Удачи капитана Блада

пять лет своей жизни ничто не наводило на нее страх. С тех пор, как она

себя помнила, люди ей подчинялись, очень немногие из них направляли ее, но

никто ею не командовал. В поместье Тревеньон, как и во всем Корнуолле, где

ее считали Первой леди, ее желание было превыше всего - везде и всегда.

Никто никогда не пытался перечить Маргарет, а тем более враждовать с ней.

Все вокруг проявляли к ней должное уважение. Оно объяснялось отчасти

положением, которое Маргарет занимала по праву рождения, но в большей

степени тем, что она была щедро наделена от природы благородной

сдержанностью и самодостаточностью, а это обычно прививается воспитанием.

Трудно было себе представить, что Маргарет чем-то обижена. Достоинство,

рожденное подобной уверенностью в себе, не могло быть внешним и показным,

оно проникло в ее плоть и кровь и уберегло от излишней самонадеянности и

бессмысленной дерзости - возможного последствия предоставленной ей свободы.

И глубоко укоренившаяся уверенность в себе, подкрепленная всем прошлым

опытом, не покинула Маргарет и теперь, когда ее связали, набросив на голову

плащ, и обращались с ней, как с вещью. Маргарет была удивлена и

раздосадована. Страх не закрался ей в душу: Маргарет не верилось, что он

оправдан, что насилие беспредельно. Она не сопротивлялась, сознавая

бессмысленность борьбы с дюжими матросами, полагая это ниже своего

достоинства.

Маргарет неподвижно лежала на корме на свернутом парусе, всеми силами

сдерживая закипавший гнев, способный помутить разум. Она едва воспринимала

качку, скрип уключин, напор гребцов, налегавших на весла, бессвязные звуки,

вырывавшиеся у них порой. Маргарет догадывалась, что рядом с ней сидит дон

Педро. Он обнимал ее за плечи, удерживая на месте, а, возможно, и оберегая.

В другое время это шокировало бы ее, но сейчас было безразлично. Такая

мелочь по сравнению с самим похищением не стоила того, чтобы высказывать

возмущение.

Через некоторое время дон Педро убрал руку и принялся развязывать

шнурок, стягивавший плащ, в который она была закутана с головой. Покончив с

этим, он стянул с нее плащ, и Маргарет вдохнула ночной воздух, взору ее

открылись безбрежная гладь воды, звезды в небе, темные фигуры матросов,

ритмически работающих веслами, и человек, склонившийся над ней. В

окружающей тьме его лицо казалось голубоватым. Она услышала его голос:

- Вы простите мне эту возмутительную дерзость, Маргарет? - тон вопроса

был вкрадчивый, почти просительный.

- Мы поговорим об этом, когда вы меня высадите на берег в бухте возле

поместья Тревеньон, - ответила Маргарет и сама подивилась собственной

твердости и резкости.

Она скорее угадала, чем увидела его улыбку, тонкую,

насмешливо-самоуверенную, так хорошо ей знакомую. Но если раньше она

вызывала восхищение Маргарет, то теперь она сочла улыбку дона Педро

отвратительной.

- Если бы у меня не было надежды на прощение, я бы свел счеты с

жизнью, Маргарет. О возвращении не может быть и речи. Эта авантюра связала

нас воедино.

Маргарет сделала попытку подняться, но он снова обхватил ее за плечи и

усадил.

- Успокойтесь моя дорогая, вашему достоинству и свободе ничто не

- Вы себе обеспечите высокое положение, - отозвалась она, дерзко

добавив: - на виселице.

Он больше ничего не сказал и, подавив вздох, убрал руку. Дон Педро

решил, что лучше выждать, пока гнев Маргарет остынет, пока она проникнется

мыслью, что всецело находится в его власти. Это скорей сломит ее упрямство,

чем все слова. Она еще не испытала страха. Но то, что Маргарет не теряла

присутствия духа, делало ее еще более желанной для дона Педро. За такую

женщину стоило бороться, и потому надо было призвать на помощь все свое

терпение. Дон Педро не сомневался, что в конце концов Маргарет будет

принадлежать ему. Воля была определяющей чертой его характера, как,

впрочем, и у Маргарет.

А лодка тем временем рассекала волны. Маргарет посмотрела на звезды в

небе и одинокую желтоватую звезду на горизонте. Она, казалось, все

увеличивалась по мере их приближения. Лишь однажды Маргарет оглянулась, но

во мраке, скрывшем землю и береговую линию, ничего не различила. Она

увидела лишь, что дон Педро не один на корме. Рядом с ним сидел рулевой.

Маргарет, обращаясь к нему, снова протестовала, требовала, чтобы ее вернули

на берег. Но он даже не понял, о чем речь. Обратившись к дону Педро, он

получил короткий резкий ответ на испанском.

И Маргарет замолчала с видом оскорбленного достоинства. Желтоватая

звезда впереди продолжала расти. Отражение от нее извилистой световой

дорожкой бежало по воде. В конце концов она оказалась фонарем на корме

корабля, и лодка, ударяясь о борта высокого галеона, подошла к входному

трапу. Наверху стоял человек с фонарем. На фоне освещенного шкафута четко

вырисовывался его силуэт.

Лодка бросила якорь у трапа, и дон Педро предложил ее светлости

подняться. Она отказалась. В этот момент она была в замешательстве и не

совладала с собой. Она сопротивлялась, угрожала. С корабля кинули веревку.

Матрос поймал ее конец и сделал затяжной узел. Набросив его на Маргарет, он

стянул узел у колен. Потом ей подняли руки и осторожно затянули узел под

мышками. Дон Педро тут же подхватил Маргарет и усадил на плечо. Поддерживая

свою ношу левой рукой, он схватился за лестницу правой рукой и начал

подниматься. Маргарет поняла, что сопротивление бесполезно: ее подтянут,

как груз, на веревке, и она выбрала из двух зол меньшее. На шкафуте, ярко

освещенном фонарями, дон Педро спустил Маргарет. Веревка, которую

подтягивали на корабль по мере их подъема, змеей лежала на палубе у ее ног.

Дон Педро распустил затяжной узел и освободил Маргарет.

На палубе у входного трапа их ждал Дюклерк, хозяин галеона, с фонарем

в руке. У комингсов стояли двое - крепкого сложения джентльмен и высокий

худой монах-доминиканец в белом облачении и черной монашеской накидке.

Остроконечный капюшон, закрывавший голову, затенял его лицо.

Первый быстро шагнул вперед и, низко поклонившись дону Педро, что-то

тихо ему сказал. Это был дон Диего, управляющий графа Маркоса, тот самый,

что снарядил корабль в Англию, как только до него дошла весть, что хозяин

ждет его там.

Монах, скрестив под просторной накидкой руки, неподвижный, как статуя,

оставался на месте. Уловив вопросительный взгляд дона Педро, дон Диего с

готовностью объяснил его присутствие. В католической Испании ни один

корабль не мог выйти в море без духовного пастыря. Он жестом подозвал

монаха и представил его как Фрея Луиса Сальседо. Священник и аристократ

поклонились друг другу, всем видом выражая взаимное уважение. Выпрямившись,

монах снова скрестил руки. Свет фонаря на мгновение выхватил из тени

капюшона его лицо. Маргарет мельком увидела его - аскетическое, худое и

бледное с мрачно горящими глазами. Их взгляд проник холодком страха в ее

отважную душу - страха, какого она еще не испытывала с момента похищения. В

этом быстром взгляде она почувствовала зловещую угрозу, неприкрытую злобу,

перед которой ее душа содрогнулась, как содрогнулась бы от проявления

сверхъестественной силы.

Потом дон Педро сообщил Маргарет, что лучшая каюта корабля в ее

распоряжении и дон Диего проводит ее туда. Она растерялась на какой-то миг,

но стояла, высоко подняв голову, вскинув подбородок, глядя гордо, почти с

вызовом. Наконец она повернулась и пошла за управляющим, и дон Педро

последовал за ней. Пока сопротивление бесполезно, придется выполнять их

волю. Осознав это, Маргарет подчинилась, не поступившись своим достоинством

и неискоренимой верой, что никто не сможет причинить ей вреда.

На продольном мостике кто-то перехватил дона Педро за руку. Он

обернулся и увидел монаха. Видно, он шел за ним следом, бесшумно ступая в

своих сандалиях. Впрочем, общая суматоха на корабле, готовящемся к

отплытию, заглушила бы любой шум. Скрипели блоки и фалы, слышался топот

ног, а когда была отдана команда положить руля к ветру, поочередное

хлопанье наполнявшихся парусов напоминало приглушенные пушечные выстрелы.

Послушная ветру, слегка накренясь левым бортом, "Девушка из Нанта" с

командой испанских матросов под покровом ночи ускользнула в открытое море.

Дон Педро, нахмурившись, вопросительно глянул на монаха. Свет фонаря,

висевшего на мостике, бил ему прямо в лицо.

Тонкие губы монаха шевельнулись.

- Эта женщина, взятая на борт вашей светлостью? - спросил он.

Дон Педро почувствовал, что его душит гнев. Дерзость самого вопроса

усугублялась его презрительной краткостью. Дон Педро сдержался, и монах не

услышал ответа, который полагался ему по заслугам.

- Эта дама, - с подчеркнутым почтением произнес он, - будущая графиня

Маркос. Я рад, что выдался случай известить вас об этом, чтобы впредь вы

говорили о ней с должным пиететом.

И, повернувшись спиной к бесстрастно поклонившемуся монаху, он

направился к главной каюте, проклиная в душе дона Диего, сподобившегося

взять в духовные пастыри монаха-доминиканца. Эти доминиканцы, нахалы как на

подбор, чванятся своей инквизиторской властью. Все они - от Генерального

инквизитора до последнего ничтожного брата ордена не испытывают почтения к

светской власти, как бы высока она ни была.

Дон Педро окинул оценивающим взглядом убранство каюты, и гнев его в

какой-то мере смягчился. Оно было достойно графини Маркос. В свете

покачивающихся фонарей на белоснежной скатерти ярко сверкали хрусталь и

серебро. Подушки из алого бархата с золотым кружевом украшали стулья и

скрадывали грубость рундуков под окнами, глядевшими на корму. Длинное

зеркало стояло меж дверей двух кают, выходящих на правый борт, и еще одно

помещалось у двери каюты, выходящей на левый. На полу лежал мягкий ковер

восточной работы с яркими красными и голубыми узорами, а переборки

скрывались гобеленами. Возле стола ждал распоряжений вылощенный Пабиллос,

слуга из дома графа в Астурии, приставленный доном Диего лично к дону

Педро.

Учитывая обстоятельства и спешку, дон Диего превзошел самого себя и

Пабиллоса, дон Педро жестом пригласил даму к столу.

Маргарет посмотрела на него в упор. Ее лицо под облаком слегка

растрепанных золотисто-рыжих волос было бледно, темно-красный корсаж помят,

кружевной воротник порван. Маргарет пыталась скрыть беспокойство, но его

выдавала взволнованно дышавшая грудь.

- У меня нет выбора, - протестующе заявила она с холодным презрением в

голосе. - Не тратьте время, унижая меня напоминанием, что я пленница, я

вынуждена подчиниться. Но это поступок труса, дон Педро, труса и

неблагодарного человека. Вы платите злом за добро. Надо было предоставить

вас судьбе. Вы убедили меня, что подобной судьбы заслуживал любой испанец,

попавший в руки честного человека, - с этими словами она холодно, с

достоинством прошла вперед и села за стол.

Дон Педро был смертельно бледен, под измученными глазами залегли тени.

На фоне этой бледности маленькая остроконечная бородка и закрученные вверх

усы казались иссиня-черными. Исхлестанный ее гневными словами, дон Педро не

выказал гнева. Он грустно наклонил голову.

- Упрек справедливый, я знаю. Но даже если вы полагаете мой поступок

низким, не вините всех испанцев за ошибки одного. А осуждая его ошибки,

помните, что ах породило. - Он сел напротив Маргарет. - Человека надо

судить не по поступкам, а по мотивам, их вызывающим. Тысяча достойных людей

повстречалась вам на жизненном пути, и вы по-прежнему считаете их

достойными людьми, ибо ничто не толкнуло их на действия, которые уронили бы

их в ваших глазах. Я, смею надеяться, достойный человек...

У Маргарет вырвался короткий смешок. Дон Педро смолк и слегка

покраснел, потом повторил:

- Я, смею надеяться, достойный человек, каковым вы меня справедливо

считали раньше. Если бы я уехал, вы остались бы при том же мнении, но

непреодолимый соблазн смел все мои предубеждения. Узнав вас, Маргарет, я

полюбил вас - страстно, отчаянно, слепо.

- Стоит ли продолжать?

- Стоит. Я хочу, чтобы вы поняли меня, а уж потом и судили. Эта любовь

сродни культу, она переполняет меня чувством обожания. Вы нужны мне, я не

могу жить без вас. - Он устало провел рукой по бледному лбу. - Мы не

властны над своими чувствами. Мы рабы природы, заложники судьбы, которая

использует нас в своих целях, кнутом заставляет нас подчиниться ее власти.

Я не просил ниспослать мне любовь к вам. Это произошло помимо моей воли. Во

мне зажгли любовь. Я не знаю, откуда пришел этот зов, но я не мог

ослушаться, он был непреодолим. Я могу лишь предполагать, какого мнения вы

были обо мне раньше. Думаю, что высокого. Как мне представляется, такая

женщина, как вы, не может высоко ставить мужчину, искусного в банальных

любовных интригах, занятого тривиальными любовными играми, кощунственно

низводящего любовь до развлечения и низкой похоти. Я не таков. Клянусь

своей верой и честью пред ликом Господа и Пресвятой девы.

- К чему эти клятвы и клятвопреступления? Они для меня ничего не

значат.

легкомысленный искатель приключений, каковым я не являюсь, никогда бы не

отважился на то, что сделал я. Я похитил вас. Какое ужасное слово!

- Очень точное слове для описания ужасного поступка, преступления, за

которое вам наверняка придется держать ответ.

- Вы говорите - преступление. Но преступника создают обстоятельства.

Не рождалось еще человека - кроме Одного, но он был не просто человек -

столь приверженного добродетели, что не поддался бы искусу. - Дон Педро

вздохнул и продолжал: - Поверьте, я никогда не совершил бы подобного

поступка, если бы соблазну, моему непреодолимому влечению к вам, не

сопутствовало роковое стечение обстоятельств. Время не остановилось ради

меня. Корабль не мог вечно стоять в английских водах. Ежечасно он

подвергался риску быть захваченным. Я должен был спешить. Вчера вечером я,

преодолев робость, заговорил с вами о любви. И получил отпор. Этого я и

опасался. Объяснение было слишком внезапным. Оно удивило вас, вывело из

душевного равновесия. В других обстоятельствах я бы не стал торопиться.

Добиваясь взаимности, я проявил бы бесконечное терпение. Я убежден: как во

время нашей первой встречи ваши флюиды вошли в меня и навсегда сделали меня

рабом, так и мои флюиды могли бы войти в вашу душу, пусть вы бы и не

догадались об этом. Мне не верится, что чувство, вызванное вами, не нашло

бы отклика в вашем сердце. Это как искра, высеченная ударом стали о

кремень, во, чтобы она появилась, нужны и сталь, и кремень. Вы сами не

признавались себе в том, что искра высечена. Еще какое-то время, совсем

немного времени, и я помог бы вам это осознать. Но время было мне

неподвластно. Я не мог дольше оставаться в Англии. - Дон Педро с отчаянием

взмахнул рукой и слегка наклонился вперед. - У меня не было выбора.

Отказаться от вас я не мог, и вынужден был прибегнуть к злодейскому, на ваш

взгляд, похищению. - Он помедлил и, не услышав возражений, продолжал. - Я

увез вас силой, чтобы добиться когда-нибудь вашего расположения, положить к

вашим ногам свою жизнь и все, что у меня есть, короновать вас всеми

почестями, которых я был удостоен и которыми еще буду удостоен,

вдохновленный вами. Сейчас все на корабле знают, что по приезде в Испанию

вы станете графиней Маркос, а потому будут относиться к вам с должным

почтением, приличествующим вашему высокому положению.

Дон Педро замолчал, устремив на Маргарет грустный, смиренно молящий о

любви взгляд. Но ни взгляд, ни его слова, судя по всему, не произвели на

нее никакого впечатления. Ответный взгляд был колюч, и лишь презрение

чувствовалось в легкой улыбке, скользнувшей по алым губам.

- Слушая ваши речи, я терялась в догадках: кто же вы - мошенник или

глупец? Теперь понимаю - вы жалкая помесь того и другого.

Дон Педро пожал плечами и даже улыбнулся, хоть в глазах его затаилась

бесконечная усталость.

- Это не аргумент.

- Не аргумент? А разве нужны аргументы, чтобы проколоть пустой мыльный

пузырь, надувавшийся вами с таким старанием? Следуя вашей логике, в мире

нет злодейства, которое невозможно оправдать. Факты налицо, дон Педро, вы

отплатили злом за добро, вы обращались со мной недостойно и грубо, надеясь

подчинить своей воле; из-за вас тревога и печаль поселились в доме,

приютившем вас в час испытаний. Это факты, в никакие аргументы на свете не

смогут их опровергнуть. Поверьте, все ваши попытки воздействовать на меня

напрасны. Никто не произведет меня в графини против моей воли, а у меня нет

желания стать графиней Маркос и никогда не будет. Если вы заслужите

прощение, возможно, у меня возникнет желание увидеть вас в будущем. А

сейчас снова прошу вас: отдайте распоряжение вернуться, верните меня в мой

дом.

Дон Педро опустил глаза и вздохнул.

недоумевающему Пабилосу, и тот принялся раскладывать по тарелкам кушанья,

заранее приготовленные на буфете.

Дон Педро, находившийся в состоянии философской отрешенности, невольно

восхищался смелостью Маргарет - с какой решимостью она ответила ему, с

каким достоинством держалась за столом, как твердо смотрела ему в глаза. В

подобной ситуации любая из знакомых ему женщин вела бы себя иначе. Он уже

оглох бы от криков, его бы уже мутило от слез! Но Маргарет была, как

закаленная сталь. Во всем мире не найти лучшей матери для будущих сыновей.

Рожденные такой матерью, они приумножат блеск и славу дома Мендоса и Луна.

Дон Педро был уверен, что в конце концов она покорится его воле. Его

слова, обращенные к Маргарет, были искренни, они выражали его веру; с такой

верой он мог набраться терпения, ибо эта добродетель недоступна лишь тем,

кого гложет червь сомнения.

Маргарет ела мало, но то, что она вообще не лишилась аппетита,

доказывало твердость ее духа. Она выпила немножко вина, но лишь из того

кувшина, из которого пил сам дон Педро. Заметив ее осторожность, он

подумал, что ум Маргарет не уступает твердости ее характера. Строптивость и

недоверие к нему лишь возвышала Маргарет в его глазах.

Одноместная каюта по правому борту предназначалась для дона Педро и

отличалась особой роскошью убранства. Когда Пабиллос сообщил об этом

хозяину, тот предоставил ее Маргарет, и она приняла это с равнодушной

готовностью подчиниться обстоятельствам.

Когда Маргарет осталась одна, она, вероятно, утратила привычное

самообладание. Ею овладели горе, негодование, страх. Во всяком случае,

когда наутро она искала место на палубе, где могла бы чувствовать себя

свободнее, чем в каюте, лицо у нее было осунувшееся, а глаза покраснели от

слез или от бессонницы - и то, и другое было ново и непривычно для леди

Маргарет Тревеньон. Но других сигналов бедствия она не подавала. Привела в

порядок свой туалет и тщательно причесалась; ступала твердо, насколько,

разумеется, позволяла качающаяся палуба, держалась уверенно, с холодным

достоинством.

Она перешла с продольного мостика на шкафут. Залитый солнечным светом,

он показался ей менее просторным, чем вчера вечером. Взгляд ее скользнул от

зарешеченного люка к лодкам на утлегере в середине корабля и на мгновение

задержался на крепком парне, начищавшем латунный обод бачка с питьевой

водой. Он украдкой поглядывал на Маргарет. На рассвете подул свежий ветер,

и на марсе убирали паруса. Ей казалось, что кроме юноши, начищающего бак,

никого рядом не было, но, пройдя вдоль кормы, она увидела на шканцах

моряков. Дюклерк, дюжий бородатый хозяин судна, облокотившись о резные

перила, наблюдал за ней. Когда Маргарет обернулась, Дюклерк приподнял

шляпу, приветствуя ее. Позади него два матроса глядели на ванты, повторяя

действия матросов на марсе.

Маргарет прошла по палубе туда, где, как она думала, в последний раз

промелькнула ее родина, ее Англия. Теперь земли не было видно. Маргарет

казалось, что корабль находится в центре огромного сферического водного

пространства: прозрачное утреннее небо сливалось с океаном. Ее замутило от

страха; она прислонилась к фальшборту и вдруг увидела, что она здесь не

одна, как полагала. Высокая неподвижная фигура у переборки кубрика казалась

кариатидой, поддерживающей верхнюю палубу.

Это был монах. Капюшон на сей раз был откинут, и голова с выбритой

тонзурой открыта. Лицо монаха при дневном свете показалось ей моложе, чем

накануне, ему было лет тридцать пять. Несмотря на голодное, почти волчье

выражение лица, оно было не лишено приятности, во всяком случае,

приковывало к себе внимание. Крупный, почти семитский нос, широкие, резко

очерченные скулы, стянувшие к вискам желтоватую кожу, так что резко

обозначались провалы щек; широкий, тонкогубый и твердый рот, под нависшим

лбом - темные мрачные глаза.

Монах стоял всего в нескольких ярдах от Маргарет. В руках у него был

требник, пальцы перевивала свисавшая нитка бус; Маргарет могла и не знать,

что это четки, привезенные из Святой земли, и бусины выточены из верблюжьих

костей.

лицо его, будто выточенное из дерева, осталось безучастным. Он подошел к

Маргарет, устремив на нее взгляд больших строгих глаз, и она с

неудовольствием отметила, что сердце у нее забилось сильнее, как случается

при встрече с незнакомым или непонятным человеком. К удивлению Маргарет, он

заговорил с нею по-английски. Монах произнес несколько обычных в таких

случаях фраз, но его глубокий серьезный голос и свистящий испанский акцент

придали им значительность. Он выразил надежду, что ее нынешнее пристанище

на корабле вполне сносно, что она соснула в непривычной обстановке, а

проснувшись освеженной, вознесла хвалу Пресвятой деве, защитнице всех

девственниц.

Маргарет понимала, что вежливая фраза по существу вопрос, хоть навряд

ли уловила его дальний прицел. Разумеется, живой ум Маргарет уже был занят

другими мыслями. Этот человек - священник, и хоть его вера внешне

отличается от той, что исповедует она, в основе своей они составляют единое

целое. И католик, и лютеранин понимают Добро и Зло одинаково, и этот монах

и по званию, и по долгу - слуга Господа, сторонник добродетели, защитник

угнетенных. Не знай он английского, он не смог бы принести ей пользу. Он