хотя, конечно, война - это не женская работа. Вот мужчина превращал ее в работу. А женщина не могла приспособиться к этой работе, несмотря на свою выносливость, во много раз превосходящую мужскую, несмотря на свою способность к адаптации, более гибкую, чем у мужчин, потому что она мать, она должна защитить, сохранить ребенка, природа это учла. Но все равно она не могла привыкнуть к войне... Вот мы в сорок второй году перешли линию фронта, остановились у какого-то кладбища. Немцы, мы знали, находятся в пяти километрах от нас. Это была ночь, они все время бросали осветительные ракеты, парашютные. Эти ракеты горят долго и освещают далеко всю местность. Взводный привел меня на край кладбища, показал, откуда бросают ракеты, где кустарник, из которого могут появиться немцы. Я не боюсь покойников, с детства кладбища не боялась, но мне было двадцать два года, я первый раз стояла на посту, и я за эти два часа поседела. Первые седые волосы, целую полосу я обнаружила у себя утром. Я стояла и смотрела на этот кустарник, он шелестел, двигался, мне казалось, что оттуда идут немцы... Разве это женское дело - стоять ночью на посту на кладбище? Мы совершенно иначе в эмоциональном плане все воспринимаем. Мужчины проще ко всему относились, они как-то готовы были к этой мысли, что надо стоять на посту, надо стрелять... А для нас то все равно было неожиданностью в силу нашей женской природы. Конечно, мы старались себя там приспособить, применить, но для нас все это было тяжело вдвойне. У мужчины от природы другой взгляд на вещи. Вот дочь моей подруги недавно высказывала обиду на своего мужа: "Ах, он не вспомнил, что в этот день мы десять лет назад с ним поженились. Он меня разлюбил..." Да он просто не придает этому значения: это было, это прошло, это уже для него само собой разумеющееся. У него другой уровень эмоционального восприятия. Говоря о женщине на войне, это обязательно надо учитывать, постичь эту нашу женскую психологию. Но в экстремальных условиях женщина, это хрупкое, эмоциональное создание, оказывалась сильнее мужчины, выносливее. Делаем переход в тридцать-сорок километров... Лошади падают, мужчины падают, а женщина идет, поет песни. Девчонки таскали с поля боя крепких мужиков, которые, когда были раненые, становились еще тяжелее. В это трудно сегодня поверить..." Прошли годы, и Вера Сафроновна, глядя в прошлое глазами и его участника и его историка, все равно готова удивиться: как это она смогла, как это они смогли? Смогли пойти. Смогли выдержать. Смогли воевать. Уже сам по себе этот акт женского самопожертвования в нравственном смысле бесценен. Вспоминает Нина Владимировна Ковеленова, старший сержант, санинструктор стрелковой роты: "Меня на фронт не брали: мало лет, мне только шестнадцать, до семнадцати еще далеко. А взяли у нас фельдшера, ей принесли повестку. Она сильно плакала, у нее дома мальчик маленький оставался. Я пошла в военкомат: "Возьмите меня вместо нее..." Мама не пускала: "Нина, ну сколько тебе лет? Может, там и война скоро кончится". Мама есть мама. А кто Родину защищать будет? Бойцы кто сухарик, кто сахару кусочек мне оставит. Жалели. Я не знала, что у нас "катюша" есть, в прикрытии за нами стоит. Начала она стрелять. Она стреляет, гром вокруг стоит, все горит... И настолько это меня поразило, настолько я испугалась этого грома, огня, шума, что упала в лужу, пилотку потеряла. Бойцы хохочут: "Ты что, Ниночек?.. Ты что, милая?" Атаки рукопашные... Я что запомнила? Я запомнила хруст... Начинается рукопашная: и сразу этот хруст - хрящи ломаются, кости человеческие трещат. Когда атака, я с бойцами иду, ну, чуть-чуть позади, считай - рядом. Все на твоих глазах... Тогда я не повоевала, а домой в Тулу приехала и все время кричала. Ночью мама с сестрой сидят надо мной и плачут..." Со слов Нины Алексеевны Семеновой, рядовой, связистки: "Прибыли мы к Сталинграду. Там смертные бои шли. И вот с одного берега Волги нам надо переправиться на другой. Нас никто слушать не хочет: "Что? Девчонки?.. Кому вы к черту тут нужны! Нам стрелки и пулеметчики нужны, а нее связисты". А нас много, восемьдесят человек. К вечеру девчат, которые побольше были, взяли, а нас вдвоем с одной девочкой не берут, потому что маленькие. Хотели в резерве оставить, но я такой рев подняла. Все рвались в бой, только провинившихся оставляли. Их так наказывали. Когда мы только-только приехали на фронт, ничего не боялись. А вот когда нам дали отдых, мы стояли во втором эшелоне, вот тогда уже был страх. Летит снаряд - уже знаешь: твой или не твой, если мина - наша или не наша... Уже по звуку определяли. Свистит - иди смело, если слышал звук и не свистит - беги в сторону, обязательно накроет. А поначалу мы ничего этого не знали. В первом бою офицеры сталкивали меня с бруствера, я высовывала голову, чтобы все самой видеть. Какое-то любопытство было, детское любопытство..." Их жалели, оберегали, насколько можно было жалеть и оберегать в той обстановке. Но обстоятельства подчас так невероятно изменяли чувства, что жалость скрывалась за жестокостью. Как, например, в этом случае, о котором вспомнила Екатерина Михайловна Рабчаева, рядовая, санинструктор: "Первого раненого тащила, у самой ноги подкашивались. Тащу и шепчу: "Хотя б не помер... Хотя б не помер..." Перевязываю его, и плачу, и что-то говорю ему, алею. А мимо проходил командир. И он накричал на меня, даже злое что-то такое сказал, ну как мужчины в таких случаях говорят... - Почему он накричал на вас? - Нельзя было так жалеть, плакать, как я. Выбьюсь из сил, а раненых много. Едем, лежат убитые, стриженые и головы зеленые, как картошка от солнца..." "Я еще ничего не знаю, ничего не понимаю. Молодая... А мы отступаем... Самолетов немецких столько, что они и небо закрыли, и землю закрыли. Ночь... Лес был как бритвой срезан. И остаются убитые, и остаются наши раненые... И даже слово "страшно" не то слово, чтобы все им передать..." (Мария Борисовна Ковнацкая, военная медсестра.) В рассказе рядовой, санитарки Натальи Ивановны Сергеевой тоже было об этом: "Раненых нам доставляли прямо с поля боя. Один раз двести человек раненых в сарае, а я одна. Вот не помню, где это было... В какой деревне... Столько лет прошло... Помню, что четыре дня я не спала, не присела, каждый кричал: "Сестра... Сестренка... помоги, миленькая!.." Я бегала от одного к другому, и один раз я споткнулась, и упала, и тут же уснула. Проснулась от крика, командир, молоденький лейтенант, тоже раненый, приподнялся на здоровый бок и кричал: "Молчать! Молчать, я приказываю!" Он понял, что я без сил, а все зовут, им больно: "Сестра... Сестричка..." Я как вскочила, как побежала - не знаю куда, чего. И тогда я первый раз, как пришла на фронт, заплакала..." Повторов нет, у каждой начиналось по-своему: свой первый бой, свой первый раненый, свой первый убитый... И хочется оставить все, как Вере Сергеевне Романовской хочется сохранить в музее любую мелочь из партизанского быта: деревянную кружку, коптилку из гильзы, женское белье, сшитое из парашютов. "Недавно одна партизанка, - рассказывала она, принесла в музей блузку из парашюта, бюстгальтер из парашюта, какие мы шили в отрядах. Она хранила все эти сорок лет, а когда тяжело заболела, испугалась, что вдруг умрет, принесла к нам в музей. А в музее посмеялись: зачем, кому то нужно? Что тут героического?.." Я смотрю на стопку писем и гору магнитофонных кассет на моем столе, они свидетели, что у героического - тысяча лиц. "Одна я вернулась к маме..." Еду в Москву к Нине Яковлевне Вишневской. То, что знаю о ней, пока занимает всего одну страничку в блокноте: в семнадцать лет ушла на фронт, воевала санинструктором в первом батальоне тридцать второй танковой бригады пятой армии, с которым участвовала в знаменитом танковом сражении под Прохоровкой. После войны работала на комсомольской работе. Помогли найти ее следопыты из Борисова, собравшие большой материал о тридцать второй танковой бригаде, освобождавшей их родной город. После нескольких газетных публикаций писем стало приходить много, особенно от пионеров. Так совершенно неожиданно у меня вдруг появились добровольные помощники. Сразу встал вопрос: как выбирать среди десятков адресов? Когда только начинала, записывала всех, кого встречала. Скоро стало понятно, что записать всех невозможно, нужен какой-то другой принцип отбора и накопления материала. Рассортировав имеющиеся адреса, сформулировала его для себя так: стараться записывать женщин разных военных профессий. Ведь каждый из нас видит жизнь через дело, которым занимается. Логичным было предположить, несмотря на всю условность такого сравнения, что медсестра видела одну войну, пекарь - другую, десантница - третью, летчица - четвертую, командир взвода автоматчиков - пятую... У каждой из них был на войне как бы свой радиус обзора; у одной - операционный стол: "Столько видела отрезанных рук и ног... Даже не верилось, что где-то есть целые мужчины. Казалось, что все они или раненые, или погибли..." (Демченко А.С., старший сержант, медсестра); у другой - котлы походной кухни: "После боя, бывало, никого не оставалось... Котел каши, котел супа наваришь, а некому отдать..." (Зинина И.Н., рядовая, повар); у третьей - кабина летчика: "Наш лагерь стоял в лесу. Я прилетела с полета и решила пойти в лес, это уже лето, земляника была. Прошла по тропинке и увидела: лежит немец, убитый... Знаете, мне так страшно стало. Я никогда до этого не видела убитого, а уже год воевала. Там, наверху, другое... Все горит, рушится... Когда летишь, у тебя одна мысль: найти цель, отбомбиться и вернуться. Нам не приходилось видеть мертвых. Этого страха у нас не было..." (Бондарева А.Г., гвардии лейтенант, старший летчик). А у партизанки война до сих пор ассоциируется с запахом горящего костра: "Все на костре - и хлеб пекли и варили, угли останутся - положим кожухи, валенки сушить, что у кого было..." (Высоцкая Е.Ф.). Санинструкторами в танковых частях были в основном мужчины, а тут вдруг - девчонка! Получив письмо от Нины Яковлевны Вишневской, сразу собираюсь в дорогу. Нас в купе трое. Чай. А за чаем, как это водится, разговор. - Оно бы надо к чаю чего-нибудь сообразить, да нельзя. Врачи запретили. С сердцем плохо... Физических нагрузок, говорят, мало. Нервных больше, чем надо, а физических не хватает. - Меня тоже недавно прихватило. Хорошо, дача есть. Кто чем спасается. Один бегает по утрам, другой гири таскает, а я - дачей... - Дочка у меня врач... Невропатолог. Говорит: люди мало сегодня улыбаются, мало радуются. А без этого, оказывается, организму нашему вредно. Нельзя... - Все некогда... Бежим куда-то... А после войны, когда помоложе были: ничего нет, сахар не всегда для чая имели, а соберемся - весело. Часто собирались. Песни пели... А теперь даже молодые редко, чтобы компанией, вместе... Запоминаю: Николай Борисович - тот, кто жалуется на сердце. Второй Кочетков: "Меня по фамилии зовут. Родители учудили - сестру Электрикой назвали, младшего брата Рубином, а меня - Мир. Мир Калистратович... Спасибо, что Приемником не нарекли... Но такое время было, что технику боготворили. Теперь уже космические корабли делаем, а не приемники, но в моде другие имена: Ксеня, Наталья, Евдокия..." Оба воевали - орденские колодки на пиджаках. - Молодежь не понимает тех трудностей... - Понимает... Это мы зря на них. - Нет, они не хотят понимать, потому что мы им легкую жизнь устроили. Сами хватили шилом патоки, а их старались от всего оградить. Что они знают о нас? О нашей жизни?.. Этот вопрос, конечно же, и ко мне обращен. Рассказываю, к кому еду, зачем... - Я вам вот что, милая, доложу, - нервно забарабанил ложечкой по стакану Николай Борисович, в прошлом, узнаю, командир саперного батальона. Когда ко мне пришли две девчонки, командиры саперных взводов, какой-то дурак их прислал из отдела кадров, я тут же отправил их обратно, хотя они были страшно недовольны. Они хотели идти на передний край командирами саперных взводов и делать минные проходы. - Почему же вы их отправили? - спрашиваю. - По ряду причин. Первая - у меня было достаточно хороших сержантов, которые могли сделать то, для чего послали этих девчонок, вторая - я их отлично знал, это были студентки из моего архитектурного института. Мы вместе учились. Я считал, что незачем женщине лезть на передний край. Хватает нас, мужиков. еще знал, что причиню занятым людям массу хлопот: надо будет делать этим девчонкам отдельный блиндаж, обставлять их командную деятельность кучей всякого рода девичьих дел. - Значит, ваше мнение, что девушки только лишние хлопоты приносили на войне? - Нет, я этого не сказал. Если вспомнить историю, то во все времена русская женщина не только провожала на битву мужа, брата, сына, горевала, ждала х, но в трудное время сама становилась рядом с ними. Еще Ярославна поднималась на крепостную стену и лила расплавленную смолу на головы врагов. Но у нас, у мужчин, было чувство вины, что девчонки воюют, и оно у меня осталось... Вот вам один случай. Мы отступаем. А это осень, дожди идут сутками. Возле дороги лежит убитая девушка... Санинструктор... Это была красивая девушка, у нее длинная коса, и она вся в грязи... И такая неестественность этой смерти и того, что женщина здесь, с нами, посреди такого ужаса, грязи, хаоса. Я много видел смертей, а помню это... - Надо ли об этом сегодня вспоминать? - удивляется Кочетков. - Когда я слышал, что наши медицинские сестры, попав в окружение, отстреливались, защищая раненых бойцов, потому что раненые беспомощны, как дети, я это понимал, но когда две женщины ползут кого-то убивать со "снайперкой" на нейтральной полосе - это все-таки "охота"... Хотя я сам был снайпером. И сам стрелял... Но я же мужчина... - Но она убивала врага, а не просто человека на улице? - Не знаю, не знаю, - нетерпеливо перебивает меня Кочетков. - В разведку я, может быть, с такой и пошел, а в жены бы не взял... Нет... Чтобы моя жена была снайпером - этого я представить себе не могу. Мы привыкли думать о женщине как о матери, невесте. Мне младший брат рассказывал, как вели по нашему городу пленных немцев, ну и они, мальчишки, палили по колонне из рогаток. Мать увидела и дала ему затрещину. А шли молокососы, из тех, которых Гитлер последними подбирал. Брату было семь лет, но он запомнил, как мать наша смотрела на этих немцев и плакала: "Чтобы ослепли ваши матери, как они вас таких на войну пустили!" Война - дело мужское. Мужчин, что ли, мало, о которых можно написать? - Но девчонки были на войне не потому, что им нравилось убивать. То была критическая ситуация для страны, для народа. Когда профессора просились в ополчение... - разволновался Николай Борисович. - Заметьте, девчонки шли добровольно, а трус сам на фронт не пойдет. Это были смелые, необыкновенные девчонки. Что такое, например, вытащить раненого с поля боя? Я вам сейчас расскажу... Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало... Все лежали... Они не были все убиты, они были раненые. Немцы бьют, огня не прекращают... Совсем неожиданно для всех из траншеи выскакивает сначала одна девчонка, потом вторая, третья... Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления. К часам десяти вечера все девчонки были тяжело ранены, а каждая спасла максимум пять-шесть человек. Награждали их скупо, в начале войны наградами не разбрасывались. Вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос в медсанбате: где оружие? Тогда его у нас не хватало. Винтовку, автомат, пулемет - это тоже надо было тащить. В сорок первом был издан приказ номер двести восемьдесят один о представлении к награждению за спасение жизни солдат: за пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя вместе с личным оружием - медаль "а боевые заслуги", за спасение двадцати пяти человек - орден Красной Звезды, за спасение сорока - орден Красного Знамени, за спасение восьмидесяти - орден Ленина. А я вам рассказал, что значило спасти в бою пять-шесть человек... Кочетков вышел курить в коридор. Мы остались с Николаем Борисовичем вдвоем. - Среди фронтовых девчонок было много красивых, - продолжал он. - Но мы не видели в них женщин, хотя, на мой взгляд, это были чудесные девушки. Однако мы смотрели на них, как на друзей. - Они вам не нравились? - Что значит "не нравились?" Это были наши подружки, которые выволакивали нас с поля боя. Меня дважды вытаскивали раненого. Как я мог к ним плохо относиться? Но могли ли бы вы выйти замуж за брата? Это были наши сестренки... - А после войны? - Кончилась война, они оказались страшно незащищенными... Вот моя жена. Она - чудесная женщина, мы с ней дружно живем тридцать пять лет. И она к военным девушкам плохо относится. Считает, что они ехали на войну за женихами, что у них у всех там были романы. Хотя на самом деле, у нас же искренний разговор, это честные были девчонки. Но после войны каждый из нас ушел в свою жизнь... - Николай Борисович задумывается. - Этого вам не понять. После грязи, после вшей, после смертей хотелось чего-то красивого. Красивых женщин... У меня был друг, его на фронте любила одна прекрасная, как я сейчас понимаю, девушка. Медсестра. Но он на ней не женился, он демобилизовался и нашел себе другую, посмазливее. И он несчастлив со своей женой... Он теперь вспоминает ту, она бы ему другом была. Но после фронта он жениться на ней не захотел. Он ее четыре года только в стоптанных сапогах и мужском ватнике видел... А хотелось скорее забыть войну. Мы старались забыть все. И девчонок своих тоже забыли... Такой вот неожиданный разговор вышел у меня в поезде. ...Сразу из метро попадаю в обычный московский дворик. Зимой они почему-то меньше похожи друг на друга, чем летом. Словно в каждом поселился невидимый художник и красит белой краской деревья, скамейки, игровые площадки, качели. А поскольку даже невидимые художники работают каждый в отдельности, дворики получаются разные. У того, кто работал здесь, качели напоминают большой барабан, деревья стоят, как необметанные стога, - то ли художник спешил, то ли рука не поспевала за мысль и настроением. Для меня встреча с человеком начинается раньше, чем войду в дом. На воображаемый портрет накладывается и этот дворик и удивленный голос п телефону: "Приехали? И сразу ко мне? Уточнять в Совете ветеранов ничего не будете? У них все данные обо мне есть". тороплюсь представить, угадать. А жизнь всякий раз испытывает прочность моих романтических представлений . Не щадит их. Дверь открывает невысокая полная женщина. Одну руку по-мужски протягивает мне для приветствия, за другую держится маленький внук. По его невозмутимости догадываюсь, что в этом доме привыкли к частому приходу незнакомых людей. Нина Яковлевна ведет меня в свою комнату. - Жалко, что не предупредили, я не приготовилась... - А может, и лучше, что не готовились. Вспомнится самое-самое... - У меня вырезки есть газетные. О нашей тридцать второй танковой бригаде много писали. Я вам дам эти материалы... В большой комнате свободно, как бывает свободно в служебном помещении. Никаких излишеств" книги, большей частью мемуары, много увеличенных военных фотографий, висит на лосином рогу танкошлем, на полированном столике ряд маленьких танков с дарственными пластинками: "От воинов Н-ской части", "От курсантов танкового училища"... Рядом со мной на диване "сидят" три куклы в военной форме. И даже шторы и обои в комнате защитного цвета. - Соседки удивляются: "Зачем ты дома музей сделала?" А я уже без этого не могу, - говорит Нина Яковлевна. Отсылает внука в соседнюю комнату, и я включаю магнитофон. Нина Яковлевна Вишневская, старшина, санинструктор танкового батальона: "В танковые войска девчонок брали неохотно. Можно даже сказать, что совсем не брали. Как я попала? Жили мы в городе Конаково Калининской области. Я только успела сдать экзамены за восьмой класс и перейти в девятый. Мы тогда не понимали, что такое война, для нас это игра какая-то была. Любопытство... Жили мы в коммунальной квартире, жило там много семей, и каждый день уходили на войну люди: дядя Петя, дядя Вася... Мы их провожали, и нас, детей, больше всего одолевало любопытство. Мы шли за ними до самого поезда, и когда играла музыка, женщины плакали, - все это нас не пугало, а, наоборот, развлекало. И первое, что хотелось, - это сесть на поезд и уехать. Война, как нам представлялось, была где-то далеко. Мне, например, нравились военные пуговицы, как они блестят. Я уже ходила на курсы сандружинниц, но все это было как какая-то игра... Потом закрыли школу, и нас мобилизовали на строительство оборонительных сооружений. Разместили в сараях, в чистом поле. Мы даже гордились, что едем на какое-то дело, связанное с войной. Зачислили нас в батальон слабосильных. Работали с восьми утра до восьми вечера, по двенадцать часов в сутки. Копали противотанковые рвы. А были все девчонки и мальчишки по пятнадцать-шестнадцать лет... И вот однажды во время работы мы услышали голоса, кто кричал "Воздух!", кто кричал "Немцы!". Взрослые побежали прятаться, а нам интересно, что такое немецкие самолеты, что такое немцы. Они пролетели мимо, но мы ничего не рассмотрели. Через некоторое время они развернулись и уже пролетели ниже. Мы увидели черные кресты. Страха никакого не было, было опять только любопытство. И вдруг они открыли пулеметный огонь и начали строчить, и на наших глазах падали свои ребята, с которыми вместе учились и работали. У нас наступило какое-то оцепенение, мы никак не могли понять: что это такое? Мы стояли и смотрели, и уже взрослые подбегали к нам и бросали на землю, а у нас все равно страха не было... жүктеу/скачать 0.59 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|