Удачи капитана Блада

заключению? - продолжал нападение Джервас. Теперь уже поздно было идти на

попятный.

- Пожалуй, это было непросто. Поверьте, непросто. Я не припомню, чтоб

чем-нибудь оскорбил вас, я всегда был вежлив с вами...

- Вы сами по себе - оскорбление, - прервал его Джервас. - Мне не

нравится ваша физиономия. Эта фатоватая жемчужная серьга оскорбляет мой

вкус. И ваша бородка мне отвратительна. Короче говоря, вы - испанец, а я

ненавижу испанцев.

Дон Педро вздохнул с улыбкой.

- Наконец-то я все понял. Разумеется, сэр, ваша обида велика. Мне

стыдно, что я дал вам повод. Скажите, сэр, чем я могу заслужить вашу

благосклонность?

- Своей смертью, - ответил Джервас.

Дон Педро провел рукой по бороде. Он сохранял учтивость и хладнокровие

перед разъяренным противником, и каждым словом, в котором сквозили

презрение и насмешка, намеренно разжигая его ярость.

- Вы слишком много просите. А вас позабавила бы попытка убить меня? -

поинтересовался дон Педро.

- Чертовски, - охотно отозвался Джервас.

Дон Педро поклонился.

- В таком случае я сделаю все возможное, чтобы угодить вам. Если вы

подождете, пока я схожу за оружием, я предоставлю вам эту приятную

возможность.

Улыбнувшись и кивнув Джервасу, дон Педро быстро удалился, предоставив

Джервасу злиться и на него, и на себя. Он проявил чудовищную бестактность

по отношению к этому ревнителю безукоризненных манер. Он стыдился

собственной грубости в достижении цели: дон Педро преподал ему урок, как

решает подобные проблемы подлинный аристократ. Теперь он делом докажет то,

что не смог надлежащим образом выразить словами.

Он так и сказал дону Педро с угрозой в голосе, когда они наконец

направились к дальнему газону за живой изгородью из боярышника, чтобы

укрыться от посторонних глаз.

- Если вы мечом владеете так же искусив, как языком, дон Педро,

значит, вы мастер своего дела, - с издевкой заметил Джервас.

- Не волнуйтесь, - последовал спокойный ответ.

- А я и не волнуюсь, - резко сказал Джервас.

- У вас нет причин для беспокойства, - заверил его дон Педро. - Я вас

не изувечу.

Они уже обогнули изгородь, и сэр Джервас, отвязывавший рапиру,

разразился проклятиями в ответ на любезное обещание.

- Вы меня совершенно неправильно поняли, - сказал дон Педро. - Во

всяком случае, вы многого не понимаете в этой истории. Рассудили ли вы, к

примеру, что, убив меня, вы ни перед кем не будете держать ответ, но если

бы я убил вас, ваши варвары-соотечественники, скорей всего, повесили бы

меня, несмотря на мое происхождение?

Джервас, снимавший камзол, замешкался. На его честном молодом лице

отразилось недоумение.

- Разрази меня гром, мне это и в голову не приходило. Послушайте, дон

Педро, у меня нет желания ставить вас в невыгодное положение. Дуэли не

будет.

ваше внимание на двусмысленность ситуации, чтобы избежать дуэли. Долг чести

не позволяет мне принять ваше предложение. Но, повторяю, сэр, у вас нет

основания для беспокойства.

Насмешливая самоуверенность дона Педро вызвала новую вспышку гнева у

Джерваса.

- А вы чертовски уверены в себе! - сказал он.

- Конечно, - кивнул дон Педро. - В противном случае, разве бы я

согласился на дуэль? Вы по горячности многое упустили из виду. Учтите, что

я пленник, взявший на себя определенные обязательства. Быть убитым на дуэли

не сделает мне чести, ибо я - равноправный ее участник, и такая смерть была

бы равнозначна побегу из тюрьмы. Отсюда следует, что я должен быть очень

уверенным в себе, иначе я бы и не согласился на дуэль.

Этого Джервас не мог стерпеть. Его восхищали достоинство и

невозмутимость испанца. Но его напыщенность была невыносима. Он в гневе

скинул с себя камзол и, опустившись на землю, принялся стаскивать сапоги.

- Какая в этом нужда? - спросил дон Педро. - Я всегда опасаюсь

промочить ноги.

- У каждого стой вкус, - последовал короткий ответ. - Можете умереть с

сухими ногами, если вас это больше устраивает.

Испанец ничего не сказал в ответ. Он расстегнул пояс и отбросил его

вместе с ножнами, оставшись с обнаженной рапирой в руке. Он принес меч и

кинжал, обычное оружие для дуэли, но, обнаружив, что у Джерваса нет другого

оружия, кроме рапиры, дон Педро согласился на оружие противника.

Стройный, изящный, дон Педро невозмутимо ждал, пока его противник

закончит долгую подготовку к дуэли, сгибая в руках длинную гибкую рапиру,

как хлыст.

Наконец они заняли боевую позицию, и дуэль началась.

Сэр Джервас не раз доказывал, что он наделен от природы отвагою льва,

но в фехтовании, как и в жизни, он был простодушен и прям. Сила мускулов

снискала ему среди моряков славу умелого фехтовальщика, и он сам уверовал в

то, что способен сразиться с любым противником. Это объяснялось не

самонадеянностью, а наивностью сэра Джерваса. В действительности же его

искусство было далеко от совершенства, как часто и довольно зло напоминала

ему Маргарет. И в тот день ему предстояло кое-чему научиться.

Истинное искусство фехтования тогда переживало еще период

младенчества. Родившись в прекрасной Италии, взлелеявшей все искусства,

фехтование было сравнительно мало известно в других европейских странах.

Правда, в Лондоне жил мастер фехтования мессир Савиоло, дававший уроки

нескольким избранным ученикам, появлялись мастера своего дела и во Франции,

Испании и Голландии. Но в целом и кавалер, и особенно офицер больше

полагались на силу, чтобы отразить удар противника и нанести ему удар в

самое сердце. Напор дополнялся несколькими весьма сомнительными приемами,

совершенно бесполезными, как сегодня убедился сэр Джервас, против тех

немногих фехтовальщиков, кто серьезно изучил это новое искусство и в

совершенстве освоил его принципы.

Можете представить себе, как был потрясен и разочарован сэр Джервас.

Разящие удары, в которые он вкладывал всю силу, стремясь настичь гибкого

дона Педро, лишь понапрасну рассекали воздух, умело отраженные его рапирой.

Непосвященному все это казалось колдовством, словно рапира испанца была

колдовской палочкой, одним лишь прикосновением лишавшая оружие и руку

Джерваса силы. Джервас рассердился и очертя голову ринулся в бой. Дон Педро

мог заколоть его раз двадцать, не прилагая особых усилий. И именно

легкость, с которой испанец вел бой, особенно злела молодого моряка. Дон

Педро был почти неподвижен. Рука его, согнутая в локте, почти все время

оставалась в этом положении, зато кисть работала непрерывно, поспевая

повсюду, и в то же время не делая ни одного лишнего движения. И каким-то

непостижимым таинственным образом испанец умело отражал его удары, делая

тщетными все усилия Джерваса.

Джервас, с трудом переводивший дух, мокрый от пота, прыгнул в сторону,

намереваясь атаковать противника сбоку. Но и этот маневр не удался. Испанец

мгновенно повернулся и парировал удар. Джервас рванулся вперед, чтобы

выбить у него рапиру из рук, но испанец остановил его, мгновенно направив

острие рапиры к горлу Джерваса.

Обескураженный, Джервас отступил, чтобы отдышаться. Испанец не пытался

в свою очередь атаковать его. Он лишь опустил рапиру, давая отдых руке,

выжидая, когда противник возобновит поединок.

- Боюсь, вы слишком разгорячились, - заметил испанец, сохранявший

хладнокровие и легкость дыхания. - Вы слишком часто прибегаете к удару

лезвием и потому излишне утомляете руку. Вам следует научиться больше

работать острием. Прижимайте локоть к боку, вращайте запястье.

- Гром и молния! - яростно выкрикнул Джервас. - Вы вздумали давать мне

уроки!

- А разве вы не поняли, что нуждаетесь в уроках? - вежливо осведомился

Джервас сделал выпад, и все остальное произошло чрезвычайно быстро, не

успел он опомниться. Меч испанца отразил его яростный удар жестче, чем

раньше. Со звоном скрестились клинки, звякнули друг о друга эфесы. Вдруг

дон Педро выкинул вперед левую руку и стиснул правое запястье Джерваса.

Дальше события развивались с быстротою мысли. Испанец бросил свою рапиру,

и, прежде чем Джервас разгадал его замысел, выхватил у него оружие.

Итак, Джервас был обезоружен, его рапирой завладел противник.

Джервас стоял красный от злости, пот с него катился градом, а испанец,

спокойно улыбнувшись, поклонился, как бы давая понять, что он выполнил свой

долг, и дуэль закончена.

А затем, будто этого унижения было мало, Джервас увидел Маргарет.

Бледная, с широко раскрытыми глазами, она притаилась в углу живой изгороди,

прижав руку к груди.

Джервас не знал, давно ли она тут, но уж, конечно, она была

свидетельницей его поражения. В эту горькую минуту Джервас пожалел, что дон

Педро не пронзил ему сердце своей рапирой.

Джервас чувствовал себя ужасно глупо, сильная бледность проступила на

его смуглом, разгоряченном от поединка лице, когда он увидел, что Маргарет,

явно рассерженная, быстро направилась к нему.

- В чем дело? - требовательно спросила она, смерив каждого из них

уничтожающим взглядом.

И, разумеется, ей ответил дон Педро, ни на минуту не терявший

самообладания.

- Да так, пустое. Немного пофехтовали, чтобы сэр Джервас усвоил

кое-какие приемы. Я ему продемонстрировал кое-что из итальянской школы

фехтования.

Он протянул Джервасу его рапиру эфесом вперед.

- На сегодня хватит, - произнес он с вежливой улыбкой. - Завтра я

покажу вам новый прием и как его отражать.

С дьявольской тонкостью он выдал то, что якобы хотел скрыть: как

благородно он пощадил соперника.

Ее светлость бросила на него высокомерный взгляд.

- Будьте любезны, оставьте меня наедине с сэром Джервасом, - приказала

она ледяным тоном.

Испанец поклонился, поднял с земли рапиру, пояс и послушно удалился.

- Джервас, я хочу знать правду! - властно сказала она. - Что произошло

между вами?

Он весьма откровенно сообщил ей подробности, не делавшие, как он

считал, ему честя.

Маргарет терпеливо выслушала его, все еще бледная, с дрожащими губами.

Когда Джервас закончил свой рассказ и, понурив голову, стоял перед ней с

виноватым видом, Маргарет некоторое время молчала, будто не могла найти

нужных слов.

- Кажется, вы намеревались помочь мне стать послушной дочерью? -

сказала она наконец, и в ее вопросе звучало утверждение.

Джервас понял смысл ее слов, но мужество его покинуло, и он продолжал

рассматривать помятую траву. Он сознавал, что Маргарет, естественно,

откажется выйти замуж за такого неотесанного мужлана, который все делает

через пень колоду. У него уже не было смелости защищаться, приводить

какие-то доводы в свою пользу.

- Ну? - нетерпеливо спросила Маргарет. - Почему вы мне не отвечаете?

Или вы потеряли голос, беседуя с доном Педро?

- Возможно, - горестно подтвердил он.

- Возможно! - передразнила его Маргарет. - Вы полагали, что вам лучше

быть убитым?

Джервас ответил вопросом на вопрос; он вполне мог задать его сам себе

и найти ответ в ее волнении и злости.

- Поскольку вам моя смерть была бы глубоко безразлична, к чему все это

беспокойство?

Смятение невольно выдало Маргарет.

- Кто сказал, что мне это безразлично? - воскликнула Маргарет, и уже в

следующее мгновение готова была прикусить себе язык.

Ее слова совершенно преобразили молодого человека, стоявшего перед

ней. Он смотрел на нее, не веря своим глазам, его била дрожь.

- Маргарет! - голос его зазвенел. - Вам была бы небезразлична моя

смерть?

Она тут же прибегла к чисто женскому притворству.

судьи узнали, как вы погибли? Разразился бы такой скандал, что о нем могли

бы узнать и в Лондоне.

Джервас вздохнул и снова впал в уныние.

- Вы только это и имели в виду? Только это?

- А что еще, по вашему разумению, я имела в виду? Одевайтесь, молодой

человек! Мой отец ждет вас. - Маргарет отвернулась от него. - А, кстати,

где вы бросили мою лютню? Если вы ее разбили, я вас так легко не прощу.

- Маргарет! - позвал он уходящую девушку.

Она задержалась у изгороди, глянула на него через плечо.

- Я вел себя как дурак, - печально сказал он.

- По крайней мере, тут мы можем придти к согласию. А что еще?

- Если вы меня простите... - Не закончив фразы, Джервас догнал ее. -

Все из-за вас, Маргарет. Меня бесило, что я постоянно видел вас с этим

испанцем. Это было выше моих сил. Мы были так счастливы, пока не появился

он...

Джервас выругался сквозь зубы.

- В том-то все и дело! В том-то все и дело!

- В чем дело?

- В моей проклятой ревности. Я люблю вас, Маргарет. Я бы отдал свою

жизнь ради любви к вам, дорогая Маргарет.

- Клянусь честью, я верю вам, - насмешливо сказала она, - тем более,

что вы уже предприняли такую попытку. - Она сделала шаг, другой и снова

помедлила. - Одевайтесь, - повторила она, - и ради Бога, будьте

благоразумны.

С этими словами она удалилась.

Но когда Джервас мрачно взялся за шнурки, Маргарет вернулась.

- Джервас, - начала она очень серьезно и сдержанно, - если мое

прощение что-то значит для вас, обещайте, что это не повторится.

- Хорошо, - с горечью сказал он, - я обещаю.

- Поклянитесь, - настаивала она.

Джервас с готовностью поклялся, но, судя по всему, не понял причины ее

беспокойства. В этой ситуации некоторое самодовольство ему бы не помешало,

но самодовольство было не в характере сэра Джерваса Кросби.

ГЛАВА X
ВЫКУП

уходя из поместья Тревеньон. У другого такое унижение вызвало бы прилив

злости, побуждающей к мелкому мщению - случай всегда найдется. Сэр Джервас

корил сам себя и мучился от стыда. Собственное поведение вызывало у него

отвращение: вел себя, как дурно воспитанный школяр, и дон Педро обошелся с

ним соответственно, проявив великодушие, что само по себе было

жестокостью, - своего рода воспитательная порка для души.

Теперь ему не миновать презрения Маргарет, и оно оправдано - эта мысль

была для него невыносима. И в своем крайнем унижении он именно так

истолковал негодование Маргарет. Ослепленный им - ведь уничижение ослепляет

не меньше тщеславия - Джервас не почувствовал за негодованием Маргарет

горячего участия.

Положение соперника было не намного лучше его собственного. Напрасно

он защищался, приводя многословные доводы в свою пользу, выставляя напоказ

собственное великодушие и сдержанность, позволившие сэру Джервасу покинуть

поле боя без единой царапины. Но леди Маргарет не желала, чтобы сэр Джервас

был хоть чем-то обязан великодушию другого человека. Ей было крайне

неприятно, что Джервас оказался в таком положении, и свое недовольство она

беспристрастно выражала и Джервасу, и тому, кто поставил его в столь

невыгодное положение. С доном Педро она отныне держалась отчужденно и

холодно. Маргарет ясно дала ему понять, что у нее уже сложилось

определенное мнение о его поведении, и никакие объяснения ей не нужны,

поскольку они все равно не изменят ее точку зрения.

Вечером того же дня дон Педро предпринял отчаянную попытку оправдаться

перед ней. Она со своим кузеном Фрэнсисом вышла из-за стола вслед за отцом,

и дон Педро умолил ее задержаться на минуту. Она поддалась на уговоры,

намереваясь, вероятно, разъяснить ему в полной мере, как велико ее

негодование.

- Клянусь, - начал он, - вы жестоки со мной, потому что вас разгневала

дуэль, которой я не мог избежать.

- Я больше не хочу об этом слышать.

- А теперь вы несправедливы. Нет большей несправедливости, чем осудить

человека, даже не выслушав его.

- Нет никакой необходимости выслушивать вас, сэр, чтобы убедиться в

том, что вы злоупотребили своим положением, что вы злоупотребили моим

доверием, когда я позволила вам сохранить оружие. Меня интересуют только

факты, а факты, дон Педро, таковы, что вы в моих глазах пали бесконечно

низко.

большие темные глаза смотрели на нее с мукой. Возможно, это несколько

смягчило Маргарет, заставило ее выслушать дона Педро, не прерывая.

- Вы не смогли бы наказать меня более жестоко, - сказал он, - а ирония

заключается в том, что кара постигла меня за действия, предпринятые с

одним-единственным желанием - сохранить ваше доброе расположение, которое я

ценю превыше всего. Вы говорите, я злоупотребил вашим доверием. Хотите

выслушать мой ответ?

Он держался так смиренно, а его молящий голос был так музыкален, что

Маргарет дала согласие, хоть и с явной неохотой. И тогда он объяснился. Сэр

Джервас явился к нему с неприкрытым желанием спровоцировать ссору. Он выбил

лютню из рук дона Педро и позволил себе грубые намеки относительно его

внешности.

Он простил бы сэру Джервасу его грубые выпады, но тогда обвинение в

трусости, брошенное сэром Джервасом, оказалось бы справедливым, а обвинения

в трусости он не мог простить, ибо оно наносило урон его чести. И потому,

желая избежать непростительного позора, он согласился дать удовлетворение

сэру Джервасу Кросби, и то потому лишь, что дон Педро не сомневался в

исходе дуэли и был полон решимости использовать свое оружие лишь в целях

самообороны, чтобы сделать дуэль безрезультатной. И он продемонстрировал

мастерство владения оружием не ради хвастовства, а ради того, чтоб его

смелость впредь не подвергалась сомнению, если ему вздумается уклониться от

дальнейших поединков, которые, возможно, будут ему навязаны.

Речь дона Педро звучала убедительно, а манера изложения фактов была

безупречна в своей скромности. Но ее светлость, казалось, не была

расположена к милосердию; вынужденная признать, что аргументы, приведенные

доном Педро, ее убедили, Маргарет сохранила холодный и отчужденный тон, и в

последующие дни держалась отчужденно. Она больше не заботилась о том, чтобы

развлечь своего гостя. Предоставленный сам себе он отныне в одиночку

предпринимал долгие прогулки и упражнял свой ум, беседуя о сельском

хозяйстве и лесоводстве с Фрэнсисом Тревеньоном, в то время как Маргарет

отправлялась на верховые прогулки с Питером и Розамунд Годолфинами или

принимала их и других гостей на своей половине, не приглашая испанца.

Три дня тянулись для дона Педро мучительно долго. Когда они

встретились за столом, Маргарет отметила его унылый вид. Она была довольна,

что он страдает, тем более что следствием поражения на дуэли явилось то,

что сэра Джерваса больше не видели в Тревеньоне. Если бы Маргарет оценила в

полной мере страдания дона Педро, все могло бы сложиться иначе. Но она была

к нему несправедлива, расценив грусть, отражавшуюся на его бледном лице и в

глазах, как лицемерную уловку, приличествующую случаю.

Но страдания дона Педро были искренни, и грусть, с которой он смотрел

на Маргарет, шла из глубины души.

Взаимное притяжение противоположностей неизбежно, и дон Педро,

типичный смуглолицый сын Испании, волею судьбы близко узнавший высокую

девушку с золотыми волосами, нежным, точно яблоневый цвет, румянцем,

бездонными голубыми глазами, глядевшими на мир открыто и спокойно, конечно

же, должен был полюбить Маргарет. Она была разительно несхожа не только с

томными, беззаботными, непросвещенными женщинами его родной Испании, но и с

любыми другими женщинами Европы. Свобода, ее естественное достояние с

самого детства, наделила ее одновременно искренностью и силой духа,

защищавшими ее девичество надежнее зарешеченных окон и бдительной дуэньи.

Ее невинности не сопутствовало невежество, искренности - дерзость,

скромности - жеманство. Она могла свести с ума своей красотой, не пытаясь

очаровать поклонника. За всю свою жизнь, за долгие странствия дон Педро не

встречал еще женщины и вполовину столь желанной, чье завоевание стало бы

для него источником большей гордости. И ведь их отношения складывались так

хорошо и многообещающе до этой злополучной дуэли с сэром Джервасом Кросби.

Теперь дон Педро уже не презирал, а ненавидел его.

Итак, три дня он томился в одиночестве, на которое его обрекла

Маргарет. На четвертый день к вечеру произошло нечто, вернувшее ему

центральное место в ходе событий, как всегда, когда он был их участником.

Они сидели за столом, и слуга доложил, что джентльмен - иностранец -

желает видеть дона Педро. Испанец, извинившись, поспешил в холл.

О значении в обществе дона Педро де Мендоса и Луна можно было судить

по безотлагательности, с которой принялся выполнять его поручение адресат в

Нанте. Скорость была почти фантастической: через восемнадцать дней после

отправки письма в Нант ответ был доставлен в поместье Тревеньон.

Дон Педро, поспешно явившийся в просторный серый холл, замер от

неожиданности при виде ждавшего его человека. Он был похож на матроса -

загорелый, крепко сбитый, чернобородый в домотканной одежде и высоких

сапогах. Под мышкой он держал большой пакет, обернутый парусиной.

Поклонившись испанцу, он представился по-французски:

- К вашим услугам, монсеньор. Я - Антуан Дюклерк из Нанта.

Дон Педро нахмурился и чопорно выпрямился.

- Как же так? Я думая, дон Диего сам сюда пожалует? - спросил он

надменно. - Со мной перестали считаться?

- Дон Диего прибыл самолично, монсеньор. Но ему было бы неблагоразумно

высадиться на берег.

- Так он стал благоразумным, да? - усмехнулся дон Педро. - Ну, ну. А

вы кто такой?

- Я хозяин брига, ходившего за ним в Сантандер. Дон Диего ждет ваше

превосходительство на бриге. Мы бросили якорь в двух милях от берега. Все

готово к тому, чтобы принять вас на борт этой ночью. В бухте под скалой

ждет лодка с полдюжиной крепких гребцов из Астурии.

- Из Астурии? - переспросил приятно удивленный дон Педро.

- По приказу дона Диего мы наняли испанскую команду в Сантандере.

- Ага! - дон Педро подошел поближе к французу. - А где же выкуп?

Тот протянул ему сверток.

- Он здесь, монсеньор.

Дон Педро взял сверток и подошел к окну. Он сломал тяжелые сургучные

печати, вспорол кинжалом парусину и извлек длинную шкатулку из слоновой

кости. Он поднял крышку. На подушке из пурпурного бархата покоилась нить

безупречного переливающегося жемчуга, каждая бусина была величиной с

воробьиное яйцо. Дон Педро взял ожерелье в руки, оставив шкатулку на диване

возле окна.

- Дон Диего угодил мне, - произнес он наконец. - Так ему и скажите.

На лице моряка отразилось недоумение.

- Но разве вы, ваше превосходительство, не скажете ему это сами? Лодка