Террор (Версия) Действующие лица: Савинков Борис Викторович в зрелом возрасте. Савинков Борис Викторович в юности, псевдоним

Савинков. Сикорский, как и предполагал Сазонов, не справился со своей задачей: не смог утопить снаряд там, где ему указали, и был арестован. Сазонов, бросивший бомбу в Плеве, был ранен. Впоследствии оба они оказались на каторге. Сикорский на 20 лет, Сазонов бессрочно.

Комаровский. Легко отделались.

Савинков. Да, легко. Правительство меняло тактику и решило не волновать общество смертными приговорами. Но это был лишь короткий период.

Комаровский. Я это хорошо помню.
Картина четвёртая

Появляются Савинков и Каляев.
Савинков. Ты плохо выглядишь, Янек. Может, тебя заменить кем-нибудь из товарищей или подстраховать вторым метальщиком?

Каляев. Ни в коем случае! Действительно я очень устал… устал нервами. Но это ничего не значит. Ты знаешь, я думаю, я не могу больше так жить… Но какое счастье, если мы победим! Если будет убит Сергей… Я жду этого часа, этой минуты и даже секунды… Подумай: 15 июля, 9 января, затем два значимых акта подряд. Это уже революция. Мне жаль, что я не увижу её… Я буду спокоен только тогда, когда Сергей будет убит. Если бы с нами был Егор… Как ты думаешь, узнает Егор, узнает Гершуни? Узнают ли в Шлиссельбурге?.. Ведь для меня нет прошлого – всё настоящее. Разве Алексей умер? Разве Егор в Шлиссельбурге? Они с нами живут. Разве ты не чувствуешь их? А если неудача? Знаешь что? По-моему тогда по-японски…

Савинков. Что – по-японски?

Каляев. Японцы на войне не сдавались…

Савинков. Ну?

19
Каляев. Они делали себе харакири.

Савинков. Выбрось плохие мысли из головы.

Каляев. Сегодня мне хочется только тихо сверкающего неба, немножко тепла и безотчётной хотя бы радости изголодавшейся душе… (Молится короткой молитвой и крестится.) Господи, спаси и благослови раба твоего… Неужели ты мне не веришь, Борис? Не надо другого метальщика, я справлюсь. Прошу тебя…

Савинков. Послушай, Янек, двое всё-таки лучше, чем один… Представь себе твою неудачу, что тогда делать?

Каляев. Неудачи у меня быть не может. Если великий князь поедет, я убью его. Будь спокоен.

Савинков. Ну что ж… Время, Янек!

Каляев. Пора?

Савинков. Конечно, пора… (Каляев обнимает и целует Савинкова.) Иди… (Каляев делает несколько шагов.) Янек…

Каляев (оборачивается). Что?

Савинков. Прощай, Янек!.. Иди.
Каляев торопливо уходит, прижимая к груди снаряд. Через мгновение слышен взрыв, шум, крики: «Великого князя Сергея убило!.. Голову оторвало!». Голос Каляева: «Долой проклятого царя! Да здравствует свобода!». Голоса: «Да заткните ему глотку!», «Смотрите, нет ли револьвера. Ах, слава богу, и как это меня не убило, ведь мы были тут же…».

Камера, в ней Каляев. Каляев в луче света.
Каляев. Против всех моих забот я остался жив. Я бросал на расстоянии четырёх шагов, не более, с разбега, в упор… Мои убеждения и моё отношение к царствующему дому остаются неизменными, и я ничего общего не имею какой-либо стороной моего «я» с религиозным суеверием рабов и их лицемерных владык. Я сделал то, что сделал. И я – в пределах моего личного самочувствия – счастлив сознанием, что выполнил долг, лежащий на всей истекающей кровью России. Вы знаете мои убеждения и силу моих чувств, и пусть никто не скорбит о моей смерти. Умереть за убеждения – значит звать на борьбу, и каких бы жертв ни стоила ликвидация самодержавия, я твёрдо уверен, что наше поколение покончит с ним навсегда… Это будет великим торжеством социализма, когда перед русским народом откроется простор новой жизни.
Скрип открываемой двери камеры.
Голос. К вам священник.

Каляев. Я не звал его.

Голос. Он уже здесь.

Каляев. Я же сказал вам, я совершенно покончил с жизнью и приготовил себя к смерти.

Голос. Но церковный обряд…

Каляев. Я верю в Бога, в обряды – нет.

Голос. Ваше право.
Дверь со скрипом закрывается. Камера и Каляев исчезают. Появляется молодой Савинков.
Савинков. Когда победим, я поставлю памятник Ване Каляеву и другим принявшим смерть за свой слепой террор. Я такой поставлю памятник, что его будут видеть из Финляндии, а
20
любоваться им и думать у его подножия будут ездить люди со всего света...
Появляется мрачный Азеф.
Савинков. Что с тобой, Евно?

Азеф. Я устал, я чертовски устал. Я боюсь, что не смогу больше работать. Подумай сам, со времени Гершуни, основателя нашей боевой группы, я всё в терроре. Я имею право на отдых или нет? Я почему-то убеждён, что ничего на этот раз у нас не выйдет… Опять извозчики, папиросники, наружное наблюдение… Всё это полнейший вздор!.. Всё, с меня хватит! Я решил: я уйду от работы. Моисеенко и ты великолепно справитесь без меня.

Савинков. Если устал, то, конечно, уйди. Но ты знаешь – мы без тебя работать не будем.

Азеф. Почему?

Савинков. Мы не в силах взять без тебя ответственность за центральный террор. Ты – глава Боевой организации, назначенный Центральным Комитетом, и ещё неизвестно, согласятся ли отдельные товарищи работать под нашим руководством, даже если бы мы и приняли твоё предложение.

Азеф (после длительной паузы). Конечно, в твоих словах есть доля истины… Хорошо, будь по-вашему. Но знай моё мнение – ничего из нашей работы не выйдет. Не выйдет!

Савинков. У нас с Моисеенко есть предложение на перспективу. Мы предлагаем все силы сосредоточить на Петербурге. Нужно разделиться на две самостоятельные группы, которые будут связаны только с тобой. Должна быть группа извозчиков – Трегубов, Павлов, Гоц – и смешанная группа из извозчиков, газетчиков и торговцев папиросами. Работаем на Дурново и Дубасова. Одновременно прорабатываем возможность убийства адмирала Чухнина, усмирившего восстание на крейсере «Очаков», генерала Мина и полковника Римана, офицеров лейб-гвардии Семёновского полка, виновных в расстреле рабочих 9 января в Петербурге.

Азеф (задумался). Предложение интересное.

Савинков. Я рад, что оно тебе понравилось.

Азеф (энергично). К чёрту комплименты, Борис, я не барышня. Дело прежде всего, дело… Мне стало известно, что в конце февраля Дубасов уехал в Петербург. Предлагаю на обратном пути в Москве встретить его.

Савинков. Кто будет готовить бомбы?

Азеф. Поезжай в Териоки. Там ты найдёшь Валентину Колосову-Попову. Предложи ей поехать с тобою в Москву. Она приготовит бомбы.

Савинков. Но она же больна. Её легко могут заменить Рашель Лурье или Беневская.

Азеф (жёстко). Поедешь и привезёшь Валентину.

Савинков. Повторяю, она больна. Её болезненное состояние может отразиться на её работе. А это провал. Беременная женщина не вполне может отвечать за себя в таком опасном деле.

Азеф. Русские бабы рожают прямо в поле, прикажешь им не работать?

Савинков. Я не могу мириться с опасностью для жизни не только матери, но и её ребёнка.

Азеф. Какой вздор!.. Нам дела нет, здорова Валентина или больна. Раз она приняла на себя ответственность, мы должны верить ей. Она сможет.

Савинков. Одного её желания недостаточно. Мы, руководители, отвечаем за каждую деталь общего плана, и на нас лежит обязанность сообразоваться не только с готовностью члена организации, но и с прямыми интересами дела.

Азеф. Но я знаю Валентину, она приготовит снаряды, и не о чем толковать.

Савинков. И я не сомневаюсь в её знаниях, преданности и самоотверженности. Но я не могу согласиться, чтобы в одной организации со мной, с моего ведома и одобрения,
21
беременная женщина подвергалась крупному риску. Я не поеду в Москву, если Поповой будет предложено приготовление снарядов.

Азеф. Это сентиментальность. Поезжай в Москву. Теперь поздно что-либо менять.

Савинков. Послушай, Евно, я не только не поеду в Москву, но даже выйду из организации, если не примешь моего условия.

Азеф. Вот как!.. Хорошо! Вместо Поповой в Москву поедет Рашель Лурье. Доволен?

Савинков. Извини, друг, я привык к любой мелочи, к любой возможной оплошности быть готовым и пытаться устранить её ещё до наступления роковых последствий. А тебе, и правда, неплохо бы отдохнуть где-нибудь на юге.

Азеф. После удачного дела предлагаю вместе пуститься в развратный загул где-нибудь подальше от России-матушки.

Савинков. Согласен, если удача будет сопутствовать нам.

Азеф. Договорились.

«Покупайте «Новое время», покупайте «Новое время»! Шайка злоумышленников готовила покушение на московского генерал-губернатора адмирала Дубасова. Приготовления вовремя раскрыты полицией, члены шайки скрылись. Покупайте «Новое время», покупайте «Новое время»!

Азеф. Ну, значит, верно предполагал. Чего горячиться-то? У каждого может быть осечка. Пережди несколько дней и поезжай обратно в Москву. Дело нужно закончить.

Савинков. Ты что? Ты понимаешь, что говоришь? Посылать меня снова в Москву – значит подвергнуть напрасному риску всю московскую организацию. Если возможно, то нужно меня заменить на того, кто меньше меня бывал в Москве.

Азеф. Кого предлагаешь послать?

Савинков. Да хотя бы тебя. Ты же ни разу не был в Москве по нашим делам, там шпики тебя не знают. Будет целесообразнее, если поедешь ты.

Азеф. Нет, поезжай ты. К тебе привыкли товарищи, и ты знаешь их. Ты там будешь более полезен, чем я.

Савинков. Пойми, Евно, нужно поменять всю группу, кроме братьев Вноровских и Шиллерова. Они знают Дубасова в лицо. Наше возвращение – это провал покушения.

Азеф. Ну хорошо. Если дело обстоит так, я поеду в Москву.

Савинков. Будет лучше всего, если новая группа поселится где-нибудь в Замоскворечье. Мы там вообще редко появлялись, нас там не знают.

Азеф. Да, пусть наймут квартиры по соседству, а потом уже и я приеду. Кстати, сейчас Дубасов в Петербурге. На вокзале, по пути в Москву, его мог бы встретить твой стойкий боевик Вноровский.

Савинков. Я против.

Азеф. Почему?

Савинков. А вдруг в вагоне будет много посторонних людей? Пострадают невинные люди.

Азеф. Ерунда! Я настаиваю на своём решении. Теперь ты должен со мною согласиться и уступить. Ты меня понял, Борис?

22
Савинков. Хорошо, согласен. В случае неудачи бомбу разрядит Беневская в Москве.

Азеф. Вот видишь, как всё просто решается. Учти, за мной ужин с девочками на Средиземном море.

Азеф. Ну и?

Савинков. Запал взорвался у неё в руках. Она потеряла всю кисть левой руки и несколько пальцев правой. Вся в крови нашла в себе силы, когда вернулся Шиллеров, выйти с ним из дому и, не теряя сознания, доехать до больницы. Шиллеров на квартиру не вернулся.

Азеф. Я всегда считал, что женщины сильнее мужчин.

Савинков. Что будем делать, Евно?

Азеф. Что-что? Продолжать подготовку к покушению на Дубасова. Жаль, что загул на море откладывается. Ты бы только знал, Борис, как мне надоела эта… бесконечная русская зима!

Савинков. Я им никогда не был. Вы принимаете меня за кого-то другого.

Комаровский. Но как же в таком случае…

Савинков. Дело в том, что понятие «контрреволюция» определяется наукой как переворот, уничтожающий насильственным способом порядок, установленный революцией. Исходя из этого, совершенно точно и обоснованно можно считать следующее: первое – февральский переворот в 1917 году был революцией; второе – октябрьский переворот того же года был уже контрреволюцией. Все механизмы российского государства, послушные воле своего последнего императора, приняли февральскую революцию безоговорочно, присягнули Временному правительству и продолжали честно служить России. Старшие вожди и начальники армии, флота и казачества лишь тогда возвысили свои голоса, когда на фоне февральской революции стали ясно вырисовываться уродливые формы в жизни русского воинства, приведшие к разложению боевого фронта, закончившиеся позором для Родины.

Комаровский. Но есть и другое мнение.

Савинков. Какое? Корнилов лишь тогда поднял руку на верховную власть, когда стало явно видно, что глава правительства Керенский сошёлся в тесной связи с руководителями коммунистических групп. К финалу своей деятельности тайно и обманным способом освобождая их из-под ареста, что подтверждает мою мысль.

Комаровский. А разве было такое?

Савинков. Вы забыли, что в конце августа были арестованы прославленные русские генералы во главе с Корниловым и посажены в Быховский каземат. А 4 сентября, меньше, чем через неделю, был освобождён из тюрьмы Лев Троцкий – главная действующая сила октябрьского переворота.

Комаровский. Кто тогда был Троцкий?

Савинков. Согласен, никто. Но те, кто его выпускал, наверняка знали, кем он станет. И вот когда обнаружилось, что Временное правительство действует в полном согласии с планами германского штаба, ведя таким образом Россию к гибели,

23
возник так называемый «корниловский мятеж». Корниловское выступление не может рассматриваться как контрреволюция, ибо его удар был нанесён не на февральскую революцию, а на Временное Правительство. И нельзя таких, как я, и других корниловцев называть контрреволюционерами. Мы выступили против большевиков и немцев, против предателей во Временном правительстве, но за дело Февральской революции.

Комаровский. А как же ваш портфель товарища министра у Керенского?

Савинков. Моё участие в работе Временного Правительства не шло вразрез с моими убеждениями.

Комаровский. И всё же этот паяц Керенский, с его претензией на корону русского Буонапарте…

Савинков. Вы правы, фигура Керенского не вызывает симпатий. Но сейчас не о нём. Мне противна любая тирания. Возвращаясь к так называемым «контрикам», должен сказать, что вожди и начальники Белой Армии не шли против февральской революции, и никогда и никому из своих подчинённых не приказывали идти таковым путём. Мы вступили в борьбу только с теми, кто свергнул революционные порядки насильственным способом, кого жизнь и наука считают подлинными контрреволюционерами. Имя им – Советы и их друзья.

Комаровский. Вы анархист?

Савинков. Нет. Я противник насилия власти над беззащитными людьми.

Комаровский. Но вы же дружили с Колчаком, а уж он-то не церемонился с народом. Он был настоящий военный диктатор.

Савинков. Это всё красная пропаганда. Все драконовские законы сибиряков были состряпаны омским правительством ещё задолго до него. К сожалению, Александр Васильевич не успел сделать многое из задуманного. Жаль, очень жаль!

Комаровский. Вы уверены в этом?

Савинков. Я уже мало в чём уверен в этой жизни. И вообще, Комаровский, почему вас так интересует моя личность? Я был всегда на виду, даже находясь в подполье. Каждый, кто хотел и хочет, мог и может узнать обо мне больше, чем о каком-либо другом русском революционере. Я и сам о себе многое написал в своих книгах. Что вам-то от меня нужно?

Комаровский. Ничего. Вы так ярко прожили свою жизнь… Словно ослепительная комета, пролетели мимо моей ничтожной личности, поневоле хочется знать о вас больше.

Савинков. Комета? Увы! Метафоры, мифы, гипотезы не есть метод исследования человеческих душ. Мы гораздо сложнее, чем даже сами себе кажемся, что уж говорить о посторонних, случайных свидетелях нашего существования в этом мире? Живите своей жизнью и думайте, что она есть единственная планета во Вселенной, и других нет вовсе; ни комет, ни астероидов. Это если сравнивать наши с вами жизни и судьбы по космической терминологии, предложенной вами.

Комаровский. Вы странный человек, Савинков. Жестокий и романтичный одновременно. А может быть, вам всё-таки всегда не хватало власти? Может быть, вы сами хотели стать тираном, против которого боролись всю свою жизнь, только благородным, добрым, умным тираном.

Савинков. Добрый тиран?.. Хм!.. А вы тоже не лишены романтической наивности, господин штабс-капитан. Хотя, впрочем, многие наши образованные люди – самые настоящие романтики.

Комаровский. А великие тираны – поэты.

Савинков. Кстати, вы не знаете, кто-нибудь из ваших нынешних крупных политиков писал стихи в юности?

Комаровский. Кто из пылких революционно настроенных юношей не писал стихов?

Савинков. Да, писали многие, но не было ли среди них хороших поэтов?

Комаровский. Кажется, Сталин подавал большие надежды.

24
Савинков. Я так и думал.

Комаровский. Вы на что намекаете?

Савинков. Нет, ни на что. Видимо, век девятнадцатый был насквозь пропитан этим сладким ядом возвышенного служения людям. Мы все витали в облаках, лишь некоторые твёрдо знали, что им нужно делать, и последовательно делали своё… земное дело. Шаг за шагом, шаг за шагом…

Комаровский. Вы имеете в виду…

Савинков. Я никого и ничего не имею в виду. Что было, то было. Сейчас не время для осуждения, а время осмысления прошлого. Что вам грозит?

Комаровский. Мы с вами в одной лодке. Разница лишь в том, что мне ещё не вынесен смертный приговор, а вам его… отсрочили.

Савинков. Можно сказать и так, но… я уже официально получил свои 10 лет вместо расстрела.

Комаровский. Так точно.

Савинков. Странно, почему же тогда нас поместили вместе?

Комаровский. Скорее всего, по ошибке.

Савинков. Нет, у этих людей ошибок не бывает. Они, как в шахматах, рассчитывают свои поступки на много ходов вперёд... Как бы там ни было, я рад, что мы с вами встретились. Именно с вами.
Савинков протягивает руку Комаровскому.
Комаровский. Я тоже.
Комаровский жмёт руку Савинкову. Со скрипом открывается дверь, голос конвойного: «Товарищ Комаровский! Вас срочно вызывают к товарищу Менжинскому».
Савинков (улыбается). Товарищ?

Комаровский (смущённо). Да, товарищ.

Савинков. Я много чего знаю. Разве нужно всё рассказывать следователю по особо важным делам ОГПУ при первом же неординарном допросе после вынесения приговора?

Комаровский. Теперь в вашу пользу два – ноль. С вами будет интересно работать, Савинков.

Савинков. Только учтите, Комаровский, тираны всегда уничтожают своих лучших слуг. Не окажитесь в конце концов в этой камере настоящим смертником и

25
заговорщиком. Возможно, даже по моему делу, ввиду открывшихся новых обстоятельств. Ведь антисоветские заговоры – моя стихия. До свидания, коллега!

Комаровский молча уходит. Скрипит и громко хлопает дверь камеры.
Второй акт

Картина первая

Кабинет следователя Комаровского. В комнате большое, почти до самого пола, окно. У окна стол и стулья. За столом сидит Комаровский. В кабинет входит Савинков.
Комаровский (встаёт из-за стола и проходит навстречу Савинкову). День добрый! Проходите, садитесь, Борис Викторович.
Савинков продолжает стоять.
Савинков. Кажется, сейчас уже ночь.

Комаровский. Это вам кажется. Для нас что день, что ночь – всегда работа.

Савинков. Вы это называете работой?

Комаровский. А вы свою деятельность как называете?

Савинков. Я революционер, и делал то, что мне приказывали моя партия и моя совесть.

Комаровский. Революционер!.. Сколько же на вашей совести невинно загубленных жизней, сколько поломанных судеб… и у вас, и у вашей партии.

Савинков. Давайте не будем заниматься арифметической эквилибристикой. Гражданская война всех умыла кровью в равной степени.

Комаровский. Я так не считаю, ну да бог с вами. Чай, кофе?

Савинков. Чай.

Комаровский (проходит на своё место за столом, садится). Что же вы стоите? Присаживайтесь. У нас с вами будет непростая и долгая… товарищеская беседа. Или мне попросить конвоира, чтобы он помог вам?

Савинков. Премного благодарен, я ещё сам способен двигаться. (Савинков садится напротив следователя.) А где же обещанный чай?

Комаровский. Сейчас будет. Итак, продолжим наш разговор. Мне нужно кое-что уточнить в вашем деле.

Савинков. Уточняйте. По-товарищески.

Комаровский. Для начала поговорим о вашем пребывании в Омске в восемнадцатом году.

Савинков. Интересно, что там криминального вы накопали?

Комаровский. Вот что написал о вас в своём дневнике один из руководителей омских мятежников, главковерх Директории генерал Болдырев. (Открывает папку и достаёт оттуда стандартный лист бумаги.) «12 октября 1918 года был Савинков. Командируется во Францию для широкой информации за границей и для поддержки там интересов правительства. Авксентьев и Зинзинов очень довольны, так как Савинков всё же будирующий элемент, а мы и без того как в петле». Что вы на это скажете?

Савинков. Ничего нового вы не открыли. Просто меня хотели вышвырнуть подальше от столицы Сибири. Слишком я был для них неудобен.

Комаровский. Только интересно – чем?

Савинков. Мало ли чем я могу не нравиться людям? Вот вам, например.

Комаровский. А может, всё гораздо проще, Борис Викторович? Ведь далее генерал Болдырев пишет следующее. У него перед этим состоялась встреча с английским генералом Ноксом. (Читает.) «Нокс осторожно спросил, какого я мнения относительно кандидатуры

26
Савинкова в министры иностранных дел. Я ответил отрицательно».

Савинков. Ничего иного я от него и не ожидал. Они – эти бывшие царские сатрапы – они все видели во мне только радикального революционера, и боялись меня.

Комаровский. Кто за вами в то время стоял? Кто проталкивал вашу кандидатуру?

Савинков. Откуда я знаю? Там была такая чехарда, такой хаос!.. Нужен был толковый деловой человек со связями, вот кто-то и вспомнил обо мне.

Комаровский. Вам знакомо имя Ивана Андриановича Михайлова?

Савинков. Ну конечно. Он был министром финансов Сибирского правительства. Мы с ним встречались несколько раз. А в чём дело?

Комаровский. Дело в том, что генерал Болдырев в дневнике пишет, что этот «штатский Наполеон» направлял ход местной политической жизни». А вы в тот момент были с ним тесно связаны. Говаривали тогда, что вы и жили с ним вместе, и «будировали» правительство вместе с ним же. Именно поэтому вас и пытались выпихнуть из России под любым предлогом.

Савинков. Мало ли что могли тогда говорить политические сплетники? А за границу я не собирался. Это всё мои недруги радели за меня.

Комаровский. Почему же вы взяли у Болдырева триста тысяч франков? На поездку, или для чего-то ещё?

Савинков. Да, вы правы, взял. На мелкие расходы в России.

Комаровский. А поехали всё же за границу. Савинков, в то время, когда вы брали от директории триста тысяч франков, вашего бывшего товарища по террору, подельника по убийству великого князя Сергея, корниловцы в Омске пытали и убивали. Почему они вас не тронули?

Савинков. Меня не так просто было взять.

Комаровский. Моисеенко тоже был не лыком шит. А не брали вас потому, что вы в то время выпустили свои очередные воспоминания, но теперь уже о Лавре Корнилове.

Савинков. Надеюсь, литературные творения не являются отягчающим обстоятельством?

Комаровский. Это смотря кто писал и что писал.

Савинков. Я писал то, что видел своими глазами.

Комаровский. Да, вы многое видели. Но вот почему-то упустили из виду важное обстоятельство: ваше отношение к Корнилову не всегда было ровным.

Савинков. Разве это имеет какое-то значение?

Комаровский. Имеет. Для выяснения истинных причин ваших поступков имеет. (Встаёт и ходит по комнате.) Когда Корнилов в августе 1917 года предпринял свой поход на Петроград, всем казалось, что за ним стоит что-то большое. В ваших глазах это обстоятельство имело крупное значение. Мне кажется, вы старались найти возле Корнилова точку опоры, с которой могли бы стать вершителем судеб великого народа. Корнилов был о вас очень высокого мнения. Вот что он телеграфировал правительству, когда вы распустили слухи о своей отставке… Естественно, мнимой. (Достаёт из папки лист бумаги и читает.) «До меня дошли сведения, что Савинков подал в отставку. Считаю своим долгом доложить своё мнение, что оставление таким крупным человеком, как Борис Викторович, рядов Временного правительства не может не ослабить престижа правительства в стране, и особенно в такой серьёзный момент. При моём выступлении на совещании московском 14 августа я нахожу необходимым присутствие и поддержку Савинкова моей точки зрения, которая вследствие громадного революционного имени Бориса Викторовича и его авторитетности в широких демократических кругах приобретает тем большие шансы на единодушное признание…». Генерал просто боготворил вас. Именно поэтому вы не только не противодействовали Корнилову, что было бы абсолютно правильным исходя из вашей тогдашней официальной должности, но вы, наоборот, даже вдохновляли генерала на противоправное деяние. Вот ещё один

27
любопытный документ (Достаёт новый лист.) Выписка из протокола вашего пребывания в Могилёве, составленного в Ставке… Савинков – Корнилову: «…прошу вас отдать распоряжение о том, чтобы 3-й конный корпус был к концу августа подтянут к Петрограду, и был предоставлен в распоряжение Временного правительства. В случае если кроме большевиков выступят и члены Совета рабочих и солдатских депутатов, то нам придётся действовать и против них. Я только прошу Вас во главе 3-го конного корпуса не присылать генерала Крымова, который для нас не особенно желателен…». При этом Савинков сказал, что при возможном подавлении выступления в Петрограде большевиков и Советов «действия должны быть самые решительные и беспощадные. На что Корнилов ответил, что иных действий не понимает…». Протокол подписали генералы Корнилов, Лукомский и Романовский… Однако когда Корнилов на деле оказался бессильным, вы тотчас исправили свою ошибку. В качестве петроградского генерал-губернатора вы стали руководить борьбою против него.

Савинков (встаёт). Это ложь! Всё было не так. Генерал Корнилов действительно должен был взять столицу, для чего снял с фронта 3-й конный корпус в составе трёх дивизий во главе с генералом Крымовым, но корпус, как я и предполагал, не смог выполнить свою задачу. Я считаю – по вине Крымова. Его войска просто рассыпались по дороге. А лично я участвовал лишь в устранении возможных насилий вооружённых дезертиров над мирным населением. Всё-таки у генерала Крымова в подчинении была «туземная», или Дикая дивизия. Повторяю, Дикая дивизия. Мы едва привели части корпуса к повиновению. Никаких боёв с корниловцами у правительства практически не было.

Комаровский. Да, не было, благодаря хорошей агитационной работе большевиков.

Савинков. Это ваше мнение и мнение вашей партии. (Садится на место.)

Комаровский. Вы думаете по-другому?

Савинков. Какое это имеет значение?

Комаровский (подходит к столу). Я пытаюсь разобраться в ваших поступках. Вот одно из ваших обращений в те дни… «В грозный для Отечества час, – пишете вы, – когда противник прорвал фронт и пала Рига, генерал Корнилов поднял мятеж против Временного Правительства и революции…». Это вы говорили 29 августа, а уже 11 сентября в своей речи на Чрезвычайном совещании представителей казачьих частей, расположенных в Петрограде и его окрестностях, вы сказали, что «совершенно согласны в Корниловым в его целях, но разошлись в средствах и плане».

Савинков. Да, собственно, что вы знаете о Корнилове? Вы хоть знаете, кто по-настоящему был вдохновителем так называемого мятежа? Как погиб генерал Крымов, знаете?

Комаровский. Нет. Но если вы скажете, буду знать.

Савинков. А я тоже не знаю. (Садится.) Спросите у Александра Фёдоровича Керенского, возможно, он вам и скажет правду.

Комаровский. Придёт время – спросим и у него, и у его друзей из заграничных масонских лож.

Комаровский. Почему бы и нет?

Савинков. Вам вначале нужно своих масонов перестрелять, потом уж думать о загранице.

Комаровский. Генерал Нокс и господин Вологодский, рекомендовавшие вас в министры иностранных дел Директории, тоже масоны?

Савинков. Под меня масонскую базу подводите? Не видел, не знаю, не участвовал.

Комаровский. Хороший ответ, но неверный. Участвовали, и ещё как участвовали. В правительстве Керенского все были масонами. А в русскую военную ложу входили все генералы-мятежники: Корнилов. Деникин, Алексеев, Крымов…

28
Савинков. Это вы сказали. Так и запишите в протокол, гражданин следователь.

Комаровский. Как видите, я не веду протокола. Мы просто беседуем. А вы, я вижу, испугались за свою жизнь?

Савинков. С чего это вы взяли?

Комаровский. За выдачу своих тайн масоны карают смертью.

Савинков. А я никого не выдавал.

Комаровский. Вы готовили убийство царя?

Савинков. Убийство царя – вопрос не политический, а боевой техники. Царя мы могли бы убить даже при формальном запрещении ЦК партии. На перспективу – да, мы были готовы это сделать. Но только царя на троне, а не человека, отрекшегося от него. И царя одного, а не всю его семью. Дважды покушение на великого князя Сергея Иван Каляев не смог совершить именно потому, что в его карете в это время сидели дети великого князя Павла и великая княгиня Елизавета. Дети и члены семей приговорённых к казни никогда не были нашей целью. Мы страшились убить одного невинного ребёнка, вы же убиваете их тысячами ежедневно.

Комаровский. Не пугайте меня обывательскими страшилками, Савинков. Решение о расстреле Романовых принимал не я.

Савинков. Но ваша партия, значит, и вы в том числе.

Комаровский. Так можно далеко зайти… У собаки два глаза и нос. И у человека два глаза и нос. У собаки волосы на голове. И у человека на голове волосы. Вывод: значит, человек – собака. Абсурд.

Савинков. Именно абсурд. Начав с аморального убийства, не приведёте ли вы нашу страну к краю гибели и моральной деградации?

Комаровский. Ну, не вам судить о моральных устоях нашего общества и его вождей.

Савинков. Почему нет? Я такой же гражданин России, как и вы, и я могу иметь своё мнение о том, что в стране происходит.

Комаровский. Иметь можете, если вы её гражданин и честно работаете на процветание страны. Насколько я знаю, вы просто обыкновенный эмигрант, несмотря на всю вашу бурную биографию в прошлом, эмигрант, состоящий в антисоветской организации, действующей против советской России. Против СССР.

Савинков. Организации, придуманной вами, чекистами.

Комаровский. Ну да. Это очень хорошо задуманная и проведённая операция наших чекистов. И вы это знаете, как никто другой. Мне вообще порой кажется, что вы сами давно это поняли, ещё там, сидя за границей, и, как ваши бывшие товарищи по террору, решили свести счёты с жизнью по-геройски, вернувшись на многострадальную историческую родину, захваченную врагами рода человеческого – большевиками, вернуться с терновым венцом мученика, а не спившись в каком-нибудь западном кабаке, всеми брошенный и забытый. По-моему, спасаясь от дикого одиночества, вы и решились отбить жену у своего друга Деренталя.

Савинков. Женщину хоть пощадите, гражданин следователь, она ни в чём не виновата.

Комаровский. Вы политический банкрот, Савинков! И решились под занавес вновь стать кумиром обманутых вами людей, пусть даже и после своей физической смерти. Отсюда и ваши книги: «Воспоминания террориста» и «Моя борьба с большевиками».

Савинков. Не делайте из меня монстра, гражданин следователь, я действительно обыкновенный эмигрант. Но я очень не люблю, когда меня унижают. Ваше счастье, что я ваш пленник.

Комаровский. Я вас и не думал унижать, Борис Викторович. Что вы? Факты, факты говорят против вас.

Савинков. Факты и события можно составлять и группировать в любой последовательности и соседстве. Правда, вам не откажешь в логике, в гэпэушной логике. Но есть ещё и иные
29
мотивы поступков, о которых вам, гражданин следователь, видимо, ничего не известно.

Комаровский. Назовите их.

Савинков. Вряд ли это поможет вам. Слишком много вами пролито крови.

Комаровский. Ну хватит, Савинков! Это уже перебор. Какая-то кухонная склока в коммунальной квартире, а не допрос. Я же не считаю всех убитых вами и не ставлю их всех вам в вину. Многих вами убитых я бы и сам расстрелял с превеликим удовольствием.

Савинков. Вы можете и меня расстрелять. Вы можете измазать меня грязью подлых намёков и подозрений, обвинить в чём угодно. Одно вы не сможете изменить: моё прошлое, описанное мною самим. Моё имя уже вписано в историю революционной борьбы кровью моих товарищей и убитых нами врагов России. Кто вспомнит вас, Комаровский? Кто знает вас, бывшего штабс-капитана, ставшего чекистом?

Комаровский. Я не тщеславен, господин Савинков. А вот вы… «Быть возле меня – значит быть возле истории». Разве это не вы сказали?

Савинков. А разве это не так?

Комаровский. Но ведь вас ещё будут помнить и как близкого друга провокатора Азефа. Не каждый захочет войти в историю рядом с таким человеком.

Савинков. Бьёте в самое больное место… Да, я был связан с Азефом дружбой, потому что верил ему, как никому другому. Я был мальчишка, а он – зрелый революционер. Так мне тогда казалось. Он играл мною, а я был уверен, что он руководит, как более опытный товарищ.

Комаровский. Ну зачем вы так себя принижаете? Среди вас были и более юные создания. Например, Дулебову не было ещё и двадцати лет, а он уже убил уфимского губернатора Богдановича и готовился к дальнейшим покушениям. Кстати, не без вашей помощи и, естественно, под мудрым руководством провокатора Азефа.

Савинков. Дался вам этот Азеф!.. Да, я слышал о подозрениях в его предательстве ещё в 1905 году. В ЦК было доставлено анонимное письмо, в котором говорилось о провокаторской роли Татарова и Азефа.

Комаровский. А не раньше?

Савинков. Было и раньше. За два года до этого, в 1903 году, студент по фамилии, кажется, Крестьянинов прямо обвинил его в провокации.

Комаровский. Вот видите, сколько людей указывало вам на его истинную роль в вашей боевой организации и в партии, а вы никак не реагировали на это. Почему?

Савинков. У Евно была слишком героическая биография.

Комаровский. Скажем просто – миф, состряпанный с помощью охранки.

Савинков. Можно и так сказать.

Комаровский. Так почему вы так слепо верили полицейскому провокатору? Почему?