СТИХИ И ПЕСНИ КАТИ ЯРОВОЙ1

Если говорить о поэтических приемах, то для Кати Яровой наиболее характерна метафора, часто многослойная, где игра слов, неявная цитата, зрительный образ ведут читателя по цепочке ассоциаций, помогая постигнуть глубину образа.

Вот, например, строфа из программной для ее творчества песни о бродячем поэте:

И сколько правды ни ищи,
Но будут правы
Все те же белые плащи -
Подбой кровавый.
Смысл очевиден, хотя гонители правды едва обозначены – те, кто прикрывается белыми одеждами, а руки испачканы в крови. Но ведь это и... «В белом плаще с кровавым подбоем... в крытую колоннаду дворца Ирода Великого... вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат» - начало второй главы «Мастера и Маргариты». А за этим – и распятый Христос, и затравленный советской властью Булгаков, печальная судьба его романа, который увидел свет лишь много лет спустя после смерти автора. Все это органично вписывается в контекст песни о поэте, который «на пиру незваный гость, где званых – орды. Бельмом в глазу и в горле кость его аккорды».

И все же когда читаешь эти строки, а особенно когда слушаешь песню в авторском исполнении, нет ощущения безнадежности, капитуляции, - и это подспудное ощущение сопротивления, борьбы заложено в звуковой материи стиха: благодаря изменению падежа по сравнению с булгаковской строкой мы явственно слышим «бой кровавый» в последней строчке четверостишия.

Конечно, мы редко подвергаем подобному анализу то, что слушаем или читаем, да и автор не всегда осознанно использует те или иные поэтические приемы – процесс восприятия, как и процесс творчества, во многом интуитивен. Но и мы, и автор объединены одной и той же языковой и культурно-исторической средой и неизбежно адекватно реагируем на то, что заложено в произведении.

Настоящая подборка – лишь штрихи к портрету Кати Яровой, барда и поэта. Ее темы и жанры чрезвычайно разнообразны – от песен лирических, сатирических, политических, шуточных до «Венка сонетов», который был для нее своего рода испытанием поэтического мастества.

В апреле этого года Яровая снова приехала в Америку. Пока она дала несколько маленьких домашних концертов в Коннектикуте и Огайо. Сейчас Катя тяжело больна, но в скором времени собирается возобновить выступления, и читатели «Нового русского слова» смогут полней оценить ее творчество, побывав на ее концертах.

А пока она очень нуждается в поддержке.

Похоронили ее 16 декабря в Москве на Востряковском кладбище, недалеко от могилы Сахарова. Много народу пришло проститься с ней. Звучали записн ее песен. Сколько друзей пришлось ей проводить в своей жизни! А теперь провожали ее. Навсегда.

Кто-то должен каждую черту
Ваших лиц запечатлеть глазами.
И вот эту, и еще вон ту,
И, как снимок, проявить слезами.

Прощайте...

Прощайте...

С необыкновенной чуткостью она умела уловить суть явлений, почувствовать тенденцию, что определило пророческнй характер ее поэзии и точность исторических оценок.

Катина лирическая палитра поистине неисчерпаема, и мнoгим еще прсдстоит открыть ее для себя. В некоторых песнях ей удалось, как, пожалуй, никому до нее, приблизиться к запредельному - тому, что невозможно описать словами, можно лишь пытаться постигнуть душой.
Катин стремительный уход из жизни - огромная потеря не только для русской культуры, но и для ее друзей, которых у нее было множество по обе стороны океана. Она обладала удивительной способностью мгновенно обрастать друзьями, куда бы ни занесла ее судьба. Тепло и свет, исходившие от нее, делали ее родным, близким человеком всем, кто попадал в поле ее притяжения. Ей было так легко помогать - наверно, потому, что она редко о чем-нибудь просила и умела радоваться и быть благодарной, как никто. Ее несиссякаемое остроумие делало общение с ней праздником. Ее нравственный барометр был безошибочен. В общении с ней люди раскрывались с лучшей стороны. Для многих из ее окружения встреча с ней, ее влияние открыло новую страницу в жизни.

Два с половиной года назад, коrда она впервые приехала выступать в Америку, у нее обнаружили рак груди. Операция и лечение были успешнымн, но два rода спустя появились обширные метастазы. Были задеты печень, легкие, мозг. Традиционные лучевая и химиотерапия не действовали, рак быстро прогрессировал. По просьбе Катиных родных ее взялся лечнть новосибирскнй врач, который с помощью разработанных им препаратов поставнл на ноги многих безнадежных раковых 6олных. Из Колумбуса (штат Oгaйo), где Катя лечилась, ее срочно переправили в Академгородок. Ес близкие сделали все, что в человеческих силах, чтобы ее спасти. Но болезнь зашла слишком далеко, и в конце концов, измученная непосильной борьбой «не на смерть, а на жизнь», Катя просто не смогла больше дышать.

Очень многие, как в России, так и в Америке, помогли Кате в это тяжелое время. «Новое русское слово» поместило11 сентября 1992 года призыв о помощи, сообщив о ее катастрофическом положении. В ответ на эту публикацию Катя получила много писем с добрыми пожеланиямя, несколько томиков стихов с автографами, кассеты с песнями, и, конечно, деньги. Пришел чек от Литфонда НРСлова. Шофер такси из Нью-Йорка прислал деньги и извинялся, что не может прислать больше - слишком часто его штрафуют. Все писька к деньги, продолжавшие приходить в Колумбус после Катиного отъезда в Россию, peryлярно туда пересылались.

Ваша поддержка, дорогие знакомые и незнакомые друзья Кати, неоценима. Без зтих денег лечение и уход, которые она получала в последние месяцы своей жизни, были бы невозможны. По свидетельству Катиной сестры, не будь этой материальной помощи, нельзя было бы перевезти и похоронить Катю в Москве.

К сожалению, Катя не могла лично поблагодарнть каждого, кто откликнулся на статью. В aвгусте этого года, уже тяжело больная, она написала новую песню. Пусть эта песня будет подарком тем, кто постарался облегчить ее последние дни. Это ее прощание с нами и с этим миром.

* * *

Где же вы, солнцем залитые пристани,

Промысел Божий не зная, не ведая,

Катя Яровая называла себя и себе подобных бродячими поэтами. По её определению, это люди, которые идут по жизни и поют свои песни под гитару: «Не музыкант и не певец - поэт бродячий». Это человек, который отдаёт людям не только своё искусство, но и самого себя, «лучший кусок души».

В своём ответе Д. Крылов очень точно определил воздействие Кати Яровой как поэта и как личности на тех, кто с ней сталкивался, - дрожала душа. В том интервью у Êàòи спросили: «Любили ли вы когда-нибудь?» Она отвечала, что любовь, по её мнению, это не просто любовь к какому-то конкретному человеку, это состояние души, которое или есть у человека, или нет. У кого-то это может быть ненависть, равнодушие, пустота. «Моё состояние души - это состояние любви. Поэтому, если сказать, любила ли я когда-нибудь - конечно, я любила. Всю свою жизнь».

Катя сказала мне как-то: «Я искусство воспринимаю спиной: если мурашки бегут - значит, хорошо». Несколько раз на мой вопрос, о чём та или иная не слышанная ещё мною песня, она отвечала «о моём теперешнем (или тогдашнем) состоянии». Но ведь именно об этом и пишут истинные поэты - о своём состоянии. О состоянии души. Обо всём остальном можно сказать прозой. «А душу можно ль рассказать?»- спросил поэт. «Мысль изречённая есть ложь» - сказал другой. «Хочется плакать, но плакать нечего» - это написано уже в наш циничный, бесслёзный век. Но вот я снова ставлю магнитофонную плёнку с записями песен Кати Яровой, которые слышала уже сотню раз, знаю наизусть - и опять эти льющиеся под гитару слова, этот голос выбивают из повседневности - до слёз, до мурашек. Катя возвращает людям способность плакать. Возвращает те слёзы, без которых нет ни божества, ни вдохновенья, ни жизни, ни любви.

Год назад, в пятую годовщину смерти, родные и друзья устроили вечер памяти Кати Яровой. Небольшой зал Дома художников в Москве не смог вместить всех пришедших, хотя вечер не рекламировался. Сестра Кати Лена Яровая и подруга Оля Гусинская вспоминали о ней, много смеялись, потому что там, где была Катя, всегда был смех. Звучали Катины песни, были показаны видеозаписи. После концерта несентиментальные мужчины признавались Лене, что у них стоял ком в горле. При этом, как пишет музыковед и исполнитель авторской песни В. Фрумкин, в её песнях «нет никакой романтической размягченности, даже в любовной лирике. Никаких иллюзий. Скепсис, трезвость, ирония (часто по-галичевски горькая и жёсткая)...»

Почему же песни Яровой вызывают у слушателей такую сильную реакцию? Думаю, что это неизбежно, если талант и любовь - естественное состояние души. Никакого насилия над собой –

Отдаться теченью и плыть.

Зачем так страшна и прекрасна

Заветная песня души?

В ней нотой сфальшивить опасно,

Её заглушить - труд напрасный,

Как пламя рукой затушить.
Её искренность беспощадна. Ведь куда легче скрывать лицо за маской скепсиса! Она не камуфлировала чувства иронией, как это нередко сейчас бывает. Её поэтическое чутьё безошибочно подсказывало верную тональность. В «Нелирическом монологе лирической героини», написанном в форме венка сонетов, иронический тон доминирует, хотя сквозь него прорывается порой и серьёзная интонация, когда она касается ключевых для её творчества тем.
Я брошу всё, настанет день -

Курить, ругаться матом, мужа,

Пить, Родину, хандру и лень,

Петь песни и готовить ужин.

Освобождённая душа

Взлетит к каким-то высям горним,

Окинет сверху не спеша

Всё копошенье взглядом гордым.

Пора, пожалуй, понемногу

Мне подзаняться хатха-йогой.

Втянуть любви златую нить

И над огнём её прекрасным

Мне только крылья опалить

Но вы узнаете меня

По сумасшедшей рыжей чёлке

Опавших листьев и огня

Катя очень любила свою дочь, родных. Часто влюблялась, несколько раз была замужем. Но самой большой любовью её жизни был отец. В этом была и боль (отец ушёл из семьи, когда ей было восемь лет, и только через много лет она смогла его по-настоящему простить). Но он всегда был для неё «идеал интеллекта, нравственной позиции, который никогда ни перед кем не пресмыкался, не хитрил, не мудрил, не выгадывал - это, наверное, норма на самом деле?.. И если есть в моей жизни какие-то достижения, то всё это сделано, чтобы завоевать папино уважение». Так говорила она на 60-летии отца.

Катя начала писать песни в 1982 году, когда ей было 25 лет, и с первых шагов в них были видны талант и самобытность. С годами её мастерство росло, что проявлялось в масштабности тем, широте охвата, образности языка, интересных мелодиях. Как многие барды, она не была гитаристом-виртуозом, но постоянно работала над этим, брала уроки, даже училась играть на двенадцатиструнной гитаре - говорила, что она звучит, как оркестр. Занималась столько, что, как она шутила, «пальцы уже превратились в копыта». Свежесть и глубина её поэтического восприятия таковы, как будто мир в её песнях увиден и глазами ребёнка, и сердцем мудреца.
Зажёгся день, теплом и светом полнится,

Мир - как младенец матерью умыт.

И паутина - пряжа Богородицы -

Летит, летит и в воздухе парит.

Для любованья, а не для игры.

Дни сентября - то стеклодув беспечный

Сдувает вниз стеклянные шары.

После августовского переворота 1991 года она устроила торжественные похороны своих политических песен во время выступления в АПН, решив, что они устарели. Но так ли это?

Какой была - безропотной и нищей.

Нигде другой такой страны не сыщешь,

Что над собою громче всех смеётся.

Оркестр праздничный заменит похоронным,

А послезавтра - вновь аплодисменты

За обещанья в новой речи тронной.

Метла-то новая, да только мусор старый,

Всё те же хищники, лишь голоднее стали,

Бог в помощь вам, наш новый укротитель!

Людей ли вешать иль на грудь медали?

Или же новые найдёте развлеченья?
Россия выдержит, в России все видали.
Это песня «На смерть Л.И.Брежнева» из цикла «На смерть вождей». (Катя говорила: «Вы, конечно, понимаете, что у меня это не было задумано как цикл. Это у них было задумано как цикл...»). По-моему, эти строки и сегодня не утратили злободневность.

Восьмидесятые годы... Чернобыль и затяжная война в Афганистане; на грани экологической катастрофы Узбекистан, где она так любила выступать; уменьшается средняя продолжительность жизни, падает рождаемость; разочарование в перестройке, голод и криминогенная обстановка в стране... В январе 1990 года родилась песня «На смерть России». Катя говорила, что вовсе не собиралась писать на эту тему, но когда закончила песню и поняла, о чём она, было уже поздно.

Когда испустит дух моя Россия,

Уж не спасёшь ни посланным Мессией,

Ни Красотой, ни Верой, ни Любовью.

Проклявших и отрёкшихся детей простит,

Шестую часть земли накроет пологом

И на прощанье мир перекрестит...

Сурова наша мать, и не часто нас балует любовью -

То грозно смотрит вдаль, шевеля знаменитыми усами,

То лысиной сверкнёт, а то поведёт мохнатой бровью -

Она так многолика, что мы её лица не знаем сами.

Широкая известность не успела прийти к Кате при жизни. Прожила она всего 35 лет и, хотя постоянно выступала с концертами, ничего специально не делала, чтобы добиться официального признания – не тусовалась, не суетилась, не примыкала ни к каким авангардным группировкам, не искала покровительства. Печаталась она мало, потому что не шла на компромиссы - не желала корёжить стихи в угоду осторожным редакторам. Не хотела выпускать пластинку только лирических песен, говорила, что это всё равно, что показывать пол-лица. Её политические песни находили слишком крамольными даже после перестройки. «Пока мой "Красный уголок" не будет полностью напечатан, я не поверю в их гласность», - говорила Катя.

Недавно в Москве была выпущена первая профессиональная аудиокассета Кати Яровой, названная словами из её песни - «Я снова вхожу в это небо...» Надеюсь, за этим первым шагом последуют другие, и её творчество, наконец, будет доступно широкой аудитории слушателей и читателей. Ведь для многих знакомство с ней может оказаться важным событием в жизни. Недавно я послала эту плёнку своей подруге и получила потрясённое письмо «Это как удар в сердце, как нож в душу... Каждый вечер прихожу с работы и слушаю, слушаю... Как я раньше могла жить без этих песен?»

Шесть лет как Кати Яровой нет среди нас, но её не забывают. То там, то здесь возникают спонтанные родники памяти: прошли передачи о ней по московскому радио и телевидению, большой успех имели посвященные ей радиопередачи в Бостоне и в Хьюстоне. Стала традиционной передача о ней по нью-йоркскому радио, подготовленная Аллой Кигель, дважды рассказывал о ней по израильскому радио Игорь Губерман. Думаю, что настоящее признание Кати Яровой ещё впереди. Родники сольются в поток. И тогда новым смыслом оживут Катины строки - «я снова вхожу в эту реку,/река эта в море вольётся,/а море сливается с небом...»

В октябре 1990 года Катя выступила с концертом у нас дома недалеко от Олбани. Жила она тогда в Амхерсте (Массачусетс) у профессора Джейн Таубман, которая пригласила ее выступить в нескольких университетах. Катя приехала в апреле 1990 года, решила показаться врачу, как ей настоятельно рекомендовали в Москве, и услышала диагноз, который не принято было говорить пациентам в Союзе: рак груди. Понадобилась срочная операция и последующее лечение, и тут ей очень помогла Джейн, которой Катя посвятила стихи:

Мы увидели молодую женщину, легкую, веселую, лицо и волосы вызолочены калифорнийским солнцем. Страшное слово – рак, казалось, было к ней неприложимо. А ведь это было тогда ее реальностью – и стихами. Эти строки я прочла, когда ее уже не было: «Когда придет пора с тобой проститься/И в небе облаком прозрачным раствориться,/И в те края, откуда мне не возвратиться,/Отправлюсь я с больничным узелком…» А пока стоял солнечный, голубой с золотом, прозрачный октябрьский день – в России такие бывают в сентябре. Так щемяще и осязаемо запечатлены они в ее песне «Дни сентября»:

Родилась Катя Яровая в Свердловске, подростком переехала в Москву. Отец ушел из семьи, когда ей было восемь лет, что было для нее большой травмой («А мне любовь нужна, как витамин./Ищу похожих на отца мужчин…»). Рождение дочери круто изменило ее жизнь – именно после этого она всерьез начала писать песни, поступила в Литинститут. «Работала бардом», как говорила о ней дочь. Публикаций почти нет, как нет и ни одной пластинки. Главная причина в том, что не хотели включать ее политические песни, а давать одну лирику она отказывалась, хотя большая часть написанного ею – именно лирические песни. «Я не иду ни на какие компромиссы», – сказала она на концерте в Нью Джерси в 1990 г. – «Я провожу эксперимент». По высказыванию А. Щаранского, только в тюрьме можно жить не идя на компромиссы. По-видимому, Катя воспринимала обстановку в стране по отношению к творческой личности как тюремную – да так оно, в сущности, и было – и не делала уступок в том, что касалось ее творчества. Политические песни были ее коньком, как она говорила в своем последнем интервью в сентябре 1992 года, которое дала в Нью-Йорке перед возвращением в Россию. Это было после ее второго приезда в Америку в апреле того же года (первый раз она провела в Америке год). Состояние ее резко ухудшилось, и летом во время ее поездки в Колумбус выяснилось, что болезнь возвратилась. Химиотерапия не помогла, и Катя улетела лечиться в Новосибирск. Надежды на нетрадиционные методы лечения не оправдались, и 12 декабря ее не стало. Мир до конца не потерял для нее своего очарования. Ее последняя песня («В разных была и обличьях, и обликах…») – гимн всему, с чем она прощалась на земле. В этой песне – сила духа, мудрость, женственность, легкость, ставшая уже почти невесомостью, и благодарность за каждый оставшийся вдох («Я еще слышу листвы шелестение,/Я еще вижу полоску закатную/И я дышу, Боже мой, я дышу...»).