Удачи капитана Блада

ждет...

- Сегодня - нет, - прервал его дон Педро. - У меня не остается

я буду готов.

- Как будет угодно вашему превосходительству. - В голосе Дюклерка

прозвучало беспокойство. - Но отсрочки опасны, монсеньор.

- Жизнь всегда полна опасностей, мой друг, - с улыбкой обернувшись к

французу, сказал дон Педро. - Стало быть завтра, когда стемнеет, в

маленькой бухте, где ручей впадает в море. Да хранит вас Бог.

Дюклерк поклонился и ушел. Оставшись один, дон Педро с минуту постоял

в нерешительности, держа на ладонях бесценное ожерелье, любуясь

перламутровым блеском жемчужин, их радужной переливчатостью в лучах

заходящего осеннего солнца. Он едва заметно улыбнулся, представив, как

будет дарить ожерелье Маргарет. Наконец он легонько связал шелковые нити и

вернулся в столовую.

Его светлость и Фрэнсис уже ушли, и Маргарет сидела одна на диване у

окна, глядя в цветник, в котором почти все цветы уже отцвели. Она

посмотрела через плечо на вошедшего дона Педро, но он держал руки за

спиной, и она не увидела ожерелья.

- Все хорошо? - поинтересовалась она.

- Все очень хорошо, миледи, - ответил он.

Маргарет снова посмотрела в окно на заходящее солнце.

- Ваш гость... заморский? - спросила она.

- Заморский, - подтвердил дон Педро.

Он направился к Маргарет. Под ногами у него похрустывал камыш, которым

каждый день устилали пол в столовой. Дон Педро остановился у нее за спиной,

а Маргарет, выжидая, что он ей скажет, продолжала смотреть в окно. Дон

Педро тихо поднял руки, и, задержавшись на мгновение над ее золотой

головкой, ожерелье скользнуло ей на шею.

Маргарет, ощутив легкое прикосновение к волосам и что-то холодное на

обнаженной шее, вскочила, и щеки ее вспыхнули. Она подумала, что дон Педро

коснулся ее пальцами. И хоть он улыбнулся, слегка поклонившись ей, его

пронзила боль от злости, промелькнувшей на ее лице.

Увидев ожерелье, она поняла свою ошибку и засмеялась смущенно, но с

чувством облегчения.

- Клянусь, сэр, вы испугали меня. - Она приподняла ожерелье, чтобы

разглядеть его получше, и, осознав великолепие подарка, осеклась. Краска

сошла с ее лица.

- Что это?

- Выкуп, который мне привезли из Испании, - спокойно ответил он.

- Но... - Маргарет была потрясена. Она достаточно хорошо разбиралась в

драгоценностях и поняла, что на груди у нее - целое состояние. - Но это

неразумно, сэр. Оно стоит огромных денег.

- Я предупредил вас, что если вы предоставите мне определить сумму

выкупа, я оценю себя дорого.

- Но это королевский выкуп, - сомневалась она.

- Я почти королевского рода, - заявил он.

Маргарет продолжила бы препирательства, но он положил конец спору;

заметив, что такая мелочь не стоит ее внимания.

- Зачем нам вести разговоры о пустяках, когда каждое ваше слово для

меня дороже всех этих дурацких жемчужин вместе взятых?

Никогда раньше дон Педро не решался говорить с Маргарет таким тоном: в

голосе его звучала любовь. Она смотрела не него широко открытыми от

изумления глазами. А он объяснял ей свои намерения.

- Я вручил вам выкуп, и час моего отъезда приближается - слишком

быстро - увы! Итак, с вашего позволения, если вы освобождаете меня ст

данного вам слова чести, я завтра ночью уплываю в Испанию.

- Так скоро, - сказала она.

Дону Педро, который, несомненно, заблуждался в своих надеждах,

показалось, что она произнесла эти слова с грустью; тень, промелькнувшую на

ее лице, он принял за сожаление. И это подстегнуло его решимость. Дон Педро

утратил привычное самообладание.

- Вы говорите "так скоро"! Благодарю вас за эти слова. В них - зерно

надежды. Они придают мне смелости сказать то, что иначе я бы сказать не

отважился.

Звенящий голос, сверкающие глаза, румянец, проступивший на бледном

лице, не оставляли сомнений. Женщина в ней затрепетала от тревожного

предчувствия.

Дон Педро склонился к ней.

- Маргарет! - Он впервые произнес ее имя, произнес ласковым шепотом,

любовно растягивая каждую гласную. - Маргарет, неужели я уйду из вашего

дома, как и пришел? Неужели я уйду один?

Маргарет не хотелось поощрять дальнейшее объяснение, и она

притворилась, будто не поняла, к чему он клонит, оставив ему тем самым путь

для отступления.

- Не сомневаюсь, что на судне у вас есть друзья, - сказала она с

деланной небрежностью, стараясь успокоить бьющееся сердце.

- Друзья? - отозвался он с презрением. - Друзей, власти, богатства у

меня предостаточно. Мне бы хотелось разделить с кем-нибудь все, что у меня

есть, все, что я могу дать, а я могу дать так много. - И он продолжал,

предупредив ее возражения. - Неужели вам не жаль растратить жизнь впустую в

этом медвежьем углу варварской страны? А я открою вам целый мир, сделаю вас

богатой и могущественной. Перед вами будут преклоняться, вам будут

завидовать, вы станете самым дорогим сокровищем двора, королевой из

королев, Маргарет!

Она невольно сжалась. Что ж, она сама во всем виновата: прояви она

должную осторожность, дон Педро не бахвалился бы перед ней. Впрочем,

бахвальства в его манере не было. Тон его был уважительным и скорее

смиренным, чем самонадеянным. Он не сказал ни слова о любви. И тем не менее

каждое его слово красноречиво говорило о любви. Дон Педро умолял ее, и это

была мольба о любви.

Конечно, в картине, нарисованной им, был искус, и, возможно, ею

завладел на секунду соблазн обладать всем, что он ей предлагал. Быть

могущественной, богатой, чтоб перед тобой преклонялись, чтоб тебе

завидовали. Вращаться в высшем свете, возможно, вершить людские судьбы. Все

это означало пить полной чашей прекрасное дорогое вино жизни, променять на

эту пьянящую чашу пресную воду своего корнуолльского дома.

Если жар соблазна и коснулся Маргарет, то лишь на мгновение, на шесть

биений сердца. Когда Маргарет заговорила снова, она была спокойна,

сдержанна, верна самой себе.

- Дон Педро, - мягко начала она, - не стану притворяться, будто я вас

не понимаю. Разумеется, я не могу принять ваше предложение. Благодарю за

оказанную честь. Да, это честь для меня, поверьте, мой друг. Но... - Она

помедлила и едва заметно пожала плечами. - Это невозможно.

- Почему же? Почему? - Правая рука дона Педро взлетела, словно он

хотел обнять Маргарет. - Какая сила в мире может этому помешать?

- Никакая сила не заставит меня это сделать, - Маргарет поднялась и

посмотрела ему прямо в глаза искренним, честным взглядом. - Я не люблю вас,

дон Педро, - сказала она, окончательно развеяв его надежды.

Он дрогнул, как от удара, невольно отступил, отвернулся. Но, быстро

оправившись, снова перешел в наступление.

- Любовь придет, моя Маргарет. Разве может быть иначе? Я знаю, как

пробудить вашу любовь. Я не заблуждаюсь: любовь рождает любовь, а моя

любовь безмерна и непременно найдет отклик в вашем сердце. - Дон Педро был

бледен, как полотно, отчего его борода казалась еще чернее. Его

выразительные глаза страстно заклинали Маргарет. - О, поверь мне, дитя мое!

Доверься мне! Я знаю, я знаю. Мой опыт...

Она деликатно остановила его:

- Вероятно, вашего опыта недостаточно, чтобы заметить: ваша

настойчивость причиняет мне боль. - Маргарет улыбнулась своей открытой

ясной улыбкой и протянула ему руку.

- Останемся добрыми друзьями, дон Педро, ведь мы были друзьями с того

дня, как вы сдались мне в плен.

Медленно, нехотя он протянул ей руку. Маргарет, перебирая левой рукой

жемчуг на груди, сказала:

- Память о нашей дружбе для меня дороже, чем это ожерелье. Не

отравляйте же ее.

Дон Педро вздохнул, склонившись над рукой Маргарет, и почтительно

поднес ее к своим губам.

Еще до того, как дон Педро ощутил безнадежность по тону Маргарет, до

ее дружеской откровенности, воздвигшей между ними более прочный барьер,

нежели холодность, он признался себе, что потерпел поражение. Ссылаясь на

свой опыт, он не восхвалял себя. Дон Педро лучше других разбирался в

человеческой природе, и это знание не позволяло ему упорствовать в ошибке.

ГЛАВА XI
ОТПЛЫТИЕ
Как я уже упоминал, дон Педро был прекрасным знатоком человеческой

природы, но к тому же он был рабом своих страстей. Одержимый какой-нибудь

страстью, он становился глух ко всему остальному в мире. На следующее утро

его одолели сомнения, правильно ли он истолковал поведение Маргарет, так ли

бесповоротно принятое ею решение. Эта надежда, порожденная страстью,

оживила и усилила ее.

Баловень фортуны, он так и не научился подавлять свои желания. Для

него они всегда были сладким предвкушением обладания. Дон Педро никогда

раньше не знал, что такое отказ. Теперь он понял, какая это мука. Она

томила его всю ночь, и под утро он решил, что не смирится, что терпеть муку

любви невыносимо.

Внешне, однако, в свой последний день в Тревеньоне он ничем себя не

выдал. Проницательный взгляд уловил бы следы страдания не его лице, но на

его поведении это не сказалось. Он в совершенстве владел искусством

самообладания; одна из любимых заповедей, которую дон Педро неизменно

соблюдал, звучала так: если хочешь господствовать, никогда не раскрывай

своих намерений.

И хоть боль терзала его душу, а от любви к Маргарет, еще сильней

воспламененной ее отказом, сердце перевертывалось, он, как и прежде,

приветливо улыбался и держался все так же невозмутимо и вежливо.

Все это ввело Маргарет в заблуждение, она заключила, что, объясняясь

ей в любви, он все сильно преувеличивал. Дон Педро увлекся, думала она,

поддался на мгновение чувству. Рассудив так, Маргарет испытала радость и

облегчение. Дон Педро нравился ей больше всех мужчин ее круга, если не

считать одного, и мысль о том, что она причинила ему боль, была бы

невыносима для Маргарет.

Она показала жемчужное ожерелье отцу, он счел жемчуг мишурой, и тогда

Маргарет из чувства протеста намекнула, что оно очень дорогое. На графа это

не произвело никакого впечатления.

- Охотно верю, - сказал он. - Со временем ты поймешь: ничто в мире не

обходится так дорого, как тщеславие.

Тогда Маргарет сообщила графу, с чем связан этот дар: вручив выкуп,

док Педро получает свободу и вечером покидает их.

- Очень хорошо, - безразлично заметил граф.

Маргарет приуныла. Отцу лишь бы остаться одному в своей затхлой

библиотеке, погрузиться в болото философских рассуждений и ловить

блуждающие огоньки познания; ему все равно, кто приходит и кто уходит из

Тревеньона. Он не пожалеет и об ее уходе. Наверное, и дочь для него не

более чем досадная помеха, вероятно, отец был бы рад проводить ее за море,

в Испанию, чтобы она не отрывала его от ученых занятий. Но есть другой

человек, которому она не столь безразлична. Мысль о нем согрела Маргарет, и

она подумала, что заслужила законный упрек: из-за ее резкости Джервас давно

не появлялся в Тревеньоне. Надо послать ему записку, что дон Педро уезжает

вечером, а он прощен и может нанести ей визит. К дуэли Джерваса побудила

ревность к дону Педро, и теперь ей ясно, что инстинктивное предчувствие не

обмануло Джерваса. У него было больше оснований для ревности, чем она сама

полагала.

С доном Педро она была мила и предупредительна, благодаря его

замечательной выдержке, о которой я уже упоминал. Ему не пришлось

складываться. Те случайные вещи, которыми он пополнил здесь свой гардероб,

дон Педро отдал слуге, что был к нему приставлен, к тому же щедро одарив

его деньгами.

И старый Мартин был с лихвой вознагражден за внимание к испанскому

пленнику: тот сразу взял с ним верный тон.

После раннего ужина не отягощенный сборами дон Педро был готов к

уходу. Еще за столом он обратился к его светлости с приличествующей случаю

учтивой речью, благодаря его за великодушное гостеприимство, оказанное ему

в Тревеньоне, память о котором он навсегда сохранит в своем сердце. Дон

Педро благословлял небо за счастливый случай, удостоивший его знакомства с

такими благородными и великодушными людьми, как граф Гарт и его дочь.

Граф, выслушав дона Педро, ответил ему с учтивостью, столь

свойственной ему в те времена, когда обстоятельства еще не побудили его к

затворничеству. Он заключил свою речь пожеланием попутного ветра и

счастливой жизни на родине. С этими словами он удалился, предоставив

Маргарет пожелать счастливого пути уходящему гостю.

Мартин принес дону Педро его оружие, шляпу и плащ. Когда он оделся,

Маргарет вышла с ним в холл, потом спустилась вниз по ступенькам, прошла

сад, так и не сказав ни единого слова. Они могли распрощаться еще у двери.

Но он будто увлекал ее за собой одной лишь силой воли. У опушки рощицы она

задержалась, решив не провожать его дальше, и протянула руку.

- Простимся здесь, дон Педро.

Дон Педро, остановившись, заглянул ей в лицо, и Маргарет увидела боль

в его грустных глазах.

- О, не так скоро! - В его голосе звучала мольба, речь лилась почти

как лирический монолог. - Не лишайте мою душу нескольких счастливых минут,

которыми я мечтал насладиться до того, как стемнеет. Ведь я проявил чудеса

сдержанности, идеальное терпение. После нашего вчерашнего разговора я не

беспокоил вас ни словом, ни взглядом. Не обеспокою и сейчас. Я прошу вас о

малом, но этот пустяк исполнен для меня важности - видит Бог! - огромной

важности. Проводите меня чуть подальше, до той благословенной лощины, где

мне впервые выпало счастье увидеть вас. Дозвольте мне именно там увидеть

вас и в последний. А все, что было между этими двумя мгновениями, я буду

вспоминать, как сон. О, Маргарет! Милосердия ради не откажите мне в моей

просьбе.

поэтической мольбы. В конце концов, сказала она себе, он просит о такой

малости. И Маргарет согласилась. Но по дороге через лес в сгустившихся

сумерках они не сказали друг другу ни слова. Так молча они достигли места

первой встречи.

- Это то самое место, - сказала Маргарет. - Вы стояли на белом валуне,

когда Брут набросился на вас.

Дон Педро помолчал, обдумывая ее слова, потом тяжело вздохнул.

- Самой большой жестокостью было то, что вы остановили его. - Он

поглядел на Маргарет, словно хотел запечатлеть в памяти ее черты, потом

добавил. - Как скупо вы отсчитываете мне выпрошенную милостыню - ровно

столько, сколько я попросил. "Это то самое место", - говорите вы и, не

ступив лишнего дюйма, останавливаетесь. Ну и ну!

- О, нет, - смутилась великодушная Маргарет: умелый игрок, дон Педро

задел ее слабую струнку. - Я провожу вас немного дальше.

Он поблагодарил Маргарет, и они продолжили спуск вдоль ручья, который

теперь совсем пересох. Чем ниже они спускались, тем явственней доносился до

них скрежет киля лодки о гальку. Наконец они вышли из лощины и ступили на

поблескивавший в сумерках песок. У самого берега покачивалась лодка, а

возле нее стояла плохо различимая в сумерках группа людей.

Увидев их, дон Педро что-то крикнул им по-испански. Двое мгновенно

отделились от группы и побежали им навстречу.

Маргарет в третий раз протянула руку дону Педро.

- А теперь, прощайте, - сказала она решительно. - Да пошлет вам Бог

попутный ветер до самой Испании! Желаю благополучно вернуться домой.

- Домой? - повторил он печально. - Увы, отныне "дом" для меня пустой

звук. О, не уходите, задержитесь хоть на мгновение. - Он схватил ее за руку

и удержал. - Я кое-что хочу сказать вам. Я должен объясниться с вами,

прежде чем уйду.

- Тогда говорите скорее, сэр. Ваши люди уже близко.

- Моих матросов это не касается. Маргарет! - У него, казалось,

перехватило дыхание.

Она заметила, что лицо дона Педро в сгущающихся сумерках необычайно

бледно, его била дрожь. Смутный страх закрался ей в душу. Маргарет

освободила руку.

- Прощайте! - крикнула она, повернулась и пошла.

Но дон Педро кинулся вдогонку и быстро настиг ее. Он схватил ее в

объятия, прижал к себе. Беспомощная Маргарет чувствовала себя, как в

стальной ловушке.

- О, нет, нет, - он был готов разрыдаться. - Простите меня, Маргарет,

вы должны меня простить, вы меня простите, я знаю. Я не могу отпустить вас.

Бог свидетель, это убьет меня.

- Дон Педро! - гневно воскликнула Маргарет.

Она сделала попытку освободиться, но он не ослабил своей хватки. За

всю свою жизнь она еще не испытала такого унижения, она даже мысленно не

могла себе представить, что такое возможно.

- Пустите! - приказала Маргарет, обжигая его ненавидящим взглядом. -

Вы джентльмен, и такое поведение недостойно вас. Это подло, низко!

- Джентльмен! - отозвался он с презрительным смехом. Сейчас подобные

слова казались ему пустой бутафорией. - Здесь нет джентльмена. Здесь только

мы двое - мужчина и женщина, и я люблю вас.

Наконец она поняла, какую мерзкую, злодейскую цель преследовал дон

Педро, всю безжалостность его страсти, и ее крик огласил лощину. Сверху

донесся ответный крик. Она не могла разобрать слов, но узнала голос, и ее

пронизала дрожь, чего с ней раньше никогда не бывало. И Маргарет дважды с

отчаянием и страхом выкрикнула его имя:

- Джервас! Джервас!

Дон Педро тут же выпустил ее, но не успела она осознать это и

двинуться с места, как ей на голову набросили плащ, заглушивший ее крики.

Затем сильные руки обхватили ее, оторвали от земли и понесли. За матросами

шел дон Педро.

- Разрази вас гром, обращайтесь с нею бережно, собаки! - крикнул он им

по-испански. - Быстрее! Быстрее!

Они уже были в лодке, когда Джервас выскочил из лощины на берег. Один

из матросов навел на Джерваса мушкет, чтоб разом покончить с одиноким

преследователем. Дон Педро выбил мушкет у него из рук, и тот упал в воду.

- Дурак! Ты слишком много берешь на себя! Гребите быстрее, быстрее!

Они уже отплыли, когда Джервас подбежал к морю и кинулся в воду.

- Дан Педро, испанская собака! - крикнул он с отчаянием и гневом.

С каждым взмахом шести длинных весел лодка уходила все дальше.

Джервас, потеряв от горя голову, шел за ней, пока вода не дошла ему до

плеч. Волны захлестывали Джерваса, он стонал в неистовстве, бессильно

потрясая в воздухе кулаком.

- Дон Педро! - кричал он. - Дон Педро де Мендоса, ты от меня не

уйдешь, не надейся! Я настигну тебя хоть в аду!

Дон Педро, стоя на корме, слышал эти угрозы и проклятия. Он мрачно

взглянул на матроса, у которого выбил из рук мушкет.

- Я был неправ, - сказал он. - Милосерднее было бы застрелить его.

ГЛАВА XII
МИНИСТР
Милорд Гарт мирно сидел, склонившись над книгой, при свете четырех

свечей, поставленных на стол Мартином. Он изучал Сократа и по странному

совпадению наслаждался простым толкованием Сократом мифа о похищении

Оринфии Бореем. Вдруг перед его светлостью, погруженным в чтение, предстал

взлохмаченный безумец в совершенно мокрых, сильно хлюпающих сапогах.

Это был Джервас Кросби. Но граф никогда не видел такого Джерваса,

никогда не слышал от него таких слов.

- Вставайте, милорд! - громогласно приказал он. - Вставайте и

действуйте!

Мощным ударом кулака Джервас скинул том, лежавший перед графом, на

пол.

Милорд смотрел на него, не веря своим глазам.

искусал вас? Вы с ума сошли?

- Да, сошел с ума, - молвил Джервас и обрушил на графа страшную

весть. - Ваша дочь похищена, ее украл этот чертов предатель-испанец. - И

Джервас горячо и не всегда вразумительно довел свой рассказ до конца.

Граф оцепенел, сжавшись от ужаса и отчаяния. Но Джервас был

безжалостен и тотчас взялся за графа:

- Долг человека, имеющего дочь, перед ней, самим собой и перед Богом -

если он верит в Бога - заботиться о ней, бдительно охранять ее. Но вы

сидите в книжной пыли и ни о чем, кроме книг, преданий мертвых, и не

думаете; вам все равно, что происходит с живыми, какое злодейство

замышляется у вас под носом против вашего единственного чада. А теперь ее

нет. Слышите, нет! Ее увез злодей. Голубка оказалась в когтях ястреба!

Безутешный в своем горе Джервас отбросил обычную робость, с которой

обращался к графу, и был неотразим. Добивайся он руки Маргарет таким

образом, несчастье, ныне постигшее его, не омрачило бы жизнь Джерваса и его

избранницы.

Милорд обхватил голову руками и застонал от горя и собственного

бессилия. Он, казалось, постарел на глазах. Это было очень тяжелое зрелище.

Но в истерзанной душе Джерваса его горе не нашло отклика.

- Стенайте, стенайте! - насмешливо бросил он. - Сожмитесь в комок от

горя и стенайте. Вы не можете исправить то, чему не потрудились помешать, -

и, неожиданно крикнув: "Прощайте", Джервас стремительно направился к двери.

- Джервас!

Душераздирающий крик графа остановил его. С некоторым опозданием юноша

сообразил, что, в конце концов, они с графом друзья по несчастью. Граф

совладал с собой и теперь стоял перед Джервасом - худой, высокий, несмотря

на то, что увлечение чтением сильно ссутулило его плечи. Он оправился от

мгновенного шока усилием воли. Только у глупцов и слабонервных опускаются

руки от горя. Лорд Гарт был не таков. Он был готов принять удар и, если

можно, отразить. Он возьмет шпагу и примет любой вызов. Под давлением

суровой необходимости ученый книгочей превратился в человека действия.

- Куда вы направляетесь? - спросил он.

- За ней! - в неистовстве выкрикнул юноша. - В Испанию!

- В Испанию? Погоди, мой мальчик, погоди. Надо действовать обдуманно.

Никто еще не добивался победы без заранее составленного плана. Торопливость

может только испортить дело.

Он отошел от стола, запахнул полы просторного халата. Опустив голову

на грудь, медленно подошел к окну. Он постоял там, глядя на темные кроны

вязов, над которыми поднималась луна, а Джервас, потрясенный внезапной

переменой, ждал, как и было приказано.

- Так значит, в Испанию? - Его светлость вздохнул. - Вы не Персей,

молодой человек, а Маргарет навряд ли похожа на Андромеду. - Граф вдруг

обернулся к Джервасу, осененный счастливой мыслью. - Сначала - к

королеве! - воскликнул он. - Возможно, ее величество еще помнит меня, и ее

воспоминания сыграют какую-то роль. Более того, она женщина - истинная

женщина - и посодействует мужчине, желающему выручить женщину из беды. Я

поеду с вами, Джервас. Позовите Мартина. Пусть распорядится, чтобы

запрягали лошадей и снарядили с нами пару грумов. Попросите Фрэнсиса выдать

нам все деньги, что есть в наличии. Тронемся в путь, как только рассветет.

Но Джервас покачал головой.

- Милорд, я не могу ждать, пока рассветет, - нетерпеливо сказал он. -

Дорог каждый час. Я отправляюсь в Лондон, как только переоденусь и соберусь

в путь. Я тоже подумал о том, чтобы прибегнуть к помощи королевы. Я

собирался просить Дрейка или Хоукинса устроить мне аудиенцию. Если вы

поедете, поезжайте следом, милорд, - и добавил грубовато. - Вы меня

задержите.

Бледный осунувшийся книгочей вспыхнул от возмущения, но, прислушавшись

к голосу разума, вздохнул.

- Да, я стар, - сказал он. - Я слишком стар и слаб и лишь помешаю вам.

Но мое имя еще кое-что значит. Возможно, королева прислушается ко мне

скорей, чем к Дрейку или Хоукинсу. Я напишу вам рекомендательные письма. Я

напишу письмо ее величеству. Она даст аудиенцию моему гонцу, а вы

воспользуетесь этой возможностью.

Он быстро подошел к столу, расчистил себе место средь беспорядочно

набросанных книг и бумаг и начал писать.

Джервас волей-неволей терпеливо ждал, пока его светлость медленно

водил пером. Такое послание быстро не напишешь. Оно требовало обдумывания,

а у графа, еще не пришедшего в себя от потрясения, мысли путались. Наконец

он все же закончил письмо, поставил на нем печать со своим гербом,

выгравированным на массивном перстне, который он не снимал. Потом граф

поднялся, протянул письмо Джервасу и тут же снова бессильно опустился на

стул. Умственное напряжение подорвало последние силы, и граф окончательно

убедился, что не способен активно взяться за дело, помочь Джервасу.

- Конечно, конечно, я был бы вам в обузу, - признался он. - Но сидеть

и ждать... О, боже! Моя доля еще тяжелей, юноша.

Сэр Джервас был тронут. Он был несправедлив к графу. В конце концов, в

жилах Джерваса текла молодая горячая кровь, и у него были другие увлечения,

помимо книг. Он положил руку на плечо старому графу.

- Ваше доверие поможет мне, милорд. Будьте уверены, я сделаю все, что

в человеческих силах, все, что сделали бы вы сами, если бы могли. Я пришлю

вам письмо из Лондона.

Джервас умчался, словно вихрь, и мгновение спустя граф, сидевший за

столом, обхватив голову руками, услышал удаляющийся цокот копыт.

Рискуя сломать себе шею, Джервас долетел до Смидика, потом, чуть

сбавив скорость, но постоянно понукая загнанную лошадь, поднялся по

извилистой тропинке в Арвенак. Сэр Джон бы в отъезде, и Джервас

обрадовался, что не надо тратить время на лишние объяснения. Но ему все же

пришлось потратить время на разговоры, и это обернулось в конечном счете

выгодой для Джерваса: старший Трессилиан ждал его в Арвенаке.

Они с Оливером подружились: товарищи по оружию, оба в один и тот же

день были удостоены рыцарского звания за подвиги. У них был уговор: как

только Джервас оснастит свой корабль, они вместе выйдут в море. Сэр Оливер

и приехал в Арвенак, чтобы подробней обсудить дело, интересовавшее обоих.

Вместо этого ему пришлось выслушать гневную тираду Джерваса, пока тот

торопливо переодевался во все сухое.

Могучий чернобровый сэр Оливер метал громы и молнии. У него всегда

были в ходу крепкие выражения, но теперь он последними словами бранил

Испанию и испанцев.

- Будь я проклят, если не припомню этой истории любому испанцу,

попадись он мне на пути, - сказал он в сердцах, но, поостыв от гнева,

спросил. - Не пойму, зачем тебе понадобилось ехать в Лондон? Неделю на

дорогу потеряешь, а тут каждый день на счету. "Роза Мира" домчит тебя туда

вдвое быстрее.

- "Роза Мира"? - Джервас так и замер со шнурками в руках, воззрившись

на рослого друга. - Боже правый, Оливер, а она может выйти в море?

- Да она уж неделю как готова. Я могу выйти на рассвете.

- А сегодня ночью? - Глаза Джерваса горели, как в лихорадке.

- Хочешь сказать, бросимся за ними в погоню?

- А что мне еще остается?

Сэр Оливер покачал головой, призадумался и покачал снова. Он был силен

практической хваткой и умением мгновенно схватить суть вещей.

- Упустили время или упустим, пока соберемся. К тому же команда на

берегу, и нужно время, чтобы ее собрать. Спустимся по реке, как только

начнется отлив на рассвете, но тогда уж нам не догнать твоего испанца. А

чтобы преследовать его до самой Испании, рапирами не обойдешься. - Оливер

снова покачал головой и вздохнул. - Да, это было бы на редкость интересное

приключение, но тут уж сама Судьба положила нам предел. Так что сначала

Лондон, мой друг. И вот увидишь, окажется, что это самый короткий путь. Я

ухожу - соберу команду, да и самому надо снарядиться. А ты, как будешь

готов, приходи прямо на борт. - Оливер положил сильную руку на плечо другу.

- Не унывай, парень, - сказал он и тут же ушел, не дожидаясь

благодарности за готовность, с которой он предложил свою щедрую помощь.

"Роза Мира" снялась с якоря в устье реки Пенрин на рассвете, с

отливом. Она распустила паруса, тотчас надутые ветром, и понеслась

навстречу приключениям. Это было утром в воскресенье. Благодаря попутному

ветру и умелым матросам, "Роза Мира" уже во вторник на рассвете бросила

якорь против дворца Гринвич. Сойдя на берег, они, по совету Оливера,

отправились на поиски сэра Хоукинса. Его влияние при дворе должно было

открыть перед ними ревностно охраняемые двери, и в тот же вечер их, спешно

прибывших из Гринвича, сэр Джон проводил в кабинет Фрэнсиса Уолсингема в

Уайтхолле.

В сэре Фрэнсисе Джервас узнал высокого худощавого человека в черном с

длинной седой бородой клином, что был возле королевы в тот самый день,

когда ее величество принимала во дворце моряков. Он сидел за столом,

заваленным бумагами, и не потрудился встать, когда сэр Джон Хоукинс

пригласил к нему двух джентльменов. Он заранее договорился с министром, что

тот их примет. На маленькой седой голове сэра Фрэнсиса была плоская черная

шляпа с отворотами, прикрывавшими уши. Такие шляпы были в моде во времена

правления покойного короля, а сейчас их носили разве что лондонские купцы.

Впрочем, сэр Фрэнсис вообще не следовал моде. Его молодой секретарь,

усердно трудившийся за конторкой у окна, был тоже одет во все черное, но по

последнему слову моды.

Сэр Джон, представив корнуолльцев, удалился.

- Господа, - обратился к ним сэр Фрэнсис, - сэр Джон поведал мне

поистине печальную историю.

Однако печали не чувствовалось ни в его ровном официальном тоне, ни в

холодном оценивающем взгляде бледных глаз. Сэр Фрэнсис пригласил их сесть,

указав костлявой рукой на стулья, стоявшие перед его столом. Сэр Оливер

признательно кивнул и сел, вытянув перед собой длинные ноги. Джервас

предпочел выслушать министра стоя. Вид у него был беспокойный и измученный,

тон - слегка раздраженный. Он нашел, что внешность у министра не

располагающая - уж слишком холоден - и не надеялся на его помощь. Джервас,

полагавший, что все должны выражать свои чувства с тем же неистовством, что

и он, счел, что в жилах министра течет не кровь, а чернила.

- Надеюсь, сэр, меня удостоят аудиенции, чтоб я мог самолично изложить

суть дела ее величеству?

Сэр Фрэнсис погладил бороду. Джервасу показалось, что на губах его

промелькнула усталая презрительная улыбка.

- Я, разумеется, доложу все ее величеству.

Но это заявление не удовлетворило Джерваса.

- Вы добьетесь аудиенции для меня, сэр? - это была скорее просьба, чем

вопрос.

Взгляд холодных глаз был непроницаем.

- С какой целью? - вспылил Джервас, но костлявая рука остановила

вспышку негодования.

- Сэр, если бы королева давала аудиенцию каждому, кто о ней попросит,

у нее бы не осталось ни секунды на многочисленные важные дела. На то и

существуют министры ее величества. - Он поучал Джерваса, словно школьника,

поведению в свете. - Когда я доложу королеве об этом прискорбном деле, ее

величество распорядится, какие меры следует принять. А потому без всякого

ущерба для дела мы, послушные долгу, избавим ее величество от этой ненужной

аудиенции.

Оливер приподнялся на стуле, его звучный голос казался громким и

резким после вкрадчивой речи министра.

- Сэр Джервас не придерживается того мнения, что следует избавлять ее

величество от аудиенции и что она будет благодарна любому, кто ее от

аудиенций избавит.

На сэра Фрэнсиса не произвела впечатления пылкая тирада Трессилиана,

как и его яростный взгляд.

- Полагаю, вы меня не поняли, - спокойно произнес он с ноткой

высокомерной пренебрежительности. - И я, и все мы должны щадить ее

величество, а что касается королевской власти, то она вершится в полной

мере. Я - исполнитель ее воли.

- Объясните попроще, что это значит, - потребовал Джервас.

Сэр Фрэнсис выпрямился в своем высоком кресле, коснувшись головой

спинки. Положив локти на резные ручки кресла, он скрестил пальцы и с

интересом посмотрел на двух неистовых деятельных молодых людей,

вообразивших, что можно запугать министра.

- Это значит, - сказал он, намеренно выдержав долгую паузу, - что

утром я в самой резкой форме сделаю заявление французскому послу.

- Французскому послу? Какое он имеет отношение к этому делу?

На этот раз сэр Фрэнсис не скрыл улыбки.

- Поскольку дипломатические отношения с Испанией сейчас прерваны,

необходимо, чтоб в это дело вмешался французский посол. Я на него целиком

полагаюсь.

Терпение Джерваса иссякало все быстрее.

- Гром и молния! - выкрикнул он. - А что будет с леди Маргарет

Тревеньон, пока вы делаете заявление французскому послу, а он шлет послания

королю Филиппу?

Сэр Фрэнсис развел руками и слегка поднял их, будто моля Бога об

отвращении беды.

- Будем практичны. По вашим словам, эта леди уже три дня находится у

похитителя. Дело не столь срочное, чтобы огорчаться из-за вынужденной

задержки.

- Боже мой! - с болью воскликнул Джервас.

- Королева, будучи женщиной, вероятно, расценит его иначе, -

раздраженно заметил Оливер, - не так хладнокровно, сэр Фрэнсис.

- Полагаю, вы ко мне несправедливы. Горячность и спешка нам не

помогут.

- Я не уверен, - ответил Оливер и поднялся. - В любом случае, этим

делом должны заниматься люди, а не государственные деятели. Вот мы стоим

перед вами, те двое, что жертвовали и жизнью, и всем своим имуществом ради

королевы, и просим взамен лишь аудиенции у ее величества.

- О, нет, вы не аудиенции добиваетесь. Она вам нужна, чтобы попросить

еще кое о чем.

- Это наше право! - прогремел Оливер.

- Мы требуем аудиенции, - добавил Джервас. - Королева нам не откажет.

Сэр Фрэнсис взирал на них с той же невозмутимостью, с какой их

встретил. Секретарь, сидевший у окна, прекратил работу и слушал, как

посетители донимают его важного патрона. Он ждал, что сэр Фрэнсис осадит

их, заявив, что прием закончен. Но, к его удивлению, сэр Фрэнсис тоже

встал.

раздражения, - в чем и заключается мой долг по отношению к ее величеству,

вы будете всячески раздувать дело и в конце концов добьетесь своего. Но

предупреждаю вас: это пустая трата времени - вашего и ее величества - и ни

к чему хорошему не приведет. Ее величество доверит мне во всем разобраться

и предпринять шаги, возможные в данных обстоятельствах. Но если вы все же

настаиваете... - Министр сделал паузу и внимательно посмотрел на молодых

людей.

Министр кивнул в знак согласия.

- В таком случае я немедленно препровожу вас к королеве. Ее величество

ждет меня с докладом перед ужином, и мне пора идти. Если аудиенция

окажется, на ваш взгляд, бесполезной, как и следует ожидать, и вы сочтете,

что без нее достигли бы большего, надеюсь, вы вспомните, кому следует

принести вполне заслуженные извинения.

Высокий, худой, в черной мантии, отороченной коричневым мехом, лорд

Уолсингем подошел к двери и распахнул ее настежь.

- Прошу, - холодно бросил он через плечо.

ГЛАВА XIII
КОРОЛЕВА
Друзья прошли за Уолсингемом через галерею, увидели в сумеречном свете

зеленый внутренний сад из окон справа и оказались перед закрытой дверью,

охраняемой двумя рослыми дворцовыми стражами в красных мундирах с

золототканными тюдоровскими розами. Они отсалютовали сэру Фрэнсису

алебардами, украшенными кисточками; отполированные топорики сверкали, как

зеркала. По сигналу лорда Уолсингема один из них открыл дверь. Сэр Фрэнсис

и его спутники молча переступили порог. Дверь захлопнулась, они оказались в

дальней галерее, и сэр Фрэнсис подвел их к двери слева, возле которой тоже

стояли два стража.

Сэр Джервас отметил, что и эти дворцовые стражи были молодые, рослые,

атлетически сложенные красавцы. Значит, недаром шла молва, что королева

любит окружать себя красивыми мужчинами. Рассказывали, что один из таких

красавцев лишился переднего зуба и был тотчас уволен.

Они прошли в дверь, распахнутую стражем, и оказались в просторной

прихожей, сверкавшей великолепным убранством - золотыми розами на алом

фоне. Там томились в праздном ожидании с полдюжины блестящих джентльменов.

Навстречу сэру Фрэнсису вышел камергер с жезлом и по одному его слову

исчез, раскланявшись, за маленькой дверью, охранявшейся парой рослых

красивых стражей - казалось, все они были отлиты из одной формы. Камергер

тут же вернулся с сообщением, что ее величество примет сэра Фрэнсиса и его

спутников.

Из открытой двери доносились звуки клавесина. Возможно, ее величество

и была занята разнообразными и очень важными государственными делами, как

утверждал сэр Фрэнсис, подумал Джервас, но сейчас, вероятно, они не

оторвали ее от дел. Иначе почему им тотчас же была дана аудиенция с

высочайшего соизволения?

Они вошли в королевские покои. Сэр Фрэнсис опустился на колено и левой

рукой тайком дал им знак последовать его примеру.

Они оказались в небольшом зале. Три стены украшали дорогие гобелены.

Сюжеты, изображенные на них, были незнакомы Джервасу, даже если бы у него

была возможность рассмотреть гобелены внимательней. Из высокого окна

открывался вид на парадную лестницу дворца, реку и золоченую королевскую

барку, пришвартованную там вместе с целой флотилией более мелких судов.

Все это бросилось в глаза Джервасу. Но потом он уже видел перед собой

только королеву, перед которой снова преклонил колено. В тот день на ней

был ярко-розовый наряд. По крайней мере, таков был фон переливающейся

парчи, затканной рисунком, изображавшим глаза. Создавалось впечатление, что

ее величество исполнена очей, которыми одновременно разглядывает

посетителей. На королеве, как и при первой аудиенции, было невообразимое

множество драгоценностей; огромный стоячий воротник из кружев, веером

раскрытый у нее за головой, был почти вровень с верхушкой высокого парика,

перевитого жемчугом.

Какое-то время после прихода посетителей королева была все еще

поглощена игрой на клавесине, завершая музыкальную фразу. Одним из многих

проявлений королевского тщеславия было желание прослыть хорошей

исполнительницей. Королева не гнушалась любыми слушателями.

Рядом с королевой стояла высокая белокурая дама. Две других, блондинка

и брюнетка исключительной красоты, сидели возле окна. Прекрасные руки

королевы наконец замерли над клавишами; сверкая перстнями, она потянулась

за шарфом с золотой каемкой, лежавшим на клавесине. Королева близоруко

прищурила темные глаза, вглядываясь в посетителей. От подрисованных

карандашом бровей разбежались глубокие морщинки. Она, вероятно, отметила,

что спутники Уолсингема - красивые парни, на которых приятно посмотреть.

Оба выше среднего роста, но если один чуть повыше и более крепкого

сложения, то другой более миловиден. Возможно, холодный и расчетливый сэр

Фрэнсис принял во внимание это обстоятельство, когда пригласил их к

королеве, не испросив предварительно ее согласия на аудиенцию. И хоть он

был уверен, что ее величество ничем им не поможет, а лишь перепоручит ему

разобраться в их бедах, они, по крайней мере, не вызовут королевского

гнева. Пусть сами убедятся в его, Уолсингема, правоте.

- В чем дело, Фрэнк? - резко спросила она своим грубоватым голосом. -

Кого вы приводите ко мне и зачем? - И, не дожидаясь ответа, вдруг

обратилась к Джервасу.

Оливер, стоявший позади, уже поднялся вслед за Уолсингемом. Джервас,

не заметив, что они встали, все еще преклонял колено перед королевой.

- Избави бог! - воскликнула она. - Поднимитесь, юноша. Ведь я не Папа,

чтоб целый день стоять передо мной на коленях.

Джервас поднялся, слегка смущенный, не сообразив, какую возможность

для льстивых похвал, столь милых сердцу тщеславной женщины, дает ему это

восклицание. Но его мужская привлекательность возместила в глазах королевы

недостаток бойкой льстивости.

- Зачем вы привели их, Фрэнк?

Уолсингем вкратце напомнил ей, что этих двух молодых моряков она

недавно произвела в рыцари в знак благодарности за их подвиги в боях с

Армадой.

- Они обращаются к вашему величеству с нижайшей просьбой, памятуя о

своих былых заслугах перед Англией и в залог будущих.

- С просьбой? - Беспокойство мелькнуло в глазах королевы. Она

обернулась к высокой белокурой даме, наморщив острый с горбинкой нос. - Как

я сразу не догадалась, Дейкрс. Видит бог, если речь пойдет о деньгах, либо

других воздаяниях из казны, прошу вас не утруждать себя. Война с Испанией

разорила нас.

- Речь пойдет не о деньгах, ваше величество, - смело вступил в

разговор Джервас.

Королева с явным облегчением потянулась к серебряной филигранной

корзиночке, стоявшей на клавесине, и неторопливо выбрала цукат. Возможно,

зубы ее испортились и потемнели из-за пристрастия к засахаренным фруктам.

- Тогда в чем же дело? Изложите свою просьбу, юноша, не стесняйтесь.

Но Джервас уже преодолел свою застенчивость, о чем свидетельствовал

его ответ:

- Это не просьба, как выразился сэр Фрэнсис, ваше величество. Я пришел

искать справедливости.

Королева вдруг подозрительно сощурилась и опустила поднесенный ко рту

цукат.

искателя теплых местечек. Ну? Выкладывайте свою историю и покончим с этим

делом.

Цукат исчез меж тонких накрашенных губ.

письмо. - Он шагнул вперед, инстинктивно опустился на одно колено и

протянул ей конверт. - Не угодно ли принять его, ваше величество?

Уолсингем нахмурился и сделал шага два вперед.

- Что это за письмо? - насторожился он. - Вы не сообщали мне о письме.

- Какое это имеет значение? - сказала королева и принялась

рассматривать печать. - Чей же это герб? - Она сдвинула брови. - От кого

письмо, сэр?

- От милорда Гарта, если угодно, ваша светлость.

- Гарт? Гарт? - Она словно перебирала что-то в памяти. Вдруг лицо

королевы оживилось. - Боже, да это же Роджер Тревеньон... Роджер... - Она

вздохнула и испытующе посмотрела на Джерваса. - Кем вам приходится Роджер

Тревеньон, дитя мое?

- Смею надеяться, другом, мадам. Я ему друг. Я люблю его дочь.

- Ха! Его дочь! Вот как? У него есть дочь? Если она похожа на своего

отца, вы счастливы в своем выборе. В юности он был очень хорош собой. Стало

быть, он женат? Никогда об этом не слышала. - В голосе королевы послышалась

грусть. - Но я долгие годы вообще ничего о нем не слышала. Роджер

Тревеньон! - Королева снова вздохнула, задумалась, и ее лицо смягчилось до

неузнаваемости. Потом, словно опомнившись, королева сломала печать и

развернула лист. Она с трудом разбирала почерк.

- Что за каракули, господи!

- Граф Гарт писал его, будучи вне себя от горя.

- Ах, вот как! Что ж, вероятно, так оно и было. Тем не менее, в письме

он лишь констатирует сам факт послания, рекомендует мне вас и заклинает

помочь вам и ему, ибо у вас одна цель, о которой вы мне сообщите. Итак,

Роджер попал в беду, верно? И, попав в беду, он, наконец, вспомнил про

меня. Так поступают все люди. Все, но не Роджер. - Королева задумалась. -

Мой бог! Он, вероятно, вспоминал меня все эти годы, вспоминал, что я в

долгу перед ним. Боже правый, сколько лет минуло с той поры!

Она погрузилась в воспоминания. На узком, резко очерченном лице не

было и следа былой жесткости. Джервасу показалось, что ее темные глаза

погрустнели и повлажнели. Мыслями она, скорей всего, была в прошлом с

отважным адмиралом, любившим ее и сложившим голову из-за безрассудства

своей любви; с другом адмирала, который ради любви к нему, готовности

служить ему и юной принцессе тоже рисковал сложить голову на плахе. Потом,

словно очнувшись, она спросила джентльмена, ждавшего ее ответа:

- Так какую же вы историю собираетесь мне рассказать? Начинайте, дитя

мое. Я слушаю.

Сэр Джервас повел рассказ кратко, красноречиво и страстно. Его всего

лишь раз прервал лорд Уолсингем, когда он упомянул, что испанец, сдавшись в

плен, стал пленником, а, вернее, гостем в поместье Тревеньон.

- Но это же противозаконно! - вскричал он. - Мы должны принять меры...

- Примите меры и попридержите язык, сэр, - оборвала его королева.

Больше его не прерывали. Джервас довел свой рассказ до конца, все

больше распаляясь от гнева, и возбуждение Джерваса передалось слушателям -

королеве, ее фрейлинам и даже хладнокровному лорду Уолсингему. Когда

Джервас наконец смолк, королева стукнула ладонями по подлокотникам кресла и

поднялась.

- Клянусь богом! - яростно выкрикнула она, побледнев под слоем

румян. - Наглость этих испанцев переходит все границы! Неужто их

бесчинствам не будет положен предел? Что же, мы будем и дальше все сносить

молча, Уолсингем? Испанца выбрасывает после кораблекрушения на мой берег, и

он позволяет себе это надругательство! Клянусь небом, они узнают, какие

длинные руки у девственницы, защищающей другую девственницу, как тяжела

рука женщины, мстящей за другую женщину. Почувствуют, будь они прокляты!

Уолсингем, созовите... Нет, нет. Погодите!

Королева, постукивая каблучками, прошла через гостиную к окну, и

фрейлины, сидевшие там, встали при ее приближении. Королева извлекла

откуда-то маленькую серебряную шпильку. Ее раздражали кусочки цуката,

застрявшие в зубах. Избавившись от них, королева задумчиво постучала

шпилькой по оконному стеклу.

Рассказ тронул королеву сильнее, чем Джервас мог надеяться. Как ни

возмутительно было само надругательство, оно усугублялось тем, что жертвой

стала дочь Роджера Тревеньона. Королева приняла эту историю так близко к

сердцу, потому что воспоминания о дорогом друге юности, о возлюбленном

юности пробудили в ней нежность, а рассказчик был рослый красивый юноша, к

тому же влюбленный.

Наконец она отошла от окна в весьма раздраженном расположении духа, но

это раздражение было вызвано не тем, к кому она обратилась:

- Подойдите сюда, дитя мое!

Джервас выступил вперед и почтительно склонился перед ее величеством.

Все с интересом наблюдали эту сцену, лишь одному человеку было явно не по

себе. Это был лорд Уолсингем. Он, прекрасно знавший королеву, понял, что в

ней проснулась львица, и это не сулит ему ничего доброго. Он был немного

зол на Джерваса Кросби за то, что тот обошел его с письмом. Но это был

сущий пустяк по сравнению с беспокойством, которое вызывал у него настрой

королевы.

- Говорите, дитя мое, говорите, - теребила она Джерваса, - о чем

именно вы меня просите? Что я могу для вас сделать? Какой справедливости вы

добиваетесь?

Она просила совета у провинциального парня, движимого болью за свою

возлюбленную. По мнению Уолсингема, это было безумие. Он едва сдержал стон.

Мрачное предчувствие отразилось на его лице.

Ответ Джерваса отнюдь не уменьшил его страх. Он лишь утвердился в

своем мнении, что Джервас играет с огнем, с невероятной дерзкой

неосторожностью, а министр на своем опыте хорошо знал, к чему ведет людская

неосторожность.

- Я собираюсь, ваша милость, немедленно плыть в Испанию вслед за доном

Педро де Мендоса.

- Очень смелый замысел, ей-богу. - прервала его королева. - Но если вы

берете дело в свои руки, зачем я вам понадобилась? - Тон королевы можно

было понять как насмешку или признание затеи Джерваса чистым безумием.

- Я надеялся, мадам, что ваша милость защитит меня, сам не ведаю,

каким образом, в этом путешествии и поможет мне благополучно вернуться. Я

опасаюсь не за себя...

- Вы дальновиднее, чем я полагала, - снова прервала его королева. - Но

как я могу защитить вас? - Она сделала гримасу. - У меня и впрямь длинные

руки. Но как мне защитить вас во владениях короля Филиппа в такое

время... - Королева оборвала себя на полуслове. Она не представляла, какую

поддержку может оказать юноше, и это бессилие так унизило ее в собственных

глазах, что она разразилась бранью, как взбешенный капитан.

Когда она наконец утихомирилась, лорд Уолсингем вкрадчиво заметил:

- Я уже говорил сэру Джервасу, что ваше величество поручит мне

предпринять надлежащие меры. По каналам, которые предлагает французский

посол, мы можем обратиться с посланием к королю Филиппу.

- Ах, вот как! И что же ответил сэр Джервас?

- Покорнейше прошу учесть, ваше величество, что дело не терпит

отлагательства...

- Да, это так, дитя мое. У сэра Фрэнсиса нет должного опыта. Если бы

его дочь захватил испанец, он был бы не столь хладнокровен и жеманен. У

черту трусливые советы!

Но министр не утратил самообладания.

- В меру своего слабого ума служу вашей светлости. Может быть,

кто-нибудь подскажет более эффективный путь спасения несчастной леди.

- Стало быть, слабого? - Королева бросила на Уолсингема недобрый

взгляд. Его хладнокровие оказало на нее прямо противоположное действие.

Отвернувшись от него, королева снова постучала шпилькой по стеклу. - Но

ведь должен быть какой-то выход? Ну, дитя мое, напрягите свой ум. Не

опасайтесь показаться неосторожным. Предлагайте, а уж мы нащупаем здравый

смысл.

Воцарилось молчание. У Джерваса не было продуманного плана действий,

грубоватый голос сэра Оливера Трессилиана.

- Позвольте сказать, ваша светлость. - С этими словами он шагнул

вперед, и его смуглое решительное лицо приковало взоры всех присутствующих.

- Да говорите же, во имя Господа, - раздраженно бросила она, -

говорите, если можете помочь делу.

- Ваше величество поощряет неосторожность, иначе я навряд ли решился

бы.

ум?

звание за то, что захватил флагман андалузского флота, единственный

плененный нами испанский корабль. Мы взяли в плен дона Педро Валдеса,

самого прославленного и заслуженно почитаемого в Испании капитана. Вместе с

ним к нам в плен попали семь джентльменов из лучших семей Испании. Все они

в руках вашего величества. Они находятся в заключении в Тауэре.

Сэр Оливер ничего не добавил к сказанному, но в самом его жестком тоне

содержалось предложение. И тон, и намек, проскользнувший в его словах,

свидетельствовали о натуре беспощадной, неподвластной закону, сделавшей его

впоследствии тем, кем ему суждено было стать. Речь сэра Оливера произвела

чудо, выведя наконец лорда Уолсингема из состояния присущей ему

невозмутимости.

- Во имя неба, молодой человек, что вы имеете в виду?

Но ответила ему королева с недобрым смешком и жесткостью, сродни той,

что проявил сэр Оливер. У министра мурашки побежали по спине.

- Боже милостивый! Неужели неясно?

Тон ее был красноречивее слов: предложение сэра Оливера пришлось ей по

душе.

какие у меня длинные руки.

Высокая фрейлина принесла мягкий, обитый красной материей стул.

Королева подошла к столу и села.

- Дай мне перо, Дейкрс. Уолсингем, назовите фамилии семи джентльменов,

заключенных в Тауэр вместе с Валдесом.

- Ваше величество, вы намерены... - Уолсингем был бледен, его борода

заметно дергалась.

- Вам скоро станут известны мои намерения, вам и другому слабосильному

парню - Филиппу Испанскому. Повторяю - их имена!

Королева была беспощадна в своем властолюбии. Уолсингем спасовал и

продиктовал ей имена. Она написала их своем крупным угловатым почерком,

который историки более поздних времен сочли красивым. Составив список,

королева откинулась и пробежала его прищуренными глазами, задумчиво

покусывая гусиное перо.

Министр, наклонившись к ней, что-то испуганно прошептал. Получив в

ответ негодующий взгляд и ругательство, министр выпрямился. Осторожный

человек и дипломат, Уолсингем решил обождать, пока королевский гнев

остынет, и королева прислушается к голосу разума. Сэр Фрэнсис нисколько не

сомневался, что по совету этого чернобрового пирата Оливера Трессилиана ее

величество намерена совершить акт грубого произвола.

Ее величество, склонив голову, принялась сочинять письмо своему зятю,

страстно желавшему в свое время стать ее мужем. С тех пор он не раз

благодарил Господа, что среди оставленных им жен не было Елизаветы. Она

писала быстро, почти не тратя времени на обдумывание фраз, ее перо с

какой-то свирепой решимостью царапало пергамент, так что крупные буквы были

скорей выгравированы, чем написаны. Вскоре королева закончила письмо.

В конце послания стоял злобный размашистый росчерк, сам по себе как

вызов на дуэль. Королева потребовала воск и свечку, чтобы запечатать

письмо. Фрейлины отправились выполнять ее поручение. Сэр Фрэнсис решился

предпринять еще одну попытку удержать королеву от необдуманного шага.

- Если в этом послании, мадам, нарушен принцип взаимного признания

законов...

Но королева грубо оборвала его на полуслове.

- Взаимное признание законов. - Она издевательски расхохоталась в лицо

длиннолицему седобородому дипломату. - Я ссылаюсь на этот хваленый принцип

в своем письме. В случае с похищением он совершенно игнорируется. Я

предупредила об этом его испанское величество.

- Именно этого я и опасался, мадам...

- О, господи! Уолсингем, когда вы наконец станете мужчиной? - Королева

вдавила в воск свою печать.

Потрясенный Уолсингем забормотал что-то о королевском совете.

При этих словах Елизавета в ярости встала, держа письмо в руке, и

заявила, что ей дела нет до королевского совета, что он и существует лишь

для того, чтобы разъяснять ее королевскую волю. Насилие, совершенное

испанским грандом над английской девушкой, - оскорбление Англии. А

поскольку она, королева Елизавета, символизирует Англию, ее долг - ответить

на это оскорбление. Она в ответила на него в своем письме, которое сэр

Джервас доставит по назначению.

Уолсингем в ужасе отшатнулся, не отваживаясь больше ей перечить. Он

сам винил себя за необдуманный поступок: зачем он добился аудиенции у

королевы для этого горячего юнца и его еще более опасного друга? Вред уже

причинен. Надо сделать все возможное, чтобы предотвратить дурные

последствия. Дальнейшее вмешательство в дело лишит его возможности хоть

как-то повлиять на его исход.

Королева протянула Джервасу письмо.

- Вот ваше оружие, сэр. Летите в Испанию на всех парусах. Письмо для

вас и щит и меч. Если же и оно не спасет, будьте уверены, я отомщу за вас.

Да поможет вам Бог исполнить ваш рыцарский долг. Проводите его, сэр

Фрэнсис. Доложите мне, как закончилось путешествие. И не вздумайте

лукавить.

Джервас, опустившись на колени, принял королевское послание. Королева

протянула ему руку. Он поцеловал ее почтительно, с некоторым благоговением,

она же легонько провела рукой по его волнистым каштановым волосам.

- Славный мальчик с любящим сердцем, - ласково молвила королева и

вздохнула. - Да поможет Бог твоей возлюбленной вернуться в добром здравии

вместе с тобой.

Взволнованный, Джервас покинул королевскую гостиную вместе с Оливером

и сэром Фрэнсисом. Все трое знали почти наверняка, что содержалось в

королевском послании.

Сэр Фрэнсис простился с ними весьма холодно. Он помешал бы их миссии,

если бы мог. Но он был между двух огней и обречен на бездействие. Лорд

Уолсингем скрепя сердце отпустил их с письмом, способным вызвать вселенский

пожар.