Тогда, когда случится повесть

- Так точно! Только, это, я «огневик»: техническая разведка 1140-го дважды Краснознаменного артиллерийского полка 76-й гвардейской воздушно-десантной Черниговской Краснознаменной дивизии. И, ещё, ну, я не участвовал. Я ещё в учебке был, когда наши отсюда вернулись.

- Вольно. Значит так, дружище, скоренько вооружись, только легко – броню и каску не бери, а вот БК полный. Пойдёшь с нами. За черешней.

Славка шипящей ракетой взлетел до кубрика и через минуту уже стоял возле дежурки, сияя почти всеми зубами. Одновременно подошли взводный Малоденко, Серж, Гоша Кулик и Женя-снайпер со своим неразлучным БСК-94 – «бесшумным снайперским комплексом». Причём Женя появился из столовой, что-то счастливо дожёвывая.

Кайгородов оглядел выстроившихся под доской объявлений свой небольшой, но очень даже внушающий уважение отряд, улыбнулся и забормотал доверительно тихим голосом:

- Сейчас сходим за гаражи, пошаримся по огородам, может, чего интересного подметим. Так-то армейцы там прочесали, но наскоро: домишки все поразбиты, растасканы, никто давно не живёт, а вот схроны устраивать очень даже удобно. Вряд ли мы злодеев встретим, но, люди вы опытные, понимаете, что нас там увидеть не должны. Всё, собственно. Мешки под черешню взяли?

- У Жени.

- Отлично. Гоша, у тебя подствольник рабочий? А то у моей «обувки» боёк сколот, может и не пальнуть.

Малоденко «калашной» мушкой оттянул верхнюю нитку колючки, вторую прижал ногой. Один за другим они поднырнули в растяг, который потом, пока выскальзывал сам взводный, поддержал Серж. За оградой, по растресканному и проросшему клочками упорной травы асфальту густо ржавели разбросанные пустые консервные банки – ночью бесшумно не проскочить. Первыми в кусты вошли Кайгородов и Серж. Отпустив их метров на двадцать, осторожной цепочкой под кроны покрытых крохотными завязями яблоневых дичков втянулись Малоденко, Женя и Славка. Гоша замыкал.

Так и двигались: первая пара прокладывала маршрут, слегка расходясь, осматривалась и замирала, пока подтягивалась основная группа. Появлялся замыкающий, давал отмашку на новый переход. Классика! Всё как учили. Из-за этого «как учили» Славка никак не мог избавиться от распиравшего майку щенячьего восторга, и только прятал дурацкую улыбку: «Черкасов, ты, вроде, в разведке служил»? – «Так точно»! – Служил и служу! И хочу служить! Очень хочу!

Экономными галсами обходя часто наросшие стволы лип, буков, клёнов и орешника, мимо фундаментов-руин каких-то былых заводских строений – цехов или больших складов – растащенных местными по блокам и кирпичам, мимо затянутых мелкой, но злющей крапивой гарей и осыпавшихся авиаворонок, они выбрались к рядам заброшенных «капитальных» гаражей. Большая часть железных ворот давно стащена, какие-то просто искорёжены мародёрами, крыши и стены там и сям зубятся дырами от поработавшей сюда «шилки», один из неразорвавшихся снарядов которой так и остался торчать из земли ушами-стабилизаторами. Но некоторые из уцелевших гаражей заперты на замки или привалены стопками кирпичей. Малоденко тенью проскользнул до дальнего края ряда, присел под кустом на одно колено. Дал отмашку. Гоша остался контролировать этот угол, а они, по двое на каждую сторону, начали осмотр.

«Разведку населенного пункта городского типа целесообразно вести двумя парами дозорных. Двигаясь с небольшим интервалом на одном уровне по разным сторонам улицы, пары ведут наблюдение, прикрывая друг друга. При осмотре строений изнутри старший дозорный остается снаружи, находясь в готовности оказать помощь дозорным и поддерживая зрительную связь с командиром. Дозорные, осматривая строение изнутри, входную дверь обязательно оставляют открытой».

Убедившись, что на воротах поверху не оставлен «сюрпрайс» с вынутой чекой, освобождали узкую щель, заглядывали внутрь – нет ли растяжки за? Оттянув створу пошире, кто-то один проныривал в гараж для подробного осмотра, второй отходил в сторону, на случай, если ж всё-таки… не дай Бог.

Прошарив одну гаражную «улицу», перешли ко второй. Тут тоже ничего интересного не встречалось: вёдра и бочки – пустые или с нефтяным сырцом, фрагменты перегонных аппаратов, стопки разворованных кирпичей и кафельных плиток, сломанные стиралки, разобранные велосипеды, попорченная мебелишка. В двух местах нашли что-то вроде лежбищ – бомжей, наверное. Перепачканные пылью и ржавчиной они уже заканчивали, когда Малоденко тихонько цыкнул и поднял два пальца. И исчез. Славка, присев, гусиными шажками отступил в гараж, где Кайгородов пытался отжать уголок здоровенного несгораемого шкафа. Увидев втискивающего спиной, как рак, Славку, начштаба перехватил автомат, сдвинул флажок с предохранителя.

- Что там? – Вопрос беззвучен, одними губами.

- Взводный дал на двоих.

Они присели на корточки в углы ворот, направив стволы на слишком соблазнительно приоткрытую щель. Полуденная солнечная ярость глубоко прорезала мутный сумрак, искрящиеся пылинки резвились в водоворотах вливающегося света, и от их вида у Славки жутко щекотало в носу. Он уже собрался щипнуть себя, когда услыхал голоса.

Перебивая друг друга горским фальцетом, к ним быстро приближались два … старика?.. подростка? Повизгивают, как поросята, на слух хрен что определишь. Промелькнула одна тень… вторая же, ополовинив световой столб, задержалась: чехи остановились прямо напротив гаража и замолчали. В наступившей абсолютной, идеальной, вселенской тишине под подошвами стоящих перед воротами поскрипывали-похрустывали раскалённые добела песчинки, тонко жужжала над розовым грамафончиком оплетшего створы вьюнка малюсенькая цветочная муха, царапала кирпичную кладку перевесившаяся кленовая ветка. Что делать-то? Если полезут? Валить?.. А если гранату скинут?

«Захват противника в плен с помощью удушения локтевым сгибом: сзади левой рукой зажать противнику рот и нос, и, запрокидывая ему голову назад, правой стопой толкнуть его в подколенный сгиб. В это же время горло противника обхватить правой рукой так, чтобы локоть оказался под его подбородком, и провести удушение локтевым сгибом. Для усиления приема надо левую руку наложить на запястье правой руки, а противника взвалить себе на спину либо усадить на землю».

Мгновенно замокший Славка бездыханно смотрел на чуть белеющие напротив лицо и руки начштаба, готовясь с отставанием в сотую долю секунды повторить, зеркально воспроизвести любое его действие. Чехи опять что-то загнусавили. Вслед за Кайгородовым Славка медленно-медленно перенёс тяжесть на носки, готовясь к прыжку, высвободил из-под автоматного ремня правую руку, погладил, примеряясь к рукояти ножа – в таком ограниченном пространстве не постреляешь. Шаг… второй…. Из-за солнечной занавеси показались чёрные пальцы, зацепившись за край створы, качком потянули. Ещё и ещё. Осевшие ворота не поддавались, и в проём вдавилось носатое безбородое лицо, ослеплено хлопающее глазами. Подросток! Просто подросток!

Продолжая повизгивать, молодые нохчи завернули за угол, и из укрытий бесплотными джинами проявились разведчики.
Бетонная труба водонапорной башни вонзалась в небо рваной розеткой застывшего разрыва ракеты или бомбы. Какое точное попадание – могут же наши, когда захотят – наверняка на ней был вражий наблюдательный пункт. Под башней сквозь остролистые заросли одичавшей сливы дыбились обломки бетона с торчащей арматурой, а вокруг собранные из разной натасканной с развалин дряни заплатанные заборы делили обширные посадки грецкого ореха на несколько участков по три-четыре сотки. Справа, сквозь высоченную сирень совершенно нежданно пробеливала реечная беседка, сплошь перевитая тёмными виноградными лозами. Надо же, какая красота! Такое только в кино видеть приходилось. Но вблизи лиричность решётчатой сени портилась вытоптанной травой, множеством окурков и пивных банок. Местные «мичуринские сады» с молодёжной тусовкой? Ага, вот и использованные шприцы.

«При осмотре населенного пункта следует обращать внимание на кусты, деревья, отдельные строения, глубокие канавы, овраги на окраинах, где противник может располагать подразделения охранения, а также на крыши, чердаки окна высоких зданий, фабричные трубы, откуда он может вести наблюдение. В зданиях, подготовленных для обороны или занятых наблюдателями противника, обычно не наблюдается признаков жизни и создается впечатление, что там никого нет, но именно эта пустота должна насторожить разведчиков».

Позаглядывав за заборы, вновь сошлись к башне. Малоденко мимо дверного проёма осторожно втиснулся внутрь через низкий боковой пролом. Славка заглянул за ним: перегнившая труха обрушившихся перекрытий поросла высокой, бледной от нехватки солнца, крапивой, вдоль стены остатки сварной лестницы ржавой спиралью вели наверх, на широко проломанный посредине пол верхнего этажа, где на четыре стороны глазели полукруглые пустоты окон. А база-то оттуда неплохо наблюдается!

Мусорные кучи – а чего внизу только нет, даже тёмно-бордовая детская коляска, с последним жёлтым колёсиком и широкая трамплинная лыжа – сплошь прокраплены птичьими метками: под бетонным козырьком-опояской, на который когда-то опирался водяной бак, как древесные грибы-трутовики, плотно лепились гнёзда ласточек. Синее-синее небо в бетонной розе часто крестилось и щебетало пролетающими короткими росчерками, но внутрь чёрные с алым горлом птицы влетали молча, здесь звучали лишь бубенчики вывешивающихся с гнёзд желторотых попрошаек.

- Куда засмотрелся? Не отвлекаться! – Лёгкий толчок в плечо вернул Славку из пионерлагеря, где он мог часами сидеть возле подстанции, наблюдая за завораживающей ловкостью неподражаемых в своей королевской красоте охотников на комаров.

Из-за серого забора, жидко поросшего плётками одичавшего винограда, острыми листиками выглядывала густо отяжелённая красными бусинами черешня. Серж подсел и с него в сад попрыгали Малоденко, Женя и Гоша. Капитан Кайгородов и Славка остались «на шухере». Стоя спиной друг к другу, обсасывали до косточек перевесившиеся наружу мягкие уже тёмные ягоды, сплёвывая подальше в стороны.

- Там, за поворотом, улица уже жилая. Кстати, если не ошибаюсь, четвёртый или пятый дом по правую руку – Идигов живёт, Хазрат, капитан с автовокзальной милиции. У него ворота красные. У всех синие, а у него ярко красные. Как носки у папы римского. Так что, начальника издалека видно.

Возвращаться всегда быстрее.

- Мы раньше Фитиля с собой брали. Но он, сволочь, уже учёный, за так не бежит.

- Куда «не бежит»?

- А, бывало, бросишь вперёд палку, он и мчит во весь опор. Зацепит проволочку и не заметит – лохматый же. Так что метров на десять успевает проскочить, пока граната грохнет. Только завизжит от страха. Четыре или пять растяжек снял, теперь контуженный напрочь, глухой. И умный – больше ни в какую наперёд не хочет. Мол, ветеран, сын Полкана.

- Черкас, а покажи-ка ножичек. Это «Аллигатор», что ли?

- «Аллигатор-2».

- С орехом. Красиво жить не запретишь. И чего ты с ним умеешь?

- Ну, а что нужно уметь?

- Теорию знаешь? Или сразу практику изучали?

- Изучали, всё изучали.

- А ткни меня. Ткни, не робей.

Славка оглянулся на как-то враз напряжённо прищурившиеся, словно по какому-то приказу мгновенно похолодевшие лица омоновцев. И даже Кайгородов тоже не благодушничал, хмуро отступил, и, обнимая рыхлые пакеты с «трофеями», даже слегка отвернулся – мол, ни при делах, разбирайтесь сами. Гоша, не отпуская Славку глазами, медленно положил автомат, выпрямился:

- Давай-давай, покажи, чему там нынче в «Войсках Дяди Васи» учат. Всё тому же «стилю крупных мужчин» – «повалить и утоптать»?

Славка помял пальцами деревянную рукоять, не зная, каким хватом атаковать – «прямым», с острием клинка вверх от большого пальца, или «обратным» – от мизинца острием вниз. Чему, спрашиваете, учили? А тому, что существует «три главных принципа работы ножом – скорость, точность и простота».

Первый выпад пробный, «понарошку» – но, сдёрнутый за рукав, Славка очень даже всерьёз пролетел мимо, едва не «запахав» носом землю. Второй! – Гоша чуть-чуть отклонился с линии атаки и чувствительно встретил тычком под мышку. Ах, так! Теперь Славка широко резанул воздух около Гошиного лица, а когда тот опять попытался прихватить рукав, резко согнул руку и дернул на себя. Однако захваченный в локтевой сгиб за кисть, Гоша не стал вырываться, а податливо, по ходу рывка, крутнулся, и Славка поймал на шее, под затылок, славный «ура-маваси-гери»! Аж искры брызнули. Гоша, покачав на ладони его «аллигатор», оглянулся и послал нож в стоявший в метрах десяти столб. Хороший нож Аллигатор-2!

- Сам видишь, какая ошибка: ты действуешь не от обстоятельств, а от представления, от надуманности. Это неправильно: ты будь готов, просто всегда готов ко всему. А когда это случится, тогда всё равно думать будет некогда, и тело само сработает, без головы.

- Не сильно, дружище, больно? – Кайгородов опять как родной. Да и остальные такие тёплые и пушистые.

- Не. Нормально.

- Ребятишки, а зачем спецназу крутой нож?

- Крутой нож спецназу нужен, чтобы в любых условиях быстро-быстро, тихо-тихо и тонко-тонко колбаску нарезать!

- А потом и в зубах поковырять.

- И больше он ничем от гвоздя не отличается.
В умывалке Славка дождался, пока Кайгородов уложит в прозрачную сумочку пасту, щётку, лезвие и мыльницу.

- Товарищ капитан, у меня вопрос. Личный. Можно?

- Конечно, дружище, можно. Ну, какая проблема?

- Нет, не проблема, просьба. А как бы к вам в ОМОН перейти? Нравится мне у вас, очень. И атмосфера, и отношения товарищеские, и то, что спорту столько внимания. А, главное, служба, ну, с повышенной ответственностью, мужская. Короче, всё нравится!

- Да, это ты прав, ОМОН – это ОМОН. Тут тебя не сдадут, лишь бы ты тоже не сдавал. А, вообще, как в органы-то пришёл?

- Чтобы на юридический поступить. Следователем хочу стать, по серьёзным делам. Так, ведь, учиться-то, всё равно, заочно придётся – мать одна. И… жениться решил. То есть, я, получается, уже как бы женился, мы даже в церкви повенчались, расписаться только не успели – очередь. Но, как вернусь, так сразу и оформим всё официально.

- Что ж, дружище, мыслишь ты очень даже правильно: учиться нужно обязательно, у нас и здесь девять человек студенты. Я сам, вот, даже на второе высшее замахиваюсь. Правда, не решил пока куда. Ну, а на свадьбу-то пригласишь?

- Весь отряд!

- Тогда по окончании командировки подавай рапорт.

ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР.
- И как настроение? Муж пишет?

- Да замечательно всё, втянулись, даже дни уже не считаем.

Людмила, следователь из Железнодорожного, откинула со лба тыльной стороной ладони выбеленную прядь, и в ответ тоже улыбнулась, но только жалобно:

- Товарищ командир, а как бы по городу проехаться? А то все шесть месяцев проторчим у плиты, что потом дома рассказывать? Хотя бы до магазина прогуляться.

- Что ж, можно что-нибудь придумать.

- «Придумать» в смысле – «проехаться»?

- «Придумать» в смысле – «рассказывать». Дома. Что-либо о героизме и подвигах, которые всегда имеют место и время для настоящих бойцов.

- Не честно. Не хорошо.

- Ладно, ладно, обязательно прокатим. Посмотрите и на город, и на чеченцев, и на магазины, так что порасскажете.

- А когда?

- Скоро. – Гусев как всегда улыбнулся неразжимаемыми губами и, уже отворачиваясь, повторил. – Скоро. И, главное, обязательно.

- Товарищ командир, а если что, я и в разведку могу.

- Запомню!

Людмила опять отмахнула непослушную прядь и засмотрелась в спину майору. Спохватившись, заскоблила лопаточкой мигом прихватившийся к раскалённой сковороде чернеющий в коричневых пузырях лук – ну, вот, на секунду отвлекись! Теперь придётся пережаривать.

Дежурили они со Светланой, совсем ещё молоденькой девчонкой из «конвойки», в очередь – сутки на сутки. Это получалось с пяти утра до часа ночи: дважды подходили «нарядники», помогали с водой, картошкой, мясом, нарезкой и прочим укропом-луком, мыли полы, плиты, столы, баки, перетаскивали тяжести; трижды столовая заполнялась гремящим, жующим, молчащим или говоряще-хохочущим личным составом; между всем четыре-пять раз выпадали получасовые перекуры, когда можно было наскоро принять душ, погулять «на воздухе» или же чуток поваляться в кубрике. На ночь заготовка завтрака для караульных, и, совершенно на ватных ногах – по лестнице в комнату. Отбой. А свободный день начинался поздно, после не столь восстанавливающего, сколько изнуряющего духотой сна: хотя они договаривались, что уходящая на смену открывает светомаскировку, но утренний воздух прогревался слишком быстро, и в подпотолочную щель, вместе с шуршанием листвы, чириканьем и пересвистом, опять заливалась липко-жёлтая жара. Так что оторвать голову от пропечённой подушки получалось никак не раньше полудня.
В свои двадцать девять Людмила впервые очутилась так далеко, да тем более, на почти сказочном Кавказе. Школа, институт, служба. Уж как-то так сложилось, что по окончанию истфака педагогического, папина двоюродная сестра уговорила вместо школы пойти в детскую комнату милиции – мол, не такая рутина, как с тетрадками, а, главное, в органах жильё можно скорее выслужить. С жильём, правда, вышла накладка – Горбачёв уже сдавал дела Ельцину. Да и про «меньшую» рутину тоже обещано было смело. Но, когда Людмила впервые увидела своё отражение в форме, она разом поняла другое, важное: вот, оказывается, для чего она росла такая. Такая не «такая»: от детсада и до окончания школы дружила исключительно с мальчишками, всегда коротко остриженная, бегала с ними по гаражам и подвалам, прыгая с крыш в сугробы, первой из одноклассниц начала курить, а потом в институте записалась в секцию дзюдо, добившись первого разряда, а ещё закончила курсы водителей на B и C! Гимнастёрка, китель с маленькими, по плечу, погонами, пилотка с кантиком – в старом трюмо детство и юность «неправильной» девочки обрели свой таимый до срока смысл.

А что не по-маминому, ну это….

- Ну, чему ты можешь чужих детей учить, если сама своей семьи не имеешь? О чём ты думаешь? О ком? О каком принце?..

«Тик-так, ходики, пролетают годики…». В какой-то момент на сотый раз услышанный попрёк оказался последним, и Людмила ушла. Снятая комната на подселении с тоже молодыми, но уже родившими двух бегающее-ползающих близняшек, шофёром и маляршей автобазы, вряд ли можно было считать своей крепостью, но… «жизнь не сахар и не мёд…» если, действительно, «никто замуж не берёт». Зубастая песенка злорадно цепляла за самое больное, вытаскивая в ночь то, что старательно пряталось днём. Тик-так. И не принц, и ни барон…. Не сапожник, ни портной…. Тик-так. Ни-кто, ни-ко-го…. Прошло-пролетело пять лет постыдно лгучей, от начала безнадёжной связи студентки-спорсменки-послушницы и преподавателя, тренера и гуру. Пять лет прятаний, урывов и самоуговариваний. С неизбежным прощальным скандалом и прочей истеричной грязью, отличающей сильных, но трусоватых стареющих мужиков. И наступило откровенное одиночество упустившей свою пору «старой девы». Со всеми сопутствующими редкими встречами, надуманными надеждами, философскими разочарованиями. И новыми встречами, надеждами…. «Тик-так, ходики…».

А «меньшая рутина» разворачивалась в круговую панораму массовой деградации безработных окраин гигантского, изначально-промышленного и поэтому напрочь обессмысленного перестройкой города. Каждый день, каждое дело вскрывали всё новые и новые факты человеческого падения: алкоголики и тунеядцы родители, матери-наркоманки и садисты-отцы, сутенёры, насильники, просто ублюдки без чувств или психопаты на каких-то остатках забытых и забитых природных инстинктов рожали совершенно ненужных им детей, обрекая новоявленных малюток-воров и проституток на невыносимые для нормального человеческого сознания пытки голодом, холодом, побоями, туберкулёзом, сифилисом, наркотическими ломками. Уродство рожало уродство, и, казалось бы, о чём речь: рассечь, немедля разъять, развести по сторонам, чтобы прекратить это воспроизводство и разрастание порока! Но эти же самые искорёженные, изорванные в клочья, но неистребимые инстинкты странно, в противлении разуму, продолжали стягивать узы этих «семей» – и вдруг вспоминающие о брошенных неделю или месяц назад грудничках, на какой-то миг протрезвевшие матери бились в истериках от короткого, но искреннего раскаянья, и из этой же внезапной вспышки стыда и тоски урки-отцы резали вены и вешались в камерах, а их чуть подлеченные от побоев малыши упорно бежали из чистых и сытных приютов назад, в грязно-холодные и голодные бараки и полуподвалы – «домой, хочу домой»! Неразрешимая шарада, нераспутываемый клубок боли, ужаса и сердечной тяги….

«Лишение родительских прав»… «привлечение к уголовной ответственности»… «направление в детдом»… «психиатрическая экспертиза»… «исправительная колония для несовершеннолетних»… «принудительное лечение»…. То и дело Людмила вглядывалась в отражение, пытая – а разве сама она не теряет веру в тот самый инстинктивный зов любить и быть любимой?

«…пролетают годики…»

Проводя дело очередного своего подопечного, которому, не смотря на едва стукнувшие четырнадцать, общество готовило, в общем-то, заслуженные нары и баланду, Людмила оказалась в кабинете следователя РОВД «железки», в чьей разработке находилась серия квартирных краж. Войдя в кисло прокуренную дешёвым папиросным табаком, узкую и ослепляющее светлую от окна во всю дальнюю стену, комнату, Людмила укололась о жёсткий прищур сухой, как миляровский кощей, чёрно-смуглой в облачке мелкой серебристо-седой химки, старухи. Поздоровавшись, присела бочком к столу, начала выкладывать бумаги и озвучивать заготовленные заранее доводы в пользу малолетнего «фигуранта». Старуха, продолжая колоть поверх железной оправы прищурами, перебирала шишковатыми, увешенными узорно-огромными серебряными перстнями, табачно-жёлтыми пальцами справки, характеристики и прошения. Изредка задавала вопросы короткими хрипловатыми фразами, выслушивая ответы с какой-то, как показалось, брезгливостью. Людмила от этой демонстрируемой недоброжелательности, было, оробела, но, когда ей совсем уж просто, слишком однозначно указали ненужность её стараний, неожиданно взорвалась. Ну, нельзя же так – всех под одну гребёнку, нужно же учитывать обстоятельства! А если это как раз тот единственный на тысячу случай, когда можно хоть немного отступить от профессиональных шор! Да, мальчишка воровал, но воровал, чтобы кормить двух своих сестрёнок: отцы по зонам, а мать уже полгода в розыске! Какой толк садить? Что в нём колония сможет исправить? Она только закрепит – ведь он пойдёт как вор, уже по блатной масти. А нужно только-то, что пристроить детей под надзор…. На ломающийся Людмилин голос старуха скрипела с явным злорадством:

- Посмотрю я: будешь ли ты через полгода такой же гуманной, когда твой Робин Гуд ещё десяток инвалидов и матерей-одиночек обворует. Сама знаешь, как шпана беззащитных щиплет.

- Это всё отговорки. А вот точно: насколько можно, настолько нужно продолжать проводить воспитательную работу.

- Значит, «отговорки»?

- Значит.

- И ты будешь настаивать, что «он хороший»?

- Буду.

- Ладно. Тогда сойдёмся на следующем: я переквалифицирую твоего придурка в свидетели, а ты переходишь к нам – на деле проверить свой настойчивый гуманизм.

- Но…

- Вот когда ткнёшься носом в собственную... кучу, когда утрёшь слёзки у тех, кого твои «хорошие» ограбят и изнасилуют, тогда и посмотрим. Давай, пиши рапорт – я из тебя сама следока буду делать. – И добавила-прихлопнула своё знаменитое на полвека:

Это был принц.

Ну, и что из того, что Игорёк на шесть лет младше, что он из Тальменки и рыжий? Она-то сразу поняла, что он – принц!

Молодожёны решили, что по разу съездят в «командировки», внесут первый вклад на ипотеку, и дальше уже смогут выплачивать за жильё из жалований. Первой в Чечню отправилась Людмила – ей-то не рисковать, отработает на пищеблоке, и заодно всё посмотрит – что да как? Хотя, конечно же, подруги оказались тут как тут – мол, как пить дать, она его потеряет, это, мол, баба может полгода ждать, а мужик по любому «уведётся». Но она-то знала, что Игорёк не «любой». Потому… потому, что она это знала только одна – он принц. А теперь и вовсе успокоилась: здесь оказалось совсем не так страшно, как представлялось. Войны нет, и, если выполнять все уставные требования, то не опасней, чем дома, с родными бандитами. Главное – дисциплина и аккуратность. А Игорёк у неё очень даже дисциплинированный.

А ещё их со Светланой окружала особая, плотно-услужливая вежливость, ну, прямо как в сказке про семерых богатырей. Всё подчёркнуто по-братски, и лишь чуть-чуть флирта, по самой грани заметного: вокруг пищеблока всегда толклись, вытанцовывая ритуальными кругами, как женихи-комарики над вечерней кочкой, многочисленные добровольные помощники. Но так, чтобы кто пристал или предложил чего – нет, такого не было. Пока не было. Комарики, они ж не нападают, они только приманивают самок.