Святые по призванию
жүктеу/скачать 2.99 Mb.
|
| Глава Legenda maior, посвященная рассказам об этой любви, носит знаменательное заглавие: "Как творения, лишенные разума, выказывали любовь к нему". Это нечто противоположное тому, о чем мы обычно думаем. Сами творения чувствовали, что этот человек любит их, и их тянуло к нему, они узнавали его, "чувствовали его милосердную любовь". А Франциск любил их, потому что видел в них Творца, их создавшего, и образ Искупителя.
В сочинении Vita prima говорится: "Как описать его неизреченную любовь к творениям Божьим и нежность, с которой он созерцал в них премудрость, благость, могущество Творца...? Даже к червякам он чувствовал величайшую любовь.потомучто Священное Писание говорит о Господе:"Червь я, а не человек", и он убирал их с дороги, чтобы их не раздавили" (п.80). Видя ягненка среди коз, Франциск умилялся, думая об Агнце Божьем, идущем среди фарисеев; видя мертвого ягненка, он плакал, думая о закланном Агнце Божьем ("Увы, брат агнец, в чьем образе Христос явился людям!"); видя цветы, он думал о "сияющем цветке, расцветшем в сердце зимы"; если на его глазах рубили дерево, он просил, чтобы сохранили хотя бы одну ветвь, потому что Христос тоже, подобно ветви, произрос из древнего корени Ессеева; а глядя на камень, он с волнением вспоминал о Христе - камне, ставшем главою угла. Можно привести и другие примеры. Любовь к творениям была любовью к Богу-Отцу и к Христу-брату, любовью, которая все охватывает и в которой все обретает свой смысл. Здесь наша мысль обращается к знаменитой Хвале творениям. Не все знают, в каких обстоятельствах она была написана. За два года до смерти Франциск был измучен болезнью. Уже более пятидесяти дней он не мог выносить ни дневного света, ни огня ночью. Он почти ослеп, и глаза его постоянно резала жестокая боль. На виски ему клали два кружка раскаленного железа, чтобы прижечь больные места. Он жил в крохотной келье, кишащей мышами, которые по ночам грызли его тело, а днем мешали ему молиться и даже есть. И тогда, как говорит его биограф, "Франциска охватила жалость к самому себе" и он взмолился: "Боже, приди на помощь моей немощи". И Бог обещал ему отныне "покой Царства Своего". Франциск сел, погрузился в раздумье, а потом сказал: "Всевышний, всемогущий, благой Боже...", и сочинил также музыку. Он даже пожелал, чтобы с тех пор его братья, ходя по городам и селам, сперва проповедовали, а потом учили людей "Хвале". Многие ли знают, что Франциск так объяснял прекрасные слова, обращенные им к солнцу и огню: "Мы все слепы, и Господь просвещает наши глаза благодаря творениям Своим"? Многие ли знают, что прилагательное "драгоценные", ("драгоценные звезды") Франциск всегда употреблял исключительно по отношению к Евхаристии и всему, что с нею связано? И что вода была для него смиренной, драгоценной и чистой (он даже никогда не вступал в нее ногами изопасенияее замутить) потому, что напоминала ему о смиренном и чистом Христе, "воде живой"? Многое еще можно было бы сказать о том, что так хорошо известно и так плохо понято: о мире, о бедности, о которых столь часто вспоминают в отрыве от единой любви, их объясняющей. Источником всех ценностей и всякой любви для Франциска была его связь с Христом, и вне этой связи все показалось бы ему смешным и ложным. Поэтому в заключение хотелось бы привести слова его первого биографа: "Братья, жившие с ним, хорошо знают, что ежедневно, ежеминутно на его устах было воспоминание о Христе, знают, с каким блаженством и нежностью он разговаривал с Ним, с какой нежной любовью он с Ним беседовал. Он действительно был целиком захвачен Иисусом. Иисус был всегда в его сердце, Иисус был на его устах, Иисус был в его ушах, Иисус - в его очах, Иисус - на его руках, Иисус - во всем теле его" (Vita prima). Legenda maior также говорит, что это был "подлинный христианин, который благодаря совершенному подражанию Христу в жизни стремился уподобиться Христу живущему, в смерти - Христу умирающему, а после смерти - Христу умершему" (14, 4). Франциск любил Христа как живое историческое лицо: Христа - Творца и творение, Христа в Церкви, в Евхаристии, в Библии, Христа страдающего и Христа во славе. О нем сказаны знаменательные слова: "Он был среди святых святейшим, а среди грешников - одним из них" (Vita prima, n.83). В этом - тайна христианской жизни: стать святыми без какой-либо гордыни или отделения, но, напротив, чувствуя себя все более сопричастными ко всей слабости мира и Церкви, к благому предназначению всего творения, которое постепенно, в ежедневных трудах и стенаниях движется к своему завершению. СВЯТОЙ ТОМАС МОР Томас Мор жил в начале нового времени (1478-1535), когда волна гуманизма и Возрождения захлестнула всю Европу. И слово "волна" означает как раз то, что может вознести на гребень, но может и бросить вниз. Оговоримся сразу - так понимал гуманизм и Возрождение Джованни Пико делла Мирандола, которого вся Европа считала самым обаятельным, самым ученым и образованным человеком своего времени. Савонарола говорил о нем: "Быть может, никому из смертных не было дано столь великого ума. Этого человека следует считать одним из чудес Божьих и чудом природы, столь возвышен его дух и его учение". Макиавелли, который не был ему другом, тем не менее, считал его "человеком почти божественным". Упоминание о Пико делла Мирандола здесь не случайно, потому что именно Томас Мор перевел на английский и прокомментировал жизнь Пико делла Мирандола (+1494) через десять лет после его смерти. Так вот, этот гуманист в своей знаменитой Речи о достоинстве человека говорил, что человек - центр мира и он по своей свободной воле решает, подняться ли ему к божественному миру или спуститься к миру низшему, животному. Этот выбор, предложенный человеку, стоял также перед гуманизмом и Возрождением. Конечно, эти движения восторженно говорили о преклонении человека перед классической древностью, о совершенстве форм, о сознании им своей собственной значимости и своего достоинства, о стремлении человека к невиданному прогрессу, открывающемуся перед ним. Но этот выбор ставил человека перед двоякой возможностью: гуманизм мог быть либо восхождением человека к его подлинному божественному образу, данному ему в откровении (христианский гуманизм), либо он мог быть обожествлением человека, которое требовало бы от него все большего сосредоточения на своих собственных силах и привело бы к элитарному и утонченному самолюбованию. А само Возрождение могло пониматься или как культ человеческого "успеха", пропитанный языческим натурализмом, или как настоящее "возрождение": подлинный синтез христианства и классической культуры благодаря возвращению к источникам и того и другого ради нового синтеза и подлинного обновления. В сущности вопрос сводился к следующему: должна ли новая культура впитать и нести в себе с надеждой и христианское Откровение или же Откровение Христово должно было впитать, очистить и преобразить всю эту новую культуру, даже если этот процесс будет болезненным. Иными словами, речь шла о том, выдержит ли творческий порыв и возрождающееся чувство человеческого достоинства испытание Крестом Христовым и его непреходящим значением в жизни человека. Пико делла Мирандола, от которого в какой-то момент ожидали, что он возглавит это движение (что могло бы изменить его историю), умер в возрасте всего 31 года. Вторым великим гуманистом, от которого ожидали решающего слова как от подлинного "властителем умов" Европы, был Эразм Роттердамский. В его честь слагались восторженные гимны. Слово "эразмов" было синонимом слову "ученый". Но Эразм, хотя сегодня его образу дается иная оценка, был личностью сложной, ему недоставало как подлинной философской глубины, так и подлинно глубокого религиозного чувства, а его ядовитая ирония часто порождала непонимание. Третим мыслителем европейского уровня был Томас Мор. В Англии он пользовался такой известностью, что в учебнике латинской риторики, по которому велось обучение в 1520 году, ученики находили упражнения, где говорилось о нем, и должны были четырьмя различными способами перевести на латинский язык фразу: "Mop - человек божественного ума и необычайной учености". Эразм любил его "больше самого себя" и называл его "своим братом-близнецом". В доме Мора он написал свою знаменитую Похвалу глупости (ее греческое название, представляющее собой намеренную игру слов, можно было бы перевести как "Похвала Мору"). Сегодня говорят, что чтобы понять Эразма, нужно читать Мора, а чтобы понять его иронию, нужно смешать ее с юмором Мора. Мор защищал Эразма изо всех сил, убедительно и верно изъясняя смысл тех его произведений, которые подвергались нападкам. И именно под влиянием Томаса Мора Эразм обратился к исследованиям в области библеистики и патристики, которые его впоследствии прославили и привели к пониманию гуманизма прежде всего как возвращения к новозаветным и патриотическим источникам христианства. Кем же был Томас Мор? Он родился в 1478 году. Как всякий уважающий себя гуманист, он изучает латинский и греческий, становится юристом. В 24 года он начинает преподавать право. Он становится признанным адвокатом среди лондонских торговцев и ведет дела крупнейших мореходных компаний. В 1504 году его назначают вице-министром хранителем сокровища и спикером Палаты общин. Он - канцлер герцогства Ланкастерского и распоряжается львиной долей богатств короны. В 1528 году он на вершине своего успеха, у него трое замужних дочерей: Сесиль, которой двадцать один год, двадцатидвухлетняя Елизавета, любимая дочь Маргарита, двадцати четырех лет, и девятнадцатилетний сын Джон, который собирается жениться. Есть у него и приемная дочь по имени Маргарита. Он был дважды женат: его первая жена умерла через несколько лет после свадьбы, когда дети были еще совсем маленькими. В 1529 году он получает один из главных постов в британском королевстве: становится лордом-канцлером Генриха VIII, ближайшим к государю человеком и его непосредственным представителем. Ни один гуманист Европы не сделал столь блестящей политической карьеры. В то же время он - человек утонченной культуры. Он пишет на латыни, но является и основателем блестящей английской прозы, которая до него была необработанной и неуклюжей. Он один из основоположников английской историографии: его история Ричарда III, которая впоследствии вдохновила Шекспира на создание его трагедий, сегодня считается классическим образцом этого жанра. Он занимается изучением Библии, философии и богословия. Страстно увлекается музыкой и живописью (именно он открыл великому Гольбейну дорогу в Англию). Его самое известное произведение, Утопия (1516), написанное первоначально на латыни, - это "одно из основополагающих и главных произведений политической философии, написанное в противовес созданному в ту же эпоху Государю Макиавелли. Это одно из немногих произведений гуманистов, дожившее до наших дней". Благодаря ему слово "утопия" вошло во все европейские языки. Произведения Томаса Мора на английском языке занимают 1500 страниц форматом в одну четверть листа, написанных готическим шрифтом в две колонки. В таком же томике помещены и латинские сочинения. Несколько лучших произведений будет им написано в лондонской тюрьме Тауэр. Эразм Роттердамский так говорит о Море: "Благодаря своему красноречию он бы победил и врага; и мне он столь дорог, что если бы он попросил меня петь и водить хоровод, я бы с радостью повиновался ему... Если только меня не вводит в заблуждение великая любовь, которую я к нему питаю, не думаю, чтобы природа когда-нибудь создала характер более гибкий, чуткий, предусмотрительный и тонкий. Иначе говоря, человека, более, чем он, одаренного всеми мыслимыми достоинствами. Добавь сюда дар вести беседу, равный его уму, необычайную приятность в обращении, духовное богатство ... это приятнейший из друзей, с которым мне нравится и заниматься вещами серьезными и весело шутить". Дом Мора считался одним из самых гостеприимных и уютных домов Лондона. Царящая там атмосфера гармонии и веселья, ум Томаса и его детей (дочери вносили поправки в критические издания греческих авторов!), вера, проповедуемая словом и воплощенная в жизни, привлекали и пленяли всех, кто у него бывал. Но по вечерам Томас посещал и бедные кварталы и постоянно помогал деньгами беднейшим из бедных. Он снял большой дом, чтобы дать в нем приют больным, детям и старикам и назвал его Домом Провидения. Каждый день он бывал на Литургии и не принимал ни одного важного решения, не причастившись. Он молился и читал Библию вместе со всей семьей и сам ее комментировал. Он вызывал возмущение знати, потому что в смиренной монашеской одежде пел в приходском хоре, хотя был лордом-канцлером. Тем, кто его за это упрекал, он с тонкой иронией отвечал: "Не может быть, чтобы я вызвал неудовольствие короля, господина моего, тем, что публично возношу хвалу Господину моего короля". Точно так же он отказывался, как полагалось ему по чину, ехать на коне во время крестного хода с молением об урожае, говоря: "Я не хочу следовать на коне за Учителем моим, Который идет пешком". Рождественскую и пасхальную ночь Мор проводит в молитве вместе со всей семьей. В Страстную пятницу он читает и комментирует в кругу семьи рассказ о Страстях Господних. Если ему говорят, что какая-нибудь женщина, живущая в его селении, мучается родами, он молится до тех пор, пока ему не сообщают, что ребенок родился. Под роскошными одеждами он носит обычно грубую власяницу он снимет ее и пошлет дочери только перед казнью. Все это говорит о том, сколь многогранен был этот человек, которого многозначительно называли "omnium horarum homo", "человеком на всякий час" (или "на всякое время") человеком, который остается самим собой в любую минуту своей жизни. Провозглашая его святым в 1935 году, ровно четыреста лет спустя после его смерти, Пий XI с восхищением восклицал "Это поистине человек совершенный!" И именно созерцая его во всей целостности его человеческой личности, следует размышлять о его мученической смерти. Обстоятельства ее достаточно хорошо известны Генрих VIII был другом Томаса Мора он тоже гуманист, он тоже человек богато одаренный и привлекательный, он тоже поэт и "богослов". Он даже получает от Папы титул "защитника веры". К сожалению, это также "один из тех людей, которые хотят внушить, что они делают добро даже тогда, когда творят зло, которые вертят законом, как им угодно, называют зло добродетелью, чтобы им не пришлось каяться, и поэтому крайне опасны для себя и для других из-за средств, к которым они прибегают для собственного оправдания" (Д. Саржан). Генрих VIII начинает процесс о признании недействительным своего брака с Екатериной Арагонской. Кое-какие зацепки для этого есть, но Святой Престол не расположен уступать Генрих запрашивает и покупает заключения знатоков права и лучших европейских университетов (положительное заключение Падуанского университета стоило ему нескольких сотен фунтов стерлингов). В 1532 году, чтобы заручиться поддержкой духовенства, Генрих заставляет провозгласить себя "единым защитником и верховным главой английской Церкви". Синод подчиняется без особого сопротивления благодаря ограничительной заключительной формулировке: "насколько сие дозволено законом Христовым". На следующей день (16 мая 1532 года) Томас Мор возвращает государю печати - знак своего достоинства - и становится частным гражданином, готовясь жить в суровой бедности. Никаких сбережений у него не было - он все раздал бедным и отдал своей многочисленной семье и семьям своих близких. Теперь же он внезапно лишался всякого придворного жалования и всех доходов. С тех пор у него не хватало дров даже для того, тобы растопить камин. Он говорил шутя, что еще есть немного времени, прежде чем весело пойти всем вместе просить милостыню от дома к дому, распевая Salve Regina. Он отказался присутствовать на коронации Анны Болены, и новая королева возненавидела его. В 1534 году все были обязаны подтвердить присягой свое согласие с Актом о преемственности, которым через несколько месяцев был дополнен Акт о главенстве. Томас Мор был единственным светским лицом во всей Англии, кто отказался принести присягу. Из духовенства отказались принести ее только один епископ и несколько монахов-затворников. Томас Мор, заключенный в лондонскую тюрьму Тауэр, отказывается принести присягу, но молчит: он не дает никакого объяснения своему поведению, он не хочет дать повода для вынесения смертного приговора. Обвинения, клевета, угрозы, лесть, даже давление родных остались безрезультатны: он не хочет никого судить, не хочет никому навязывать своего мнения, но не приносит присягу и ничего не объясняет. Чтобы осудить его, нет законных оснований: будучи сам опытным адвокатом, он легко доказывает несостоятельность предъявляемых ему обвинений в бунте. Тем временем в тюрьме он пишет один из лучших богословских и философских трактатов на английском языке: Диалог об утешении в несчастиях, затем начинает Комментарий на Страсти Христовы. В документах процесса мы читаем: "В ответ на вопрос, признает ли он и считает ли, что король - верховный глава английской Церкви..., он отказывался дать прямой ответ на вопрос, заявляя: "Я не хочу вмешиваться в такого рода вещи, потому что твердо решил посвятить свою жизнь размышлениям о Боге, о Его Страстях и о бренности моей земной жизни"". Он знает, что должен умереть, но не хочет давать своим врагам никакого оружия против себя. Когда, комментируя евангельский рассказ о Страстях, он дошел до слов "возложили на Него руки" (*), трактат прервался, потому что у него отобрали все письменные принадлежности. 1 июля его приговорили к смерти за государственную измену. Тогда, со всей ясностью юридической логики, на которую он был способен, он обосновал незаконность Акта о главенстве. 6 июля он был обезглавлен. На первый взгляд поведение Томаса Мора кажется не вполне последовательным. Он провозглашает истину только после того, как приговорен к смерти. Почему? Читая его Комментарий на Страсти Христовы, опубликованный недавно под названием В Гефсиманском саду, можно найти ясное и трогательное в своем смирении объяснение. Мор считал, что он не заслужил благодати мученичестваюн боится себя самого, своей слабости, жизни, проведенной среди мирского довольства. Он завидует монахам-затворникам, спокойно идущим принять это страшное мученичество (казнь по обвинению в государственной измене, уготованная и ему, но впоследствии замененная отсечением головы по просьбе короля, была ужасна: сперва приговоренного вешали, пока он не лишится чувств, затем оживляли, затем распарывали ему живот и четвертовали его). Все это страшит Мора: его образ жизни его к этому не подготовил. От него требуется героическое мужество - а он чувствует себя страшным грешником. Способ разрешения его личной трагедии, найденный им со всей строгостью ума, отточенного за годы занятий правом, поистине совершенен. "Обвинителям, которые насмехались над ним, потому что он не объяснял открыто причины своего несогласия, навлекая на себя таким образом смертный приговор, он ответил, что не чувствует себя столь уверенным в себе самом, чтобы сознательно идти на смерть, как он сказал, "из страха, как бы Бог не наказал меня за самомнение, низвергнув меня. Поэтому я не выступаю вперед, но отступаю назад. Но если Сам Бог поведет меня на смерть, я верю, что в великом Своем милосердии Он не оставит меня благодатью и мужеством"" (В Гефсиманском саду, с 31, прим). Во всем Комментарии на Страсти, говоря о страхе, который Христос испытал в Гефсиманском саду, он объясняет свое положение бояться не противоречит христианству, но тот, кому страшно, должен следовать за Христом Следовать действительно значит идти по следам, отказаться от движения своими силами "Всякий, кто поставлен перед выбором отречься от Бога или принять мученическую кончину, может быть уверен в том, что перед этим выбором поставил его Сам Бог" (В Гефсиманском саду, с 28, 55, 60) Чтобы быть уверенным в том, что его призывает Сам Бог, он не хочет ни стремиться к мученичеству, ни уклоняться от него "Если мы бежим, сознавая, что для спасения нашей души или душ тех, кто нам вверен, Бог приказывает нам остаться на своем месте, уповая на Его помощь, мы делаем глупость. Даже если мы поступаем так для того, чтобы спасти свою жизнь. Да, именно потому, что мы поступаем так для того, чтобы спасти свою жизнь" (там же, с 132). Это моление Томаса Мора о чаше в его Гефсиманском саду он знает, что не может бежать, потому что совесть ему этого не позволяет, он знает, что не должен сознательно стремиться к мученичеству, так как не уверен в том, не продиктовано ли это стремление гордыней и самомнением. При этом вопрос, столь ясный для его совести, далеко не столь же ясен в контексте богословских споров того времени Ведь в ту эпоху королевской власти приписывалось божественное происхождение, власть Папы в Риме, в отличие от других государств, была духовной и светской одновременно, а божественное происхождение папства не было столь ясным и определенным, как сегодня Еще свежо было воспоминание о том, как во времена великой схизмы было несколько Пап одновременно. Томас Мор говорил своей дочери: "Я твердо намерен не связывать своей души ни с кем, будь то даже первый святой нашего времени". Он не открывал всего, что думал, даже дочери Он говорил ей: "Оставь в покое живых и думай об умерших, которых Бог, я надеюсь, упокоил в раю. Я уверен, что большинство из них, если б они были живы, были бы того же мнения, что и я и я молю Бога, чтобы моя душа пребывала сих душами. Пока я еще не могу сказать тебе всего. Но в заключение повторю, что, как я часто говорил тебе, дочь моя, я не беру на себя право высказывать свое мнение или спорить по этому поводу, я не обсуждаю и не осуждаю поведение других, я никогда не сказал ни слова и не написал ни строчки против решения парламента и ни в коем случае не хочу лезть в душу тем, кто думает или говорит, что думает иначе, чем я. Я никого не осуждаю, но совесть говорит мне, что речь идет здесь о моем спасении. В этом, Мэг, я уверен, как в существовании Божьем". Когда Томас Мор был еще канцлером, по делам службы ему пришлось изучать проблему примата папской власти. "Честно говоря, - замечал он, - тогда я и сам не думал, что папская власть божественна по происхождению". Но спустя десять лет, посвященных исследованию творений Отцов Церкви и соборных документов, он убедился, что необходимо по совести признать истину о том, ч то примат папской власти был установлен Богом. Тогда эта проблема широко обсуждалась: некоторые считали примат папской власти не истиной веры, но спорным богословским вопросом. Сам Мор считал, что Собор выше Папы и что, следовательно, случай с Генрихом VIII не вполне ясен. "Если Томас Мор должен ценой своей жизни отказаться от того, чтобы поставить под сомнение верховную власть Папы, то это не пртому, что он считает учение о ней обязательным для всех догматом веры, но потому, что сам он считает его истинным. Он не отвергает возможности обсуждения этого вопроса для других, не стремится склонить их, даже дочь, на свою сторону, поскольку для него это вопрос свободного выбора. Но поскольку его исследования привели лично его к убеждению, что римский первосвященник обладает верховной властью, он не признает за собой права Говорить об этом иначе, чем думает" (А.Бремон, Блаженный Томас Мор, Рим, 1907). Мор говорил: "Я не нахожу в своем сердце сил говорить то, что мне запрещает совесть". Всем этим и объясняется то осторожное и на первый взгляд продиктованное опасением за свою жизнь поведение Томаса Мора, когда ему пришлось "исповедовать веру". В Евангелии Иисус говорит, что никто не берется строить башню, не подсчитав сначала, во что она обойдется. И Томас Мор пишет дочери: "Во всех этих обстоятельствах я не забыл совет Христа, данный в Евангелии, и прежде чем приняться за строительство крепости для защиты моей души, я сел и подсчитал, чего мне это будет стоить. В течение многих бессонных ночей, охваченный тревогой, я размышлял об этом, Маргарита, когда моя жена спала, думая, что я сплю тоже. Я видел, каким опасностям иду навстречу, и, думая о них, устрашался. Но теперь я благодарю Господа за то, что, несмотря на это, Он даровал мне благодать никогда не допускать мысли о капитуляции, даже в том случае, если бы худшие мои опасения подтвердились" (Письмо дочери Маргарите). "Конечно, Мэг, твое сердце не может быть более слабым и хрупким, чем сердце твоего отца... и, по правде говоря, моя великая сила в том, что, хотя все мое естество восстает против боли, так что от простого щелчка я чуть ли не падаю, тем не менее, несмотря на все перенесенные страдания, у меня никогда не было мысли пойти на то, что противно моей совести" (там же). жүктеу/скачать 2.99 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|