Святые по призванию
жүктеу/скачать 2.99 Mb.
|
| Старинная фреска изображает Риту, прижимающую к себе двух сыновей и указывающую им на Распятие с мягким, но решительным выражением. И тем не менее, она поняла, что была не в силах вселить в сердца мальчиков завет прощения.
Она как бы видела их перед собою уже мертвыми, и не только в духовном и моральном смысле, поскольку их молодость была теперь уже отравлена ненавистью, но и физически, ибо их неизбежно ожидала трагическая судьба. Вероятно, мальчики даже пытались уже чтото предпринять. В старинном литургическом гимне, озаглавленном: «Привет, великодушная Рита!», который похож на «Stabat Mater», содержится смутный намек на риск, которому дети действительно подвергались: «Alma mater amorosa /circa tuos filios/ extitisti lacrimosa /praecavens exilium/ ne ex morte aerumnosa /sentirent supplicium». Это можно перевести так: «О любящая материнская душа, ты залила слезами своих сыновей, пытаясь уберечь их от изгнания и от мук жестокой смерти». Предание говорит о том, что Рите удалось умолить Бога взять мальчиков к себе, прежде чем они погибнут дважды: один раз — от смертельной заразы ненависти и вины и второй раз — по общественному приговору. И божественная благодать приняла жертву, приносимую Ритой от плоти своей, и вскоре Бог призвал к Себе ее сыновей. Нам кажется невероятной сама мысль о том, что мать просит Бога забрать у нее сыновей, которых Он ей дал. Однако нас не удивляют почти ежедневно появляющиеся в газетах сообщения о родителях, которые отнимают жизнь у детей, и о детях, которые лишают жизни родителей; мы спокойно воспринимаем рассказы о том, как ктото проклинает себя за то, что родился на свет или родил когото, или же о том, что ктото пускает своих детей по пути, ведущему прямиком в ад — в этой или в той жизни. Даже принимая во внимание то, что перед нами исключительный случай, и понимая горе матери, видящей, что ее сыновьям уготована гибель, мы должны признать величие поступка Риты. Отец и мать являются истинными родителями лишь тогда, когда они без колебаний могут вверить своих детей Тому, Кто Единственный является настоящим Отцом. Оставшись одна, несчастная мать решила предать и себя в руки Бога, подав прошение о вступлении в женский монастырь св. Августина. Но ей было отказано. Печальные события ее жизни продолжали висеть над ней. Принять «кровавую вдову» означало вовлечь в право мести и монастырь, и его обитателей, неизбежно связанных по рождению или по родству с одной или другой борющейся стороной. Рита поняла, что эти двери не откроются, пока не будет достигнуто примирение между родней убийцы и убитого. И она сама взяла на себя труд налаживать связи прощения. Сколько ненависти и злобы, сколько презрения и отказов пришлось ей вынести, прежде чем растаяли ожесточенные сердца! Это был долгий, изнурительный труд, однако результат оказался чудом. По преданию, отраженному в некоторых старинных рисунках, известно, что монахини несколько раз отказывались открыть ей двери монастыря, и она сумела войти туда при закрытых дверях, чудесным образом сопровождаемая и поддерживаемая св. Иоанном Крестителем, св. Августином и св. Николаем из Толентино — покровителями этих мест. И там, в маленькой келье, Рита провела жизнь в раскаянии и молитве. Летописец был сух и лаконичен: «Сорок лет она с верностью и любовью служила Богу». Вспоминают об одном ее простом и радостном послушании: «Однажды достопочтенная мать настоятельница пожелала испытать послушание блаженной Риты. Она поручила ей в течение долгого времени поливать сухое растение в ее огороде, и Рита делала это охотно и терпеливо». И с тех пор этот побег снова начал давать обильные плоды. Подобный пример встречается и во многих других биографиях святых. Так святая Тереза д’Авила рассказывает, что вменила в обязанность одной своей послушнице делать то же самое и не ожидала увидеть такой преданности. Почти все, что нам известно о духовном облике Риты и о ее пути к святости, мы узнаем из необычного источника, очень древнего и строгого, а именно из ее надгробной надписи. Живописные изображения и поэтическая надпись свидетельствуют о том, каковы были христианские таинства, составлявшие смысл ее существования. Поэт сложил пятнадцать строк на кашианском диалекте, не слишком заботясь ни о красоте, ни о точности стиха, и тем не менее, он использовал очень сильные образы, продиктованные правдой. Перед нами встает образ сильной женщины, которая от Креста Христова заимствовала свой свет и свое пламя. Она не избежала в мире самых жестоких страданий и самых тяжких и неизлечимых ран (вспомним о насильственной смерти мужа и о сыновьях, которых она принесла в жертву). И ничего она не ставила себе в заслугу, не желая никакой награды, кроме шипа с тернового венца Христа. И никаких других сокровищ она не пожелала иметь, кроме Того, которому целиком посвятила себя. И только после того, как целых пятнадцать лет она страдала от боли, причиняемой тернием, она ощутила себя достаточно чистой, чтобы подняться к блаженной жизни рая. На каждом изображении Рита всегда носит на лбу знак своей таинственной раны. Послушаем рассказ об этом чуде. Была Святая пятница, и Рита слушала трогательную проповедь о страстях Христовых: «Вернувшись в монастырь, она сейчас же упала на колени перед Распятием, молясь и размышляя с любовью в сердце... Она молила Его, обливаясь слезами, пылкие и неистовые слова исходили из самого сердца, и она попросила Иисуса Христа об одной милости: дать ей почувствовать и испытать на своем теле такую же боль, какую Он испытал от шипа на своем священном терновом венце.., и ее просьба была исполнена: в середине лба она почувствовала не только боль от острых шипов, но один шип остался, образовав рану, превратившуюся в язву, которая осталась у нее на всю жизнь”. Феномен стигматов нередок в жизни святых и заслуживает того, чтобы остановиться на нем, особенно в отношении святой Риты. Рассказ, который мы только что привели, в действительности, синтезирует почти все, что мы знаем о ее монашеской жизни. Вот что поражает нас в святых: чем больше укрепляются они в вере, чем больше «одухотворяются», тем больше приближаются они к таинству воплощения и страстей Христовых; и чем дальше они продвигаются по этому пути, тем больше постигают те стороны жизни, которые мы хотели бы преодолеть, ибо они слишком связаны с миром чувств. Вернемся на минуту к Франциску Ассизскому, который попросил сделать ему «живые ясли», желая увидеть собственными глазами и пещеру, и солому, и быка, и осла, и дрожащего от холода ребенка. А еще вспомним Франциска, читающего проповедь во время празднования Святой Ночи: «Всякий раз, говоря слово “Иисус” или “Вифлеемский Младенец”, он проводил языком по губам, как бы желая вкусить сладость этого имени». Так бывает, когда вера и любовь пронизывают все существо, а чувство в сердце достигает такой силы, что находит подтверждение в тонкой восприимчивости. Феномен стигматов, безусловно, относится к чудесам, но его корни в том же самом порыве чувств. Душа и дух мистически ранены любовью к страдающему Христу — это настоящая любовь, абсолютно человеческая по отношению к Его распятому человечеству — в такой степени, что эта любовь находит материальное воплощение на теле. Святой Франциск Салезский в «Трактате о любви к Богу» объяснил именно это явление на примере Франциска Ассизского, который постепенно насыщался любовью к своему распятому Иисусу до тех пор, пока избыток чувства не охватил все его внутренние способности, а затем и тело. Он пишет: «Сколь велика должна быть любовь святого Франциска, когда он увидел образ нашего Господа, принесенного в жертву на кресте! Потрясенная, растроганная и как бы перелитая в эту боль душа была весьма расположена воспринять ощущения и стигматы любви и боли Величайшего своего Возлюбленного. Поскольку память притуплялась при воспоминании об этой божественной любви, вступало в силу воображение, дающее представление о ранах и кровоподтеках, которые в данный момент созерцали глаза, а разум получал живейшие картины, нарисованные воображением, и наконец любовь употребила всю силу воли, чтобы соотнести его страсти со страстями Любимого Христа. Таким образом, душа, несомненно, трансформировалась во второе Распятие и, будучи формой тела, она использовала свою власть, отпечатав боль ран, которыми она была поражена в местах, соответствовавших ранам ее Возлюбленного. Любовь восхитительна, когда она обостряет воображение до такой степени, что оно выходит наружу» (Книга VI, гл. 15). «Следовательно, любовь сделала видимыми внутренние муки святого Франциска, изранив его тело стрелой той же самой боли, которой было поражено сердце». Франциск Ассизский, Катерина Сиенская, Рита из Кашии, Катерина из Генуи, Анджела из Фолиньо, отец Пий из Пьетрельчины — это лишь некоторые имена в длинной цепи, не порвавшейся и до наших дней. Из многих других рассеянных сведений старинной биографии Риты мы узнаем о том, что шип в ее лбу был как бы внешним проявлением многолетнего стоического терпения, с которым она переносила болезнь, приковавшую ее на долгие годы к убогому ложу и лишившую сил (и даже потребности) питаться. Однако она всегда была окружена любовью и почитанием монахинь и всего народа Кашии. Говорили, что теперь она нуждалась только в Евхаристии. В последние дни ее жизни произошел случай, еще более украсивший предание о ней: «Итак, Господь Бог наш соблаговолил подать явные знаки Своей любви к возлюбленной невесте. В самый разгар зимы, когда все было покрыто снегом, одна добрая родственница решила навестить ее и спросила, не надо ли ей чеголибо принести из дома. Рита ответила, что хотела бы розу и две винных ягоды из ее огорода. Женщина улыбнулась, решив, что Рита бредит от тяжелой болезни. Придя домой и направившись в огород, она увидела на розовом кусте, лишенном всякой зелени и покрытом снегом, прекрасную розу, а на дереве — две зрелые винные ягоды. Ошеломленная женщина, увидев цветок и чудесные плоды, появившиеся среди зимы, на морозе, сорвала их и принесла Рите». Этот эпизод объясняет также предание о розах. Повсюду, где есть церковь, посвященная Рите, в день ее праздника, 22 мая, к этим местам стекаются толпы верующих с букетами роз, которые потом освящаются. Это было не просто доброе чудо, но и мистический обмен: в течение стольких лет Рита носила на лбу болезненную рану от шипа и теперь, в конце ее страданий, Христос даровал ей взамен розу. Когда Рита умерла «...и немедленно колокола монастыря сами собой зазвонили», к ее телу потянулся нескончаемый поток знакомых и верующих, а от тела исходил сильный аромат (что было неоднократно засвидетельствовано вплоть до наших дней), поэтому ее тело, согласно старинному свидетельству, «никогда не было захоронено и никогда не портилось». Тело Риты было сразу же выставлено для поклонения на хорах монастыря. Известно, что торжественный праздник блаженной Риты отмечался в присутствии консулов Кашии, которые раздавали богатые подарки, по крайней мере с 1545 года, за много десятилетий до ее официальной канонизации со стороны Церкви. На процессе канонизации в 1626 году приходский священник Кашии свидетельствовал, что «ежедневно почти все жители этих мест приходят к телу блаженной Риты, где получают благодеяния, и я слышал от старожилов, что в прошлом было то же самое». С тех пор постоянный, нескончаемый поток паломников связывает это маленькое селение Умбрии со всем миром. В Рите ищут «Святую невозможного» в том смысле, что все может та, которая так много знала и так сильно любила. Верующие видят в ней девушку, стремящуюся к Богу; женщину, выдержавшую испытание нелегким браком; жену, насильственно лишенную мужа; мать, которая идет на все ради спасения своих детей; вдову, способную прощать и сеять добро; женщину, принесшую себя в жертву и стоящую рядом с Крестом, чтобы получить и отдать другим благодать и спасение. В истории нашего народа Рита — младшая сестра двух великих святых Умбрии: великого патриарха святого Бенедикта из Норчии (расположенной в нескольких километрах от Кашии) и святого Франциска Ассизского. Однако, может быть, она наиболее любима в народе, и именно ее Папа Лев XIII назвал «драгоценной жемчужиной Умбрии». МУЧЕНИЦЫ КОМПЬЕНЯ († 1794)
Революция эта запечатлелась, в основном, в трех великих словах, с которыми сегодня, повидимому, согласны все люди: СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО. Даже Иоанн Павел II сказал в Бурже, обращаясь к молодым французам: «Хорошо известно то значение, которое имеет в вашей культуре и в вашей истории идея свободы, равенства и братства. В сущности, это христианские идеи. Я говорю это с полным сознанием того, что первые люди, сформулировавшие эти идеалы, не ссылались на Вечную Мудрость. Но они хотели действовать на благо человека». До сего времени идет спор о происхождении этого тройного лозунга —христианское оно или масонское? Известно, однако, что сначала революция настаивала на двух словах: Свобода–Равенство, и что термин Братство считался слишком сентиментальным и слишком «христианским». В действительности, самая жестокая борьба развернулась во имя двух первых «ценностей», и так возник противоположный подход к пониманию «разума» просветителями и верующими. Для так называемого «просвещенного разума» провозгласить, что «люди свободны и равны в правах» (Статья 1 Декларации прав человека 1789 г.) означало не допускать до этой формулировки ничего, не давать ей никакого другого обоснования, кроме разума, который ее порождает и признает. Единственное, что было сохранено в общей и поверхностной форме, это призыв к «присутствию» и к «покровительству» Высшего Существа, но и это исчезнет в текстах декларации последующих веков. Однако в том, что касается «разума, освещенного верой», люди рассматривались свободными и равными в правах, поскольку все они пользуются первым и неотъемлемым правом — быть сыновьями Божьими, Им любимыми, созданными и спасенными. Огромная разница между двумя подходами к данной проблеме могла бы стать поводом для глубокого теоретического размышления, но она становится еще более очевидной, когда провозглашенные права «свободы» и «равенства» должны быть конкретно признаны, защищены и реализованы. История наших мучениц служит ярким примером в том смысле, что здесь со всей ясностью предстает различное «освещение» событий, которым пользуется разум. Знаменитая Декларация прав человека была провозглашена 26 августа 1769 года, а несколько месяцев спустя последовало запрещение религиозных обетов (во имя индивидуальной свободы), а также ликвидация религиозных орденов, начиная с тех, которые носили созерцательный характер. Теорема была проста: не может быть свободен тот, кто запирается в монастыре и связывает себя обетами, а если ктолибо это делает, значит его принудили. Задача разума (и народа) заключалась в том, чтобы вернуть ему свободу. И тогда настоятельницы трех кармелитских монастырей от имени всех других направили в Национальную Ассамблею «адрес», в котором читаем следующее: «В основе наших обетов заключена самая большая свобода; в наших обителях царит самое совершенное равенство; здесь у нас нет ни богатых ни бедных. В мире любят говорить, что в монастырях содержатся жертвы, медленно мучимые угрызением совести; но мы клянемся перед Богом, что если есть счастье на земле, то мы счастливы». Во всем, что касается обетов и монастырей, разум революционеров был просвещен тем, что они гдето читали, чегото наслушались от литераторов, актеров, газетчиков и философов, посвятивших жизнь нездоровым и сентиментальные идеям, подобным тем, что еще и сегодня встречаются в некоторых бульварных романах и «теленовеллах». Поэтому преследования начались с кавалерийской и карикатурной напористостью, когда отряды муниципальных полицейских появлялись перед воротами монастырей, предлагая себя в качестве заступников и освободителей. У нас есть возможность подробно описать то, что случилось в монастыре Компьеня, где тогда находилось 16 давших обет монахинь. Была там также одна молодая послушница, которой в последний момент не разрешили дать обет как раз изза декрета, который «более не признавал ни религиозных обетов, ни какихлибо других обязательств, противоречащих естественным правам». Итак, прибыли муниципальные полицейские, нарушили право неприкосновенности монастыря и приступили к своим обязанностям в большом капитулярном зале. У двух дверей было поставлено четыре охранника. Другие охранники встали у двери каждой кельи, чтобы не дать монахиням возможности общаться друг с другом и с настоятельницей. Двери монастырского двора также охранялись гарнизоном. При этом монахиням пытались внушить мысль о том, что в ином случае — в присутствии их игуменьи или же какойнибудь деспотичной сестры — они чувствовали бы себя стесненно и вынуждены были бы лгать. Каждую монахиню вызывали отдельно, каждой из них председательствующий «объявлял (буквально!), что он является носителем свободы и предлагал говорить без страха, заявив, желает ли она выйти из монастыря и вернуться в семью...» Между тем, секретарь тщательно записывал ответы (достоверность которых гарантировалась самими «оппозиционерами»). Такая безграничная самонадеянность революционеров, уверенность в том, что именно они хорошо знают, что такое свобода, и явятся как долгожданные освободители, была красноречивее всех философских и теологических дебатов, в особенности в сравнении со свободой, которую на своем опыте испытали именно те, которых пришли освобождать. Настоятельница, вызванная первой, заявила, что «хотела бы жить и умереть в этой святой обители». Одна пожилая сестра сказала, что «дала обет уже 56 лет назад и хотела бы прожить еще столько же, чтобы посвятить все эти годы Господу». Другая сестра утверждала, что стала монахиней «по своему собственному желанию и по своей доброй воле» и «полна решимости сохранить свое монашеское одеяние, даже ценой собственной крови». Третья сказала, что для нее «нет большего счастья, чем счастье быть кармелиткой», и что «самое горячее ее желание состоит в том, чтобы умереть таковой». Еще одна сестра с убежденностью говорила, что «если бы она могла прожить тысячу жизней, все посвятила бы избранному пути, и ничто не может убедить ее покинуть монастырь, где она живет и где нашла свое счастье». Другая сестра добавила, что «пользуется этой возможностью, чтобы подтвердить свой религиозный обет, и более того, пользуясь случаем, хочет подарить судьям только что написанное стихотворение, посвященное ее призванию» (однако те, уходя, с презрением бросили листок на стол). А еще одна монахиня подчеркнула, что «если бы она могла удвоить узы, связывающие ее с Богом, она употребила бы на это все свои силы и сделала бы это с огромным удовольствием». Самая молодая монахиня, давшая обет именно в том году, заметила, что «добропорядочная Христова невеста остается со своим Суженым, а потому ничто не может ее заставить покинуть Его, Господа нашего Иисуса Христа». В общем, проще говоря, все их ответы были таковыми, что «они хотели жить и умереть в своем монастыре». Конечно, многие из них не помнили или же никогда не слышали рассказа об этом, однако их ответы были точно такими же, как ответ святого епископа Поликарпа, который на заре христианства он дал римскому прокуратору: «Вот уже восемьдесят шесть лет, как я служу Христу, и он ни в чем не упрекнул меня: как же я могу отказаться от моего Царя и моего Спасителя?» Монахини Компьеня стали мученицами уже тогда, когда незаметно для себя начали говорить языком мучеников: языком тех, кто, подвергаясь решающему испытанию, всем сердцем подтверждает, что «ничто не может его разлучить с Христом». И поскольку угроза смерти была уже совсем рядом, это было равносильно великому свидетельству, то есть утверждению, что Христос является частью их собственного Я, частью их жизни, и поэтому умереть за Него не несчастье, но привилегия. В этой жизни нельзя произнести слово «я» с большей полнотой и определенностью, чем когда человек отдает себя в руки тех, кто изза Христа хочет лишить его существования. Поэтому именно тогда Иисус полностью отождествляет себя с нашим «я», хрупким и боязливым, чтобы поддержать его, придав ему силы и радости. Не была допрошена молодая послушница, потому что она не давала обета, и рано или поздно ее должны были насильно вернуть домой. Да и родственники уже приехали за ней, но услышали в ответ, что «никто и ничто не может разлучить ее с матерьюнастоятельницей и с сестрами этого монастыря». Родственники вернулись назад, заявив, что «не хотят больше о ней ничего слышать и даже получать от нее писем». Как это ни парадоксально, они тем самым лишь подтвердили выбор девушки. Текст ответов, как по единодушию, так и по характерным чертам, раскрывает характеры мучениц, которым посвящена эта история. Нужно сразу сделать одну оговорку. С точки зрения канонического права, не совсем точно говорить о «шестнадцати кармелитках Компьеня». В действительности, убитых монахинь было четырнадцать, две другие жертвы были мирскими служительницами монастыря, но они были так привязаны к монахиням, что захотели разделить их судьбу, разделив также их страдания и их славу. Поэтому по существу после той «торжественной практики» мученичества мы не можем делать различий между ними: по воле Божьей они стали «шестнадцатью кармелитскими монахинями». Мы можем также с гордостью добавить, что во всех монастырях Франции, насчитывающих в то время около тысячи девятисот монахинь, было всего лишь пять или шесть случаев отступничества. Между тем, Национальная Ассамблея предоставляла все больше ужасающих доказательств того, что так называемый «просвещенный разум» не может понять того «нового фактора» (хотя он стар, как мир), каким является Церковь. Такие слова, как Откровение, Традиция, Авторитет, Принадлежность упорно воспринимались как противоречащие слову Свобода. И совершенно игнорировался тот очевидный факт, что монахини всем своим поведением настойчиво доказывали: совершенная (идеальная) свобода состоит лишь в самой искренней и преданной самоотдаче; подлинная свобода не боится чемто связать себя или зависеть от чегото; свободе противостоит не принадлежность, а принуждение. На этот же манер во имя рационалистически понимаемого Равенства революционеры вознамерились изменить структуру Церкви. Прежде всего они задумали дать духовенству Гражданскую конституцию, обязывающую его приносить клятву верности народу; потребовать от ассамблей департаментов выборов священников и епископов; свести епархии к административным структурам: отказаться от отличительной атрибутики (например, от церковного облачения). Тот, кто не признавал эти предписания, мог быть приговорен к ссылке или смерти как «непокорный», ибо не желал стать равным там, где Христос предусмотрел определенное «неравенство». Даже Папа не должен был подниматься над болотом уравниловки: христиане, священники и епископы самое большее могли его почитать и информировать, но связь с ним должна была носить незначительный и поверхностный характер. Надо было двигать вперед процесс «освобождения» с тем, чтобы освободить разум от всех недозволенных пут и чтобы привести его к торжеству над всеми видами «фанатизма»: догмами, чудесами, верой в потусторонний мир и т.д. И поскольку эта «свобода» и это «равенство» не могли быть принятыми христианами, которые хотели остаться верными Христу и Его Церкви, они даже не могли считаться «братьями». И начался террор. Только за один месяц — сентябрь 1792 года — было около тысячи шестисот жертв: среди них по крайней мере двести пятьдесят священников, загубленных в Кармелитском монастыре Парижа. Для кармелитов идея мученичества не была чемто странным и далеким. В этом религиозном ордене была жива память о наставлениях святой Терезы д’Авилы, которая с детства стремилась к мученичеству, желая «увидеть Бога», ускорив встречу с Ним, и она предсказала, что «в будущем этот орден будет процветать и у него будет много мучеников». «Когда хочешь служить Богу всерьез,— учила она,— самое меньшее, что можно ему предложить, это пожертвовать жизнью». Святой Иоанн Креста услышал однажды, как один его собрат говорил, что «милостью Божьей надеется терпеливо перенести даже мученическую смерть, если это будет действительно необходимо». И тогда Иоанн Креста с удивлением спросил его: «И вы говорите об этом с таким равнодушием, брат Мартино? А должны бы говорить с огромным желанием!» жүктеу/скачать 2.99 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|